полная версия

Анатолий Модылевский
Жизнь и судьба инженера-строителя

В ноябре, когда уже стояли сильные морозы, бригада Вайналовича сооружала большепролётное монолитное перекрытие над подземной частью галереи, идущей от РОЦ к ДПЦ. Уже были выставлены леса, поддерживающие опалубку, а специализированная бригада Гапонцева оканчивала монтаж арматуры. В один из дней на участок приехал Четверик. Осмотрев часть подготовленного к бетонированию перекрытия, спросил Рыхальского: «Почему не приступаете к бетонированию?». Упрямый, когда дело касалось главных принципов технологии строительства, прораб ответил, что для прогрева бетона нам не хватает давно заказанных двух трансформаторов прогрева бетона, а когда их доставят, сразу начнём принимать бетон. Выслушав это, главный инженер, обращаясь ко мне, сказал: «Немедленно приступайте к бетонированию». «А как же прогрев?» – спросил я. «Прогревать это массивное перекрытие не надо, бетон не замёрзнет. Мы на Украине и более сложные конструкции возводили зимой без прогрева». Было понятно: ему хотелось, чтобы СМУ успело выполнить месячный план и хорошими показателями перед начальством УСБЛПК могли бы отчитаться недавно назначенные руководители нового СМУ. Но мы уже были профессионалами, которые не поступаются своими принципами; тем более, я был непреклонен, вспомнив уверенность моего главного инженера Синегина в Красноярске и замороженный бетон в мощном перекрытии на Берёзовской стройке, когда я получил выговор в приказе по управлению. Поэтому, как советовал мне опытный Давыдов В.Н., сказал: «Дайте нам письменное распоряжение бетонировать без прогрева», после этих слов Четверик сел в машину и был таков. А Рыхальский, который был родом из Украины, вероятно, подумал: «Тоже, сравнил украинскую зиму с сибирской» – так или почти так рассуждал про себя прораб, выслушивая Четверика. После получения в декабре трансформаторов за несколько дней перекрытие было забетонировано, хорошо прогрет бетон и по заключение лаборатории его прочность составила не менее 90% проектной. Это позволило убрать леса, снять опалубку и приступить к устройству бетонных полов в галерее; но, как выяснилось позже, наше неподчинение руководство СМУ не простило.

Несколько слов об отношении конторских работников и руководителей созданного нового СМУ к нашему участку. ИТР участка всегда знали целевые задачи и планы на зиму, весну и лето. В просторной участковой прорабской на стенах были вывешены календарные графики работ, составленные мною и Рыхальским, поэтому ИТР и бригадиры знали, что и когда предстоит выполнять. Также был вывешен большой чертёж с планом основного объекта РОЦ, на котором красным карандашом отмечались уже забетонированные фундаменты и другие конструкции. Всё это способствовало усвоению мастерами и бригадирами поставленных перед ними задач. Нам для работы не нужно было указаний сверху, поскольку все знали, что и как надо делать. Конечно, было замечено, что управленческий персонал не посещал наши объекты и не интересовался ходом работ. Я, бывая в ПТО, приносил заявки на материалы, сдавал в конце месяца материальный отчёт и форму № 2, получал отпечатанный месячный план, составленный исходя из нашего набора работ; планёрки в СМУ не проводились. Всё это нас устраивало, но оказалось, что среди управленцев и начальства росло скрытая неприязнь к нам, о которой я и Рыхальский не подозревали. Часто ведь бывает, что начальство «не любит» слишком самостоятельных, которые пренебрегают общением, не приходят к начальству советоваться, преданно выпучив глаза, т.е. ведут себя «слишком гордо и независимо»; а Рыхальский и я были именно такими, да ещё и выше своих руководителей в умственном отношении. Мы отдавались работе полностью и этим показывали пример мастерам и бригадирам, требовали от них такой же полной отдачи; участок выполнял план, нас не ругали и не хвалили; объекты были весьма серьёзными и наши заботы – только о работе. Короче говоря, наша деятельность на участке была продуктивной, но для руководителей СМУ ЛПС она была головной болью, той болью, которая делала их порой в глазах руководителей УСБЛПК малоспособными; мы на участке держали свою позицию и нажили врагов, но как говорится, у кого нет врагов, у того нет характера. Мелких пакостей Москаленко и Четверик делали мне и Рыхальскому много, но мы, погружённые в проблемы участка, как-то почти не обращали на них внимания, хотя некоторые подозрения у нас были уже тогда; даже подлости, которые делали нам (с подачи этих руководителей) главбух СМУ, начальница ПТО и инженер Жариков, нас не задевали; известно, что такие люди с удивительной лёгкостью находят друг друга и подло кучкуются, вырабатывая общую стратегическую грязь; они-то и повели слаженную атаку на нас, но упрёки, правда, были смехотворными; мы порой удивлялись и не находили объяснения такому их отношению к делам самого большого участка важной стройки. Помню, однажды Москаленко в спокойном тоне стал рассуждать, совершенно не зная о делах на объекте, и в чём-то слегка упрекать Рыхальского; но чем ласковее разговаривал с ним начальник, тем неподатливее казался прораб, и хотя отнюдь не выступал из утончённой вежливости, но, я уверен, в эту минуту он считал себя неизмеримо выше разговаривавшего с ним начальника; на лице его это было написано.

