Анатолий Модылевский
Жизнь и судьба инженера-строителя
Миронов, как мне позже рассказал Лагойда, всю дорогу, идя в свою лабораторию, возмущался поведением Малининой, её вопросами к соискателю и язвительными комментариями, ибо он считал, что один шар бросила она; и даже мне, когда я принёс в лабораторию свёрнутые плакаты, С.А. высказался нехорошо в адрес своей бывшей аспирантки; для меня это не имело никакого значения, а его видно задело. Малинина в молодости работала в лаборатории Миронова, защитила кандидатскую и докторскую диссертации по исследованию бетона, применяемого для изготовления ж/б изделий в пропарочных камерах на заводах ЖБК. Позже стала заведующей крупной лабораторией в НИИЖБе, членом диссертационного совета; порой стала придирчиво, а то и необъективно, несправедливо, относиться к успехам других исследователей, т.е. в пику лаборатории Миронова; я редко видел её, но однажды на совещании, где аспиранты докладывали результаты работ, я наблюдал её общение с коллегами; увидел и понял, что она был из тех людей, для которых улыбка – произвольный волевой акт, а не естественное выражение эмоции; в нашей душе есть уголок для особого вида презрения, которое мы питаем к людям, беспричинно нас ненавидящим, хотя мы не сделали им ничего плохого.
На следующий день я вышел на улицу, чтобы пойти на почту; всё было прекрасно в то утро, всё радовало меня, даже то, что повсюду еще лежит снег; но всё-таки стало понятно, что зима кончается; есть ведь особый запах весны, который ощущается, не запах, скорее – какая-то мягкость воздуха; я был рад такой развязки – всё-таки это итог пятилетнего напряжённого труда; отправил телеграмму в Красноярск Гале и позвонил маме в Ростов, а в Москве – брату Эрику и сестре Елене.
В магазине купил четыре бутылки шампанского, много сладостей, фруктов и в 11-00 в лаборатории отметили событие; тогда в стране власти запретили проводить банкеты после защиты диссертаций и даже были известны случаи, когда о банкете кто-то из «доброжелателей» сообщал в ВАК, что имело отрицательные последствия; моё обильное угощение всем в лаборатории понравилось, оно заменило банкет, против которого больше всех возражал, естественно, руководитель С.А.Миронов; особенно тепло меня поздравила с.н.с. Ольга Николаевна Иванова, работавшая в группе Крылова; в течение всех лет, когда я приезжал в НИИЖБ, она сразу была готова помочь мне в любых вопросах, относилась ко мне с тёплым чувством; именно она предложила ранее посетить директора экспериментального завода Госстроя СССР и попросить его изготовить несколько форм для образцов дорожного бетона; мы вместе сочинили письмо, подписали у директора НИИЖБа Алексеева; я пошёл на завод, расположенный недалеко, прекрасно понимал, что директору завода НИИЖБ не указ, он может отказать, а формы мне были очень нужны; в приёмной находилась секретарь, весьма привлекательная 40-летняя женщина, которая разговаривала со своей подругой; они были в хорошем настроении, шутили и смеялись; я обратился к ним, показал письмо и спросил: «Может директор сейчас не в настроении и откажет, так я лучше приду в другой раз?», на что секретарь улыбнулась, посмотрела на свою подругу и сказала мне: «А мы сейчас сделаем ему настроение»; когда они входили в кабинет, я увидел через открытую дверь директора – маленького пожилого человечка, сидевшего за столом; женщины вышли с подписанным письмом, я поблагодарил и отнёс письмо начальнику цеха; когда всё рассказал Ольге Николаевне, она смеялась до слёз и приговаривала: «знаю, знаю я этих девушек, они всё сумеют сделать со своим директором».
Поздравил меня любезный Б.А.Крылов, который, как мне однажды рассказал м.н.с. Боря Усов. Крылов наблюдая все годы за мной, немного сожалел, что я попал аспирантом под крыло Миронова и Лагойды, а не к нему; я очень проникнулся уважением к Б.А. и хочу отметить ещё кое что; с виду он принадлежал к числу тех людей, которые не ломали никогда головы над пустяками, и которых вся жизнь катилась как по маслу; научный руководитель он был отличный, его очень любили аспиранты, и не только аспирантки, хотя на стороне последних был явный перевес; обладая оригинальной внешностью и прекрасными манерами, он нравился женщинам, и сам был влюбчивым; на совещание в Иркутск с собой взял красивую аспирантку, но к нам в Братск прибыл уже без неё.
