Анатолий Модылевский
Жизнь и судьба инженера-строителя
V
В марте на объекте начали обратную засыпку грунтом фундаментов, но теперь мы учли негативный опыт на стройке М8, когда пришлось доставлять дополнительный грунт в подвал, и я распорядился завозить грунт во время обратной засыпки во внутренние помещения с большим запасом и разравнивать его малым бульдозером; уплотнять грунт нечем, электротрамбовок нет (с ними я познакомился только в Братске) и мы в апреле, когда морозов уже не было, применили самый экономичный способ – гидроуплотнение; доплатили сторожу, и он во вторую и третью смену растаскивал по помещениям шланг, заливая грунт водой; за две недели непрерывной работы грунт хорошо уплотнился.
Однажды на стройке для какого-то срочного, а может и аварийного дела, не помню, потребовался экскаватор «Беларусь» (редкость в те времена), которого в СУ1 не было, а на заводе он был, и я решил обратиться к директору; пошёл в заводоуправление на второй этаж, где раньше никогда не был; перед входом в здание тщательно очистил и вымыл сапоги, и не зря – когда зашёл в кабинет к Рожкову Павлу Ивановичу, первое, что бросилось в глаза, это блестящий паркет и ярко-красная ковровая дорожка; П.И. встал из-за стола, вышел навстречу и мы поздоровались за руку. Он был красивым 60-летним мужчиной, немного грузным, спокойным, всегда благожелательным и готовым помочь строителям; я объяснил свою просьбу, он тут же позвонил главному механику, чтобы прислали экскаватор на строительство водородной станции; поблагодарив, я хотел уйти, но П.И. попросил задержаться, и пригласил присесть; я осмотрел кабинет, который часто посещали высокие руководители государства, приезжающие из Москвы; кабинет был просторным, но не слишком большим, отделан со вкусом, мебель и панели стен полированные; директор сел в своё кресло, расспросил о делах на стройке, затем протянул мне листок бумаги – это была правительственная телеграмма с красным шрифтом, какую ранее я никогда в руках не держал; сразу заметил внизу подпись Хрущёва и внимательно прочёл большой текст с поздравлением коллектива завода за досрочное освоение нового производства и получение важнейшей высококачественной продукции; в конце было указано о поощрении лиц, связанных с освоением нового производства, пятью месячными окладами; я вернул телеграмму директору и он спросил: «А как вас отметили?»; пришлось сказать правду о том, что 31 декабря в день подписания акта нам выдали в бухгалтерии по пять рублей; П.И. выслушал и, опустив глаза, помолчал; я попрощался и вышел, но вечером перед сном вспомнил об этой телеграмме: конечно, достичь в трёхмесячный срок освоения такой сложной продукции – это подвиг и в телеграмме было также отмечено, что в капиталистических странах США и ФРГ осваивали продукцию более года; значит, у нас был какой-то секрет, но оказалось всё просто; и одним из «секретов» была система оплаты труда работников, стимулирующая (но довольно жёстко) качественную работу; я вспомнил, как несколько дней назад встретился с Иваном Гойда, который на М8 был плиточником в бригаде Соляника, затем поступил на заочный факультет института цветных металлов и теперь работал на М8 сменным оператором; спросил, как он живёт, работает, всё ли у него нормально; рассказал он об одном эпизоде, который меня заинтересовал: как-то ночью он был на смене, скучно сидеть за столом, механизмы и приборы работали хорошо, и он достал книгу, стал читать, увлёкся; зашёл сменный мастер и застукал его с книгой, сделал замечание, а когда Иван получал зарплату, то вместо 200 рублей, как обычно, ему выдали 80; спросил мастера, а тот сказал, что удержали премию за нарушение – отвлекался чтением книги; оказывается, была хитрая система оплаты. 80 – оклад, а 120 – стабильная премия, итого 200 рублей при условии безупречной дисциплины в выполнении регламента; Иван уже никогда не брал книг на работу.
