Анатолий Модылевский
Жизнь и судьба инженера-строителя
IV
Первый рабочий день. Угрюмый и желчный прораб Владимиров дал мне чертеж материального склада, рулетку и одного рабочего, бесконвойного зэка, велел на дне котлована разбить оси ленточных фундаментов и закрепить их колышками; Гена остался в прорабской изучать чертежи; через некоторое время Корженевский позвал меня и стал знакомить с объектами фабрики; подошли к корпусу дробления гравийной смеси; ленточные фундаменты под стены были выполнены летом вольными рабочими, а теперь следовало начать кладку стен; часть кирпича была уже завезена, но каменщиков сняли на срочные городские объекты; мы стали обходить вокруг корпуса, как вдруг начальник, не говоря ни слова, повернулся ко мне спиной и подошел к поддону с кирпичом, расстегнул пальто и ширинку, вынул свой инструмент и стал орошать кирпич; эта сцена была для меня первым уроком «строительной эстетики»; двинулись дальше, я слушал рассказ об объектах, которые предстояло построить – приемные бункера, узел перегрузки, транспортерные галереи между корпусами; затем я позвал Гену, и начальник показал его объекты; я в конторе стал теперь уже целенаправленно изучать нужные мне чертежи. Подошло время обеденного перерыва, и мы задумались, как будем питаться; сослуживцы брали из дома узелок с обедом – хлеб, мясо, овощи, питье, а как же быть нам? Тихон посоветовал зайти в домик к сторожу и попытаться договориться о питании; мы зашли через сени в небольшую комнатку-кухню, в которой стоял деревянный стол, покрытый белой скатертью с вышивкой; везде порядок, чистота; в большой комнате-спальне в углу над кроватью высился громадный киот с удивительно безобразными и очевидно необычайно древними образами; рассказали мы о себе, старик, работавший на стройке сторожем и его старуха (имен не помню) предложили раздеться и угостили чаем; стали договариваться о питании, сказали, что будем платить и привозить необходимые продукты из города, на что старики согласились, но денег не взяли; нас не отпустили сразу, хозяйка поставила на стол горячий борщ с мясом, хлеб, затем кашу и снова чай с сухариками; мы поели, поблагодарили и решили, что об оплате договариваться будем завтра, поскольку старик что-то мастерил во дворе, а его жена ничего сказать не могла; приехав с работы в посёлок, накупили продуктов, в т.ч. мяса и замороженных пельменей; все это на другой день утром передали старикам, которые в течение пребывания на этой стройке были нашими благодетелями и спасителями. На следующий день утром на стройку прибыл Синегин и сообщил, что по распоряжению управляющего трестом Королева необходимо срочно создать условия для использования на стройке сотен рабочих-зэков; это означало, что надо оборудовать рабочую зону и в первую очередь ее ограждение по всему огромному периметру будущей фабрики. Так мы впервые познакомились с великим русским понятием «Зона», которое во всем мире имеет совершенно другой смысл – пешеходная zone, туристическая zone и др. Название «зона» будет многие годы нарицательным в России, поскольку даже в XXI веке его не используют в официальных документах и заменяют на более благозвучное, а в городах ставят указатели «Пешеходная улица», но это я немного отвлекся. Главное, подчеркнул главный инженер, необходимо срочно к стройке протянуть ЛЭП 0,4 кВа, длиной 3 км от ближайшей подстанции, которая находилась около пионерлагеря, поскольку в настоящее время жилая зона, казарма охранников МВД, прорабская и дом сторожа освещались слабым движком.
