полная версия

Анатолий Модылевский
Жизнь и судьба инженера-строителя

Мне очень понравился красивый памятник Владимиру, окружённый цветочной клумбой, а также один из фасадов зданий, на фронтоне которого был изображён чудесный лик Христа, естественно, я всё фотографировал. Покинув монастырь, посетил одну из самых красивых церквей Москвы – Елоховскую; ночным поездом поехал в Ленинград, где должны были продолжиться основные торжества; остановился у Фертманых, а в воскресенье утром поехал в Александро-Невскую Лавру; на подходе к ней, проходя мостиком через канавку, я сделал один из лучших снимков: в лучах низкого утреннего солнца виднелся собор, окружённый деревьями с мокрыми и блестящими от росы листьями.

Вся площадь вокруг главного храма была заполнена народом; в храм, переполненный людьми, никого уже не пускали дежурные с голубыми повязками на рукавах. Что делать? Я подумал, неужели не удастся посетить главное мероприятие праздника, ради которого приехал? Стоя в толпе, заметил моложавого высокого и стройного мужчину без бороды и усов; на нём были пиджак, белая рубашка с галстуком; он беспрепятственно несколько раз входил в храм и выходил оттуда, обходил здание снаружи; я спросил о нём мужчину, стоящего рядом; оказалось, что этот человек, пользующийся привилегиями, был старостой церкви; я прошёл за угол здания, где был охраняемый боковой вход, а людей там совсем не было; когда староста в очередной раз туда подошёл, я обратился к нему и сказал, что специально ехал пять тысяч вёрст из Братска, чтобы посетить один раз в жизни такое торжество, попросил его содействия; он велел подождать, а когда вышел из боковых ворот, повёл меня к главному входу; в храме мы зашли в маленький, но красиво обставленный кабинет старосты; он взял со стола пригласительный билет, вручил мне, пояснив, что надо зайти через боковой вход; я ещё заметил на его письменном столе много разных сувениров с праздничной символикой; добрый староста подарил мне маленькую памятную медаль в честь 1000-летия крещения Руси, которую храню до сих пор; поблагодарив этого великодушного человека, я вошёл в правый боковой неф – это было специально выделенное место для прессы и фотографов; толпа корреспондентов была большая, я стоял позади её; у меня не было шансов что-либо посмотреть, что делать? Размышляя, огляделся и заметил у задней стены ведро, швабру и табуретку; взял её, поставил за толпой и поднялся; ура, теперь у меня был хороший обзор на зависть стоящих рядом фотокорреспондентов, ведь многим приходилось снимать, стоя на цыпочках и вытянув руки вверх, т.е. почти вслепую.

Торжество ещё не началось, я внимательно осмотрел всё пространство храма и прихожан, которые до отказа его заполнили; противоположный от меня левый неф был предназначен для гостей – высоких российских и международных гостей; там же были установлены телекамеры наших и зарубежных компаний; хотя по церковным правилам яркого освещения в храме быть не должно, но ради великого праздника на стенах установили мощные юпитеры; это помогло мне без фотовспышки делать хорошие снимки во время молебна, проходящего в окружении золотых украшений храма; рядом с правым нефом, но за перегородкой, было установлено несколько рядов кресел, на которых сидели представители религиозных конфессий, прибывших из разных стран; среди них выделялся одетый в красную мантию кардинал из Ватикана; центральная часть была свободна, она постепенно стала заполняться высшими духовными лицами, прибывшими из разных городов России; одеяния их было праздничным и ярким, из расшитой золотом парчи, а на головах – папахи, украшенные драгоценными камнями; наконец, зазвучала духовная музыка и пение огромного хора, в котором основными исполнителями произведений Чеснокова, Рахманинова и др. были лучшие солисты Большого и Мариинского театров; под эту музыку начался торжественный молебен. Я снимал фотоаппаратом «Киев» на цветную ГДРовскую слайдовскую плёнку; удалось запечатлеть почти до конца живописное действо; когда закончился последний 36-й кадр, к сожалению, я запасную плёнку не захватил с собой, пришлось спуститься с табуретки и уступить её красивой молодой женщине, стоящей рядом; помог ей взобраться наверх, она была несказанно рада; снимала на свою камеру и жестами благодарила меня за то, что выбрал именно её среди многих претендующих на спасительную табуретку; достала из кармана пиджака визитку и дала мне вместе с воздушным поцелуем; отошёл к самому краю толпы, наблюдал за священниками, стоящими у входа в алтарь. Выйдя из храма на свежий воздух, я полный впечатлений быстро пошёл к автобусу (в то время метро до Рыбацкого ещё не сделали); приехав к Фертманым, рассказал Борису о празднике; показал ему визитку, где мы разобрали только одно слово Los Angeles; я сказал Борису и Лине, что напротив меня из левого нефа снимало телевидение, и, возможно, покажут праздник в новостях; на другой день, когда я приехал из города, Борис и Лина смеялись, рассказали, что в репортаже видел меня, стоящего над толпой с фотоаппаратом.