VI
Как уже отмечалось, водородная станция – это энергоёмкое производство, поэтому в ней было предусмотрено двенадцать помещений для установки в них больших трансформаторов, и в каждом надо возводить монолитное балочное перекрытие, т.е. делать опалубку плиты и балок, армировать их, укладывать бетон на морозе и устраивать электропрогрев; возни много, теряется время, фактические трудозатраты никак не компенсируются нормативами, а значит, падает зарплата рабочих; кроме этого, каждый строитель когда-нибудь сооружал встроенную в здание электроподстанцию с одним трансформатором и знает, что трансформатор устанавливается на монолитное перекрытие, расположенное над полом всего в 65 см; после затвердения бетона снять опалубку, расположенную снизу сложно: плотники изощряются, ломая и выковыривая доски, но что-то остаётся на бетоне – не видно внизу и ладно, хотя СНиПом запрещено оставлять не до конца распалубленную конструкцию; но это только одно перекрытие, а здесь их 12 в ряд, поэтому задумал я сделать эти плиты сборными, а удорожание относительно сметной стоимости согласовать с заказчиком; дома после работы стал вычерчивать плиту, и вдруг, погоди-ка, – сказал я себе, – ведь неизвестно, как это обернётся; но всё-таки принял решение и свой чертёж с армированием согласовал с Синегиным, оформил заявку для стройбазы на 12 сборных плит; пока изготавливали плиты, мы занялись уплотнением грунта в первую очередь в этих подстанциях, а затем и во всех помещениях цеха. Стройбазу я специально не торопил, единственное, о чём просил директора, чтобы хорошо был прогрет бетон и не были сломаны при транспортировке широкие (5,5х5,5 м) негабаритные и тонкие плиты.
Постепенно в ряде помещений закончили уплотнять грунт, и предстояло выполнить бетонную подготовку под полы; к сожалению, снабжение оставляло желать лучшего – даже вибраторов для уплотнения бетона (площадочного и с малой булавой), взамен тех, которые выработали свой ресурс, я не мог добиться от начальника отдела снабжения Николаева; пришлось идти на поклон к знакомому прорабу Владимирову, который когда-то работал на Берёзовке, а теперь трудился на Красмаше (п/я 32) по соседству с нами; я с его помощью оформил пропуск в строительную зону завода, посмотрел построенное, но ещё не сданное большое одноэтажное промышленное здание для сборки ракет; меня поразила большая высота (около 20 м) и на самом верху под кровлей двигался мостовой кран; прораб объяснил, что ракеты собираются в вертикальном положении и обслуживаются с высоких многоярусных лесов – лёгких конструкций из алюминиевых сплавов, о чём мы на стройках треста могли только мечтать; показал он также компактные трансформаторные установки для электропрогрева бетона, изготовленные по заказу в ГДР – высший класс по сравнению с нашими УПБ-60 – всё это было для меня ново и интересно; вибраторы Владимиров вывез за ворота без проблем; когда мы выполнили бетонную подготовку под полы и вибраторы освободились, я отвёз их Владимирову, который в это время сдавал цех в эксплуатацию; он рассказал мне один эпизод военного строительства. Из министерства обороны приехал проверяющий, который вместе с генералом Штефаном (главный военный строитель в крае) пришли осматривать цех; приехавший из Москвы генерал, увидев выкрашенный фасад, сказал: «Вы что, охренели, выкрасили фасад новейшего цеха в малиновый цвет женских трусов, перекрасить немедленно!»; пришлось Владимирову поставить полсотни солдат стройбата, привлечь автовышки и за одну ночь с применением окрасочных краскопультов и пистолетов перекрасить огромный фасад, ведь строители часто красят той краской, которая есть на складе, так и получилось с малиновой.
На нашем объекте окончили укладку бетона и надо отметить, что после гидроуплотнения грунта провалов бетонной подготовки под полы не было, правда, в углах помещений досыпали грунт и уплотняли его ручной трамбовкой; начальство торопило меня, чтобы мы начинали кирпичную кладку стен, горел месячный план, и для этого даже хотели отменить заказ на сборные плиты подстанций и делать их монолитными; но я знал неприятные последствия спешки и решил соблюдать технологию; вскоре негабаритные плиты стали очень осторожно привозить со стройбазы по одной, и трое рабочих всего за две смены монтировали их «с колёс», затем устанавливали рандбалки и приступали к кирпичной кладке наружных стен, т.е. всё делали «по уму».