Через несколько лет, когда я уже работал в Красноярске, Рыхальский сообщил в письме среди прочих новостей, что наши недоброжелатели Москаленко и Четверик на удивление всем почему-то рано ушли из жизни; а вообще я замечал, что почти все те, кто делал мне подлости, умерли, не дожив до преклонного возраста: Векслер в РИСИ и другие, называть которых не буду («Бог шельму метит?», а может, просто, злобные и подлые умирают раньше срока?); а уж тех, которые делали мне разные гадости и совершали нехорошие поступки было достаточно: в Красноярске – Синегин, Замощик, в Братске позже – Карнаухов и другие, которых назвал ранее, в Ростове – Раецкий, в Пятигорске – Казначеев… Не моё дело кого-то судить, но жизнь всё расставляет по своим местам.

XXIV

В конце ноября приехала из Ростова в гости моя мама, жила две недели и ухаживала за Кирюшей; отлично пекла разную вкуснятину, мы все наслаждались. Дома и уходя на улицу, мама всегда надевала очень толстую, тёплую шерстяную голубую китайскую шаль, которую я прислал ей в подарок на 8 марта из Красноярска в 1960 году. В один из не очень морозных (до минус 15) и тихих выходных дней я с мамой отправились пешком на стройку БЛПК (4 км), чтобы показать панораму и огромные конструкции. Помню ещё, как однажды Света пришла с работы домой поздно, весёлая после какого-то мероприятия в своём СМУ; и здесь хочу отметить: про неё мало сказать, что все знакомые в Братске её любили, а следует сказать – обожали; даже ранее в Красноярске, когда мои друзья уже обзавелись невестами, всё равно они заглядывались на Свету и бросали восхищённые взгляды. Поздний её приход домой маме не понравился, надулась; на протяжении всей жизни у меня со Светой закрытых тем не было, всё обсуждалось нами без боязни и было обоюдное понимание и полное доверие.

Однажды сильно разболелся мой коренной зуб и я отправился к врачу, пожилой женщине; зуб необходимо было вырвать и она принялась за дело, долго его расшатывала, но когда начала тащить, он под щипцами раскололся; удалить осколки и тем более корни не получалось; мучила она меня долго, боль была ужасная, но ничего не получалось; взяв долото и молоток, она стала ударами крошить остатки зуба и их вытаскивать с корнями; это продолжалось долго, она била молотком с размаху, но сил у старенького врача не хватало, периодически минуту отдыхала и продолжала экзекуцию; сказать, что мне было больно – это просто ничего не сказать, слов не хватает; я уже ничего не соображал от невыносимой боли, терпел, стонал и думал, что пришёл конец моей голове, не знал, когда это кончится, выплёвывал кровь и ждал; заткнула она рану ватой и я побрёл домой, а когда мама увидела во рту яму, полную крови, её чуть не хватил удар; я лёг на кровать и обессиленный заснул, проспал почти сутки; три дня был на больничном, мама ухаживала и кормила только бульоном, ведь другого есть совсем не мог, отпаивала травами, лечила лекарствами, выписанными пришедшим врачом, – оptimum medicamentum quies est (римский врач Авл Корнелий Цельс: «лучшее лекарство покой»); когда теперь пишу, ощущаю весь этот ужас.