На Невском проспекте сдал в ателье плёнку на проявку, предупредив, что она «стоит тысячу рублей», её нельзя испортить; слава Богу, кадры, снятые на празднике в Москве и Ленинграде, получились яркими и сочными. В Братске я изготовил слайды и показывал их на экране дома и знакомым, сопровождая своим комментарием, для всех это было интересно; тогда я задумал сделать слайд-фильм под названием «Празднование 1000-летия крещения Руси» с пояснительным текстом и песнопениями, поскольку для этого у меня было много материала. С увлечением взялся за дело: использовал пластинки с духовной музыкой и пением Архиповой, Нестеренко и др., взял свои слайды, отснятые в Киево-Печерской Лавре, Суздале, Владимире, Москве и др.; мне ещё повезло, что однажды я записал на магнитофон музыку и текст из фильма о праздновании 1000-летия Руси, показанного по центральному телеканалу; особенно мне понравились басистые голоса священников, стоящих у алтаря и я решил их использовать в финале своего фильма.

Теперь предстояло написать сценарий и создать последовательность показа отобранных лучших кадров (60 штук). Я задумал фильм не только о самом празднике, мне хотелось рассказать зрителям о крещении Руси в 988 году при князе Владимире, об истоках русской культуры, которая возникала в древности в монастырях, благодаря древним летописям, отражающим все события, происходившие в государстве, о создании первых монастырских библиотек; поэтому в первой половине фильма рассказывается именно об этом в сопровождении прежних моих слайд, а вторую часть фильма предполагалось посвятить празднованию, проходившему в Москве и Ленинграде. Начал писать к каждому кадру текст, нашёл одного моего коллегу с хорошим голосом, которого попросил начитать текст на магнитофон, после чего я вставлял музыкальные фрагменты в общую фонограмму. Когда всё было сделано, сам просмотрел фильм и, чтобы можно было его кому-то показывать, прежде надо было написать последовательную раскадровку; к каждому кадру пришлось написать первую строку текста и музыкального фрагмента. Показ фильма происходил в темноте, мне приходилось подсвечивать маленьким фонариком листы с раскадровкой, чтобы с текстом и музыкой, непрерывно звучащих из магнитофона, синхронно нажимать кнопку проектора и демонстрировать на экран нужный слайд. Когда всё было отработано, в 1989 г. я показал свой 40-минутный слайд-фильм на институтском ежегодном конкурсе, традиционно проходящем в октябре. В самой большой аудитории, выполненной амфитеатром, полностью заполненной студентами и преподавателями, на большом экране я демонстрировал фильм; в полной тишине люди смотрели, слушали текст и песнопения с большим интересом; жюри присудило мне вторую премию и наградило выполненными из дерева сувенирами: один – это одесский «Гамбринус» изображал моряка, сидевшего на бочке с пивом и с кружкой в руке; второй, приз зрительских симпатий – стильная вьетнамская хлебница.

Иностранные туристы активно посещали Братск, перелетая по маршруту Москва – Иркутск (Байкал) – Братск (ГЭС, Лукоморье, Башня Братского острога – памятник XVII века и другие достопримечательности); у меня возникла идея показывать католикам и протестантам фильм о неизвестном им православии и шедеврах церковного зодчества. Для этого надо было перевести текст на иностранные языки; в Братском «Интуристе» знакомый переводчик перевёл дикторский текст на немецкий язык и сам начитал на магнитофон. Когда я составил фильм на немецком, мне была интересна реакция другой, не нашей, публики; однажды немецкая группа поселилась в гостинице «Турист» Энергетика; я договорился с администрацией показать бесплатно фильм; днём всё приготовил и вечером в помещении с моим переносным экраном тридцать западных немцев разного возраста смотрели мой 40-минутный фильм при полной тишине, а я волновался, понравится ли им кино; но как только они услышали родную речь, то стали с большим интересом слушать и смотреть на экран; когда экран погас и загорелся верхний свет, раздались аплодисменты, люди стали расходиться, некоторые подходили ко мне и благодарили; а одна пожилая женщина вынула из сумочки маленький пакетик и передала мне; когда я всё оборудование собрал и зашёл проститься с переводчиками, девушки вскрыли фирменный пакет и там обнаружили пачку сигарет Мальборо, которую я им оставил.