VII
В июне после защиты дипломной работы Света приехала ко мне; я заранее приготовил одну комнату, которую освободили холостяки, мы навели порядок: купили новое постельное бельё, скатерть на стол, повесили на окно цветные занавески, стало уютно; пока я был на работе, жена ходила по магазинам, отдыхала; умела хорошо и вкусно готовить с выдумкой – выучка мамы, Матрёны Сергеевны; я приходил с работы, молодая жена ждала, уже был красиво накрыт стол, снимал пыльную одежду, мылся, одевался в чистое, и мы, счастливые, садились ужинать; ели всякую вкуснятину, пили хорошее вино, а вечером шли в кино или гуляли по берегу Енисея, улыбка не сходила с её лица; да что тут говорить, когда девушке 24 года и ей приятно казаться ещё такой молоденькой; фигурка у неё крошечная, гибкая, с высокой грудью; личико с нежным загаром всё покрыто шёлковистым пушком, словно спелый персик; рот небольшой с красивыми губами. Света смеётся и выставляет тогда на вид ряд небольших белых ровных зубков; на левой щеке – совсем маленькая чёрная родинка, и это-то родинка, может быть, и делает её такой обворожительной; у нею есть другая, не менее обворожительная, но о её существовании знаю только я; какие глаза у Светы сказать трудно: они бывают то светло-синими, то тёмно-серыми, карими; иногда в них вдруг запрыгает множество золотых точек, и тогда, кажется, точно маленький бесёнок из них выглядывает. Как известно, есть два типа красавиц: одни – высокие бледные, с томной поволокой в глазах, с затаённой страстностью во взоре – красавицы, перед которыми так и хочется стать на колени; не к этому типу принадлежит Света, а к другому, так сказать, более обыденному; вся её небольшая подвижная фигурка кажется пропитанной горячими лучами июльского солнца.
В воскресенье в солнечный день поплыли мы на теплоходе по Енисею в сторону Овсянки, и примерно на полпути радио сообщило об успешном полёте космонавта Германа Титова – общее ликование и радость сблизили пассажиров; да простится мне эта сентиментальность: я ведь невольно вспомнил молодость.
В сердце дунет ветер тонкий,
И летишь, летишь стремглав,
А любовь на фотоплёнке
Душу держит за рукав.
Всё, что мило, зримо, живо,
Повторяет свой полёт,
Если ангел объектива
Под крыло твой мир берёт.
У забвения, как птица,
По зерну крадёт – и что ж?
Не пускает распылиться,
Хоть и умер, а живёшь –
(Арсений Тарковский)
VIII
Из немногочисленных, кроме кино, культурных мероприятий запомнился концерт Эдиты Пьехи. Однажды в сентябре 1962 г. появились афиши, которые сообщали о предстоящих концертах популярной певицы и кто-то из ребят взялся купить билет в клуб им. 30-летия ВЛКСМ; зал был полным, а мы со своими подругами и жёнами занимали весь ряд; Пьеха была бесподобна: стояла одна посреди ярко освещённой сцены, совсем молодая в чёрном облегающем красивом и модном платье по колено, без декольте, наоборот, круглый ворот доходил до шеи, красивая причёска с локонами «а ля Мэрилин Монро», приятный голос с иностранным акцентом, великолепное пение самых известных песен; публика заворожено слушала, а многие мужчины, я это видел, не только устремили глаза на артистку, но и непроизвольно подались вперёд так, что жёнам приходилось их одёргивать. Эта встреча с Пьехой надолго осталась в памяти у всех наших ребят, но несколько человек не пожелали идти на концерт и какой же непоправимый урон они нанесли себе лично, своей культуре и самой жизни, исключающей из своего умственного обихода искусство, ограничивающей своё существование лишь связями с источниками питания, тепла и партнёрами для продолжения рода. Ещё вспоминается также наше общение во время поездок на пляж; с причала, расположенного в конце Канифольного переулка, отправлялись большие лодки переполненные людьми; медленно пересекая протоку Енисея, они причаливали к острову и тысячи горожан устраивались, купались, загорали; еду везли с собой, остров пустынный, никаких удобств, но это не смущало, главное – хороший отдых!
IX
Летом я впервые встретился с шефской работой строителей по ремонту городских школ и подготовки их к новому учебному году; эти работы не были в плане, ресурсы под них не выделялись, а выполнять задания, предписанные райкомом партии, руководство СУ1 было обязано; нашему участку досталась одна из школ города и мастер, который вёл эти работы, выкручивался, как мог, поскольку снабжение было отвратительным; через несколько лет эта порочная система ещё более «окрепла», отвлекая строителей от своих основных обязанностей; и только в 1980-е годы начали создаваться РСУ при управлениях образования, которые имели свой бюджет и кадры специалистов-строителей.
