Анатолий Модылевский
Жизнь и судьба инженера-строителя
Мы ехали дальше, теперь туман почти рассеялся, облака были под нами, переместились в низ ущелья; через полчаса, спустившись с перевала, перед нашими глазами далеко внизу открылась великолепная панорама: огромная зелёная долина, омытая дождём, светилась в лучах яркого солнечного света, а в самом её конце находилось большое село Танзыбей; не доезжая села, машина съехала с дороги на полянку, мы перекусили и шофёр, умаявшийся во время сложного и длительного подъёма через перевал, сказал, что ему надо поспать; я вылез из кабины и пошёл погулять вдоль опушки леса, а когда услышал сигнал, вернулся; мы теперь быстро ехали по ровной асфальтированной дороге; засветло прибыли в Абакан, и я успел улететь в Красноярск последним рейсом.
IX
Предстоял длительный отпуск, я занялся обустройством квартиры – решил прибить к рассохшимся половым доскам большие листы ДВП; Халявкин в ДСК разрешил мне приобрести за наличный расчёт ДВП и заодно половую краску; ползая по полу я стелил и прибивал листы, шпаклевал швы и красил полы валиком – получилось хорошо и красиво; из-за едких паров краски спать было невозможно, и я на это время пожил у Климко в Сорокино, где мог дышать лесным воздухом, отдыхать и пить свежее деревенское молоко. Не помню, когда точно это произошло; я узнал, что мой друг возле подъезда своего дома подвергся нападению пьяного мужика, возможно, из-за какого-то замечания; он пырнул Сергея ножом в живот; я тут же позвонил Саше Рудакову, с которым посетили Сергея; слава Богу, рана была не опасная, и его скоро выписали из больницы.
Однажды я побывал в городском ДК на концерте всемирно известного танцора Махмуда Эсамбаева; заранее купил билет и сидел вблизи сцены в зале, заполненном нарядной публикой. Танцы маэстро покорили всех и особенно второе отделение «Танцы народов мира». Я уже знал, что Эсамбаев сам был и автором, и режиссёром, и постановщиком танцев. Да, такого таланта мир ещё не видел и не скоро увидит; концерт произвёл незабываемое впечатление, его невозможно передать словами.
Дома, когда краска в комнатах высохла, я стал собирать вещи, чтобы лететь в Ростов, затем покрасил прихожую, а ведро с оставшейся краской повесил на дверную ручку изнутри; вышел из квартиры, закрыл дверь на ключ и поехал в аэропорт.
X
В начале августа Галя с детьми во время лагерной пересменки прибыла в Ростов и снова заговорила о том, чтобы переехать из Красноярска; она ещё с весны начала меня потихоньку пилить об этом, доводов не приводила – хочу и всё, там будет лучше. Сначала я не воспринимал всерьёз, шутил: «Ты что, соскучилась по ростовскими вкусными и недорогими помидорами?»; но постепенно всё чаще и чаще она заговаривала о переезде; никакие мои доводы о том, что наконец-то наше семейное материальное положение стало хорошим и даже очень хорошим, и мы теперь можем многое себе позволить: жить не нуждаясь, хорошо растить детей, но все эти доводы на неё не действовали; я не предполагал до самого моего приезда в Ростов, что у неё созрело твёрдое решение уехать из Красноярска; естественно, стал её отговаривать и не спешить с переездом; сказал, что это глупо и неправильно, но наткнулся на полное непонимание, Галя решительно заявила: «Можешь возвращаться в Красноярск, а я с детьми никуда не поеду, Саша и Кирилл будет учиться в школе на 37-й линии»; как говорится «Дети – самое действенное орудие женского террора». Мы разругались, я ушёл из дому и сел в скверик, чтобы ещё раз всё обдумать.