Поскольку первый опыт удался, решил продолжать показ фильма иностранцам, чтобы подзаработать; но для этого надо было перевести текст на другие языки. Будучи в командировке в Иркутске, в лингвистическом университете я узнал, что в местном отделении академии наук СССР, которое расположено на левом берегу, англичанка ведёт занятия для аспирантов по языку; живёт она в Иркутске много лет и в отпуске посещает свою мать в Лондоне; я встретился с ней и попросил надиктовать текст, поскольку в университете не нашёл мужчину для этого; услышав просьбу, она возмущённо заявила мне: «Что это за дискриминация!»; сначала не понял, что задело её, удивился; когда она успокоилась, задумалась, затем сказала: «У нас в Англии тоже нет женщин-священников, а ведь действительно текст в таком фильме должен произносить мужчина»; подсказала мне, что в университете работает декан Бунаев, он бурят и произношение у него чисто английское; я поблагодарил мадам и уехал; оказалось, что Бунаев в отпуске, мне дали его домашний телефон, он сообщил, что через два дня будет на работе и переведёт текст; тем временем я узнал, что на кафедре французского языка работает русскоговорящий француз из Бретани Иван Безье; попросил его выйти в холл, изложил свою просьбу; мы договорились, что за 25 рублей он надиктует текст по-французски; передал ему русский текст и пока он готовился с переводом, я искал тихое помещение, где бы можно было устроиться с магнитофоном; к сожалению, в полностью звукоизолированной комнате ТСО был ремонт, но лаборантка посоветовала мне обратиться на военную кафедру, там во время зимней сессии было много свободных комнат; завкафедрой полковник, когда я ему объяснил проблему, почему-то проникся и решил мне помочь, хотя сказал, что на его кафедру пускать иностранцев не положено; я заверил, что это дело займёт менее часа; мы пошли искать подходящее помещение, нашли маленькую тихую комнатку-чуланчик в самом конце коридора; Безье за 40 минут хорошо надиктовал куски текста; я поблагодарил, расплатился и мы оба были довольны. Когда появился Бунаев, симпатичный молодой человек, в его кабинете я показал фильм на русском, который декану очень понравился; на другой день этот бурят с отличным английским произношением надиктовал текст; я возвратился в Братск, а вскоре в нашем институте была организована встреча студентов и преподавателей с пятью американскими протестантскими проповедниками из Нью-Йорка, среди которых был один, прекрасно говоривший по-русски; в перерыве я дал ему прочесть напечатанную мною аннотацию к фильму и договорился с ним, что покажу вечером фильм прямо в их номере гостиницы «Турист». К тому времени я уже смонтировал фильм с английским текстом, надиктованным Бунаевым. Вечером американцам показывал фильм прямо на белую стену, смотрели с интересом; но я заметил, что в одном месте они засмеялись, хотя не было ничего смешного. После показа их главный просил меня продать слайды и магнитофонную кассету, но я отказал, т.к. это был единственный экземпляр (в то время в стране ещё не было приспособлений для качественного копирования слайдов); когда я прощался, они заплатили мне двести рублей, а я спросил, что было в одном месте смешного; объяснили, что ничего смешного не было, но текст начитан на классическом английском, а некоторые фразы вызывают улыбку, т.к. сильно отличаются от американской речи; позже я сделал вывод, что желательно надиктовать текст американцем, но долго этого сделать не удавалось; и только через пять лет, когда мы переехали в Пятигорск, я попросил американского доцента, который вместе с женой преподавал временно в ПГЛУ, надиктовать текст; предварительно рассказал ему историю о проповедниках из Нью-Йорка; интересно, что сначала для знакомства я показал фильм ему и жене, а потом мы стали договариваться о том, чтобы начитать новый текст; янки спросил, сколько я заплачу, на что я сказал, что с них я денег не взял за показ кино; тогда он задумался и, как деловой человек, согласился, надиктовал дикторский текст бесплатно.