Все эти объекты поручались нам двоим, кроме того, предстояло полностью закончить обустройство жилой зоны, в которой уже находилось несколько сотен зэков; я занимался строительством высокого забора по периметру стройплощадки с «предзонником» и «запреткой», на что требовалось большое количество колючей проволоки. В то время Советский Союз, помимо чугуна и стали, всегда занимал первое место в мире по производству колючей проволоки, но однажды нам ее перестали доставлять; дело в том, что вся проволока ушла на Кубу, поставка возобновилась несколько позже; занимался я также устройством ЛЭП, а мои зэки работали под охраной конвоиров с автоматами; Гена достраивал жилую зону. Однако снабжение пиломатериалом, бревнами, столбами для устройства ЛЭП, гвоздями, инструментом было отвратительное, рабочие часто простаивали: то лес на столбы и доски для забора не подвезут из города, то инструмента и гвоздей не хватает или по каким-то причинам зэков не выведут вовремя на работу; рабочие дни не отличались разнообразием, протекали монотонно; интереса у нас никакого не было, настроение подавленное, скука, даже стыдно рассказать вечером друзьям, с которыми мы жили и которые взахлеб сообщали нам о работе на важнейших стройках Красноярска (ЦБК, шинный завод, заводы искусственного волокна, синтетического каучука и др.), чем нам приходиться заниматься; только теперь поняли, на какую затхлую стройку мы попали. В обеденный перерыв мы питались у стариков, а в прорабской наши трое ИТР подогревали еду на печи, обедали, ежедневно выпивали, после чего Корженевский за своим столом с важным видом «работал» с бумагами; однажды он попросил меня съездить в Березовку и привезти спиртное, отказываться было неудобно, все-таки начальник, и я привез несколько бутылок вина; он нас пригласил за компанию, было выпито изрядно, но приехав домой, нам стало противно и стыдно за себя, и мы твердо решили в таких мероприятиях никогда больше не участвовать; кстати сказать, прораб пил сильно, его вскоре уволили из СУ1, он устроился на строительство новых цехов завода «Красмаш».
По вечерам мы стали задумываться, стоит ли нам оставаться в этой «пустыне» без всякой перспективы на интересную работу; ведь эта тянучка может продолжаться месяцами, и зачем мы здесь нужны? В один из дней после работы зашли в кабинет к Синегину для разговора; он выслушал нас, сказал, что в данный момент такая работа не может удовлетворить никого, пытался успокоить, обрисовал перспективу; заверил, что скоро все изменится: появится техника, придет электроэнергия, улучшится снабжение и развернется строительство фабрики, призывал нас проявить оптимизм и немного потерпеть; выслушав его, пришли домой в раздумье; поработали еще несколько дней, та же волынка; как-то отпросились у Корженевского с обеда, и поехали в Дивногорск на строительство Красноярской ГЭС, которое только разворачивалось; зашли к главному инженеру, рассказали о неинтересной работе и спросили, можно ли устроиться здесь; он отказал и сообщил, что молодых специалистов принимают, но только окончивших гидротехнические факультеты, а не ПГС; вернулись домой ни с чем. Со временем условия работы всё же улучшились, внимание треста к нашей стройке усилилось, стройку стали лучше снабжать, и работа пошла быстрей; в середине октября подвели электроэнергию, окончили обустройство рабочей зоны и теперь на объектах работали полноценные бригады плотников-бетонщиков, каменщиков, металлистов.
V
С первых чисел октября начались почти ежедневные дожди; до этого мы ходили в своей одежде и теперь Корженевский отправил нас на склад участка, чтобы получить спецодежду; кладовщиком был пожилой эстонец, который заботливо нас экипировал: кирзовые сапоги, брюки х/б, телогрейка, брезентовый плащ с капюшоном, как у извозчиков; как-то раз мы разговорились с эстонцем, от которого всегда несло перегаром; он много лет отсидел в Норильске, на родину не поехал, никого из родни не осталось в живых; видно судьба у него не легкая, был он подавлен, и мы искренне сочувствовали ему; к нам всегда относился по-доброму, выполнял все просьбы, хорошо обеспечивал всем необходимым для бригад; через несколько месяцев его не стало, возможно, перевелся куда-то; а много позже, в начале перестройки, я прочел в «Огоньке» рассказ писателя Битова о старике, который вернулся в семью после длительного заключения по знаменитой 58-й статье; присутствуя при беседах друзей Битова, бывший зэк после каждой рюмки периодически произносил только два слова «все говно», и я вспомнил нашего эстонца, который работал у нас на участке 30 лет назад; еще раз я вспомнил и рассказал о нем в 1992 году преподавателям кафедры технологии строительного производства, посетив в командировке Таллиннский политехнический институт; они слушали с большим интересом, ведь жизнь многих эстонцев была сломлены в сибирских сталинских лагерях.
