Анатолий Модылевский
Жизнь и судьба инженера-строителя
Я вспомнил, как ранее мы вдвоем в его кабинете отмечали успех; в результате огромного напряжения впервые за много лет заводом был выполнен план и мы испытывали максимальное удовлетворение результатом проделанной работы; выпив, Цыбенко стал откровенничать и с упоением рассказывать о своей прошлой деятельности в райкоме партии: он готовил к заседаниям бюро райкома материалы на не выполнивших план производственников – «не таким хребты ломали»; а в народе это называлось «съедать людей» – противно было слушать его пухлого с мясистым лицом, очень сытого; а его бритый, круглый, резко очерченный подбородок более походил на пятку. Он был благодарен мне за поддержку, вручил на прощанье записную книжку в красивом переплёте, написал в ней тёплые слова на память о совместной работе. Позже я его никогда не встречал.
XIV
Итак, после снятия Цыбенко на заводе снова не стало директора и надолго; всем было понятно, что эта семимесячная чехарда с директорами не сильно влияет на производственный процесс; но поскольку на заводе полным ходом шла реконструкция с привлечением строительных и монтажных организаций, потребовалась координация работ; пятидесятилетний Шарапов, бывший управляющий строительным трестом в Таганроге и недавно пришедший на работу замом начальника объединения ДВС; был человеком подвижным, сангвиник по темпераменту; на заводе в пустующем директорском кабинете проводил еженедельные совещания, но предварительно объекты не посещал, поэтому состояние дел не знал.
С самого начала я настоял, чтобы всё фиксировалось в протоколе, таким образом, совещание начиналось с проверки выполнения заданий исполнителями – главными специалистами завода, с одной стороны, и строителями, с другой; сначала обсуждались дела на заводе: выполнение плана по изготовлению ж/б конструкций и их отгрузки потребителям; но особенно бурно проходило обсуждение работы строителей по реконструкции цехов; Шарапов вместо того, чтобы заставить их устранять крупные недоделки, требовал от меня принимать работы по актам; нет, я не был дураком, не действовал по наущению начальника, я жил только своим умом, трезво оценивая слова и деяния окружающих; никому не позволял в этот период времени себя провести; я, естественно, был против, ибо понимал, что потом устранять недоделки строителей придется нам самим, а где брать ресурсы? Поэтому, высказав независимое суждение, нажил себе врага в лице Шарапова, а ему нужны были эти акты как подтверждение собственных успехов на новой работе в объединении; он часто, вспылив, гневался, грубил и унижал исполнителей; однажды дошло до того, что он перешел на крик и оскорбления в мой адрес, а также в адрес специалистов завода, не принимавших от строителей халтуру, и поддерживающих меня.
Бывают эпизоды, которые воспринимаются как комические, если бы это не был комизм эпохи, вплетённый в общий фон и только усиливающий последний; я был свидетелем одного из таких эпизодов, и не могу удержаться, чтобы не рассказать о нём, как о штрихе времени. Во время одного совещания Шарапов, у которого сдали нервы, в ответ на моё возражение по поводу недоделок строителей, изрек фразу, которая всех ошарашила: «Надо Модылевского принять в партию, а на другой день с треском исключить!», при этом его глаза мерцали, как вода на дне глубокого колодца; парадоксально, если раньше на нас жаловались начальству, то теперь пугали райкомом партии; но в ней я никогда не состоял, так что они были лишены удовольствия исключить меня из её рядов; к резкому заявлению ретивого начальника я отнесся спокойно, но специалисты, члены партии, буквально были парализованы, они притихли, думая каждый о своем; для них сказанная глупость похоронила авторитет руководителя; но в те годы угроза исключения человека из партии внушала мистический ужас, поскольку была равносильна получению волчьего билета с известными последствиями, а ведь людям нужно было кормить свои семьи.
Чтобы уже не возвращаться к этой невесёлой для меня теме, несколько забегая вперёд, скажу о том, что упоминание о партии имело свое продолжение; как долго заводу быть без директора, и теперь руководство треста взялось за меня, оно понимало: есть директор на заводе или нет такового, всеми делами управлял я, все ИТР, служащие и бригадиры шли ко мне со своими вопросами, работники конторы тоже привыкли, считая очередного директора временным; но руководству нужен был только партийный директор, которым легче управлять под давлением и постоянной угрозой наказания, вплоть до исключения из партии. Нового директора долго не могли найти, завод работал без первого руководителя, а сколько их уже побывало на заводе: Косолапов, Кузнецов, Пустовой, Цыбенко, … кто будет следующим?
