Анатолий Модылевский
Жизнь и судьба инженера-строителя
XI
В начале мая, когда совсем потеплело, начался новый этап на стройке и теперь для всех был раскрыт большой фронт работ, они стали выполняться в хорошем темпе; немного мешала распутица, снег недавно растаял и вокруг корпуса грунт раскис, превратился в месиво; в один из дней меня позвали из цеха и сообщили, что пришёл директор завода Рожков Павел Иванович, которого ранее я не знал, т.к. планёрки посещал Давыдов; выйдя из цеха, увидел человека в сапогах и плаще, он шёл вдоль корпуса, я ему представился, и мы пошли вместе; был обеденный перерыв, и рабочие «Сибтехмонтажа», пригреваемые весенним солнцем, сидели на ящиках из-под оборудования и, каждый, раскрыв свой «тормозок», обедал; рядом с ними прямо в грязи лежали распакованные фарфоровые дробилки и детали к ним, полученные из Восточной Германии; Рожков остановился и стал говорить монтажникам о недопустимости такого варварского отношения к дорогостоящему импортному оборудованию, и в частности сказал: «Если бы немцы увидели всё это, их нервы не выдержали бы», на что бригадир, который давно знал директора, поскольку ранее устанавливал оборудование в цехах завода, прожевав булку и запив её молоком, ответил: «Павел Иванович, немцы, может быть, и не выдержали бы, но у нас нервы крепше, они выдерживают». Что мог на это ответить директор? Он махнул рукой, и мы пошли дальше вдоль цеха; я подробно рассказывал ему о ходе работ и наших проблемах; в дальнейшем Рожков стал часто посещать стройку, особенно перед сдачей объекта, приводил с собой заводских специалистов.
Осенью мы не могли заниматься остеклением оконных проёмов, поскольку ожидали стеклоблоки из Чехословакии, ведь первый в нашей стране завод только строился в Подмосковье, поэтому, чтобы ликвидировать сквозняки и этим уменьшить простуды отделочников и других рабочих, пришлось каждый оконный проём закрыть листами оргалита, прикреплённых к деревянному легкому каркасу; когда же появились стеклоблоки, каменщики постепенно снимали оргалит и приступали к остеклению блоками; и хотя дело это было для нас новое, но рабочие его освоили; поскольку оконные проёмы большие, нужно было тщательно следить за вертикальностью швов, причём, каждый вертикальный и горизонтальный шов армировался стержнем диаметром 6 мм; сначала не всё удавалось: то вертикальные и горизонтальные швы были кривые, то обнаруживалось «пузо», и приходилось разбирать кладку, очищать блоки и снова укладывать, но через несколько дней рабочие приноровились, расценка была хорошая, дело пошло, заказчик, проверяя качество, оставался доволен. Вдруг поставка блоков из ЧССР прекратилась и я вспоминаю день, когда после обеденного перерыва на объект прибыл Ломако Пётр Фадеевич; обычно он до планёрки обходил корпус и в этот раз шёл один вдоль северного фасада цеха; я был внутри, мне показали его из окна, и я тут же решил воспользоваться случаем и довести до сведения руководителя края некоторые проблемы; подошел к нему, представился и обратил внимание на его внешний вид: невысокого роста, в затрапезном плаще и фуражке; заметил также, что позади, в 80 м от нас большую группу руководителей, которые, очевидно, знали и не мешали П.Ф. делать обход, они стояли и не приближались к нам; П.Ф. спросил о делах, и я объяснил, что сейчас надо как можно быстрее закончить наружные коммуникации, которые, к сожалению, не были сделаны до начала строительства, а поскольку предстоит расположить штукатурные станции, материалы и заготовки монтажников, то разрытые траншеи для коммуникаций будут мешать, а то и парализовывать работу отделочников и монтажников; также обратил его внимание на отсутствие стеклоблоков и наглядно указал на зияющие незакрытые проёмы; он внимательно выслушал, мы прошли до конца корпуса, и я ушёл, сославшись на дела; Ломако вёл планёрки жёстко и я слышал от своих начальников, что нерадивым мылил он шею на самом верхнем полке; но в общении на рабочем месте с линейным персоналом он был тактичным и благожелательным. Вообще же, это была легендарная личность. Во время войны организовывал поставку военным заводам цветных металлов и особенно алюминия; после войны был министром цветной металлургии СССР, а при принятии решения о ликвидации министерств и создании совнархозов был единственным, кто голосовал против, за что Хрущёв послал его в Красноярск (идея с совнархозами провалилась, и после снятия Хрущёва вновь были созданы министерства и Ломако стал снова министром). Был П.Ф. часто резок и жесток с руководителями, проявлял бескомпромиссность и даже насилие; но был и справедлив, в частности, когда надо было вводить в строй первую очередь Ачинского глинозёмного комбината, он командировал на годы в Ачинск авторов проекта и держал их там до пуска предприятия.