Однажды 6 или 7 октября, приехав на стройку, мы увидели, что рабочих из жилой зоны не вывели, а на вышках установили пулеметы; в общем, работы нет, Корженевский нас отпустил, с Тихоном, которого послали за водкой в Березовку, доехали до магазина, оттуда мы «чапали» пешком в город; легкий снежок уже растаял, нам было тепло в телогрейках и сапогах, шли мы по левой стороне пустынного асфальтированного шоссе; примерно на полпути повстречались с кавалькадой автомашин: впереди легковая ГАИ, за ней черная Волга, а далее правительственный ЗИС-110; мы остановились, с любопытством смотрели и увидели в окне ЗИСа Хрущева в шляпе, сидящего на заднем сиденье; далее ехала вереница машин с краевыми партийными деятелями; нам стали понятны принятые меры предосторожности, поскольку до зоны было не более 5 км.; позже стало известно, что Хрущева везли на «девятку, т.е. п/я 9» – сверхсекретную территорию, куда за шлагбаум пропустили только ЗИС, остальные машины вернулись в город. Наших рабочих не выпускали два дня (они были актированы), пока Хрущев не уехал; эти свободные дни мы использовали для своих нужд: на Злобинском рынке закупили хорошего мяса (Гена в этом отлично разбирался), в городе, где в честь приезда генсека магазины наполнили хорошими продуктами, купили макарон, круп, вкусных консервов и пр., и все это позже отвезли старикам, у которых питались; впервые посетили центр города и даже посмотрели фильм в кинотеатре «Совкино». 7 ноября было уже очень прохладно, побывали на демонстрации, изрядно замёрзли, т.к. не рассчитали с одеждой, и поскорее вернулись домой.
VI
С середины октября начались утренники, предвестники зимы; нам выдали со склада ватные штаны и валенки – теперь мы выглядели точно, как наши рабочие-зэки; кстати, всех ребят очень выручало недорогое китайское нижнее белье с начесом. Хорошо мы устроились с обедом; на закупку в городе продуктов денег не жалели, постоянно говорили старикам, что это все и для них; были они очень гостеприимными и скромными, с трудом соглашались брать у нас оплату и пользоваться привозимыми продуктами. Забайкальские казаки-староверы верили в своего Бога, нашу церковь не признавали; на пенсии судьба занесла их в эти края; дед был высокого роста, поджарый, чувствовалось в нем основательность и сила; воевал он в империалистическую, имел ранения, работал в Сибири, был он молчаливым, спросить что-либо, а тем более разговорить, было очень трудно, о своей службе в войну он не рассказывал; работал ночным сторожем, но пока охранял только контору и склад участка; бабушка была маленького роста, улыбчивая, называла нас Геннадием и почему-то нараспев Ианатолием; дальше Новосибирска нигде не была; оба они были добрыми стариками; нет ничего отвратительнее и нет ничего прекраснее старческих лиц, и нет их правдивее; с молодого, упругого лица без следа исчезают чёрточки, которые проводятся по коже думами и настроениями человека; на старческом же лице жизнь души вырезывается всем видною, нестираемою печатью. Со временем мы стали интересоваться староверами, их бытом и взглядами; в спальне висел старый репродуктор, но известия их не интересовали, и, вообще, радио, по их понятием – это бесовское дело, однако время сверяли по позывным из Москвы, с удовольствием слушали народные песни; газет не читали, просто использовали их в быту; партия, комсомол, ракеты, спутники – в это они не верили и не интересовались; мы заметили, что дед был более строг в отношении веры и обычаев; мы подружились со стариками, всегда выполняли их просьбы что-либо купить в городе, денег у них за это не брали;
трудно было нам не привязаться к этим людям, не почувствовать к ним симпатии и благодарности за оказанную нам любезность. Когда в декабре начались сильные морозы, утром изрядно продрогнув в брезентовой продуваемой будке грузового такси, мы сразу по приезде, не заходя в прорабскую, шли к старикам пить горячий чай, и только после этого направлялись на работу. Позже, уже в марте, когда морозы ослабли, мы в обеденный перерыв около 20 минут катались в сосновом бору на лыжах, взятых напрокат в жилой зоне у зэков; прекрасная накатанная лыжня проложена приезжающими сюда из города лыжниками; в безветренный день было приятно нестись по узкой трассе в полной тишине, задевая иногда плечами ветки деревьев; лыжи мы оставляли до следующего раза у стариков в прихожей.