Истинных причин неприятия Красноярска Галя не указывала и, вообще, скрытность – это семейная черта и Гали, и её матери, а также, я подозревал, и бабушки, которая в войну и позже воспитывала Галю вместо матери, и которая бросилась под поезд, когда Галя была уже школьницей. Мне пришлось задуматься и, конечно, я знал её доводы, хотя она и не высказывалась, и они сводились к следующему: во-первых, все годы, что мы жили в Красноярске, Галя и дети проводили летнее время на Чёрном море вдали от Красноярска в пионерлагере, где она работала воспитателем; но это для неё могло скоро кончится – не имея связи с руководством, ей могли легко отказать (желающих всегда много) в этой хорошей и для неё и для детей работе, которая нравилась и к которой она привыкла; во-вторых, Саша воспитывался у бабушки, а когда он жил с нами в Красноярске, она и дед часто приезжали и подолгу гостили у нас; Галя к этому привыкла, хотя я и настаивал, чтобы Саша воспитывался в нашей семье, но переубедить её не мог; в-третьих, повлияла тяжёлая нервная болезнь Гали, которая случилась полтора года назад – у неё внезапно началась сыпь буквально по всему телу от шеи до пят, и приходилось ежедневно зимой нам вдвоём ездить в центр города и посещать кожный диспансер, где делали мучительные процедуры; а дома я и Кирюша наносили мазь белого цвета на всё тело, Галя терпела боль, пока мазь высыхает и боль отступает; только через два зимних месяца, когда она всё время была на больничном, раздражение кожи прекратилось; причина этой болезни не ясна, но, возможно, Галя думала о перемене климата; в-четвёртых, в Ростове проживали родные, куча её родственников, подруги и друзья, а также моя сестра Ольга с сыном Денисом; в-пятых, Галя видела, что её мать всегда хорошо ко мне относилась и думала, что и в дальнейшем конфликтов не будет (как она ошибалась, об этом будет в следующей главе); в-шестых, она считала, что мы можем жить в коммунальной квартире с её родителями, занимая пустовавшую большую комнату, в которой временно не жила хозяйка – ученица умершей преподавательницы, оставившей ей комнату. Все эти доводы, в т.ч. благосклонное отношение тёщи ко мне можно было учитывать, но как показала дальнейшая жизнь, почти всё это оказалось фикцией.
Теперь я задумался о наших потерях в Красноярске и моих перспективах в Ростове; у меня в КПИ и у Гали в школе была хорошая работа и высокая по любым меркам зарплата; нас ценило руководство, коллеги, хорошая квартира в лучшем и наиболее экологически чистом районе города, меня знали в городе, я знал многих; для детей в Красноярске были хорошие условия жизни, включая великолепную природу окрестностей. Я долго жил и работал в Красноярске, и, как теперь понимаю, меня можно было назвать красноярцем, в том числе и по складу характера, однако в последнем я мог признаться себе лишь недавно. Снова переговорил с Галей, рассказал о её и своих доводах, но её ответ был таким же, как прежде, категоричным, и я, прожив с ней восемь лет, знал, что она пойдёт на всё, поскольку её характер – это гремучая смесь горцев и казачества. Мне пришлось делать выбор, а решающим для меня была судьба детей; «Судьба не приносит нам ни зла, ни добра, она поставляет лишь сырую материю того и другого и способное оплодотворить эту материю семя. Душа более могущественная в этом отношении, чем судьба, использует и применяет их по своему усмотрению, являясь, таким образом, единственной причиной и распорядительницей своего счастливого или бедственного состояния» (Монтень). Я представлял, что станет с детьми, учитывая вечный антагонизм между дочерью и матерью, всегда неуступчивыми между собой; ссорились и подолгу даже не разговаривали друг с другом – короче, два одинаковых характера; был ещё вариант: уехать на время, рассчитывая на то, что Галя одумается и вернётся, но экспериментировать, опять же ради детей, мне не хотелось; долго я отказывался переехать, но ей, на свою беду, удалось-таки уломать меня. Семья – защита и опора человека; чтобы строить семейные отношения, нужен талант, хороших крепких семей очень мало.