X
На всех объектах участка шла ритмичная работа, правда, ухудшилось снабжение, не было запаса кирпича для окончания кладки, не завозили сборный железобетон, который скоро должен понадобиться нам; я не молчал, требовал, даже жаловался в трест, но безрезультатно, не мог понять причину плохого снабжения; и только в конце августа мне кто-то сказал, что прокуратура обвинила главного бухгалтера Баклана в преступлении и его на время следствия посадили в тюрьму. Суть дела была такова: СУ-1 сдавало в большом количестве спецодежду рабочих в прачечную и оплачивало ей немалые суммы, но фактически ничего этого не делалось, а деньги присваивались; активно раскручивалось дело, следователь ежедневно знакомился с документами и беседовал с работниками управления, вёл допросы; естественно, обстановка была нервозная, ждали арестов. Я это заметил, поскольку руководство, в т.ч. начальник отдела снабжения Николаев, совершенно охладело к проблемам нашего участка, снизились поставка материалов и конструкций, появились простои бригад; Николаев, старейший работник управления, наверняка причастный к афёре со спецодеждой, внешне выглядел грузным, рыхлым, с оплывшим лицом мужчиной, откровенный бездельник, всегда обещавший доставить на объект сборный железобетон, но никогда не выполнял этого; был он надменным, самолюбивым типом, возможно, обделывал и другие делишки, кроме этой афёры, поэтому сразу после прекращения следствия был уволен. Значительно позже мне рассказывали, что бухгалтер Баклан неожиданно умер в тюрьме во время следствия, дело закрыли и все вздохнули с облегчением; собственно, тогда я получил первое наглядное понятие обо всех этих делах, ибо до тех пор я знал о подобном только понаслышке.
XI
Однажды на участке закончились гвозди для ещё не оконченных опалубочных работ; наша заблаговременно поданная Николаеву заявка не выполнялась и я решил попросить гвозди у Пяткова Александра Фёдоровича, начальника соседнего с нами участка, что на заводе искусственного волокна, п/я 522; через «комсомольскую проходную» (так в стране назывались дыры в заборах, с этим названием я впервые столкнулся в период студенческой практики на заводе «Запорожсталь») пришёл к соседям, но Пяткова не было, он взял отпуск на три дня; разговаривал я с прорабом, который оказался симпатичным парнем, спросил его, что случилось с А.Ф., почему он взял отпуск? Прораб ответил, что его начальник, имеющий солидный возраст, по своей давней привычке периодически берёт несколько дней отпуска и отдыхает от напряжённой физической и нервной работы, чтобы сохранить силы; вечером дома я рассказал ребятам о Пяткове, мы все сошлись во мнении, что он, как строитель старой закалки, совершенно правильно делает эти короткие паузы, чтобы снять физическую и нервную нагрузку; а мы, молодые, таких вещей не делали, конечно, но взяли на заметку – может пригодиться в будущем.
Прораб знал о нашей соседской стройке М8, поинтересовался моей предыдущей работе на Берёзовке с рабочими-зэками; он слышал, что там работало много зэков с большими сроками за убийства; я рассказал, что за год моей работы имел место только один случай с мастером Шкабердой, у которого был тяжёлый характер, и однажды он выбежал из зоны, испугавшись, что рабочие бригады Кривина (там все были с максимальными сроками – 25 лет) могут его убить. Выслушав меня, прораб тоже рассказал о неприятном случае, произошедшем здесь в самом начале 1950-х годов, который ему рассказывал Пятков. На строительстве завода основными рабочими в то время были зэки, и с ними работал прибывший в Красноярск молодой мастер; характер у него был резкий и желчный, к рабочим относился высокомерно, проявлял злость, угрожал наказанием, а зэки этого не любят; и однажды дело дошло до конфликта; рабочие бетонировали фундамент, расположенный внизу в котловане, а сверху на краю откоса находился большой ящик–боёк, в который самосвал выгружал бетонную смесь, затем её по наклонному деревянному жёлобу перемещали вниз в опалубку массивного фундамента; обозлённые очередной несправедливостью зэки столкнули мастера вниз и уже хотели его заживо забетонировать, но трагедии не суждено было случиться – на отчаянный крик мастера прибежал кто-то из ИТР, увидел и поднял тревогу; всё обошлось, зэкам светило наказание, а беднягу мастера перевели на другой объект. Не знаю, правдив ли этот рассказ, услышанный мною (мало ли каких баек ходило о подобных случаях), поэтому я не называю имени мастера, ибо знаю точно, что его потомки живут в Москве; впоследствии он сделал успешную карьеру и стал в Красноярске большим строительным начальником; по рассказам моих коллег, руководил людьми жёстко, многие его боялись, возможно, он добился большого успеха в карьере не столько благодаря уму, сколько своей жёсткостью – вот как бывает в жизни.