VII
Объекты фабрики и бригады распределили между нами так: у Гены большой корпус сортировки и промывки, бригадир Сулико Шелегия, у меня приемные бункера, бригадир Махов, корпус дробления и несколько транспортерных галерей, бригадир Крылов, РБУ, бригадир Володя Кривин; за Геной было еще строительство шизо (штрафной изолятор, карцер), расположенный рядом с жилой зоной; это подземное сооружение, кровля которого была на уровне земли; обычно толщина бетонного пола в подвальных помещениях составляет 10-12 см, здесь же она была 50 см, такие же и стены, чтобы не было подкопов; камеры для проштрафившихся заключённых представляли собой клетушки, «каменный мешок», без окон и форточек; двери для камер привезли из красноярской тюрьмы, вероятно, там установили новые, эти дверные полотна с металлическими обрамлениями были из броневой стали толщиной 16 мм, каждая такая дверь весила около двух тонн; отопление только в коридоре между камерами; да, страшно было попасть в шизо за провинность.
Мой первый объект фабрики, с которого начинается технологический цикл по переработке гравийно-песчаной смеси, назывался «Приемные бункера»; это подземное сооружение, прямоугольное в плане, шириной 8 м, длиной 60 м и глубиной 5 м; ж/б густоармированные стены толщиной 0,6 м служат также подпорными стенами, бетонный пол, верхнее ж/б перекрытие толщиной 0,5 м.; это объемное сооружение предназначено для принятия гравийно-песчаной смеси, привозимой большегрузными самосвалами (КРАЗ, ЯАЗ) из карьера, расположенного рядом на берегу Енисея; груженые самосвалы, общим весом более 30 тонн, должны были высыпать смесь на ж/б перекрытие, а бульдозер – подталкивать ее к шести большим технологическим проемам в перекрытии; далее смесь попадает в подвешенные к перекрытию снизу металлические раздаточные бункера с автоматическими затворами; под бункерами установлен на полу подвала ленточный транспортер, который подает смесь в корпус дробления для дальнейшей переработки; таким образом, все конструкции приемных бункеров, испытывающие большие динамические нагрузки от тяжелых самосвалов, привозивших гравийно-песчаную смесь из карьера, были грамотно запроектированы в монолитном железобетоне.
До моего прихода на объект был выкопан котлован и вольнонаемными рабочими выполнена опалубка и арматура стен; предстояло установить леса из бревен подтоварника, поддерживающие опалубку перекрытия, армировать его, закрепить металлические закладные детали, а затем забетонировать сначала стены, а затем перекрытие. У меня уже был опыт бетонирования монолитных конструкций, приобретенный во время институтских летних производственных практик: работал я бригадиром на строительстве клуба в Казахстане (монолитное перекрытие над котельной, размещенной в подвале), а также самостоятельно работал дублером мастера на строительстве сахарного завода на Кубани (сложные монолитные конструкции моечного отделения); поэтому на новом для меня объекте довольно быстро удалось завершить опалубочные и арматурные работы, но с установкой массивных металлических обрамлений для шести технологических проемов в перекрытии, произошла задержка: конструкции были изготовлены и привезены с большим опозданием; драгоценное время для укладки бетона при положительных температурах было упущено.