Управляющий трестом Чижиков, по рекомендации руководства Донводстроя, повез меня к первому секретарю Железнодорожного райкома партии, чтобы решить вопрос о директоре, который, как это было принято в те времена, обязательно должен быть партийным; Николай Давыдович знал, что я ни при каких обстоятельствах не соглашусь на должность директора (всё-таки я не сомневался в своём решении: «умей говорить «нет» – я не директор»), а против членства в партии не возражал – если надо, то пусть; я был не настолько наивен, чтобы не понимать, какой смысл имела эта поездка; по дороге в райком он сказал, что меня собираются принять в партию срочно без кандидатского срока; я остался в приемной, а он зашел к секретарю; через двадцать минут вышел и мы поехали на завод, по дороге сообщил, что вопрос отложен, вероятно, он сказал секретарю о моем отказе занять пост директора, ну и зачем тогда в партию; ещё едучи туда, я смутно предполагал, о чём может идти речь, там я убедился, что догадка моя была правильной.
XV
Однажды инженер по технике безопасности треста Сарычев принес мне на подпись акт о несчастном случае со смертельным исходом, настоятельно просил прочесть и сразу подписать; странно, на заводе не было такого случая. Оказалось, случилось вот что: несколько дней назад погиб шофер автобазы объединения, который вез с завода лотки на поля; недовольно хмыкнув, инженер оставил акт у меня для ознакомления, который я внимательно прочел; вся вина была возложена на завод, т.е. на меня, отвечающего за технику безопасности, а возможные последствия известны: в лучшем случае – строгий выговор, крупный денежный начет, понижение в должности со снижением оклада; в худшем – уголовная ответственность за гибель рабочего, суд, лишение свободы.
В акте было указано, что железобетонные лотки погрузили на автомашину; на 15-м км пути, ненадежно на заводе закрепленные, они сместились в сторону, сломали борт, машина перевернулась, шофер, молодой парень, недавно прибывший из армии и отправленный в первый свой рейс, погиб; из акта следовало, что автобаза была совершенно невиновна. Я выехал на место аварии, сделал замеры, сфотографировал лежащие на обочине лотки; позже составил схему и проконсультировался с несколькими шоферами, которые возили лотки много лет; обнаружилось, что лотки сдвинулись совсем не в ту сторону, в которую перевернулась машина; это означало, что причиной аварии был резкий поворот на большой скорости, а не смещение лотков, т.е. сместившиеся лотки наоборот удерживали машину от опрокидывания – вина шофера была явной.
Акт я не подписал, приложил схему, а на обороте изложил подробно с техническими деталями «особое мнение» о причине аварии, под ним поставил свою подпись; через некоторое время комиссия объединения, которая обнаружила целый букет нарушений с отправкой молодого необученного шофера в рейс, полностью подтвердила виновность автобазы; тогда я понял, что Сарычев составил акт под диктовку транспортников, обеляя их; ведь он с ними работал вместе многие годы, а я кто такой – новый и чужой; также оказалось, как мне рассказывали впоследствии, что этот инженер по т/б уже давно беспричинно возымел подозрения против меня.
Сарычев был совсем маленького роста – коротышка с большим горбом, вероятно, поэтому ходил, чуть наклонившись вперёд; его трагическое лицо, как у некоторых людей с физическими недостатками («обиженные Богом»), выражало смертельную обиду и застывшее непреодолимое отчаяние, – как будто этот человек по своей воле носил при себе бомбу, которая в любой день и час могла взорваться; этот вредный флегматик с маленьким востреньким носиком родился где-то на юге; в нём действительно было что-то вострое, заносчивое, как говорится, «мала птичка, да ноготок востёр»; и не удивительно, что он мог намеренно творить зло, обвинять невиновного, делать подлости. Последствия расследования несчастного случая мне неизвестны; отделался я выговором, а заводские технологи срочно разработали схему надежного крепления лотков к кузову автомашин.
XVI
В начале июля директора все еще не было; сменился начальник объединения, Сердюк тал директором ростовского проектного института по мелиорации «Южгипроводхоз», а начальником Донводстроя назначили бывшего руководителя сельского райкома партии Шкуро, человека преклонного возраста; во время первого визита на завод я внимательно рассмотрел его: высокий, элегантный и гордый, обладал представительной внешностью, однако вид у него был самодовольный, непроницаемый, высокомерный и неприступный; ходил вальяжной походкой, и эта надменная манера составляла его отличительную черту; странно, что работая партийным руководителем, был он косноязычным.