Новый 1964-й год отпраздновали вместе и проводили маму. Она удачно съездила, осталась довольна, и в Ростове всех проинформировала. Очень быстро Кирюша научился ходить, и теперь за ним нужен был глаз да глаз. Иногда он начинал вредничать, сбрасывал на пол газеты и журналы с нижней полки стеллажа. Я говорил ему, что нельзя так делать (слово нельзя он уже знал) и надо их поднять, но он не слушался. Я поднимал, а он снова сбрасывал. Тогда Свете пришлось его отучить: после очередной такой проказы он получил лёгкий шлепок по попке, но это его не остановило, снова сбросил на пол, тут же получил шлепок больнее, разревелся, и с тех пор вредная привычка исчезла. Но не всё было гладко, нехорошие привычки были и у родителей. Как-то в воскресенье утром мы встали поздно (кроме ребёнка, который тихо возился с игрушками в кроватке); Света взяла его на руки и пошла на кухню, я следом. Сын был голодным, она взяла маленький кусочек хлеба и дала ему. Это была большая глупость; хлеб застрял в горле, сын подавился, стал задыхаться, кричать не мог, из глаз потоком текли слёзы. Ребёнку не объяснишь, что надо вызвать рвоту; задохнувшись, он стал быстро синеть, и всё могло кончиться трагедией. Предвидя это, Света в ужасе сунула сынишку мне, а сама рухнула на пол в угол кухни и закрыла лицо руками, чтобы ничего не видеть. Что делать, сын, весь синий, умирал. Нужно было срочно, прямо сейчас, что-то делать. Тогда я, повернув его лицом вниз, стал трясти, чтобы хлеб выпал, не помогло. Пришлось ударить по затылку, раз, другой и, наконец, довольно сильно; комок хлеба упал на пол, и Кирюша задышал; я положил его на кровать, обозвав Свету дурой. Это был для нас урок.

XXV

В январе начался монтаж стеновых панелей на ДПЦ, для чего из состава большой комплексной бригады Анатолия Вайналовича выделили небольшую из 12 человек бригаду монтажников во главе с бригадиром Григорием Вайналовичем. Керамзитобетонные панели только недавно были освоены в новом цехе КБЖБ, поставлялись с перебоями, поэтому для создания запаса был организован приобъектный склад. Новая бригада приступила к работе, освоила её довольно быстро – это было большое подспорье для выполнения плана участком. Всё шло хорошо, но характер Гриши оказался полной противоположностью характера брата, открытого, жизнерадостного, хорошего организатора, неунывающего парня. Гриша был замкнутым, хмурым по натуре, недоверчивым, недовольным закрытием нарядов, хотя заработок монтажников был выше среднего по участку. У Гриши появилось зазнайство: работая ранее в большой бригаде, он был скромным, незаметным, а тут стал «начальником». Пока работа шла нормально, всё ладилось; но однажды подвоз панелей прекратился надолго, их стали поставлять на какой-то пусковой объект. Бригаде дали другую работу, но Гриша заявил: «Мы монтажники и будем работать только на монтаже»; но такой работы на участке не было, они забастовали, выходили на работу и бездельничали. Я вспомнил забастовку бригады кровельщиков Степанова на цехе М8 в Красноярске, но здесь общая обстановка было несколько другой. Рабочим объяснили, что им за простой заплатят тариф без районного коэффициента 1,4, и заработок составит около 30% предыдущего. А если они будут дальше бездельничать, то переведут всю бригаду на другой участок или в другое СМУ. Кроме того, над ними откровенно смеялись все рабочие и больше всех родной брат Анатолий. Женщины-изолировщицы стыдили их прямо в лицо. Я дал срок подумать «до завтра» и на другой день «монтажников» вернули в комплексную бригаду, а когда возобновился подвоз стеновых панелей, их монтировало звено Гриши, которое теперь уже входило в состав большой бригады Анатолия Вайналовича.