XII
После назначения Нестеренко директором Красноярского завода КПД, начальником СУ1 стал Синегин, а главным инженером назначили Рытвина В.И., выпускника ХИСИ образца 1956 г., который ранее работал в одном из строительных управлений нашего треста; Владимир Рытвин был небольшого роста, брюнет, по характеру флегматик, очень спокойный и осторожный в решениях; иногда посещал наш участок, ходил по объектам, реальной помощи никакой, хотя обещаний давал много; я начал сам заниматься завозом балок и плит покрытия с завода ЖБИ, чтобы быстро их смонтировать и сделать кровлю, не входя в зиму; говорил об этом с главным инженером, но видел его равнодушие и нежелание помочь участку; как мне позже рассказывали, долго он в СУ1 не задержался, перешёл на работу в проектный и там сделал карьеру; я удивлялся руководству нашего треста, как можно было такого бездельника, к тому же трусоватого и циничного человека, ставить на должность главного инженера управления; это подтвердил и Абовский в своей книге воспоминаний о Красноярских строителях, назвав Рытвина безответственным человеком.
Обстановка в СУ-1 мне очень не нравилось, я серьёзно задумался о дальнейшем – какая перспектива в работе? Мои первые шаги в производственной деятельности, начиная со студенческих производственных практик, весьма продуктивных, и почти трёхлетней работой в СУ1, были богаты не только техническим опытом; это одновременно был и нравственный фактор, одинаково важный и для молодого специалиста, и для его руководителей, для образа мыслей и образа действий. Начало осени 1962 г. показало, что если на стройке так будет продолжаться, то никакой цели нет, нет стимула для хорошей работы; ну, сдадим через месяц–два объект, а дальше что? Нового ничего не предлагается; если я об этом заводил разговор с начальником и главным инженером, но они уходили от ответа; сначала я думал, видимо по наивности, что у начальства были важные дела на Сибтяжмаше, но как видно, ларчик открывался достаточно просто: шло следствие, допросы и начальству было не до решения производственных проблем; мой интерес к такой работе совсем пропал, а влачить жалкое существование – это не для меня, не для того я ехал в Сибирь на большие стройки с огромной надеждой; крепко задумался, вспомнил слова отца: «Как важно прислушиваться к своей душе и заниматься тем, что тебе на самом деле интересно; о том, что жизнь, в сущности, очень коротка, и очень хорошо, если человек знает, чего он от неё хочет».
В конце сентября оканчивался мой трёхлетний срок работы для молодого специалиста, и я всё больше стал вспоминать о стройке в Братске; и хотя я полюбил Красноярск, мне нравилось жить и работать в общении с друзьями и коллегами, но надо что-то решать самому, за меня это делать никто не собирается; и поскольку причина ясна, вызрело твёрдое решение – уволиться и переехать в Братск на строительство БЛПК; мои друзья примерно в это же время перебрались на большие стройки – кто на КРАЗ, кто в Ачинск, а иные в Нефтеюганск и другие места; ведь пока идёшь по жизни, попадаются сотни узких боковых тропинок, но действительно широкие развилки, определяющие выбор дальнейшего пути, встречаются редко – это момент критического испытания, момент истины. Я никогда не был самоуверенным человеком, но это не мешало мне быть решительным в деле; когда делаешь дело, несёшь за него ответственность, решаешь, – тут не место сомнениям в себе или неуверенности; ты всецело поглощён делом и тем, чтобы всего себя отдать этому делу и сделать всё, на что способен; но потом (М8, Водородная станция), когда дело закончено, когда размышляешь о выполненном, думаешь не только над прошлым, но и над будущим, обостряется чувство того, что тебе чего-то не хватает, того или иного недостаёт, что тебе следовало бы построить что-либо значительное, важное, сложное.