Шкуро поставил директором завода своего фронтового друга Вялова, пожилого инвалида без одной руки, который на первой же планерке рассадил заводских специалистов за большим столом и закрепил за каждым место; чувствовалось, что человек военный, любит порядок; все расселись и стали ожидать тронную речь, она последовала: «Я считаю, что задача, поставленная перед заводом, ничуть не сложнее задачи танкового батальона в наступлении»; все присутствующие были ошарашенные этими словами, а дальше пошло-поехало: дисциплина, порядок, каждый на своем месте и т.п.; не выслушав никого, директор быстро завершил планёрку: «Все свободны!»; подобного не было даже при прежних четырех директорах; вскоре, когда он подробно ознакомился с делами на заводе, выяснилось, что директор не знает, что от него хотят, не знает своих обязанностей и не понимает, в какой сложной обстановке работает завод; человеком он был с добрым лицом, спокойный, вежливый, тактичный, незлобивый; конечно, не специалист, но часто ходил по цехам и территории, никакой инициативы не проявлял, мне дал полную свободу действий; тем временем начались обычные летние сбои с поставкой цемента, который уходил в основном на Север страны; суточные планы не выполнялись из-за простоев, но резервы кое какие имелись.
У меня появилась возможность больше времени бывать на заводе, поскольку жена с детьми уехала летом на море в пионерлагерь, где работала воспитателем; я мог находиться на работе до 9 – 10 часов вечера, и это давало эффект. Начальник объединения Сердюк зимой дал мне хорошую квартиру, но для всех остальных работников треста и завода, стоящих в очереди на жилье много лет, было непонятно, за что (объясню ниже). Теперь и начальник объединения был другой, и оба его заместителя другие, которые не знали предыдущей десятимесячной истории завода; и вот я решил, во что бы то ни стало выполнить июльский план, чтобы в глазах новых руководителей выглядеть достойно – это была моя большая глупость. Я подспудно понимал, что напряжённая работа в эти летние месяцы была не напрасной, и как оказалось впоследствии, именно она стало основой моего движения к поставленной цели. Да, многое удавалось делать для выполнения июньского плана, но однажды в двадцатых числах вечером прямо на территории я упал без сознания; быстро приехала «скорая», привели в чувство, врачи сделали кардиограмму и повезли в больницу; по дороге я потребовал отвезти меня домой, подписал в документах врачей свой отказ от госпитализации; за этой первой, отчётливо сохранившейся в моём воспоминании сценой, следует длинный пробел, на туманном фоне которого выделяются разные мелкие сценки «трудовой деятельности».
XVII
Ко мне домой пришёл врач, лысый человек, с добрым лицом и глубокими синими глазами; он поставил диагноз: приступ стенокардии; слава Богу, не инфаркт; я лежал, пил лекарства и постепенно выздоравливал. Однажды меня посетил лучший институтский друг Валентин Гайдук, с которым все пять лет учебы я сидел рядом на всех лекциях и занятиях. Прошло 17 лет, теперь он в звании подполковника руководил в Северокавказском военным округе большим строительным управлением (ранее писал о его судьбе); посетил меня вместе с женой Шурой, с которой начинали службу в далеком Тикси; мы поговорили, вспомнили годы учебы, рассказали друг другу о своей строительной деятельности, да и просто о жизни, о детях, вспомнили друзей; эта теплая встреча была как бальзам на мое больное сердце.
Сотрудники завода часто посещали меня, рассказывали о делах, которые шли неважно; главным инженером поставили молодого технолога; мне хотелось поскорее вернуться на работу, в голове звучало: «Иди дальше, не останавливайся, работай!»; когда через месяц, закрывая бюллетень, я сказал врачу, что приступаю к работе на заводе, услышал: «Тогда одновременно заказывайте гроб, повторного лечения может не быть; у вас произошёл серьёзный сердечный приступ, вероятно, из-за чрезмерной психоэмоциональной нагрузки»; сказал это спокойно и в его голосе я услышал пожелание добра; от врача вернулся я домой в раздумье.