Итак, после многолетнего пребывания в Красноярске, обстоятельства побуждали возвращаться в Ростов; я согласился. Галя уехала с детьми на море, а я остался в Ростове. «О, если бы человек мог чуть-чуть заглянуть в недалёкое будущее!».
XI
В Ростове начал подыскивать работу с гарантией получения квартиры; написал резюме, приложил к нему выписку из трудовой книжки и сначала отправился в Ростовский «Промстройниипроект»; директор предложил должность зам начальника отдела с небольшим окладом, но очередь на жильё была большой и это меня не устраивало; то же самое – в «Ростовптицепромпроекте», где главным инженером работал наш выпускник РИСИ; побывал на приёме у начальника «Главростовстроя», который предложил должность главного инженера СМУ «Жилстрой», но квартиру не обещал. В РИСИ идти было бесполезно, там преподаватели ждали жильё десятилетиями, а некоторые за это время умирали. Что делать?
Решил я посоветоваться с бывшим нашим преподавателем Ющенко Константином Алексеевичем, который был на целине и который очень хорошо ко мне относился; теперь он работал директором института «Ростовводоканалпроект» и в это время находился в обкомовской больнице на профилактическом лечении; пришёл к нему, он был рад меня видеть; я рассказал о своей проблеме и безрезультатном поиске работы; К.А., подумав, сказал: «Толя, сходи к Станиславу, он тебя и ребят из вашей «легендарной» группы наверняка помнит, да и вообще, обратись к нему, ты же ничего не теряешь».
Мой бывший институтский преподаватель Станислав Николаевич Сабанеев, впоследствии декан, ректор РИСИ, 1-й секретарь горкома партии, теперь работал председателем облисполкома Ростовской области (по-современному, губернатор); его кабинет находился в восстановленном из-за поджога немцами здании часового завода; после рабочего дня, часов в семь, я вошёл в приёмную, секретарь-мужчина средних лет сказал, что С.Н. занят; я написал записку и попросил передать ему; через минуту зашёл в большой кабинет; С.Н. встал из-за стола, пошёл мне навстречу, улыбнулся, мы поздоровались; я передал ему только недавно вышедший толстый фотоальбом «Красноярский край» и по его просьбе стал рассказывать о себе и ребятах нашей группы, которых он помнил по фамилиям; был он скуп на эмоции, несколько даже суховат, но сквозь эту сухость чувствовалось настоящее расположение, мне он всё больше нравился; затем я сказал о том, что переезжаю в Ростов и хочу найти работу с гарантией получения квартиры; С.Н. набрал номер телефона и стал с кем-то разговаривать; я осмотрел кабинет, в котором меня поразил символ Ростовской области – большой сноп пшеницы, установленный в углу комнаты на специальной подставке; переговорив по телефону, С.Н. сказал: «Есть у нас объединение по мелиорации «Донводстрой» и на их заводе ЖБИ требуется главный инженер; вы завтра пойдите к начальнику объединения Сердюку и переговорите с ним».
Назавтра я пришёл в «Донводстрой», который находился на Будёновском проспекте напротив Дома обуви; начальник объединения, Пётр Васильевич Сердюк,
солидный мужчина примерно 55 лет был ниже среднего роста, коренастый и плотный; он прочёл моё резюме, расспросил и предложил работу главным инженером Зареченского завода ЖБИ, сказал: «Поезжайте сейчас, посмотрите завод и возвращайтесь ко мне»; распорядился насчёт машины и сопровождающего; я прибыл на завод, находился он в промзоне на левом берегу Дона; территория большая, на ней три цеха, большой полигон, мехмастерские, столовая, котельная, РБУ и пр.; рабочих около 400 человек, ИТР – 120, проектная производительность – 112 тысяч кубометров сборного железобетона в год – один из крупнейших заводов в Ростове; вернулся я к Сердюку, дал согласие работать, написал заявление, в котором указал о предоставлении мне квартиры в течение года; начальник подтвердил это письменно на моём заявлении; отдел кадров оформил вызов на работу, а П.В. попросил меня как можно быстрее приехать в Ростов и приступить к работе.