В январе 1964 г. работа на объектах участка шла стабильно, не было таких сильных морозов, как в январе прошлого года. В середине месяца комиссией из СМУ была произведена плановая инвентаризация материальных ценностей на участке, которая зафиксировала недостачу около 12 тонн арматурной стали и заготовок из неё; при этом общий расход арматуры составлял более 100 тонн, поскольку на всех объектах производилось бетонирование. Мы знали, что причиной недостачи были неправильно составленные спецификации в арматурных чертежах, т.е. было много неучтённых позиций при армировании ж/б конструкций. В процессе работы не находилось времени заняться пересчётом. Я в объяснении указал, что в течение двух недель будет подсчитано по чертежам фактическое количество арматуры, выявлены ошибки проектировщиков. Вообще-то, такая работа обычно выполняется сметчиками СМУ (как это было в красноярском тресте), но как только я заикнулся об этом, то получил сразу же отказ от наших сметчиков и предупреждение о денежном начёте за бесхозяйственность и недостачу. Большую и скрупулёзную работу по пересчёту более 100 т арматуры для разных конструкций, изображённых на многих чертежах, и корректировке спецификаций нельзя было выполнить в рабочее время из-за постоянной нашей занятости при обслуживании бригад с учётом нехватки ИТР. Пришлось мне и Рыхальскому в течение двух воскресений (субботы в стране были ещё рабочими) совместно с двумя инженерами местной ГРП Ленинградского ПИ во главе с руководителем Кондратьевой в течение 8 часов в день выполнять эту работу в офисе ГРП и вносить поправки в спецификации. В результате удалось убедить проектировщиков; они составили дополнительные объектные сметы, вопрос о недостаче был снят. Как казус, можно отметить, что в конце апреля, когда исчезли снежные сугробы, под ними обнаружилась связка арматуры массой в две тонны. Показывать её в материальном отчёте нельзя, она «пойдёт красным», что также наказуемо. Понятно, что во время работы с проектировщиками мы переусердствовали, и как гласит итальянская пословица: «вино было перелито через край».

В феврале на РОЦ началось сооружение фундаментов под основное оборудование – шведские окорочные барабаны, – имевшие огромные (циклопические) размеры. Для устройства опалубки монолитных ж/б конструкций потребовалось большое количество пиломатериала – доски толщиной 40-50 см. Доска стандартной длины 6,5 м доставлялась с Чекановского ДОКа вагонами на базу УСБЛПК, а оттуда – лесовозами с прицепами на РОЦ. Этим занимались работники отдела снабжения, выписывая для каждого лесовоза товаротранспортную накладную, в которой указывался объём перевозимой доски в кубометрах. С первого же рейса мы заметили, что указанное количество доски в накладных не соответствовало фактическому объёму. Простой замер рулеткой показал недовоз доски, а поскольку надо было принять большое её количество, я распорядился обмерять объём привезённой доски в каждом рейсе. С такой ситуацией я сталкивался ранее на строительстве цеха М8, когда нам привозили доску из Правобережного ДОЗа в Красноярске. Давыдов научил меня юридически грамотно оформлять приёмку; теперь на объекте я научил Рыхальского указывать в накладной фактическое количество, но не ставить свою подпись и штамп в приёмке (иначе бухгалтерия нашего СМУ автоматически приняла бы липовый объём к оплате), а на обороте каждого экземпляра накладной писать: «Доска в фактическом количестве принята на ответственное хранение. Просим прислать представителя для составления акта приёмки». Прораб после этой фразы ставил подпись и штамп участка, который подтверждал прибытие лесовоза на РОЦ, чтобы шофёру могли оплатить за рейс с грузом. Краном за один подъём выгружали весь пакет доски, закрепляли его проволочной обвязкой с креплением гвоздями и устанавливали отдельно. Бригадирам запретили расходовать доску до прибытия комиссии. Сразу же я отправил телефонограмму в СМУ ЛПС и ОТС УСБЛПК с просьбой прислать комиссию. Одним из рейсов прибыл снабженец, изрядно выпивший, который производил отгрузку, он убедился в недовозе доски, но подписывать акт отказался. Прошли положенные по закону две недели, никто на РОЦ не приехал. Свои резервы пиломатериала иссякли, а для устройства опалубки трём бригадам плотников требовалась доска; я написал рапорт главному инженеру и получил разрешение её использовать для изготовления опалубки.