Несколькими днями раньше меня посетил директор завода Вялов; просил быстрее приступить к работе, затем с грустью сказал: «Если бы я знал заранее, на какое производство попаду, никогда бы не дал Шкуро согласия стать директором»; я прекрасно понимал уважительного ко мне руководителя, ведь наш завод был крупнейшим в Ростове, изготавливал сложные конструкции, но, к сожалению, за многие годы был доведён до ручки.
Помня о чём сказал врач, мне пришлось принять трудное решение по поводу работы главным инженером; мой внутренний голос говорил «не возвращайся»; через несколько дней, рассудив, что жизнь всё же дороже, я прибыл на завод и написал заявление о том, что по состоянию здоровья, ссылаясь на выводы врачей, не могу занимать должность главного инженера и прошу использовать меня в другом качестве, например, как главного технолога; директор меня понял, не осуждал, подписал заявление, и я приступил к работе.
Собрал всех ИТР и предложил программу оснащения каждого производственного поста технологическими картами, а также обучение рабочих без отрыва от производства; с этим все согласились, работа началась: составляли техкарты, вывешивали стенды на рабочих местах, требовали от мастеров и бригадиров выполнения нормативов. Но через некоторое время началась травля со стороны Шкуро и его нового первого зама Бурова, прибывшего из Средней Азии; меня вызвали в объединение и потребовали возглавить производство, как и прежде; мои доводы не принимали в учет, я продолжал работать главным технологом.
Однажды во время посещения завода Шкуро посмотрел на меня, глаза его сердито блеснули, кустистые брови гневно сдвинулись; редко бывают взгляды, которые колют больнее, чем тот, каким он меня наградил; вместе с Буровыми прямо в цехе в присутствии ИТР и рабочих, которые знали, кто именно вытащил завод при четырёх один за другим сменяющихся директорах. Новые начальники кричали на меня, оскорбляли, называли дезертиром; я был сильно расстроен, наверное, впервые в жизни меня так унизили публично, но этим дело не кончилось; сначала терпел, не отвечал на оскорбления, но затем приехал в объединение и спросил: «Вы хотите, чтобы я вообще ушел с завода? Прекратите поносить меня». Ответа не последовало. И если я ранее глубоко заблуждался, то за эти последние дни окончательно прозрел.
Но небо мерит мерой справедливой:
Вам славы нет, хотя вы победили,
Но слава мне, пускай я побеждён!
XVIII
Измученный неопределённостью своего положения, я собрался с духом и всё же написал заявление на увольнение по собственному желанию в связи с плохим состоянием здоровья; директор дипломатично подписывать не стал, отправил моё заявление в объединение, а я стал отрабатывать положенные по закону 14 дней; руководство объединения хотело меня морально уничтожить: посыпались выговоры, угрозы отобрать квартиру, выделенную, по их мнению, незаконно, сделать запись в трудовой книжке о самовольном уходе с работы в случае неявки после двух недель и т.д.; конечно, жалко мне было уходить с завода, которому отдал так много сил и здоровья; работы по улучшению производства оставалось ещё много, но я уже знал когда-то прочитанное: «Тот, кто думает, что может обойтись без других, сильно ошибается; но тот, кто думает, что другие не могут обойтись без него, ошибается ещё сильнее». Отработав срок, я не вышел на работу и ждал приказа об увольнении; не знаю, что они хотели записать, но, слава Богу, моя трудовая книжка находилась в отделе кадров завода; его начальник Палий, шестидесятилетний бывший фронтовик, но ещё свежий и бодрый, был честным и доброжелательным человеком с развитым чувством справедливости; ему была известна вся ситуация, и не дожидаясь указаний свыше, этот неравнодушный кадровик после некоторых проволочек выдал мне трудовую книжку с записью, соответствующей моему заявлению; поступил он по закону и претензий начальства не боялся; я получил расчет в бухгалтерии, и в тот же теплый вечер была организована отвальная; на заводском автобусе около 20 человек, ИТР и бригадиров, прибыли на левобережную базу отдыха и закатили пир за обильным столом (Nunc est bibendum – Теперь надо пить, Гораций , «Оды»); вино пошло вкруговую, начальник котельной Саша Митченко, душа компании, весельчак и певун, взял на себя обязанности тамады; много теплых слов я услышал от товарищей по работе, которые пожелали мне здоровья и успехов.