Во второй половине дня я поехал к сестре Елене и там неожиданно застал своего брата Виктора, который приехал из Краматорска в командировку; прибыл после работы Эрик; меня поздравляли – и точно, было с чем! «Счастье достаётся тому, кто много трудится» (Леонардо да Винчи). Помню, что я был тогда в настроении счастливого человека, которому хочется передать частицу своего счастья другому; мы вчетвером отметили мой успех: «Nunc est bibendum» (теперь надо пить, Гораций); когда уезжал на метро и затем долго шёл в общежитие, всё время думал об этом счастливом дне; позже прочёл у Д.И. Писарева: «Счастье завоёвывается и вырабатывается, а не получается в готовом виде из рук благодетеля. И самая трудная часть задачи состоит именно в том, чтобы составить себе понятие о счастье и отыскать себе ту дорогу, которая должна к нему привести. Когда жизненная борьба уже превратилась в сознательное стремление к определённой цели, тогда человек может уже считать себя счастливым, хотя бы ему пришлось упасть и умереть на дороге». После защиты диссертации мне стало ясно, что завершилась определённая часть моей жизни и, скорее всего, лучшая её часть. К сожалению, из-за нехватки времени я не смог съездить в Ростов повидать родных.
LXV
Возвратившись в Красноярск, продолжал работать над госбюджетной темой, а 24 апреля получил официальное сообщение из НИИЖБа о присуждении учёной степени к.т.н., после чего это решение должно было утверждаться ВАК; теперь, когда в лаборатории появился ещё один кандидат наук, Замощик поначалу был доволен и попросил меня помочь молодым инженерам, Татьяне Кондрашиной и другим в работе по электропрогреву бетона; заниматься электропрогревом у меня большого желания не было, но помогать молодёжи начал. Обычно институт поздравлял своего сотрудника, защитившего диссертацию: вешали плакат с извещением и поздравлением; в моём случае этого не было, да я и не обращал внимания, не поздравили ну и что; снова замечу, никак я не вписался в коллектив.
Майский праздник учителя школ Северо-Западного микрорайона отмечали вечером первого мая в ресторане «Сопка»; я присоединился к учителям школы, где работала Галя; во главе стола сидел 50-летний директор школы, симпатичный доброжелательный и уважаемый человек, который сразу задал праздничный тон и веселье; все дружно выпивали и закусывали, произносили тосты, шутили; быстро было выпито шампанское и на просьбу принести ещё несколько бутылок, молоденький официант сообщил, что больше шампанского нет; тогда я обратил внимание, как ловко и правильно поступил директор: он подозвал официанта, посадил рядом с собой и сказал: «Вы очень симпатичный парень, отлично нас обслуживаете, но посмотрите, как официанты приносят на другие столы шампанское; и я верю, что вы проявите находчивость и не допустите, чтобы вас обошли в буфете другие официанты»; через несколько минут официант принёс нам две бутылки шампанского.
В начале мая я получил телеграмму о смерти мамы и срочно вылетел в Ростов на похороны; из-за пересадки в Москве опоздал: примчавшись из аэропорта на такси домой, мне сообщили, что полчаса назад все уехали на кладбище; вот и ушли мои родители, а теперь уже уходят сверстники. «Куда уходят? Кажется, это – неугадаемо, непостижимо, нам не дано; однако с какой-то преданной ясностью просвечивает, мерцает нам, что они – нет, не исчезли» (Солженицын). После «девяти дней» я вернулся в Красноярск; в лаборатории люди уходили в отпуск, остальные, я в том числе, изучали теорию и готовились к новым экспериментам.
LXVI
Решил я снять нагрузку и впервые почувствовать себя человеком, не обременённым производственными заботами; оформил командировку и совершил недельную поездку в Братск, в котором не был десять лет; остановился у Рыхальских, Володя был уже главным инженером УСБЛПК; работал он много, напряжённо, сдавал серьёзные объекты, вводил новые мощности на стройках Сибири – настоящий строитель; живший в I веке н.э. раввин Элеазар бен-Азария отмечал, что «наша работа – самое святое, что есть в нас; если Господь называет работу своею, то человек тем более должен гордиться своим ремеслом». Семья Рыхальских значительно разрослась – трое детей, а вскоре родился четвёртый сын Глеб.