Забегая немного вперёд, расскажу один эпизод, связанный с Ломако; как-то за несколько месяцев до сдачи цеха я присутствовал на оперативном совещании, которое проходило в заводоуправлении на первом этаже; в небольшой комнате набилось много народу: руководители разных строительных трестов и управлений, а также представители завода; сидел я в заднем ряду, но всё хорошо слышал; за столом «президиума» сидели П.Ф. и два элегантно одетых человека среднего возраста – это были учёные из Академии наук СССР, которые возвращались из Японии в Москву и специально заехали рассказать о поездке заводчанам и строителям; по их словам на данный момент получить столь важную стратегическую продукцию удалось лишь США и ФРГ, а японцы в построенном подобном нашему цехе пока не смогли получить высококачественные чистые кремний и германий; учёные побывали там, подробно всё осмотрели и, по их мнению, японцы не достигли необходимой «атомной» чистоты воздуха, без чего нельзя получить сверхчистую продукцию; так что, сказали они, надо всем нам обратить на это серьёзное внимание; привезли они из поездки красиво оформленный, подаренный японцами буклет в виде небольшого альбома с цветными фотографиями интерьеров цеха и оборудования; Ломако встал, сказал несколько слов об ответственности в работе, кого-то ругнул за отставание, затем он развернул альбом, полистал его, показывая в зал иллюстрации, похвалил японцев за качество работ и передал альбом присутствующим, чтобы они внимательно всё посмотрели; совещание продолжалось в виде ответов на вопросы, и слово попросил управляющий монтажным трестом Срулевич Израиль Самуилович; он встал со стула и, держа альбом в руках, сказал: «Пётр Фадеевич, не такие уж японцы мастаки; посмотрите на эту фотографию, на которой хорошо виден согнутый и болтающийся металлический кронштейн, поддерживающий трубопровод», и передал Ломаке альбом через впереди сидящих; воцарилась тишина, П.Ф, внимательно рассмотрел фотографию с бракованным кронштейном и сказал: «Да, значит и в Японии свои Срулевичи имеются», зал грохнул от хохота, хохотал и всеми уважаемый Срулевич, радуясь удачной шутке, которая разрядила официальную обстановку.
XI
Начались основные отделочные работы, для чего прибывали к нам новые бригады, ведь предстояло выполнить большой объём мозаичных полов и полов из метлахской плитки. На участке появились демобилизованные моряки-пограничники Тихоокеанского флота; мы создали большую бригаду, примерно 25 человек, по устройству полов под руководством Виктора Соляника, невысокого роста, крепкого сложения, трудолюбивого и спокойного парня, способного сплотить и увлечь людей; был он скромным, очень серьёзным и ответственным; однако ребята ничего не умели делать, кроме укладки бетона в подготовку под чистые полы, поэтому прикрепили к ним в качестве наставника Головчинского Алексея Ивановича, спокойного, разумного и опытного строителя-отделочника; он стал их учить премудростям этой непростой работы, и хочу заметить, что А.И. – это истинный профессионал, для которого качество было главным требованием, а новые рабочие, как и вообще моряки, были образованы, горели желанием быстрее освоить дело, трудились с огоньком; устройство мозаичных полов освоили быстро, выработка стала расти, но сложнее было с плиточными полами, ибо не каждому удаётся уложить на растворе плитку ровно и чтобы она составила с раствором одно целое; здесь есть тонкость, и мастера это знают, поэтому сначала у ребят ничего не получалось, шёл брак, плитка отваливалась, приходилось выдалбливать подстилающий раствор и снова все делать; однажды решил я сам попробовать уложить один квадратный метр пола, но не получилось – это как сварка: у одного получается прочный шов, а у другого брак; постепенно благодаря инструктору несколько ребят быстро схватили суть процесса, технологические требования и освоили премудрость качественной укладки плитки, после чего работа звеньев наладилась; наконец, были подготовлены к сдаче несколько помещений и проверка показала, что качество хорошее, можно двигаться дальше – это был первый успех новой бригады, отмеченный коллективом участка на общем комсомольском собрании, которое ввели в практику ещё при Давыдове и проходило оно как правило во второй половине обеденного перерыва; участок наш был на 90% комсомольско-молодёжным и его часто посещал член