XIII
Перед таким выбором оказался я, раздумывая, как поступить; знал, что мне следует взять себя в руки и заняться делом; Свете я сказал, что, возможно, переберусь в Братск, и отнеслась она к этому нормально, многие её подруги распределились туда на работу; в начале сентября она уехала в Иркутск, унося, как позже выяснилось, в себе маленького человечка.
Первый этап моей производственной деятельности окончился, в середине сентября я подал заявление на увольнение и начал отрабатывать положенных две недели; за это время на объекте полностью смонтировали балки и плиты покрытия, надо было приступать к устройству кровли, но материалов не было; никто из руководства по этому поводу со мной не беседовал, вероятно, было не до меня; правда, на участок зачастил главный инженер Рытвин, но кроме почти ежедневного обхода, в делах не участвовал, объекта и чертежей он не знал; однажды вызвал меня Королёв, которому я объяснил действительную причину увольнения, но не убедил его, и тогда решил, что буду возражать ему до тех пор, пока он меня не отпустит, ибо никакими деловыми аргументами его убедить было нельзя. Прошли положенные по закону две недели, я перестал появляться на работе (это подсказал мне Давыдов, чтобы потом не отрабатывать снова две недели); через два дня пришёл в отдел кадров и мне сказали, что трудовую книжку трест запретил мне отдавать; пришлось идти к прокурору Ленинского района, кабинет которого находился на первом этаже жилого дома по ул. Красноярский рабочий; до этого я прокуроров не знал, кроме как из песен, частушек и анекдотов, но этот был симпатичный 35-летний моложавый мужчина спортивной внешности, тактичный и уважительный; я показал ему копию своего двухнедельной давности заявления об увольнении и написал жалобу; он спросил о причине увольнения и мне пришлось правдиво рассказать о ставшей вдруг неинтересной работе в СУ1и желании трудиться в Братске; возможно, он знал о преступлении, ведь следствие ещё продолжалось; три дня не было результата по моему заявлению, снова пошёл к прокурору, и мне повезло: к большому удивлению он в беседе со мной сказал, что у него самого точно такая же ситуация с увольнением; странно, что совершенно незнакомому человеку он откровенно рассказал, что мечтает освободиться от скучной работы в Красноярске и уехать на Дальний Восток, где ему предлагают интересную работу прокурора, но, как и меня, начальство не отпускает; я наблюдал за его спокойной речью и мне показалось, что он обладает чувством справедливости, разбирается в людях и, возможно, поможет мне; спросил: «Что же мне делать?», и прокурор тут же позвонил в трест, попросил к телефону Королёва и сказал ему, что сроки, положенные по закону об увольнении, уже прошли; в ответ Королёв повышенным тоном, мне слышно было из трубки, стал долго выговаривать прокурору: «Вместо того, чтобы удержать ИТР на важном объекте, вы поощряете увольнение»; выслушав управляющего, прокурор спокойно сказал: «Товарищ Королёв, если вы не выдадите трудовую книжку Модылевскому, то с завтрашнего дня будете оплачивать ему зарплату из собственного кармана», и повесил трубку; утром 11 октября, когда я пришёл в СУ1, из треста позвонили и сказали, чтобы мне выдали трудовую книжку; я снялся с комсомольского учёта, вручили мне положительную производственную характеристику, подписанную руководством СУ1, и комсомольскую – от комитета ВЛКСМ, тепло попрощался с коллегами в управлении и на участке.
XXVI
Решил зайти к директору завода Рожкову П.И., который всегда хорошо ко мне относился; теперь уже не в рабочем, а в цивильном костюме зашёл к нему и сказал: «Павел Иванович, зашёл попрощаться», он спросил, в чём дело, поскольку не знал о моём увольнении; пришлось кратко изложить причину, и поведать на какую стройку еду; сказал ему, что водородная станция в основном построена и при сдаче её в эксплуатацию проблем не будет; П.И. выслушал, задумался, а затем выдал мне: «Жаль, что я ничего не знал, а то бы вам не удалось уволиться»; затем пожелал мне всех благ, крепко пожал руку, и это рукопожатие подтверждало, что я сделал на стройке то, чего от меня ожидали; Павел Иванович проводил до дверей, мы ещё раз душевно попрощались; вечером перед сном я подумал, что имея такие рычаги воздействия, он, прекрасно зная современную обстановку в стране, несмотря ни на какие законы, мог сделать так, чтобы я остался в Красноярске (например, через Минобороны призвать меня в армию, а оттуда на оборонное предприятие); ведь П. И. был директором не обычного, а уникального и сверхсекретного металлургического завода, который давал стране очень важную стратегическую продукцию. На моих стройках побывало достаточно личностей из высшего руководства СССР, краевого и областного руководства; в Красноярске: Косыгин, Устинов, косвенно, Хрущёв, Ломако, Безяев, Воробиевский; в Братске: Наймушин, Гиндин. Я наблюдал за ними и думал: «Как часто поведение людей характеризует эпоху». И ещё раз хочу сказать: «Конечно, моя деятельность в строительстве – это бесконечно малая величина на фоне огромных строек большой страны, но всё-таки это частица жизни общества».