Я вышел на улицу, сел в скверике возле института искусств и задумался: то, что в заявлении указано о квартире – это никакой юридической силы не имеет, но у меня был прошлый опыт получения квартиры в Красноярске, когда руководители выполняли обещания, не обманывали; незнакомый Сердюк дал слово, но сдержит ли он его? Снова я посетил доброжелательного и отзывчивого Константина Алексеевича; после работы пришёл к нему в рабочий кабинет; заметил сразу: лицо его было тщательно выбрито, одет в хороший костюм, белую рубашку и красивый галстук; он был рад встрече, снова вспомнили поездку на целину в 1957 году, где все студенты знали его как оптимистичного, с хорошим чувством юмора и всегда готового помочь, молодого преподавателя; затем я спросил: «Можно ли верить Сердюку насчёт квартиры?», на что К.А. ответил: «Сердюк фронтовик, Герой Соцтруда, член обкома партии, в городе его знают как честного и порядочного человека, я не слышал, чтобы он не сдержал слова и кого-то обманул, хотя всякое может быть в деловых отношениях»; посоветовал мне включиться в работу, а там видно будет, и пожелал успехов. Вышел я на улицу и вспомнил где-то прочитанные слова: «Для того, чтобы воспользоваться хорошим советом со стороны, подчас требуется не меньше ума, чем для того, чтобы подать хороший совет самому себе». В те же летние дни моя судьба решилась окончательно – «Донводстрой»; что сделано, то сделано, возврата нет; поскольку решение было принято, дети пошли в школу, а сами вылетели в Красноярск.
XII
В Красноярске, открывая квартиру, я забыл, улетая в Ростов, повесил на ручку ведро с краской, залитой сверху слоем олифы, и чуть не пролил всё это на пол; сразу устроили сквозняк, запах краски стал улетучиваться; гладкий пол, покрытый ДВП и качественно покрашенный, красиво блестел; стало жалко своего двухмесячного труда, ведь через несколько дней, уезжая, квартиру придётся оставить. Галя уволилась из школы, а я из КПИ. Колупаев и Веретнов сожалели о моём уходе, но понимали меня, не задерживали. Наша квартира через исполком, где я получил справку о сдаче квартиры государству (эта справка обязательно предоставлялась, когда человек получал квартиру на новом месте), была отдана преподавателю кафедры ТСП Соломатину; я получил трудовую книжку и пришёл на кафедру прощаться; зав кафедрой передал мне слова ректора Борисова: «Если у Модылевского что-то в Ростове не сложится, то примем его в КПИ и предоставим квартиру»; увольнение мне оформили переводом, учитывая вызов.
Хотя я дал согласие работать на заводе ЖБИ, но угнетала мысль: я никогда на заводе не работал и не знал заводской технологии, а главное, не знал тонкостей во взаимоотношениях с директором завода в том плане, чтобы у меня не были связаны руки при реализации собственных решений; понимал, что только при успешной и результативной работе, можно рассчитывать на получение квартиры.
На следующий день после прибытия в Красноярск поехал на КЗСК, хотел переговорить с главным инженером Анатолием Антоновичем Козяривским, который знал меня по работе на строительстве КРАЗа; рассказал ему о своём решении работать на заводе ЖБИ и попросил совета: с чего начать и что главное на его взгляд надо сделать в первую очередь. А.А. сказал: «Самое главное – взять на себя оплату труда рабочих, т.е. сдельные наряды и повременную оплату узких специалистов; тогда все ваши решения и указания будут выполняться». Добавил, что ничего не надо опасаться и дал несколько ценных советов, которые я записал; пожелал мне успехов, и мы расстались. Забегая вперёд, отмечу, что я учёл все советы «опытного заводского волка» и был ему очень благодарен.