комитета ВЛКСМ Андрей Погорелый – беседовал с бригадами прямо на рабочем месте, выслушивал разные мнения, помогал молодёжи в её проблемах; по результатам этих встреч беседовал со мной. Андрей сам был из рабочих, пока ещё не испорченный формализмом; это был культурный и неглупый парень с правильной речью, способный толково объяснять и зажечь молодых рабочих; обладал развитым чувством справедливости, отзывчивый и благожелательный. Позже, работая в Братске, я вспоминал его, наблюдая чёрствость и формализм тамошних комсомольских функционеров; но я снова отвлёкся и возвращаюсь к бригаде. Прошло некоторое время, и Соляник попросил меня убрать Головчинского, поскольку он проходил с высоким разрядом по табелю бригады и получал соответственно высокую зарплату; я сначала стал убеждать упрямого Виктора, что ещё рано оставаться без инструктора, но бригадир был непреклонен; дома вечером пришлось задуматься о том, как выйти из этого щекотливого положения и я вспомнил свою Целину. На строительстве клуба в Казахстане в 1957 г. во время производственной практики, после того, как наша студенческая бригада (я был бригадиром) окончила кладку стены из рваного камня, расположенную между зрительным залом и фойе, надо было приступать к оштукатуриванию, но никто это не умел делать; приставили к нам инструктора, молодого крепкого мужчину из колхозных строителей, который учил нас практическим приёмам выполнения всех процессов, в том числе штукатурке потолка с применением сокола; за две недели научились штукатурить, а инструктор теперь отдыхал или где-то бродил вне стройки; его зарплата, трудоднями шла по бригаде; мы попросили прораба, нашего преподавателя кафедры ТСП, убрать инструктора, но получили отказ; тогда Коля Долгополов (он был из семьи колхозников в Зимовниках) в довольно грубой форме послал инструктора и тот больше не появлялся на стройке, а я его убрал из табеля; теперь пришлось мне поговорить с Головчинским, который лучше меня понимал ситуацию, и мы договорились, что он самостоятельно займётся полами лестничных площадок бытового корпуса, а я ему выделю двух подсобников, которые будут готовить и подносить раствор, что устроило А.И., и вопрос был решён. Алексей Иванович был скромным, серьёзным, молчаливым и очень ответственным человеком; работая самостоятельно по устройству мозаичного покрытия лестничных площадок многоэтажного административно-бытового корпуса, он часто приходил по вечерам второй раз на работу, чтобы шлифовать мозаичный пол, поскольку знал и чувствовал, что утром следующего дня это сделать качественно не удастся – бетон окрепнет и хорошо отшлифовать его не получится.
XII
К нам направили две бригады штукатуров из треста «Красноярскжилстрой», которые должны были выполнить основной объём высококачественной штукатурки, и теперь количество только наших рабочих (без субподрядчиков) перевалило за двести человек, а ИТР должны были управлять процессами, контролировать качество, чтобы не допускать переделок, и, естественно, нагрузка на ИТР увеличилась, они не могли всё охватить, а я, как мог, закрывал «прорехи», работая часто по две смены.
Наконец ситуацию начальство поняло, и к нам прислали на помощь из разных городов края молодых мастеров; отдельно с каждым я знакомился и расспросил, кто что окончил и про их прежнюю работу, объяснял, куда они попали, кратко говорил о себе, ведь они были молоды; мы договорились, что буду их первым помощником, но трудиться придётся напряжённо и без халтуры; в принципе я с коллегами по работе очень быстро устанавливал хорошие отношения; почти до самой сдачи цеха их работа была очень полезной, хотя я понимал настроение мастеров, вырванных из знакомой среды и посланных на чуждый объект; я давал им возможность работать свободно, сильно не опекал, но бывало, что приходилось и поругивать; понимал «критика ошибок подчинённых не должна убивать в них чувство самостоятельности»; уже хорошо, что обходилось без конфликтов. Нередко мои друзья подшучивали надо мной: «Как ты работаешь, начальник участка, у тебя восемь мастеров и ни одного прораба?»; но ничего, молодость города берёт, сил хватало на 12-часовый рабочий день, плюс часто воскресенье было рабочим днём, конечно, к вечеру уставал, но к утру силы восстанавливались – так же было и в былых кавказских походах, восхождениях на вершины Домбая в студенческие годы.