Дома вышел на балкон, вечер наступал слишком быстро, и опустившаяся на город мёртвая тишина наполняла моё сердце странным трепетом и печалью – с тоской подумал: «Ну вот, кажется всё». Через неделю я был принят на работу в РИСИ на должность доцента кафедры «Технология строительного производства».
XIX
В самом начале я рассказал о том, что представлял собой завод в начале моей работы: не было ни одного производственного поста, который бы нормально функционировал и выпускал качественную продукцию; всё шло к загниванию, разрушению производства; но теперь, к счастью, завод вышел живым из своей игры со смертью, и снова был на коне; как ни странно, всё это проистекало из того момента истины, который я пережил после увольнения из КАС в Красноярске; теперь, работая на заводе, я часто вспоминал напряжённую работу и на строительстве цеха М8 п/я 121, и на газоочистках КРАЗа, где я, закалившись, не роптал. Это сравнение было не в пользу завода ЖБИ, хотя и здесь существовали трудности, но не такие тяжёлые; всё-таки решимость, везение, помощь многих хороших людей позволили мне «восстать из пепла» и довести дело до конца.
Через месяц после моего увольнения на завод пришел новый директор, как мне говорили, хорошо знающий подобное производство; сотрудники заводоуправления рассказали директору мою историю, и он позвонил мне домой, уговаривал бросить институт и вернуться на завод, где все будет по-другому, но поезд уже ушел.
Итак, шесть директоров за год (с октября 76-го по октябрь 77-го); дальнейшая судьба завода мне неизвестна, но в последующие годы каждый раз проезжая поездом через левый берег Дона, я смотрю вдаль, где виднеется башня заводского бетонного узла, и вспоминаю о непростом годе моей жизни.
Я устоял, я перемог,
Я победил… Но знает Бог,
Какой тяжёлою ценою
Победа куплена… Увы!
(Аполлон Григорьев)
XX
Теперь необходимое пояснение по поводу досрочного получения жилья, что удивило не только моих родственников и знакомых, но и сослуживцев; много позже, когда я уже работал в РИСИ, заводчане, встретившись однажды со мной, рассказали об истории ввода завода в эксплуатацию и его работы в течение последующих девяти лет до моего прихода. Крупнейший на юге страны завод построили и сдали с большой помпой; ведь лозунг «Мелиорация – дело всенародное», авторство которого приписывали генсеку Брежневу и который лично курировал эту отрасль, имел для руководителей огромное значение; после пуска завода посыпались награды: Сердюк и замминистра (тот, который быстро подписал представленные мною документы по перерасходу зарплаты) получили высшую награду страны – Герой Социалистического Труда, многие были отмечены высокими орденами и пр.; Сердюк стал членом обкома партии и депутатом Верховного Совета СССР; завод выпускал в большом количестве напорные трубы и лотки, опалубка новая, все шло хорошо; однако была масса недоделок на многих участках и цехах; например, огромный пролет цеха, в котором должны были выпускаться большеразмерные плиты для облицовки оросительных каналов, был пуст, как футбольное поле, а по липовым документам там выпускалась продукция.
Шло время, успехи мелиораторов прославлялись, а на заводе из-за слабого руководства постепенно дела шли хуже и хуже; из оборудования выжимали все без плановых ремонтов и необходимого обновления узлов; к моменту моего прихода на завод это крупное очковтирательство и развал работы стали предметом обсуждения наверху, что грозило Сердюку и руководителям министерства большими неприятностями; я уже отмечал, что зимой 1977 года на заводе появились первые небольшие успехи и Сердюк знал о них, а когда мы ликвидировали брак в лотках, то понял, что опасность для него может миновать; он ценил мою работу, ибо видел, что хотя и постепенно, но положение на заводе выправляется, несмотря на чехарду с директорами; знаком он был и с составленными мною «Оргтехмероприятиями», которые успешно реализовывались.
В январе неожиданно в моей семье сложилась неблагоприятная ситуация, о серьезности которой я не догадывался, ведь вставал в 6 утра, когда все еще спали, в 7 уезжал на работу; приезжал около 10 вечера, суббота была рабочей. И вот однажды вечером застал жену в слезах и истерике; причиной был ее конфликт с матерью в силу неуживчивости характеров, он накапливался постепенно, я ничего не знал; как мог, успокоил жену, но через несколько дней она заявила, что отношения с матерью ухудшаются и так дальше жить не сможет; действительно, ежедневные претензии тещи были и к ней, и к детям; успокоить ее я не мог; более пяти месяцев довелось нам прожить в квартире тёщи, неприязнь постоянно накапливалась; жена была согласна немедленно возвратиться в Красноярск, я понял всю серьезность положения, надо было что-то решать, и попросил её потерпеть пару дней.