XXVI

В начале марта, когда были выставлены поддерживающие опалубку леса, предстояло по прогонам устраивать палубу. Сложность заключалась в том, что она должна быть параболической формы, повторяя очертание ж/б перекрытия, к которому крепится мощная стальная станина окорочного барабана. Для крепления станины в перекрытии должны быть оставлены колодцы для анкеров, точно такие же, как в фундаментах под рубительные машины на ДПЦ, только более мощные. Но в данном случае палуба была не горизонтальной, а наклонной, и устраивать в ней опалубку колодцев было очень сложно и даже рискованно, поскольку при укладке и уплотнении бетонной смеси мог произойти непреднамеренный сдвиг, а это уже была бы возможность допустить брак по типу злосчастных колодцев на фундаментах ДПЦ. Исправлять такой брак сверлением было бы невозможно – станок на наклонное перекрытие не установишь. Уже само это обстоятельство создавало серьёзные трудности; стали думать, как устроить опалубку этих многочисленных колодцев; рассмотрели вариант – сделать её из обрезков труб, однако их гладкая внутренняя поверхность не гарантировала прочного сцепления с бетоном; возникла идея навить толстую проволоку, закрепить витки сваркой и устанавливать «трубы» из проволоки в качестве опалубки, тогда хорошее сцепление с бетоном будет обеспечено. Идея хорошая, но работа по ручной навивке и сварке очень трудоёмкая. И снова нас выручили рабочие, прибывшие с ГЭС; один из них, посмотрев с каким мучением наш рабочий вручную навивал проволоку диаметром 6 мм на трубу, сказал мне следующее: «Поезжайте на ГЭС, там есть небольшие навивочные станки». Назавтра я привёз такой станок и дело пошло; кольца прилегали друг к другу так плотно, что не требовалось скреплять их сваркой; теперь задача была решена, и при армировании параболического перекрытия сварщик надёжно крепил опалубку колодца к арматуре. Мы все, обычные люди, мои коллеги, друзья и товарищи, работающие в строительстве, делали порой достаточно сложную инженерную работу; поэтому не стоит недооценивать свою роль в истории – это ведь действительно наша история! В трудные моменты мы думали: «А кто, кроме нас, это сделает?», и мы качественно строили в очень непростых условиях (извините, делали «из г..а конфетку») заводы и комбинаты, которыми гордилась страна.

XXVII

Я ранее упоминал о том, что в апреле предыдущего 1963 года рядом с РОЦ легендарный главный инженер Братскгэсстроя Арон Маркович Гиндин знакомил делегацию специалистов из США со строительством БЛПК. В то время на объекте РОЦ производилось бетонирование фундаментов под колонны каркаса здания. Теперь же в апреле 1964 г. 90% фундаментов огромного цеха было выполнено и полным ходом велись опалубочные и арматурные работы на окорочных барабанах. Поскольку это технологическое оборудование было уникальным, то нашей работой интересовалось высшее руководство. В один из солнечных апрельских дней стройку неожиданно для всех посетил Гиндин, приехавший без сопровождающих, и сразу же пошёл смотреть работу на окорочных барабанах. Я вышел из прорабской, подошёл и представился как начальник участка (свою фамилию не назвал, это не было принято, о чём теперь жалею). Рассказал ему о ходе работ, ответил на вопросы; не преминул сообщить о нашей находке и решении проблемы с устройством несъёмной кольцевой опалубки колодцев под анкера станины. А.М. внимательно выслушал, взглянул на уже установленную опалубку колодцев, ничего не сказал, но одобрительно кивнул головой, и этого было достаточно для оценки нашей работы, о чём я после визита рассказал всем ИТР участка. Спросил меня Гиндин о проблемах, просьбах и к этому я был готов всегда: достал свой рабочий блокнот, вырвал лист, на котором были изложены 12 пунктов наших постоянных просьб к снабженцам СМУ ЛПС, и передал А.М. Визит большого начальника был окончен, заметного улучшения снабжения не последовало, но и не прибавило хорошего отношения ко мне со стороны руководства нашего СМУ по причине «жалобы» Гиндину на плохое снабжение.