Как-то однажды утром бригадир столяров сообщил мне, что ночью кто-то унёс из цеха дверной блок, а дорогие двери для помещений цеха делали по спецзаказу; до этого случая воровства на участке не было, и я, разозлившись, решил во что бы то ни стало накрыть вора: позвонил в милицию, прибыл сотрудник с собакой, которая взяла след возле штабеля блоков; надежды, что пропажа найдётся, было мало, но помог случай: участковый механик белорус Виктор Шарфун жил за железной дорогой в бараке недалеко от ДК «Строитель», и утром слышал, как женщины что-то говорили по поводу строящейся рядом пристройки – их раздражал шум по вечерам, который мешал детям спать; это была зацепка, и я попросил Виктора сопроводить милиционера с собакой и показать этот барак. Виктор, который ранее работал на Берёзовке, был по характеру весельчак и немного болтливый, но к работе относился очень ответственно: ещё на Берёзовке бывало, что последняя машина с бетоном приезжала из города перед съёмом и зэки, быстро уложив бетон в опалубку, уходили на построение, а устраивать электропрогрев (ставить электроды в бетон, коммутировать их алюминиевой проволокой и пр.) приходилось безотказному Шарфуну и мне с Геной Ковалёвым, затем Виктор подключал ток; Корженевский и Тихон в прорабской, расположенной за пределами зоны, допивали последнюю рюмку и поджидали нас, чтобы ехать домой в город. Теперь на М8 трудолюбивый Виктор также всегда был готов оказать любую помощь в работе; говорил часто слова по-белорусски, не признавая буквы я (трапка и пр.), причём умел посмеяться над собой; был он хитрый и наблюдательный, и это в данном случае пригодилось. Я отвлёкся и теперь продолжаю о поиске дверей; Виктор и милиционер переговорили с женщинами, нашли пристройку к бараку, хозяин которой был на работе, зашли внутрь, и нашли дверной блок, а вора, одного из наших рабочих, привлекли за кражу.
XIII
На строительстве цеха М8 мне впервые пришлось столкнуться с забастовкой рабочих. Ещё зимой, когда начались работы по устройству кровли, бригаду плотников-бетонщиков с какого-то участка СУ 1 перевели к нам и поручили делать кровлю, объём которой был велик; так рабочие бригады Степанова стали кровельщиками, работу выполняли они хорошо, заработок был высоким и стабильным; к концу июля оставалось окончить один участок кровли, однако произошла задержка с поставкой утеплителя – листового оргалита – и бригада Степанова осталась без работы; чтобы не терять в заработке, я предложил бригаде поработать у Петровича на устройстве бетонных каналов в помещениях цеха, но рабочие отказались, продолжали лежать и загорать на ранее уложенном мягком оргалите; я вынужден был предупредить бригадира, что наряды будут закрыты на фактически выполненные работы и бригада потеряет в заработке, но упрямый Степанов сказал, что люди не виноваты в простое, работать по устройству каналов не будут, «мы – кровельщики, а прежний заработок нам должны сохранить», хотя он прекрасно знал, что в таких случаях составляется акт простоя и оплата идёт по повременному тарифу, который значительно меньше обычного сдельного заработка; я спросил: «Так вы будете работать или лежать на кровле?» и он ответил: «Мы будем ждать, когда привезут оргалит»; вдобавок, сказал ему, чтобы бездельники прекратили курить, иначе при пожаре оргалит может загореться и из-за убытка бригада «останется без штанов», на этом разговор был окончен; рабочие других бригад с удивлением смотрели на здоровых мужиков, которые весь день, ничего не делая, загорали на кровле; подошло время закрывать наряды, и я предупредил мастера, чтобы оплачен был только фактические выполненный объём