В один из дней, когда рабочих отвели в жилую зону на обед, я решил проверить качество установки и крепления арматуры перекрытия; технологические проемы в перекрытии были выгорожены вертикальной опалубкой, а каждый проем закрыт деревянным щитом, чтобы рабочие не могли в него провалиться; вероятно, один из них не был хорошо закреплен и, когда я наступил на край, щит повернулся, проём открылся, я полетел вниз с 5-ти метровой высоты, больно ударившись головой и всем телом о раскосы, соединяющие стойки лесов; ударился также о бетонный пол, сильно подвернул ногу в щиколотке; некоторое время приходил в себя, возможно, на мгновение терял сознание, но, слава Богу, остался жив, хотя сильно покалечился и некоторое время пошевелить ногой не мог; с большим трудом вылез наверх и заковылял к прорабской; мои рабочие возвращались с перерыва, и я велел бригадиру первым делом укрепить щиты, которыми закрыты проемы – не дай Бог кто-нибудь из рабочих повторит мой полет и погибнет; мне было стыдно перед ИТР, ведь сам виноват, сказал им, что просто сильно подвернул ногу, и до конца дня занимался с чертежами; на следующий день утром мы рассмотрели мою щиколотку, распухшую за ночь до размера небольшого ведерка, да и боли во всех местах тела мучили всю ночь; Гена сбегал в магазин, где был телефон, вызвал врача, который днем посетил меня, дал рекомендации. Я сильно переживал из-за того, что не поехал на работу, представлял себе как механизаторы простаивают, не получив моих заданий, как находятся в растерянности бригадиры, которым не к кому обратиться, ибо начальник участка в зону не показывался; когда вечером Гена приехал, то подтвердил все это, и сказал, что после обеденного перерыва Корженевский велел ему взять мои бригады под контроль; десять дней я пробыл на больничном, и для Гены это была большая дополнительная нагрузка: новые для него объекты (бункера, корпус дробления, транспортерные галереи), сложные чертежи и три незнакомых бригады рабочих; хорошо хоть то, что бригадиры были толковые, технически грамотные; Гена привозил чертежи моих объектов, и мы вместе готовили задания бригадам и механизаторам; все это время я занимался с чертежами, чертил эскизы, которые выдавались рабочим, выписывал наряды; в дни относительного безделья, я до приезда Гены с работы, готовил ужин и заготавливал еду для завтрака, а на восьмой день, когда опухоль спала, мог уже сам ходить в магазин за продуктами. Этот позорный случай заставил нас задуматься о том, как в дальнейшем исключить саму возможность повторения несчастного случая; ведь такие опасные технологические, и не только, отверстия в перекрытиях, да и в кровлях, встречаются на каждом промышленном объекте; всю жизнь, помня об этом происшествии, я всегда требовал, чтобы рабочие первым делом устраивали надежные ограждения в соответствии с нормами СНиП высотой не менее одного метра вокруг проемов.