В мае на участок неожиданно приехал начальник Братскгэсстроя Иван Иванович Наймушин. Я подошёл, представился и впервые внимательно рассмотрел стоящую рядом со мной не легендарную личность, о которой пишет пресса и ходят разные байки, а человека: невысокого, коренастого, с большим добрым русским лицом, седоватого; рассказал ему о ходе работ, посетовал на слабое обеспечение важного объекта всеми необходимыми материалами и механизмами, в т.ч. на хроническое невыполнение заявок на бетон; слушал он внимательно, не перебивая, но всё время осматривал панораму стройки и за ней – сооружаемую причальную стенку и заполняемый водой залив Братского моря, за которым располагался посёлок Порожский. Через некоторое время подъехал автомобиль, из которого вылез начальник нашего СМУ ЛПС Москаленко и быстрым шагом, чуть не вприпрыжку, приближался к нам. И.И., не здороваясь, сказал ему: «Слушай, здесь надо работать, а не ж… трясти, как в Падуне». Мне было неприятно слышать это, о нашем каком-никаком, но всё же начальнике; не говоря далее ни слова, Наймушин сел в машину и укатил, а за ним и Москаленко. Все ИТР на участке остро ощущали разницу в руководстве СМУ ЛПС по сравнению со СМУ ЦКК, по сути, руководимого главным инженером Шпаком В.М.; хотя и там было не идеально, но здесь не было никакой заботы об участке, только «давай план и … всё».

В целом, стройка в Братской тайге во многом отличалась от Красноярской городской (здесь города, как такого, ещё не было). Прежде всего, по механовооружённости: всё самое новое и дефицитное в стране шло в Братск, поскольку «Братскгэсстрой» был самой крупной (после «Главасуанстроя») строительной организацией страны и обеспечивался ресурсами на уровне Министерства среднего машиностроения (оборонное министерство). Например, первые башенные краны БК-1000 грузоподъёмностью 50 тонн, устанавливались на стройках Братска; летом 1964 г. на СКиЩ рабочие «Гидромонтажа» под руководством бригадира Саши Кочнева монтировали именно такой кран-красавец и я, проходя мимо, вспоминал новейший в 1950-х годах башенный кран грузоподъёмностью 18 тонн, который устанавливали под контролем нашего преподавателя РИСИ, инженера Ростовской «Стальконструкции» Гордеева-Гаврикова на главном корпусе сахарного завода в станице Архангельской Краснодарского края во время моей производственной практики в 1957 году.

XXVIII

Заканчивался май, на всех объектах участка широким фронтом шли работы, но нам предстояло крепко задуматься о подготовке к предстоящей зиме. Надо было летом обязательно выполнить все земляные работы, чтобы в зиму не заниматься ручной доработкой мёрзлого грунта, что в результате всегда влечёт за собой перерасход зарплаты. Кроме этого, надо было до наступления морозов возвести монолитные тонкостенные конструкции, а также успеть выполнить работы по насосной глубокогозаложения, пока постепенно повышающийся уровень воды Братского водохранилища не поднялся выше основания насосной станции, расположенной внутри цеха. Эти целевые задачи на лето мы на участке обсудили с ИТР и бригадирами и договорились об их безусловном выполнении даже, если потребуется, за счёт основных плановых работ. Уходя в отпуск, я оставил старшим Рыхальского и наедине предупредил, чтобы он не увлекался ездой на грузовике по участку, и главное, не показывал дурного примера ИТР; мне было известно, что он мечтает купить Жигули и я обычно не возражал против того, чтобы Володя учился шоферить, попросив водителя КРАЗа проехать вокруг нашего отдалённого участка пару километров; я не противился краткому по времени увлечению прораба, он это ценил.