работ, естественно, общая сумма оказалась меньше, чем в предыдущем месяце; безвольный Степанов попал под влияние бригадных заводил, более опытных и старших его по возрасту, и отказался подписывать наряды, сказал, что бригада объявляет забастовку, а я велел нормировщице отнести наряды главному инженеру, тот утвердил их и отдал в бухгалтерию; о забастовке «пролетариата-гегемона» каким-то образом узнали в Ленинском райкоме партии и по телефону вызвали меня на бюро, но потом разобрались, что я не член, и дали указание начальству; Синегин, который, конечно же, был в курсе дела и уже утвердил наряды, сказал мне, чтобы я выписал дополнительный наряд на ещё не выполненные работы, и закрыл вопрос; так я узнал только не из газет о забастовках в странах «загнивающего капитализма», что такое забастовка-вымогательство в СССР и пути её разрешения; начался новый месяц, трестовские снабженцы подсуетились, оргалит был завезён, работа наладилась, но осадок остался; однако урок не прошёл даром: Степанову я сказал, что дополнительный наряд выписан на ещё не выполненную работу в целях сохранения заработка, так что, давайте, ребята, жмите, чтобы получить хорошую зарплату, и привёл ему в пример бригадира Брагилёва, который крутился, как белка в колесе, лишь бы загрузить работой своих людей, хотя средний заработок у плотников-бетонщиков был меньше, чем у кровельщиков; обсудили и «личный» вопрос, Степанов сказал мне: «Вам хорошо, вы на окладе», на что я ответил: «Во-первых, мой оклад такой же, как ваш заработок; во-вторых, вы в пять часов уходите домой и отдыхаете, до стройки вам дела нет; и в-третьих, вы разве не видите каждый день, как работают мастера и я с бригадами на объекте, почти не заходя в прорабскую, уходим не раньше семи часов, налаживая вторую смену, а иной раз, когда надо, остаёмся на второй смене?». Бригадир насупился и сказал: «Да, вижу я, вижу»; но это был урок не только для Степанова, но и для меня в том смысле, что подобная «забастовка» может случиться и в дальнейшем; теперь мы, ИТР, начали относиться более серьёзно к резервным работам для бригад, например, не позволяли рабочим бригады Брагилёва вести распалубку готовых бетонных конструкций, оставляя эту работу на то время, когда не будет заказанного бетона и придётся простаивать; и таким образом мы поступали по каждому виду СМР, хотя начальству это не нравилось, но ему не объяснишь, поскольку оно не соприкасается с рабочими вплотную; бригаде Степанова, которая занималась укладкой оргалита, тоже приказали оставлять резервный объём приклейки верхних слоёв кровли (мало ли чего снабженцы не доставят), затем собрали бригадиров и все согласились, что надо всегда думать о резервных объёмах работ. Степанов был неплохим человеком и бригадиром, но не всё он решал в бригаде, т.е. он был не из тех, чьё авторитетное слово «кормильца рабочих» – закон, который не обсуждается; забегая вперёд, отмечу, что позже его бригаде была поручена кровля на строительстве водородной станции, и мы с ним, имея опыт, нормально работали, хотя именно там, к сожалению, мучили простои из-за отвратительного снабжения теперь уже обычного объекта, а не срочного, каким был цех М8. Вопрос о забастовках-вымогательствах возникал и на других моих стройках, но решался он по-другому – более справедливо, не доводя до конфликта и партийного давления, но об этом расскажу, когда буду писать о работе в Братске.
XIV
Чиста и свободна от влияния других страстей
только та любовь, которая таится в глубине
нашего сердца и неведома нам самим. Никакое
притворство не поможет долго скрывать
любовь, когда она есть, или изображать, когда
её нет. (Ларошфуко).