Первым делом по моей просьбе мы поехали осматривать объекты 1-й очереди БЛПК, которые вместе строили 13 лет назад, т.е. до моего внезапного отъезда из Братска; конечно, меня интересовало качество построенных объектов, нет ли замечаний от эксплуатационников; при посещении ДПЦ, где мы «лечили» сделанные до нас с огромным браком высокие фундаменты, начальник цеха подтвердил, что все шведские рубительные машины, приготавливающие щепу, работают нормально, претензий к фундаментам нет; так же было и на других моих объектах: РОЦ, больших транспортёрных галереях, экспериментальном в СССР сборном ж/б складе коры и щепы, ТЭС-2 и ТЭЦ-1; приятно слышать положительные отзывы и смотреть на сложные технологические процессы по переделке древесины на самом крупном в стране комплексе; тогда же мне был вручён нагрудный знак Минэнерго СССР; гордость распирала, ну и, конечно, тщеславие – в какие условия времени и обстоятельств не проникает эта гнусная страстишка.
В один из дней рано утром мы отправились на легковом газике в Усть-Илимск на строительство УИЛПК, сооружаемого Братскгэсстроем совместно с соцстранами Восточной Европы. За прошедшее десятилетие многие мои друзья и коллеги переехали в Усть-Илимск на новую стройку; мы прибыли прямо на стройплощадку в полдень; пока Володя разбирался с прорабом на объекте, который был поручен УС БЛПК, я повстречался со своими бывшими Братскими коллегами: Игорем Юдиным, Альбертом Косенк̀ом и бригадирами-арматурщиками Ал̀ексием, Гап̀онцевым и другими (о них я писал ранее); все они выросли до начальников участков и наша короткая встреча в яркий солнечный день прямо на объектах среди весенней распутице и страшной грязи, в которой буксовали грузовики, была очень тёплой и радостной; мы были в сапогах, голенища почти доверху в грязи, но это никого не смущало, стройка! Кое-что новое ребята мне показали: качественные стальные огромные колонны из Магдебурга, лёгкие сборно-разборные помещения складов из Венгрии и др. Заехали мы с Володей на базарчик, купили тайменя, которого рыбак с опаской держал под прилавком, поскольку в СССР частная ловля даже одного тайменя считалась браконьерством.
В июне Галя с детьми уехали в Ростов и на море в Леселидзе, а я стал готовиться к международному симпозиуму; в августе пошёл в отпуск и прилетел в Ростов.
LXVII
С начала сентября в Москве началась ускоренная подготовка к симпозиуму, но в нашем НИИ об этом – ни слуху, ни духу; я написал Лагойде и попросил прислать на имя директора официальное от имени Миронова приглашение на симпозиум, что А.В. сделал, а по телефону попросил меня приехать пораньше и помочь в работе. Директор вызвал меня и велел оформить командировку в Москву; так я исхитрился съездить на симпозиум, возможно, вместо Замощика, и это имело свои негативные последствия, ибо он чувствовал руку С.А.; я знал, что за всё время работы Замощик избегал встречи с Мироновым, который когда-то нелицеприятно отчитал моего теперешнего шефа, и дал понять, что не хочет его видеть.
В НИИЖБе Лагойда, который был секретарём оргкомитета, попросил меня поработать на симпозиуме его помощником, я с удовольствием согласился. Симпозиум был очень представительным: приехали учёные и производственники из 24 стран, в т.ч. руководители РИЛЕМ из Парижа; присутствовали делегаты Главкрасноярскстроя, Братскгэсстроя и других крупных строительных объединений; первое заседание проходило в великолепном Колонном зале Дома Союзов (до революции – Московское дворянское собрание), который был весь заполнен делегатами, люди сидели и на боковых местах за колоннами; на сцене разместился большой президиум (№ 109) во главе с председателем, шведским профессором Бергстрёмом; делегатов от имени правительства СССР приветствовал председатель Госстроя; начались генеральные доклады, первое слово было по праву предоставлено общепризнанному мировому корифею в области теории и методов зимнего бетонирования С.А.Миронову, тепло встреченному всеми делегатами; его книга, переведённая на английский, была для многих специалистов настольной; кстати, не приехала делегация из ФРГ – немцы обиделись, что среди официальных языков симпозиума – русского, английского, французского – не было немецкого; С.А. прежде всего приветствовал гостей, рассказал об успехах советских учёных и строителей, а затем остановился на проблемах, общих для многих исследователей, работающих в разных регионах мира; далее он перечислил около двух десятков фамилий советских и зарубежных учёных (№ 110); характеризуя результаты некоторых работ, С.А. упомянул, как имеющую большое практическое значение для сибирских строителей, работу Смелик и Модылевского, что в дальнейшем вызвало белую зависть у моих друзей-аспирантов, руководителем которых был Крылов.