В начале июня наша семья улетела в отпуск. В большом самолёте ИЛ-18 годовалый Кирюша стал любимцем всех пяти стюардесс; маленького очень общительного ребёнка они носили на руках, всё показывали, баловали. Остановились в Москве в семье моего двоюродного брата Эрика, жены Галины и маленькой Сабины. Мы посетили Детский мир, купили красивые вещи сыну и себе. Кирюша был любознательным и как-то дома раздобыл горшок Сабины, стал с ним играть и лазить в него руками; это вызвало общий смех, и в дальнейшем Сабина, вспоминая эпизод, любила подкалывать уже взрослого своего брата. Тогда же в Москве мы втроём пошли на приём к профессору; с рождения у Кирюши на темечке было родимое пятнышко красного цвета размером с монету и выступало на 1,5 мм. Боли не было никакой, но мыли голову всегда с осторожностью; причину мы не знали, но Света кое о чём вспомнила. В то время в Братске было не лучшее снабжение, а станция Вихоревка централизованно снабжалось МПС, а также Петушки (бывший лагерь ГУЛАГа), где работали лесорубы, которые снабжались по линии лесного министерства; там имелось всё необходимое и качественное: сухое молоко (живого в те времена на севере не было), прекрасные консервы, разные продукты, отличные вина, одежда и обувь. Поездки эти в канун праздников были у братчан традиционными; и вот однажды шофёр нашей участковой машины-будки Саша, который всегда с нежностью относился к Свете, накануне праздника 8 марта повёз нескольких женщин нашего участка в Вихоревку (Света была в положении и сидела в кабине) за покупками; при сильном торможении слегка ушиблась; возможно это не было причиной, кто знает? Каких только советов не наслушались мы от врачей, вплоть до операции; и теперь в Москве показали это пятно опытному профессору. Осмотрев Кирюшу, он сказал: «Если бы это был мой внук, я бы не дал оперировать»; мы послушались совета и успокоились. Действительно, это пятно с течением времени исчезло само собой, об этом Кирилл никогда не знал (может только иркутская бабушка рассказывала?), но теперь, когда растут его дети, это может явиться предупреждением, чтобы с осторожностью относиться к любому хирургическому вмешательству.

Прилетев в Ростов, Кирюшу оставили у бабушки с дедушкой, которые были безмерно рады общению с внуком, кормили его ягодами и фруктами, а баба Варя перекармливала его вкуснятиной. Мы, взяв напрокат палатку, полетели в Крым, где в Новом Свете нас поджидали Люда Богомягкова с мужем Сашей Нахтигером; он ленинградец, лейтенант, строил Байконур, там и познакомился с Людой, которая родилась в Кзыл-Орде; было у смуглой девушки много бурятского во внешности, в Иркутске училась в одной группе со Светой; позже у Саши и Люды родились две дочки-погодки, и, как она с юмором сообщала нам в письмах: «писали они по разным углам комнаты». Ещё перед отъездом из Братска Люда в открытке сообщила подробно, как их найти в Крыму, но там были ещё и непонятные слова: «…если у вас есть молоко…»; при встрече она рассказала анекдот: «Однажды Мойша встретил своего друга Рабиновича и поинтересовался, неужели его дочь вышла замуж; на что тот ответил, что его дочь ещё очень юная и замуж ей рано; Мойша сообщил, что видел его дочь в скверике и она грудью кормила ребёнка; «Ну и что,– сказал Рабинович, – если у девочки есть молоко, почему она не может покормить ребёнка?».

XXIX

В Новом Свете расположились мы в палатках как раз на том месте, где впоследствии был снят замечательный фильм «Три плюс два». Саша учил меня подводному плаванию с маской, трубкой и ластами, стрельбе из ружья по рыбам, которых в те времена было довольно много. В конце июня вода в море была уже тёплая, купались, загорали, пили Ново-Светское шампанское, купленное здесь же на заводе; мы делали вылазки и прекрасно общались – как отмечал Антуан Экзюпери: «Самое большое удовольствие в жизни – это удовольствие от человеческого общения». Нас обоих охватило чувство безотчётной, беспредельной жизнерадостности; в своей палатке после «трудового» дня мы долго не могли заснуть. Боже! Как эта жизнь и влекла нас, и манила, и как она казалась нам ночью таинственна и прекрасна! Ведь сказал когда-то Эммануил Кант: «Самое лучшее образование для благоразумного человека – это путешествие, самое прекрасное – то, что вокруг». Живописные крымские пейзажи, наблюдаемые нами в разное время суток, оставляли неизгладимое впечатление; ведь обыденное, житейское всё равно забудется, а проплывающие перед нашими глазами образы навсегда останутся с нами в наших мечтах и воспоминаниях; нам чудилось, что что-то новое, большое, необычайное ожидает нас; наверное для меня и Светы эти дни были лучшими днями жизни; дни нашего пребывания, между тем, подходили к концу и 10-дневная райская жизнь оканчивалась; по существу, это было наше запоздалое свадебное путешествие.