В июне 1961 г. в СУ1 появились две практикантки из Иркутского института народного хозяйства, две подруги, Светлана Максатова и Людмила Богомягкова; Свету направили на наш участок и её задача как будущего инженера-экономиста заключалась в анализе производства и сборе материала для дипломной работы; ей повезло, т.к. здесь был большой комсомольско-молодёжный коллектив, очень напряжённая работа в предпусковой период, доброжелательное к ней отношение ИТР и бригадиров – ещё бы, улыбчивая и яркая студентка привлекала к себе внимание мужской части коллектива; нужно ли удивляться, что эта девушка, обладавшая живым умом и общительным, открытым характером, что я сильно увлёкся ею; на работе быстро заметили моё неравнодушное к ней отношение, но не высказывались – всё-таки начальник участка, хотя и 24-летний, а через некоторое время между нами возникла взаимная симпатия; думаю, что основной причиной с её стороны было то, что впервые в жизни она окунулась в атмосферу настоящей крупной стройки, важнейшего городского объекта, к тому же, коллектив был молодёжный, дружный, работящий, бригадиры умные и с юмором; в общем, работа на участке спорилась, а это всегда нравится; наблюдая за ИТР, она, вероятно, увидела во мне совсем молодого начальника участка, который успешно руководил многими людьми; через две недели Свету, направили в отделы СУ1 для ознакомления с их работой, и на участок она больше не вернулась, её перевели на дальний и относительно спокойный участок, который возводил объекты на заводе «Сибтяжмаш»; я стал подозревать, что это было сделано неспроста, вероятно кто-то, думаю, молодая нормировщица нашего участка, сообщила главному инженеру Синегину, что я слишком много уделяю практикантке внимания, объясняя специфику строительного производства, и, чтобы я не отвлекался от дел, её и перевели на дальний стройучасток; но при едва ли всецелой поглощённости работой, я всё-таки находил время для общения: по вечерам и выходным дням мы уже встречались или в кино, или в парке, или просто гуляли по берегу Енисея; я в душе восхищался ею, она мне казалась самой красивой и милой из всех девушек; она не кокетничала, ведь настоящая любовь не знает кокетства; о своей работе и об ИТР на новом участке Света рассказывала подробно, какие «мужчинки» (её выражение) были ей симпатичны или не интересны, рассказывала и об институтской жизни, у них была дружная и весёлая группа, вели настоящую студенческую жизнь: самодеятельность, танцы, праздники в складчину, вылазки в лес и на Байкал и всегда вместе с лучшей подругой, черноволосой, большеглазой, такой же улыбчивой и жизнерадостной Людой Богомягковой, девушкой полубурятского происхождения; в их группе был также заводила и балагур Олег Кустов, который Свете нравился. Однажды я привёл подруг в квартиру, наши ребята им понравились, пообщались, попили чаю; я со Светой пошли погулять, а когда вернулись за Людой, в квартире было темно: кто-то лёг спать, кто-то беседовал в темноте, мы зажгли свет и увидели сидящего на кровати Борю Кравченко в обнимку с Людой, которая быстро встала и Света остолбенела: у светлокожей Люды шея и грудь (у неё платье с большим декольте) были покрыты яркими красными пятнами от страстных поцелуев Бори; Света отвела подругу к зеркалу, и та, посмотрев на себя, сказала: «Завтра на работу не пойду», но ничего не случилось, проехали. Понятно, что недостатка внимания со стороны женского пола ребята и я не испытывали, но природа требовала своё и, естественно, каждый задумывался о своей будущей личной жизни; все мы были хотя и молоды, но ещё со времени старших курсов института старались быть серьёзными людьми, а теперь, когда работали на производстве небольшими, но руководителями, от которых зависел успех на участках, мы стали по-настоящему взрослыми, рассудительными, ответственными, т.е. не такими наивными, как только что прибывшими в Красноярск; среди нас не было ловеласов, кроме, пожалуй, Лёни Гайворонского и Гены Сагалаева; последний сразу стал молодёжным руководителем Всесоюзной ударной комсомольской стройки, в комитете которой было немало жаждущих девушек. Как говорится: «мы выбираем, нас выбирают»; каждый из нас ждал встречи с самой красивой и желанной. Ребята восхищались девушками, я всё же втайне выделял Свету особо и заметил, что и она неравнодушна ко мне: в наших сердцах вспыхнула любовь, которую было не остановить; как говорится в «Героиде» Овидия: «Amor non est medicabilis herbis (любовь травами не лечится, т.е. нет лекарства от любви).
Какая же была Света и что она нашла во мне? Её привлекательные качества – это красота чистокровной сибирской русачки, приветливость, доброжелательность, улыбчивость, активность, но не чрезмерная, открытость в отношениях со мной, юмор; когда она улыбалась, как ни хорошо было её лицо, оно делалось несравненно лучше, и кругом всё как будто веселело и мне кажется, что в одной улыбке состоит то, что называют красотою лица: если улыбка прибавляет прелести лицу, то лицо прекрасно, а если она не изменяет его, то оно обыкновенно; если она портит его, то оно дурно; на производстве Света быстро схватывала суть проблемы; её чрезмерная эмоциональность и влюбчивость в симпатичных мужчин не смущала, т.к. она обо всём рассказывала мне откровенно.