Вещи мы отправили в Ростов контейнером, попрощались с друзьями. Назначенный срок не оставлял мне выбора, надо было возможно скорее прибыть на новое место работы, и я не видел другого пути; завершив с Галей все дела, мы повернули оглобли на Ростов.
РАБОТА НА ЗАРЕЧЕНСКОМ ЗАВОДЕ ЖБИ.
16.09.1976 – 20.09.1977
Вперёд, вперёд, моя исторья!
I
В Ростове мы поселились с детьми в двухкомнатной квартире родителей жены, при этом одну комнату пришлось перегородить шкафом. Я, как и обещал Сердюку, не теряя времени, прибыл на завод ЖБИ, который входил в состав треста «Донстройматериалы»; управляющим был Николай Давыдович Чижиков – спокойный мужчина с добрым лицом, высокого роста, широкоплечий и статный; в дальнейшем увидел в нём, тактичного и доброжелательного культурного человека, обладающего правильной речью; он представил меня директору Косолапову; в течение первых двух недель по договоренности с директором завода я подробно ознакомился с производством, ИТР, бригадами, технической документацией; попытался понять, что представляет собой производство, и выяснил следующее: в течение девяти лет с момента ввода в эксплуатацию завод ни разу не выполнил годовой план, числился в министерстве отстающим; это не особенно волновало, поскольку было до меня, а вот, что надо делать, как исправлять тяжелое положение, озадачивало; на заводе происходили почти ежедневные аварии вследствие небрежного отношения к механизмам и оборудованию, захламленности, изношенности металлической опалубки и крышек пропарочных камер, выхода из строя насосов перекачки цемента, канализационных стоков и откачки воды из подземных протяжённых транспортёрных галерей, в которых вода стояла почти по колено; обстановка была отвратительной, поскольку около 80% производственных участков работали кое-как. Словом, детально ознакомившись с таким гибельным положением дел, поразился тому, как я мог дать добровольно себя вовлечь в такую заваруху – переехать из Красноярска в Ростов было уже достаточно скверно, но пойти работать на такой расхлябанный завод и утонуть в неполадках – это было уж слишком.
Требовалось наводить порядок, и я начал с ИТР и бригадиров; среди ИТР у многих была низкая квалификация, а вот бригадиры мне понравились: опытные, давно работали на заводе, им надо было «кормить своих рабочих», выполнять сменное задание по выпуску изделий, поэтому выжимали из постоянно ломающейся техники все что могли. Настроение ИТР было подавленным: аварии, часто не по их вине, невыполнение суточных планов, много не решённых производственных проблем руководством завода и т. п.; они задавали себе вопрос: «Что можно сделать в такой обстановке?» и я их понимал. А что же директор, командир производства? Меня интересовало, как завод до такого состояния дошел? Хотел об этом услышать из первых уст. Директор Косолапов, несколько рыхлый, совершенно неспортивный, был спокойным и медлительным, флегматик, неразговорчивый и замкнутый; его широкое лицо с грубоватыми, но довольно правильными чертами, выражало полное равнодушие; опытный инженер, специалист именно такого заводского производства, но на вопрос о причине плачевного состоянии дел я ответа не получил; был он каким-то задумчивым, подавленным, даже апатичным, часто выпивал; свыкся со всем, «день до вечера и… к телевизору»; предоставил мне полную свободу действий, не помогал, но и не мешал.