Рожков Павел иванович – личность, олицетворявшая эпоху: в конце 1920-х годов получил университетское и специальное образование в московском институте стали и сплавов, отслужил в армии, работал в Норильске на горно-металлургическом комбинате, с 1941 по 1946 г. воевал на фронте, в 1944 г. майор Рожков был награждён боевым орденом Красного Знамени, медалью «За оборону Ленинграда» и др.(см. фото № 11); после войны в Красноярске на аффинажном заводе за девять лет прошёл все ступени в карьере от цехового инженера до директора лучшего в цветной металлургии СССР завода; по его инициативе создано производство полупроводниковых металлов; лауреат Сталинской премии, награждён орденом Ленина, Трудового Красного знамени, Октябрьской революции и др., дважды присвоено звание «Почётный металлург»; вспомнил я и о телеграмме Хрущёва, которую П.И. мне показал, подумал, что напряжённая и результативная работа строителей не менее достойна благодарности, но кто о ней знал, кроме нас самих, хотя и того вполне достаточно для удовлетворения собственного скромного тщеславия; видимо, тогда ещё не пришли времена, когда строителей стали поощрять премиями и наградами, как, например, позже, в 1964 году, на строительстве Красноярского алюминиевого завода.
Мне интересно было узнать о моих объектах, и год назад я написал по электронной почте и получил ответ от главного инженера завода; он сообщил, что М8 за эти годы реконструировался, работает, претензий к строителям нет; и водородная станция в порядке – обеспечивает многие предприятия города кислородом, которого в избытке. В Интернете я наткнулся на статью человека, интересующегося историей завода, которую привожу здесь. «… И еще об одной, на мой взгляд, весьма существенной детали, как принято у россиян, да и у некоторых других народов; обычно вскоре после рождения каждый младенец получает не только имя, но и право всю дальнейшую жизнь пользоваться именем того, кто стал источником его зачатия. Хотим мы того или не хотим, историю не перепишешь. Отцом рожденного в Красноярске завода был ГУЛАГ, а матерью его стала Наука. Так что как бы ни называли в разные времена «Красцветмет», я убежден, что по отчеству своему он навсегда ГУЛАГОВИЧ. И, слава Богу, что настало время, когда это не нужно замалчивать, хотя бы ради того, чтобы завод был признан вечным памятником тем, кто, находясь в его зоне под дулами сталинских автоматов, бессчетно отдавал созиданию лучшие свои годы, а то и жизни. Да и нет на территории предприятия до сих пор ни памятной стелы, ни мемориальной доски, ни каких-то иных уважительных по отношению к предкам-металлургам атрибутов. Только загнанный в тесноту трех комнат заводской музей и может поведать о прошлом, но он, как мне показалось, чаще всего используется лишь как место встречи ветеранов. Для посещений же «с улицы» он закрыт, а из десяти опрошенных мной молодых работников «Красцветмета» лишь один честно признался, что «несколько раз собирался зайти», но все времени не хватает, так как после окончания рабочего дня «надо успеть на служебный автобус». Остальные о музее даже и не слышали. Что-то с памятью у нас стало…».
XV
Уезжая из Красноярска, мне не удалось попрощаться со всеми, поэтому должен сказать несколько слов о друзьях, которых оставил жить в квартире на улице Шёлковой, но прежде, хочу привести замечательные слова В.А.Жуковского: «О милых спутниках, которые наш свет своим сопутствием для нас животворили, не говори с тоской: их нет, но с благодарностью: БЫЛИ». И ещё, мне очень нравится одно стихотворение Фонякова, и его пророческие для меня последние две строчки:
Уже и нам пришла пора
Товарищей считать.
Уже и нам пришла пора
Иных – недосчитать.
Из тех, с кем дружен был и прям,
С кем, глядя на звезду,