Поскольку накопленный отпуск был продолжительным, мы решили совершить путешествие по Кавказу, где Света никогда не была. Как писал А. Дюма-отец: «Путешествовать – это жить в полном смысле слова; это забыть о прошлом и будущем во имя настоящего, это дышать полной грудью, наслаждаться всем, овладевать творением, как чем-то тебе принадлежащим, это искать в воздухе чудеса, которых никто не видел…». В поход по Кавказу к нам присоединился и мой брат Виктор, приехавший из Краматорска. Решили мы покорить Эльбрус, поскольку ещё в 1955 г. в альплагере «Алибек» я слышал рассказы «бывалых» о том, что восхождение на Эльбрус, хотя и долгое, но не сложное, просто «ишачка»; но какое было это заблуждение, я узнал в дальнейшем, ведь известно же «хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах». Запаслись мы продуктами, сухим спиртом, взяли напрокат палатку, спальные мешки и большие рюкзаки. Доехали поездом до Нальчика и автобусом по живописному Баксанскому ущелью – до поляны Чегет, поставили палатку в лесу, погуляли вдоль живописной речки Баксан и заночевали. Каждый раз, путешествуя по Кавказу оставляли без боязни палатку с вещами, закрытую только на тесёмки, ведь в те времена ещё были живы традиции: палатка – это дом, куда нельзя заходить без разрешения хозяев; даже позже на морском побережье во втором ущелье близ Пицунды, где были сотни людей из разных городов страны (открытые настежь лагеря отдыха МГУ, ЦАГИ и др.), мы, уходя купаться, оставляли палатку без присмотра, теперь такого нет.

Утром, хорошо позавтракав, пошли в посёлок Терскол, где только начиналось строительство первых гостиниц и первой канатной дороги в Приэльбрусье. Директором от заказчика был известный в стране альпинист и автор учебников Алексей Малеинов; зимой 1955 г. во время студенческих каникул я с его сыном Серёжей был в лыжном туристическом походе по Подмосковью (об этом писал ранее). Теперь мы легко нашли дом (всего там было три бревенчатых дома) и квартиру Малеиновых, в которой находилась только мама Сергея (отец был в командировке, а Сергей – в Москве); я представился, и она разрешила оставить один рюкзак с лишними вещами и палатку; не теряя времени, мы двинулись вверх по склону Эльбруса и уже вечером пришли к приюту «105-й пикет» , где за мизерную плату нам предоставили спальные мешки и ночлег; приют очень солидный, не в пример приютам на перевалах «Бичо» и «Клухорский» – там сараи, дощатый пол и солома; нас разместили в просторной мансарде с кроватями на 15 человек, в основном студентов, преподавателей вузов и даже были академики – любители горных путешествий; все лежали в темноте, никто не спал. Кто-то тихо пел песни, которые обычно поют туристы во время походов в горах; они, звучавшие моему молодому уху, на время забытые, пренебрежённые за прошедшие за пять лет, восстали теперь в душе во всей их непосредственной красоте. Когда стало тихо, один парень, стал рассказывать интересные детективные сюжеты, которые с помощью перекрёстных вопросов надо было разгадывать; я запомнил три сюжета о мальчике в лифте, о храпящем соседе и самый страшный – о самоубийстве прокажённой турецкой девушки; поскольку все здесь были интеллектуалами, загадки, рассчитанные на логическое мышление, быстро разгадали, кроме последней – на неё потребовалось время.