Я привык всегда стремиться к тому, чтобы ясно видеть цель, задачи, перспективу; тут стоит вспомнить, что ещё в Красноярске на КЗСК главный инженер дал мне дельные советы, которыми я воспользовался: взял на себя оплату труда рабочим и подписание актов выполненных работ привлечённым строителям ПМК; новая для меня роль учёного-производственника, хотя и смущала немного, но очень тешила на первых порах; за работу я взялся с увлечением, и чтобы наглядно показать начальникам цехов и отделов оперативную информацию за сутки, развесил в своем кабинете графики выпуска продукции и отклонений от плана (красная линия, чёрная линия), и на этом фоне проходила ежедневная планерка. Провалы в выполнении плана каждого цеха и всего завода на графиках были хорошо видны, но поскольку суточные задания составляли 90-100% проектной мощности, резервов для их выполнения не существовало; в связи с этим вспомнил рассказ моего научного руководителя по диссертации профессора С. А. Миронова: в 1974 году по просьбе ученых из НИИЖБа, участвующих в симпозиуме по бетону во Франции, им устроили экскурсию на завод ЖБИ, расположенный на окраине Парижа; удивило почти полное отсутствие рабочих в огромных цехах, хотя завод, по словам гида-технолога, работал нормально; он объяснил, что 40 – 50%-ная загрузка заводского оборудования – это норма.
Здесь была особенность. На стройке, где я ранее работал, зачастую проваливая план первых недель месяца, мы почти всегда могли найти резервы для выполнения плана; на заводе же, да еще при трехсменной работе с неизменным количеством механизмов, такое исключено; в этом заключается основное отличие заводского производства от строительства объектов; иными словами, провал плана первой недели практически означал невыполнение месячного плана; можно, конечно, поработать в выходные дни, что мы и делали, но это исключение, рабочие просто не выдерживали напряжения. На проводимых мною планёрках многое подвергалось критике, но критика – средство, а не цель, без нужды я старался не критиковать руководителей цехов и служб.
II
Как проходил мой рабочий день? Уезжал из дома в 7 часов (завод находился в 12 км), уже с 7 часов 40 минут, обутый в резиновые сапоги, я с мастерами смен в первую очередь проверял откачку воды из транспортерных галерей и канализационной насосной станции, затем обходил посты формовки изделий; в 9 часов проводил планерку с ИТР и бригадирами, а далее снова шёл в цеха, котельную, мастерские, большой открытый полигон, цементный склад, бетонный узел и в другие проблемные места, старался поправить дела; разве мог я раньше предположить увиденное – изношенность оборудования, низкую технологическую дисциплину и квалификацию персонала, хищение материалов и откровенное воровство цемента ночью; территория завода не была огорожена и, соответственно, не было проходной, вывози что хочешь; в общем, передо мной оказалось нечто совсем неожиданное, непредвиденное; но ничего, всё на свете поддаётся объяснению, надо только разобраться в фактах.
С первых шагов стал привлекать к решению конкретных задач активных цеховых ИТР, технологов, бригадиров, с которыми установились деловые отношения; эти люди долго терпели бардак, а когда увидели, что-то стало чуть-чуть меняться к лучшему, стали активно помогать мне; пришлось заменить нескольких безынициативных начальников цехов и сменных мастеров, на их место поставить толковых рабочих и технологов; на первых порах им было трудно, всячески помогал, говорил: «Бывают ведь и в работе удачи? Бывают? Вот и давай, ломи по полной, засаживай по рукоятку. Иначе, какой ты на хрен начальник цеха!». Имея столько людей в непосредственном подчинении, которые тебя слушаются, нет смысла отрицать мою причастность, и мне не стоит отказываться от того, что было; всегда руководствовался собственным лозунгом: «Работать надо как требуется, а не как можешь»; однако я не переставлял людей словно фигуры в шахматах; этим «владеют» многие начальники, даже мои знакомые и друзья, коллеги по работе в Красноярске и Братске, работавшие на высоких должностях; некоторые из них, переняв привычку «отца народов», занимались любимым делом – сталкивали лбами подчинённых и со стороны наблюдали за сценой, испытывая удовольствие, как в театре.