Слабо пишется, и боюсь, что не скажу того, что чувствую, и выйдет патока, да ещё не в меру интимная. Что же она нашла во мне? Думаю, что на участке она замечала, как я руководил этой большой стройкой в должности старшего прораба, как с уважением относился к рабочим, бригадирам и ИТР, никогда не орал ни на кого, хотя за оплошности выговаривал, но ретивым начальником не был; хотя и «лез во все дырки, контролировал», но давал свободу бригадирам, мастерам в их действиях. Свобода – моё жизненное кредо, и позже Света оценила это также и в семейной жизни. На стройке она видела, что вся многолюдная «машина» подчинялась мне и работала слаженно, дружно, но это на производстве; а в личном плане она увидела во мне ещё и такое качество, как доброта, и лишь однажды, но значительно позже, когда мы летом 1964 г. были в Крыму, она это подтвердила, причём не в разговоре со мной; мы ночью в Симферополе на автовокзале дожидались утреннего автобуса в Старый Свет, и один парень стал приставать к Свете; я со злостью решил его отшить, на что этот вахлак спросил Свету «Зачем он тебе такой злой?». Она посмотрела ему в глаза и сказала: «Нет, он добрый» и парень сразу отошёл от нас; не скрою, я был польщён. Вот и Бетховен отмечал: «Я не знаю других признаков превосходства, кроме доброты». Вообще, доброта – это стиль Модылевских, да и Максатовых тоже. О доброте моего отца знал весь завод АТЗ и весь посёлок – будущий самый крупный район Рубцовска; отец работал главным технологом самого в послевоенное время передового в стране тракторного завода, который сохранял традиции ХТЗ, и руководил самым большим отделом главного технолога (ОГТ); неоднократно в 1950-53 г.г. заступался за своих сотрудников-евреев и не евреев, вызывая недовольство, а часто и гнев городских и краевых партийных и репрессивных органов; сёстры и братья отца, их дети – все они были исключительно добрыми людьми, а я воспитывался и чувствовал это с детства – это одно, но есть ещё другое. Летом 1960 г. я приехал из Красноярска в свой первый отпуск в Ростов к родителям и с гордостью рассказывал отцу, тогда уже пенсионеру по инвалидности, о своей работе; он интересовался моим взаимоотношением с рабочими, бригадирами, с руководством участка, а также и тем, как я платил по нарядам рабочим за труд; я подробно рассказывал и, при этом, возможно, гордость из меня пёрла; думаю, что батя вспоминал себя, когда он после окончания в 1930 г. Одесского политехнического института начинал работать рядовым цеховым инженером на ХТЗ; он сказал мне слова, которые я всегда помнил, где бы потом ни работал: «Не обижай рабочих, жалей их по-настоящему. Их материальное положение во многом зависит от тебя». Поэтому всё имеет своё начало, свои корни, и этим объясняю свою доброту, жмотом никогда не был.
В нашей компании молодых специалистов на Свету и Люду мои друзья сразу обратили повышенное внимание, хотя многие на тот момент выбрали уже себе невест, в основном, практиканток из Красноярска и Иркутска, на которых впоследствии женились, однако это не мешало им заглядываться на Свету, завидовать мне, и даже по истечении нескольких десятков лет они признавались в этом. Итак, наши отношения бурно прогрессировали и страсти, в хорошем смысле, разгорались, как у Пушкина: «… но узнаю по всем приметам болезнь любви…»; а народная мудрость говорила мне: «пусть вашей целью всегда будет любить больше, чем любят вас; не будьте в любви вторым!»; теперь требовалось уединение, а наш прораб Иван Андреевич жил один и однажды дал ключи от квартиры, чтобы мы могли побыть одни, там мы и нашли уединение, и как отмечено у Ларошфуко: «Человеческие отношения либо развиваются, либо они гибнут. Когда два создания достигают определённой близости, их всё больше и больше притягивает друг к другу, толкает к ещё большей неразделённости, к неотвратимой кульминации. Крещендо должно подняться до высоты ноты, и тогда только прозвучит предначертанная тема».
Горя огнём стыда, опять встречают взоры
Одну доверчивость, надежду и любовь,
И задушевных слов поблекшие узоры
От сердца моего к ланитам гонят кровь.
(Афанасий Фет)
Предстояло нам обоим принять окончательное решение, ведь недостатка в выборе спутника жизни ни у меня, ни у Светы не было; среди потенциальных невест были девушки из нашей студенческой группы, приехавшие в Красноярск вместе со мной и моим другом Геной Ковалёвым, а также девушки из других вузов, посещавшие нас на Шёлковой, но Света превосходила всех.