Вспомнил слова Сердюка, сказанные мне на заводе, что вопрос с квартирой решается, и вечером пришел к нему; всё рассказал, выслушал меня внимательно; имея богатый жизненный опыт, он хорошо представлял наше семейное положение; я сказал, что, к сожалению, мне придется возвратиться в Красноярск (ректор КПИ, подписывая перевод в Донводстрой, заверил меня, что если не получится в Ростове, то без разговоров примет на работу).; идя к Сердюку, я также надеялся, что, возможно, он предложит мне какое-нибудь временное жилье, но он попросил подождать две-три недели с решением об отъезде, сказал, что квартира будет, возможно, скоро; я передал разговор жене, и мы договорились терпеть и ждать. К нашей радости, Сердюк сдержал слово и в конце февраля я получил ордер и ключи; с помощью рабочих мы всей семьёй на заводском автобусе за полтора часа перевезли вещи к дому на ул. Подбельского; лифт еще не работал, и света не было, но мы с детьми успели перенести по лестнице все вещи в квартиру, расположенную на седьмом этаже нового панельного дома.
В квартире оставалось много строительных недоделок и мне приходилось в выходные дни всё приводить в порядок; например в спальне была большая дыра в ж/б перегородке, заклеенная обоями; мы сначала этого не знали, но постоянно слышали голоса соседей за стенкой, даже когда они тихо разговаривали; оторвав обои, обнаружили дыру размеро футбольный мяч, пришлось ставить опалубку с нашей и противоположной стороны, и бетонировать. После вселения мы не могли долго понять, почему в некоторых комнатах не горит свет и не работают розетки, пока соседи не подсказали, что надо вскрыть проводку в прихожей; мы оторвали обои и увидели ужасную картину: обрывки проводов находились в штрабах и были перепутаны; пришлось вызывать электриков, затем заделывать штрабы раствором и приклеивать обои. Однажды мне понадобилась дрель, я пошёл за ней к соседу; дверь в его квартиру была открыта; когда я вошёл, увидел соседа, который сидел на кухне и столовой ложкой жрал паюсную икру, черпая её из литровой банки; он рассказал мне, что его родственник работает рыбинспектором на Цимлянском водохранилище, поэтому с икрой проблем нет, но меня он не угостил.
XXI
Значительно позже я узнал, чего стоила Сердюку наша квартира в новом доме часового завода, предоставленная горисполкомом Донводстрою; чтобы ее заполучить, начальник объединения безвозмездно выделил городу крупную технику: несколько бульдозеров и грейдеров, кран, экскаватор, грузовики и пр. Таким образом, я остался на заводе, а Сердюк избежал разоблачения КПК ЦК КПСС за аферу со сдачей завода и доведение его до ручки; последствия для него могли быть ужасные: лишение звания Героя Соцтруда, исключение из партии, снятие со всех постов, а в худшем случае суд; но Сердюк рассчитал все правильно; он видел уже в феврале, что завод должен выйти из тяжёлого положения, что и случилось в апреле; к тому же, мы начали осваивать новое производство панелей для облицовки каналов, и теперь никто не мог упрекнуть его, что этого производства не существует, т.е. я выполнил для него необычайно важную работу; он мудро решил вопрос, удержав меня на заводе, а затем сам, будучи в предпенсионном возрасте, сумел стать директором крупнейшего на юге страны проектного института, правда, членом обкома КПСС он уже не был избран; на его прежнюю должность начальника Донводстроя поставили Шкуро. Вот и получается, что для Сердюка я был палочкой-выручалочкой; просто так ничего не дается, тем более не зарабатывается квартира, за которую пришлось мне заплатить здоровьем, болезнью сердца; сегодня я объясняю новоиспеченным менеджерам, как важно проявить себя не только знающим специалистом, но и незаменимым работником, опорой для босса.