III
Начальником котельной и компрессорной был 40-летний Александр Митченко, разумный и хороший специалист, настоящий профессионал; немного выше среднего роста и довольно широк в кости, но не полный, спортивный, подтянутый, в армии служил на флоте; лицо его, с покатым назад лбом, тонким горбатым носом и решительными, крепкими губами, было мужественно и красиво; подвижный человек с явно сангвиническим темпераментом, но терпеливый, уважительный, не болтливый, скромный, обладающий правильной речью; в работе – безотказный трудоголик; он, как и многие, долго работающие на заводе, потерял веру в обновление старого оборудования, о чём постоянно хлопотал перед начальством, но безрезультатно; я часто с ним общался на важнейших для завода объектах, вникал в проблемы; когда стали поступать для замены новые узлы и детали к котлам, он, отзывчивый и неравнодушный, воспринял духом, стал с большой ответственностью активно мне помогать, отдаваясь работе полностью; мне нравился его независимый характер, энергия, воля; послали его на Украину в Капустин Яр за футеровочным кирпичом для котлов, и с этим заданием он отлично справился.
Это не имеет никакого отношения к делу, но раз вспомнилось, не хочется проходить мимо; в бухгалтерии завода работала красивая женщина с чёрными глазами, они оживляли её смуглое и очень приятное лицо; куда бы она ни пошла, мужчины исподволь поглядывали на неё, а ещё, бывало, пялились на неё так, что подруги даже немного «тревожились». Однажды она зашла в котельную, чтобы подписать у начальника акт на списание спецодежды; на ней была жёлтая блузка с вызывающим вырезом и голубые джинсы, которые плотно обтягивали фигуру; Митченко из глубины котельной шёл к ней своей морской походочкой, посматривая зорко прищуренными глазами шкипера; подошёл, достал из кармана авторучку, но она не писала; женщина спросила без задней мысли: «У тебя паста кончилась»; посмотрев на нее пристально, начальник котельной, обладавший прекрасным чувством юмора, сказал: «Нет, вот как раз-то у меня паста не кончилась»; лицо у женщины покраснело, она чуть смутилась; акт был подписан моей авторучкой.
IV
Делай, что должно,
и пусть будет, что будет!
Лев Толстой
Во всех заводских цехах принудительная вентиляция не работала; летом из-за сильной ростовской жары и горячего пара, который выбивался из-под сильно деформированных крышек пропарочных камер, температура поднималась до 40 градусов; проектом не было предусмотрено открывание окон (должна была работать вентиляция, которая неисправна и не работала), поэтому бетонщики выбивали стекла в окнах, чтобы хоть немного охладить помещение. Мне вспоминались металлургические корпуса КРАЗа, которые мы строили; там проектировщиками и строителями было всё сделано по уму, летняя жара не мешала нормально работать, никто стёкла не разбивал. Здесь же, когда наступил ноябрь с холодными степными ветрами, в цехах постоянно гуляли сквозняки, рабочие простужались и болели, брали больничный; поэтому посты формовки ж/б изделий оставались неукомплектованными, а иногда даже срывалась работа целых смен, план не выполнялся. Вначале я воспринимал заболевания как данность – люди просто болеют и это нормально; но бывая в бригадах, заметил, что рабочие плохо одеты, часто по-летнему: туфли на тонкий носок, летняя спецовка, рубашка, кепка – и это в цехах, где температура низкая, ведь на улице мороз; я поговорил с бригадирами и ИТР, предупредил о снижении премиальных из-за большого количества больничных листов; сам, по сибирской привычке, одевался хорошо, помня английскую поговорку «Нет плохой погоды, есть плохая одежда»; однако вскоре и меня добили сквозняки, а также постоянный переход из цеха на территорию и в следующий цех; простудился, слег с высокой температурой, врач определил грипп; когда через несколько дней благодаря интенсивному лечению температура стала нормальной, я, зная дичающую обстановку тех дней в цехах, решил дома написать заводские «Оргтехмероприятия» с подробным перечнем проблем, которые знал наизусть; понимал, что без выполнения нужных мероприятий выйти на плановые показатели невозможно; лёжа в постели, приходилось долго раздумывать, раскидывать карты, как говорят гадалки, чтобы за десять больничных дней окончить подробный перечень мероприятий; на работе отпечатали, получилось 25 страниц документа, который я согласовал без замечаний с руководством треста ДСМ; правда, равнодушный к делу директор Косолапов выразил сомнение в реализации этих планов; да я и сам понимал, что на практике задача окажется трудновыполнимой, если выполнимой вообще.