VIII
Вернулся я на работу, когда уже начались морозы; бетонировать стены и перекрытие с применением электропрогрева бетона мы не могли, не хватало электроэнергии; главный инженер, надеясь, что теплый воздух согреет бетон, велел поставить на пол подвала шесть железных печей и топить их коксом, чтобы разогревать металл докрасна, а температуру воздуха следовало доводить до +35, + 40 градусов; естественно, были закрыты рейками все щели в наружной опалубке стен, т.е. создано изолированное замкнутое пространство; изготовили и установили печи, вывели трубы через технологические проемы, поставили дежурных истопников для 2-й и 3-й смен из бесконвойных зэков и начали топить; но сомнения оставались: не заморозим ли бетон? Когда температура достигла + 35 град., Синегин распорядился начать бетонирование, но поскольку бетонную смесь возили из города (22 км), ее температура была близкой к нулю – это еще один минус; печи топили вплоть до середины декабря, когда из-за сильных морозов (в декабре – 40, а в январе -50 град.) топить было уже бесполезно; в конце очень суровой зимы, чувствуя, что бетон, возможно, частично заморожен, Синегин распорядился опалубку стен не снимать до появления устойчивых положительных температур наружного воздуха, и это было его правильное решение. В конце апреля, когда начали снимать опалубку, выяснилось, что внешний слой бетона подморожен, сыплется, арматура оголяется, и пришлось в мае ее закрывать толстым защитным слоем из высокомарочного бетона, по-существу, спасать конструкцию; слава Богу, не был заморожен бетон в плите перекрытия, утепленной толстым слоем опилок. Значительно позже, в 1973 г., т.е. через 13 лет, я посетил фабрику и видел, что перекрытие нормально выдерживало максимальную нагрузку от давления огромной массы гравийно-песчаной смеси – это меня радовало. Однако тогда в нашем стройуправлении СУ-1 все узнали из стенгазеты, что прораб Модылевский заморозил бетон, допустил брак; в то время я считал себя единственным виновником брака, Синегин нигде не упоминал, что был автором идеи; но по сути, хорошая идея – это та, что сработала; поэтому никогда не скажешь, что хорошо, а что плохо, пока не попробуешь. По распоряжению главного инженера происходило рискованное бетонирование при сильном морозе без предварительного теплотехнического расчёта. Это был мой первый строительный брак, но и урок на всю жизнь: я осознал, что ушибся и ушибся серьёзно, понял, что если была бы заморожена вся конструкция, то материальный ущерб был бы огромный, а это уже уголовное преступление, и хотя молодых специалистов в течение трех лет в тюрьму не сажают, но все остальные наказания на них распространяются в полной мере; как мы с друзьями горько иногда шутили: если посадят, то работать будем здесь же, только жить в другом общежитии – в жилой зоне со своими зэками; на меня не сделали денежного начета за допущенный ущерб, возможно, вступился Синегин, не знаю, но первый выговор в приказе по управлению я получил, и выводы на будущее сделал; мне очень хочется сделать из этой истории полезные выводы для вступающих на путь строительного производства молодых специалистов. Через год, работая уже на другом объекте, я рассказал об этом случае старшему прорабу и опытному строителю Давыдову Владимиру Николаевичу и спросил его: «Как можно было мне не подчиниться распоряжению главного инженера и отказаться бетонировать при сильных морозах?». В.Н. ответил: «Это просто, в таких случаях распоряжение должно быть письменным» и добавил, что Синегин не подписал бы его, ибо не захотел садиться в тюрьму в случае большого материального ущерба, а в данном случае он просто использовал неопытность молодого специалиста; через три года, уже работая в Братске, я воспользовался советом Давыдова: главный инженер нашего стройуправления Четверик однажды зимой (горел месячный план) распорядился немедленно забетонировать перекрытие над галереей, еще не подготовленное к прогреву; я и прораб Рыхальский ответили ему, что сделаем это, если будет его письменное распоряжение, после чего он плюнул, развернулся и покинул объект; через несколько дней, когда все было у нас готово, перекрытие качественно забетонировали с применением электропрогрева бетона.
IX
Другой мой объект – наклонная транспортерная галерея, по которой гравийная смесь из подземной части приемных бункеров попадает на верхнее перекрытие корпуса дробления; хотя корпус этот еще не был построен, но подземную часть галереи надо было возвести; в октябре, пока не ударили сильные морозы, удалось экскаватором выкопать котлован, а доработку грунта пришлось выполнять, начиная с ноября при очень низких температурах, когда глинистый влажный грунт настолько смерзся, что был прочным, как камень; теперь бригада Махова должна была вручную (компрессоров и отбойных молотков не было) разработать грунт точно под отметку подошвы будущих ленточных фундаментов и наклонного бетонного пола галереи; я понятия не имел, как это можно сделать и учился у рабочих: Махов попросил меня заказать стальные клинья, большие кувалды и ломы; один рабочий держал клин, а другой ударами кувалды загонял его в мерзлый грунт, третий рабочий лопатой отбрасывал землю; часто металл низкой температуры не выдерживал, клинья трескались и мне приходилось снова заказывать их в ОГМ стройуправления, где была кузница; такого поистине рабского труда, я не встречал больше никогда в жизни. Отмечу, что я и Гена, работая с зэками, благодаря опыту, приобретённому во время производственных студенческих практик, чувствовали себя уверенно, не допуская в общении с рабочими никакой официальности, тем более, напыщенности и со временем они начали прислушиваться к нам.