А что же личная жизнь? Честно сказать, ее не было; в будни усталый я сразу после ужина заваливался спать, по субботам практически всегда был на заводе; в выходные дни часто обдумывал заводские проблемы и планировал предстоящую неделю; эта вредная привычка воровать время у нормального семейного общения навсегда осталась у меня, как и у моих товарищей, начиная с первых лет напряженной работы на сибирских стройках. Очень редко в выходные дни я помогал тестю и теще по хозяйству, ремонтируя сараи, убирая садик и пр.; после получения квартиры пришлось ее обустраивать. «Всё достоинство человека основано на чувстве свободной ответственности, на сознании виновности в собственной судьбе» (Бердяев). За весь этот год я не сделал ни одной фотографии, причина понятна.
Работа в РИСИ с 1977 по 1983 г.
Чтобы быть хорошим преподавателем,
нужно любить то, что преподаешь,
и любить тех, кому преподаешь.
(В. Ключевский)
I
Покинув Зареченский ЖБИ, я 3 октября 1977 г. был принят в РИСИ на должность старшего преподавателя кафедры технологии строительного производства (ТСП), а через две недели по конкурсу избран доцентом Началось моё знакомство с учебным процессом и преподавателями; заведующим был доцент Раецкий Николай Николаевич, который в мои студенческие годы работал сначала нашим деканом, затем проректором по учебной работе; в 1970-х годах был смещён с должности по требованию Кировского райкома партии за отказ послать студентов в колхоз на уборку капусты во время учебного семестра.
Студентам специальности ПГС читал лекции патриарх кафедры Торлецкий, имевший богатый строительный и преподавательский опыт; в молодости он работал на строительстве завода-гиганта «Ростсельмаш», был свидетелем и рассказывал студентам о начале строительства этого крупнейшего в стране завода комбайнов; Александр Васильевич высококлассный специалист, профессионал. Были в его жизни достойные внимания эпизоды; награждён орденом Трудового Красного Знамени за активное участие в переправе в 1942 г. через Главный Кавказский хребет из Тырныауза в Грузию стратегического концентрата молибдена; в дальнейшем металл был доставлен через Баку на Урал и использовался для производства танковой брони. Посещая лекции Торлецкого, конспектируя их, замечал отсутствие современных технологических методов СМР, которые мы применяли на строительстве в Сибири; но нравилось мне его подробное изложение строительных процессов.
II
Одновременно с работой на кафедре ТСП я на полставки выполнял научную работу в научно-исследовательской лаборатории (НИЛ), которой руководил Векслер Евгений Семёнович; зарплата моя составляла 160 руб. на кафедре, плюс 120 руб. в лаборатории, итого 280 руб., что было на 40 руб. меньше, чем на заводе, но, учитывая перспективу, это меня устраивало. Был Е.С. «холодным» доцентом, т.е. без степени к.т.н. и преподавал на кафедре сантехники; в НИЛ занимался исследованиями по тематике, посвящённой в основном охране труда, в частности, снижением шума и вибрации на предприятиях; имел он несколько изобретений, в т.ч. за разработку метода электрохимической очистки металлической опалубки от налипшего бетона. Мне требовалось более тщательно исследовать эффективность этого нового метода и, главное, организовать внедрение его в производственных условиях на заводах ЖБИ. Вот тут-то как раз пригодился я Векслеру; он ввёл меня в курс дела, в течение недели я изучил специальную литературу; мы несколько раз подробно беседовали, и под его непосредственным руководством я стал заниматься экспериментальными исследованиями сначала в лабораторных условиях, а позже – внедрением этого метода очистки при изготовлении ж/б конструкций на заводах ЖБИ в Новочеркасске и Ростове; заключал новые хоздоговора, выполнял необычайно важную и нужную для него работу; шеф был доволен результатами, хвалил меня, у нас были исключительно деловые отношения и доверие друг к другу.
III
В апреле была у меня командировка в станицу (теперь город) Солдатово-Александровское Ставропольского края; у нас были сведения, что там находится крупный комбинат ЖБИ; я хотел заключить хоздоговор по очистке опалубки новым методом; на заводе ЖБИ переговорил с главным технологом и узнал следующее: всё оборудование и опалубку, выполненную из нержавейки, поставили итальянцы, а её поверхность была настолько гладкая (полированная до зеркального блеска), что бетон не прилипал к ней; при распалубке не нужно было чистить и смазывать опалубку масляной жидкостью, как это делается на наших заводах; я осмотрел опалубку – это просто загляденье, особенно мне понравилась конструкция замков, они позволяли легко собирать и разопалубливать металлические формы; хоздоговор заключать мне не пришлось, но хорошо уже то, что познакомился с западной технологией, о чём мы и понятия не имели.