С большим интересом были выслушаны доклады зарубежных учёных (обеспечивался синхронный перевод), и затем объявили перерыв; в фойе участникам выдавали специальную литературу и четыре сборника докладов (деньги, 25 рублей, в счёт оплаты за литературу, разные мероприятия и банкет каждый заплатил до начала заседания); я сразу же нашёл свою статью, которую редакторы объединили со статьёй Валентины Денисовны Смелик; кроме этого, в опубликованном тексте генерального доклада Миронова действительно была упомянута эта работа, о которой он сказал с трибуны. Лагойда представил меня трём иностранным профессорам из президиума Бергстрёму (Швеция), Скейлтону (США, Вашингтонский университет), Середе (Канада, академия наук); последний хорошо знал русский; А.В. попросил меня побыть с ними в буфете; загрузив подносы чаем и закусками, мы заняли высокий круглый столик; профессор Середа, невысокого роста, широкоплечий, седоватый симпатичный мужчина обратился ко мне и сказал: «Вы в России счастливые люди, потому что ваши исследования оплачивает государство, а нам такое не снится, каждый доллар приходится добывать у частных фирм и компаний, выполняя практические заказы и немного оставляя себе для научных работ»; я понял, что западным учёным не известно одно из «определений» советской науки: «Удовлетворение собственного любопытства за государственный счёт»; попросил профессора перевести на английский несколько моих вопросов собеседникам; спросил шведа Бергстрёма: «Как у вас строители поступают, когда приходиться бетонировать зимой сложные конструкции и выбирать наиболее правильный и экономичный способ?»; его ответ удивил меня: «В таких сложных случаях специалисты открывают книгу Миронова, которая есть у нас на английском, и находят там то, что нужно»; далее, открыв в сборнике статью профессора Скейлтона, я спросил его: «Почему вы исследовали свойства бетона, твердеющего при температуре минус пять градусов, ведь этого недостаточно?», этим вопросом я намекал на его явно слабую статью, и услышал от несколько смутившегося совсем молодого человека, ответ: «У нас нет Сибири, но если честно, мне очень хотелось приехать в Москву»; мы все так громко засмеялись, что на нас оглянулись соседи. В те времена ни одно мероприятие с участием иностранцев не обходилось без присутствующих сотрудников КГБ и советские люди настолько к этому привыкли, что было противно об этом думать и отвлекаться от интересного общения с зарубежными коллегами; только значительно позже, живя в Ростове и «общаясь» с офицером местного КГБ (об этом напишу позже), понял, что все советские участники были переписаны и они дожидались своего часа, чтобы их пригласили на беседу в местное управление КГБ. В фойе я попросил билет на завтрашний спектакль в Кремлёвском дворце (стоимость билета входила в счёт 25-рублёвого взноса). После перерыва доклады продолжались, желающие записывались; интересно было слушать Б.А.Крылова (НИИЖБ), Добролюбова (Швейцария), Середу (Канада), профессора из Финляндии и других; кстати, я удивился, что присутствовал делегат из солнечной Бразилии, где никакого зимнего бетонирования нет; позже мне Лагойда объяснил, что нарушение структуры бетона в условиях жаркого климата, когда происходит быстрое испарение воды в бетоне, очень похоже на то, что происходит с бетоном при замерзании.