Раз зашла речь об американцах, вспомнил курьёзный случай. Однажды в Братске я показывал фильм группе туристов из США; они смотрели с удовольствием; сотрудница, когда я прощался, сказала, что до просмотра моего фильма группа была на Братской ГЭС и поведала мне одну историю. Туристы сидели в специально устроенном для экскурсантов красивом зале и гид, молоденькая девушка из Интуриста, рассказывала о строительстве Братской электростанции и известной на весь мир 100-метровой плотины; когда она ответила на вопросы, один американец встал и сказал: «Если атомная бомба разрушит плотину, то хлынет такая огромная масса воды, что смоет всё жильё в городе, а также все деревни и посёлки, расположенные ниже по течению Ангары, погибнут тысячи и тысячи жителей; от такого заявления слушатели были в шоке, а экскурсовод побледнела, растерялась, ничего не могла сказать в ответ; тогда к ней подошла пожилая русскоговорящая армянка и, чтобы успокоить девушку, сказала: «У нас в Америке таких идиотов очень много, не стоит сильно расстраиваться».

В Братске один раз я показывал группе французских туристов фильм, текст к которому надиктовал Безье; люди смотрели с интересом и не сделали ни одного замечания; после этого решил сделать хорошо оформленный рекламный листок с аннотацией фильма, но сначала на русском языке; затем перевёл, пользуясь уже имеющимися у меня текстами, на другие языки. Будучи в командировке в Иркутске, я зашёл в гостиницу Интурист, переводчики сказали, что сейчас здесь находятся английские туристы, приехавшие посетить Байкал; мне было интересно показать именно англичанам фильм с текстом по-английски; я договорился, что вечером покажу фильм; затем в вестибюле гостиницы заметил нескольких человек с киноаппаратурой, возле них стояла знакомая переводчица; она сказала мне, что эти англичане снимают фильм о Байкале и руководителем у них редактор из ВВС; я стал наблюдать и, когда они окончили разговор, редактор сел на диван; я подошёл к нему, протянул листок с аннотацией к фильму и, не зная английского, жестом попросил прочесть, он что-то меня спросил; я подозвал переводчицу, сказал об аннотации к фильму и попросил её объяснить редактору, чтобы он поправил текст, написанный мною; я дал ему авторучку, он что-то исправил и, улыбнувшись, сказал переводчице, а она перевела мне: «Теперь это смело можно показывать англичанам»; я поблагодарил их, редактор пожал мне руку, что-то сказал, возможно, пожелал успеха, но я понял только одно слово «коллега».

Вечером в номере, где собралась английская группа, я в присутствии молодого интуристовского переводчика, который был на дежурстве, показывал фильм; группа в основном молодёжная, но руководителем был пенсионер, бывший каменщик, симпатичный высокий мужчина; все с интересом смотрели кино, но не обошлось без сюрприза: при показе красивого здания трапезной Киево-Печерской Лавры, одна девушка переспросила у подруги это название и та громко пояснила: «Трапиздная!»; я и переводчик, не удержавшись рассмеялись, но туристы, естественно, не поняли о чём это мы; поблагодарили за фильм, текст которого хорошо восприняли в переводе Бунаева, а я позвонил ему домой, рассказал обо всём, в том числе о «трапиздной»; он хохотал, остался доволен, я его ещё раз поблагодарил за хороший перевод; через некоторое время Бунаев уехал в США преподавать в университете русский язык, и кто-то говорил, что позже перевёз туда семью на жительство.

В Братске ребята, работавшие в институтском радиоузле, посмотрев фильм во время показа на конкурсе, подарили мне небольшое приспособление к проектору, которое позволяло с помощью встроенного реостата, в начале и в конце показа конкретного слайда, плавно зажигать лампу и также плавно гасить её, как, например, плавно зажигается и гаснет люстра в зрительном зале театра; конечно, это делалось не автоматически, а мною – я должен был сам потихоньку вращать тумблер, но всё же теперь удавалось проектировать на экран изображение не сразу, как раньше, а плавно; оно красиво «выплывало» на экран из тёмного зала, повышая эффект показа; и во время короткой смены кадра в полной темноте продолжала звучать красивая музыка.