V
Еще при первом разговоре с директором, чтобы внести полную ясность в наших взаимоотношениях, я сказал, что работать буду только главным инженером, намекнув, что на директорство не претендую; но для Косолапова это были только слова, мало ли каких слов не бывает, возможно, так думал он, ведь на него сильно давило начальство; существовал и другой, неприятный для директора нюанс: оклады у нас были одинаковые – 220 рублей; но в отделе труда и зарплаты мне объяснили, что как кандидат наук по закону я имею право на надбавку к окладу 100 рублей; я стал получать 320 руб., директор – 220 руб.; возможно, эта разница в окладах его задевала; конечно, для меня 320 руб. были не те 504 руб., которые я получал в Красноярске.
Директора распекали на трестовских планёрках за безответственность и невыполнение плана; когда я однажды после такой планёрки спросил о судьбе наших требованиях к тресту, он, глядя на меня, безвольно махнул рукой и отошёл в сторону; при этом я заметил, что его потухшие глаза глядели на мир тускло и с угрюмым равнодушием; вскоре, всегда настроенный на пессимизм, директор стал ещё более хмурым и неразговорчивым, глаза его неопределённо смотрели вперёд, как будто не видя ближайших предметов; из-за привычки болезненного пристрастия к вину, слишком глубоко вкоренившейся, чтобы её можно было изменить, Косолапов совсем потерял интерес к делам; а далее произошло вот что: однажды утром, приехав на завод, я узнал, что директора освободили от работы, сняли; оказалось, накануне он попался трестовскому руководству пьяным прямо в рабочее время, больше его я никогда не видел; не предполагал тогда, что это начало последующей директорской чехарды.
VI
Далее я хочу рассказать нечто весьма простое, но не лишенное удивления, – сразу о пяти директорах нашего завода, которые в течение всего лишь одного года приходили один за другим и, не сделав ничего путного, основательного, покидали «больное» производство; и, главное, бросали рабочий коллектив на произвол судьбы; я уверен, что в брежневские времена подобных примеров было много.
Уже на следующий день главного инженера треста ДСМ Владимира Ивановича Кузнецова назначили директором завода; это был опытный сибирский строитель лет пятидесяти пяти, ранее работавший в п/я 9 (знаменитая секретная Красноярская «девятка»). Солидный мужчина высокого роста с широкими плечами, спокойный, вежливый, тактичный, доброжелательный и уважительный к людям; трудолюбивый по натуре, он хорошо начал исполнять директорские обязанности; с ним сложились нормальные отношения, мои действия он одобрял, поскольку знал о тяжелом финансовом положении завода, отсутствия средств даже для ремонта сгоревших электромоторов, перерасходе зарплаты и других несчастий.
Кузнецову было известно, что ещё при Косолапове я, работая в должности главного инженера, фактически стал хозяином на заводе; Владимир Иванович мне импонировал, нравился и, думаю, не ошибусь, если скажу, что и я пришёлся ему по душе; мы принялись за работу, стараясь в непростых условиях организовать производство; моя работа требовала, чтобы я отдавал ей всё своё время и силы, и он поддерживал меня, когда приходилось освобождать от работы некоторых ИТР, поскольку также как и я удивлялся тому количеству глупостей, просчётов и банальной бездарности, неподготовленности и непрофессионализму т.н. «специалистов». Директор помогал выполнять главные пункты «Оргтехмероприятий», но, к сожалению, мало пришлось с ним поработать. В один из дней не застал утром Кузнецова на заводе; его неожиданно для всех сняли с работы. Как, за что? Оказалось, что он похитил тонкий листовой металл для строительства собственного гаража, который находился рядом с жилым домом работников завода и, естественно, все это видели, кто-то сообщил в ОБХСС.