X
Ежедневная работа меня захлестнула, я забыл обещание, которое дал маме при отъезде из Ростова писать регулярно; однажды вызвал меня Нестеренко и спросил, давно ли я писал родителям?; не ожидая такого непроизводственного вопроса, я растерялся; оказалось, что мама написала ему письмо и просила сообщить обо мне; начальник пожурил меня, я обещал сегодня же написать домой; в следующем письме мама сообщила, что приходил домой милиционер и от имени горисполкома спрашивал, почему я не прибыл на место работы в Абакан? Она показала мои письма, но он заявил, что дело о неприбытии на работу будет передано в суд; я срочно сообщил об этом Нестеренко и он уладил это дело: вернул в Абакан и Канск взятые нами в институте авансы, привезённые купцами при распределении, и отправил распоряжение Совнархоза о направлении нас в трест КПХС; заодно нас отчитал начальник отдела кадров Фадеев, почему мы по прибытии не стали сразу на воинский учет в военкомате, это грозило ему штрафом.
XI
К концу 1959 года работа на стройке была хорошо налажена, бригады загружены, план участком выполнялся; однажды на производственной планерке у Нестеренко я пожаловался на то, что моим рабочим приходится вручную с применением клиньев и кувалды разрабатывать большой объем мерзлого грунта и попросил прислать компрессор с отбойными молотками; но компрессоров в управлении не было, а в тресте их всего несколько, и заняты постоянно на реконструкции ЦБК; в общем, я понял, что моим зэкам ничего не светит. Далее стали обсуждать итоги года, план стройуправление был перевыполнен и задумались о поощрениях, в том числе для зэков – каким образом можно их отблагодарить; грамоты, благодарности в приказе и т.п. – это для них пустой звук; Нестеренко был одним из тех красноярских строителей, трудом которых в послевоенное время были построены крупнейшие предприятия Правобережья, его знали в городе, с ним считались его начальники, в том числе эмоциональный управляющий трестом Королев, который не позволял себе грубого обращения, того, что он проявлял к другим начальникам управлений. И.П., имевший большой опыт работы с зэками на красноярских стройках, предложил закупить ящики папирос и достаточное количество дефицитных (но не для Нестеренко!) китайских апельсинов, провести в жилой зоне торжественное собрание, всех поздравить и вручить скромные новогодние подарки. В канун нового года я видел действие, которое произвело на несчастных заключенных: эта небольшая благодарность, выраженная словами и подарками, порадовала их как детей.