XX

К сожалению, только в Братске, когда мне уже стукнуло 50 лет, я по-настоящему задумался о своём здоровье. «Здоровье стоит настолько выше всех внешних благ, что поистине здоровый нищий счастливее больного царя. Обусловленный полным здоровьем и счастливой организацией спокойный и весёлый нрав, ясный, живой, проницательный и быстро схватывающий ум, умеренная, кроткая воля, дающая чистую совесть, – вот преимущества, которых не может заменить никакой ранг, никакое богатство» (Шопенгауэр).

. Однажды мне удалось побывать в санатории «Красноярское Загорье», он расположен в предгорной местности Назаровского района; лечение суставов местными грязями было эффективным, а после обеда и в выходные дня я со своим соседом по номеру гулял среди богатой природы; мы нарвали цветов душицы, повесили сушить на балкон; несколько раз спускались от здания санатория вниз к степной местности, недалеко было село с единственным магазином; в период уборки урожая был сухой закон, но любители выпить находили решение: или привозили водку с собой, или покупали в селе самогон; однажды утром мы не смогли спуститься на ближайшем лифте в столовую, пришлось идти по длинному коридору в противоположный конец к другому лифту; когда вышли на первом этаже, узнали печальную новость: вечером два ветерана ВОВ в своём номере выпивали, а к утру один скончался, сердце не выдержало; поэтому лифт был долго занят, пока труп спускали на первый этаж.

По возвращению в Братск, с Галей залили кипятком в заварочном чайнике душицу и вместо того, чтобы подлить заварку в чай, стали, сидя в креслах перед телевизором, пить настой; минут через двадцать нас стало «душить»: пробил пот, перед глазами всё поплыло, мы поняли, какую глупость совершили; уже вечерело, открыли все окна и двери, сделали сквозняк, легли на кровать и постепенно стали приходить в себя – урок на всю жизнь.

XXI

Моя работа на кафедре ТСП протекала нормально, взаимоотношения с коллегами были благожелательными, научная и внедренческая деятельность была весьма продуктивна и давала дополнительный заработок. Что же ещё надо до полного удовлетворения! На кафедре уже не было споров и разборок, как при Ермаковой; приходили молодые, к ним относились хорошо, помогали в работе. Из-за частых командировок я не знал, что декан Глебов был недоволен Полевским, хотя претензий к работе коллектива кафедры не предъявлял; но оказалось, что конфликт между ними разрастался, и причина заключалась в характере Полевского, в его неуступчивости; конечно, наш руководитель был не сахар, как говорится, в его характере было больше изъянов, чем в уме. Я замечал Александр Иванович был о себе очень высокого мнения; часто не терпел возражений, вредничал, да и к студентам относился пренебрежительно, любил читать им нотации; мне было его жалко: грамотный, красивый мужчина, кандидат наук, одевался со вкусом, но характер скверный; человек с непомерно раздутым «я», всегда ищет признания; он постоянно нуждается в том, чтобы его похваливали; он мнит себя чуть выше любого другого, и на подчинённых ему преподавателей и студентов смотрит свысока; человек со знаком «минус», пребывающий в постоянном конфликте с самим собой и с окружающим миром. Я понимал, взрослому человеку трудно, а порой просто невозможно себя переделать, поэтому наши отношения были сугубо деловыми и уважительными; пережив в РИСИ конфликт с Векслером я сторонился неприятных разбирательств, обычно инициируемых заведующим; с ним у меня были ровные отношения без взаимных претензий, а если мне надо было решить какой-то вопрос, мы спокойно разговаривали наедине в его кабинете и это ему нравилось. Вообще же, работа кафедры была нормальной, но личные отношения Полевского с деканом – никудышные. Однажды Глебов вызвал меня и предложил возглавить кафедру, что было совершенно неожиданно, я отказался, мотивируя тем, что никогда не был администратором и не хочу им быть; подумал, зачем мне это ярмо: зарплата повысится на 30 рублей, но не будет свободы передвижений, да ещё буду за кого-то отвечать, поэтому и ответил декану твёрдым нет; это не понравилось декану, он обиделся; за годы работы с ним преподаватели знали эти его черты, мнительность, обидчивость, хотя никто никогда не думал его обижать – такой уж человек; это был его эгоцетризм, помноженный на непомерную мнительность, проще говоря – гордыню; возможно, он блюл честь фамилии и свою собственную так, что окружающим иногда становилось не по себе от его высокомерия или кичливой обидчивости. Пришёл к Полевскому и честно рассказал обо всём; он тяжело вздохнул, понял, что я не рою яму, чтобы он в неё упал. Глебов не хотел, чтобы Полевский оставался завкафедрой, и когда ввели очередную аттестацию преподавателей, не продлил с ним контракт. декан придумал объединить нашу кафедру с кафедрой строительных конструкций. Через некоторое время вышел приказ ректора, подготовленный деканом, об объединении несовместимых кафедр, чего не делалось ни на одном строительном факультете страны. А ведь мог же он поставить заведующим Перетолчину; нам велели быстро освободить помещение и перейти на кафедру конструкций; всё это было придумано только для того, чтобы освободиться от Полевского, который не нравился декану; преподаватели обеих кафедр взбунтовались и написали обращение к ректору, чтобы отменить приказ; ректор пришёл в коллектив, выслушал преподавателей, говоривших о том, что от этого снизится качество обучения; и только доцент Кашуба, когда надо было высказать своё критическое мнение по поводу объединения кафедр, изловчился примерно так:

Решительно и смело,

Всегда по сути дела,

Но – чутко, уважая,

Совсем не обижая.

Тепло. Но без экстаза,

Не «против» и не «за».

Даёшь побольше газа,

Но … жмёшь на тормоза.

Ректор приказ не отменил; мы стали работать под началом молодого доцента Люблинского, о ТСП он не имел понятия, но, правда, к нам не придирался.

Логика Глебова была вполне понятна; от слияния кафедр выиграл только он, теперь ему легче было работать и не тратить нервы на неуступчивого Полевского; недаром говорят, что когда идея фикс овладевает человеком, то ему кажется, что проблема может быть легко решена; а что касается учебного процесса и качества подготовки специалистов, то это как в РИСИ, так и здесь, дело десятое. Послушаем, однако, Монтеня: «… кто берётся выбирать и вносить изменения, тот присваивает себе право судить и должен поэтому быть твёрдо уверен в ОШИБОЧНОСТИ отменяемого им и в ПОЛЕЗНОСТИ им вводимого». Теперь приходилось работать в комнате, где разместилось много преподавателей, снова стало тесно и шумно, консультировать студента негде; приходилось искать свободную аудиторию, идти с третьего на первый этаж за ключом… Полевский некоторое время работал на кафедре доцентом, был тихим, каким-то «пришибленным»; подал заявление, уволился и стал преподавать в учебном комбинате БГС; вот и получается: «Кто хочет больше, чем может, – имеет меньше, чем мог бы иметь» (принцип Пляца). Иногда я встречал на улице Александра Ивановича, мы дружелюбно разговаривали; он никогда не говорил о своей новой работе, а я не расспрашивал; мне было его жалко, счастье отвернулось от него. «Если вы хотите оценить состояние человека с точки зрения его счастья, то надлежит спрашивать не о том, что его тешит, а о том, что его огорчает, ибо чем ничтожнее последнее, взятое само по себе, тем человек счастливее. Счастье, хотя бы временное, – это отсутствие несчастья». (Шопенгуэр).

Перестройка, упадок, который происходил в стране, не мог не коснуться высшей школы; зарплату часто задерживали, начальство перестало требовать от преподавателей методической и научной работы. Мы на кафедре увидели, что некоторые из молодых, особенно две подруги, Сорока и Журавлёва стали откровенно халтурить, а Люблинский не контролировал и не требовал ничего; бессознательность и отсутствие совести достигли таких размеров, что этого нельзя постичь, не убедившись воочию; O tempora! O mores! – О времена! О нравы! (Цицерон). И только преподаватели, такие как Олег Куликов, Людмила Перетолчина, Валерий Люблинский, Зоя Гура, Светлана Жданова – они серьёзно относились к работе, честно трудились. Подумал: «Буду ли я ещё продолжать напряжённо работать… Не уверен. Хотя всё может быть… Но одно знаю наверняка: халтурить не стану, даже, если нужда будет заставлять». Только один наш доцент В.М. Кашуба, по примеру Сороки и Журавлёвой, быстро приспособился: совершенно не стесняясь присутствия коллег, он, почти не глядя на принесённый студентом курсовой проект, быстро ставил в зачётку отметку; не просил студента обосновать принимаемое техническое решение, не обсуждал с ним другие варианты выбора механизмов, короче, не призывал к размышлению, относился к своей работе формально, точно так же, как и Сорока с Журавлёвой; вот и получается: вероятность того, что пришедшие на смену новые поколения преподавателей продолжат лучшие традиции, не велика; они своими склонностями и представлениями отнюдь не вызывают оптимизма, – в основном такие же уродцы, как и их бессовестные предшественники; подумалось: «Разные люди вокруг нас: труженики и паразиты, бессребреники и твари, искренние и лицемеры…». Грустно и прискорбно, что это передаётся новому поколению преподавателей; им было в этой атмосфере вполне комфортно. Работая и в строительстве, и в вузе, слышал от некоторых: «Работа не волк, в лес не убежит». Не могу сказать, чтобы я сам был ревностный труженик и не обладал долей восточной лени, но эту поговорку я всегда ненавидел.