Заканчивался 1959 год, 31 декабря все уехали с участка домой сразу после обеда; мы отметили наступление нового года в своей квартире-общежитии с коллегами, после чего пришли в ДК строителей, расположенный недалеко от нас, на танцы; за три месяца пребывания в Красноярске, это было второе (после 7 ноября) культурное мероприятие, и окончилось оно для меня только утром в квартире девицы – калькировщице из проектного института, которая «увела» меня из ДК; далее была ещё одна встреча с ней, но обо всём этом, конечно, приходится молчать. 1 и 2-го января мы продолжали отмечать праздник у себя дома: в комнате Володи Табацкова и его жены Лилии мы с участием Элеоноры Порховниковой (приехала по распределению из Новосибирска), работавшей мастером на стройбазе и проживавшей в комнате с Раей, 30-летней женщиной, лепили огромное количество пельменей с большим запасом, замораживали их, высунув поднос в открытую форточку; пили, ели, пели песни под аккомпанемент баяна, а позже готовились к предстоящей работе. Третьего января начались обычные трудовые дни, когда неожиданно 5-го числа ночью температура резко снизилась до 45 градусов, и мы это сразу почувствовали в брезентовой будке по пути на работу; рабочих на объекты не вывели, был объявлен актированный день; электрик участка, бесконвойный зэк Петр Гнедой показал нам замерших ночью на проводах воробьев, которых сбивал палкой, этих ледышек мы рассматривали на земле; январь 1960 года побил все погодные рекорды: впервые за много предыдущих лет с 5-го января десять дней подряд температура иногда ночью доходила до -53 градусов (мы специально ее измерили); стоял плотный туман над городом и только из труб котельных и ТЭЦ поднимался густой черный дым; десять актированных дней на стройках Красноярска – это был рекорд; в вынужденные дни простоя мы хорошо отдохнули, написали подробные письма домой, подремонтировали одежду и обувь, читали книги, взятые в библиотеке ДК, работали с чертежами и нарядами, заготовили продуктов для стариков. В эти холодные дни мы подружились с соседями по комнате, Элеонорой и Раей, бывало, грелись под одеялом вместе; меня Бог уберёг, а Гену нет: через некоторое время Рая сообщила, что забеременела и стала шантажировать Гену, призывая жениться, но в планы Гены это не входило; она при мне в нашей комнате устраивала сцены со слезами, на меня, неопытного и наивного это подействовало так, что я стал осуждать Гену в моральном плане и даже некоторое время не разговаривал с ним; и только, когда женщина переехала куда-то, дружеские отношения возобновились. Только потом, приобретя жизненный опыт, я понял, что Гена согрешил по принуждению, поскольку со стороны Раи это была «лукавая любовь», или попросту – ловушка; себя я внутренне обозвал дураком. Вспоминается мне сейчас один случай, происшедший с нашими дальними родственниками в Ростове; к отцу пришёл сын, учащийся вуза, и сказал, что ему необходимо жениться на девушке, с которой активно проводит время в постели; выслушав сына, отец сказал: «Если у тебя работает машинка, то это ещё не значит, что надо обязательно жениться».
XII
На стройке мне ежедневно приходилось давать нивелиром отметки, чтобы не допустить перекопа грунта и вследствие этого возможного перерасхода бетона при устройстве наклонной галереи; установив нивелир, я должен был сделать его поверку и вынести отметки на местность; эту работу в рукавицах не сделаешь, надо крутить винты голыми руками, а мороз кусается, поэтому приходилось часто прерывать работу и отогревать руки за пазухой, а также у костра, где грелись периодически сменяющиеся рабочие. Неожиданно пришло спасение: я получил посылку из Киева от своей двоюродной сестры Зои, моей ровесницы: замечательные утепленные замшевые перчатки как раз моего размера; это было очень кстати, в них удобно настраивать нивелир и работать; каким-то чувством родной человек угадал в чем я крайне нуждался. С этими перчатками был случай, но уже в относительно теплый день, когда я оставил нивелир на объекте и забыл там перчатки; надел утепленные верхонки и отправился на обед, а после вспомнил о перчатках, сказал об этом Гене и мы мысленно попрощались с ними, ведь обязательно кто-нибудь присвоит; жалко было терять дорогой для меня и очень нужный подарок сестры – прекрасные перчатки, забытые на виду у зэков, это, думал я, 100%-ная пропажа; придя на место, перчаток не обнаружил, а рабочие еще не пришли после перерыва из жилой зоны; надежды никакой и я пошел на РБУ, где ждала работа; примерно через полчаса ко мне подошел рабочий из бригады Махова, который во время моей съемки нивелиром держал рейку, и с гордостью протянул перчатки, я их взял и от неожиданности растерялся, забыл отблагодарить зэка, который не уходил, смотрел на меня и в его глазах я увидел желание сказать: «Не думайте, что здесь все воры»; я поблагодарил его, пожал руку, хотя это правилами запрещалось; вечером рассказал Гене об этом поступке зэка, явившегося знаком его самоуважения.