По выходным дням я катался на горных лыжах на трассе горы Пихтовой, но затем увлёкся гонкой на лыжне, проложенной в лесу на окраине посёлка. Было мне чуть более 50 лет, удивил результат бега на 10 км; ещё в Рубцовской школе я не справлялся с этой дистанцией, не хватало дыхания, теперь же бежал, не уставая, и «вылезал» из 50 минут; конечно, этого достиг после двух лет тренировок; а когда проходили институтские соревнования, я занял первое место в своей возрастной группе!

Однажды сотрудник Лёша Грешилов, попросил меня сыграть в волейбол за факультет в матче против администрации института; я уже много лет не играл, времени, чтобы хорошо размяться не было; стал отказываться, но ребята уговорили, да и мне самому хотелось начистить начальникам. Стали играть, я увлёкся прыжками у сетки, удары достигали цели; в итоге мы выиграли, несмотря на то, что у противников лучше всех играл высокого роста ректор Мартыненко. Довольные, мы сели на низкую скамью переобуваться; когда я захотел встать, почувствовал сильнейшую боль в пояснице, самостоятельно подняться не удавалось; тогда ребята понесли меня, согнутого, домой; благо это было рядом всего в 100 метрах от спортзала; они усадили меня на кровать, Галя пришла с работы, растёрла поясницу, обмотала шарфом и утром боль чуть утихла; доковылял до поликлиники и две недели был на больничном, ходил на уколы, пока не прошла боль; после этого случая с волейболом завязал.

Зимой я предложил студентам, ранее отличившимся на строительстве учебного корпуса, поработать посменно на отделке квартир в новых домах Энергетика в зачёт первой производственной практики, посвящённой получению рабочей специальности; студенты должны были во второй половине дня вместе с отделочниками СМУ-4 работать ежедневно по четыре часа; я заключил договор со строительным управлением, который всем был выгоден: строители имели дополнительную рабочую силу на сдаточных объектах; студенты проходили практику, получали специальность, зарабатывали деньги как ученики; летом они могли быть свободны, поскольку практика была бы зачтена; я и наша преподаватель Шитухина Н.А., как организаторы, имели дополнительный заработок. Мне требовалось согласовать работу студентов в профкоме; составил текст, его подписал Люблинский и утвердил председатель профкома Юшков, работающий на нашей кафедре. В течение месяца работа по договору была выполнена, строители остались довольны, начислили приличную сумму зарплаты; я составил ведомость на зарплату студентам, в соответствии с их табелем, а также Люблинскому, Шитухиной и себе; пришёл подписывать к Люблинскому, он сказал, что надо включить Юшкова и их зарплата должна быть такой же, как у меня и Шитухиной; я не смог возражать, хотя это было несправедливо, поскольку «работа» Люблинского и Юшкова заключалась лишь в том, что поставили свою подпись в договоре, а непосредственно к работе на стройке никакого отношения не имели; я и Шитухина почти ежедневно проверяли работу на стройке, решали проблемы, в морозные дни ходили в далеко расположенные дома, хлопотали за обеспечение студентов инструментом, спецодеждой и всем необходимым, контролировали выход на работу; пересоставил я ведомость с учётом пожеланий завкафедрой; пришлось попрощаться с моей мечтой о хорошем заработке; но, как говорят некоторые руководители: «Когда пахнет деньгами, разговоры о справедливость неуместны».