После заседания состоялся концерт с участием прекрасных артистов; запомнился Григорьев с его репортажами, и всех поразил Акопян-отец, известный во всём мире иллюзионист; я поехал ночевать к сестре Елене и снова совпадение: Виктор проездом из Ленинграда в Краматорск был в Москве; я рассказывал о симпозиуме, показал в сборнике свою статью, похвалился, что был отмечен в генеральном докладе; Виктор, металлург-теплотехник очень удивился, что такой «частной проблеме – зимнее бетонирование» посвящён международный симпозиум; но что он, далёкий от строительства, понимал в этом; я предложил пойти завтра в Кремлёвский дворец на спектакль, Виктор согласился, а москвичка Елена отказалась.
Следующий день симпозиума проходил в Октябрьском зале, снова мы слушали интересные доклады и сообщения; в фойе я купил билет на спектакль для Виктора, а себе приобрёл несколько интересных фотоальбомов, которых не было в свободной продаже; вечером мы пошли в Кремль на балет, давали «Дон Кихот» и в главных ролях – Екатерина Максимова и Владимир Васильев. Зал Кремлёвского дворца был полон, почти весь наш ряд занимали одетые в красивую форму югославские офицеры, обучающиеся в Москве; спектакль ещё не начался, как мы услышали шум, зрители начали вставать и смотреть направо; в верхнюю боковую ложу входили премьер Косыгин (он сильно сдал по сравнению с 1961 годом, когда видел его в цехе М8, который я строил) и президент Франции, стройный седовласый красавец Жискар дЭстен; публика приветствовала их аплодисментами; затем оркестр заиграл увертюру, поднялся занавес; великолепная музыка, прекрасный танец Екатерины Максимовой, «душой исполненный полёт» – всё это оставило неизгладимое впечатление; даже Виктор, который к балету всегда относился равнодушно, глядя на сцену, чувствовал блаженство, был покорён неподражаемым фуэте балерины. Когда сегодня в концертах танцуют хорошие исполнители, я не могу их сравнивать с захватывающим танцем Максимовой; то же происходит с Улановой («Лебединое озеро), Плисецкой («Кармен-сюита») и другими классиками; о богатом буфете я умалчиваю, поскольку мы впервые пробовали изысканные блюда, о которых ранее даже не слышали. Вот такие остались у меня странные воспоминания. Отчего так устроены воспоминания? И что такое воспоминание с точки зрения науки? Но было бы скучно, если бы воспоминания отражали жизнь зеркально; они делают это выборочно, и это сближает их с искусством.
Работа третьего дня симпозиума проходила по секциям, а вечером в ресторане «Лабиринт» на Большом Арбате, был банкет для участников симпозиума; среди гостей я увидел моего руководителя сектора в НИИ Анатолия Лазарева, вероятно, Замощик организовал его поездку, хотя он к теме семинара никакого отношения не имел; а вот почему сам Замощик не присутствовал, мне уже было понятно, ну и Бог с ним; мы сидели вместе за длинным боковым столом; почётные гости, официальные лица и «генералитет» сидели в середине зала; в течение часа на сцене было показано красивое шоу и канкан, исполняемый полуобнажёнными девушками из варьете.
Время проведения симпозиума совпало с 70-летним юбилеем С.А.Миронова; ещё в Красноярске я купил красивую картину художника Мешкова, на которой был изображён Красноярский северный пейзаж: тундра, снег, олени, т.е. «зимнее бетонирование»; в начале банкета произнесли тосты руководители РИЛЕМ, крупные зарубежные учёные, а затем началось чествование Миронова, которого поздравляли и вручали подарки; я тоже стал в очередь со своей большой картиной, поздравил моего руководителя, показал картину, она ему понравилась, обнял меня и поцеловал.
Началось застолье, мы обратили внимание, что на нашем столе был явный перебор с водкой и недобор быстро исчезающей чёрной икры, а обслуживали стол молодые официанты; солидный мужчина, сидевший рядом со мной, в не особенно вежливой форме (все уже немного выпили) обратил внимание официанта на это несоответствие; все мужики за столом поддержали настойчивое требование насчёт икры; официант растерялся, что-то пробормотал и скрылся за перегородкой, откуда приносили блюда; через пару минут он принёс полную суповую тарелку с икрой и поставил на стол прямо напротив нас. «Вот это другое дело, парень», – сказал ему мужчина; мы теперь имели хорошую закуску к водке – «Cornu copiae» (Рог изобилия, из греческого мифа о богине Амалтее). Заиграла музыка, начались танцы, но женщин было совсем мало; пришлось идти к почётному столу, за которым оживлённо разговаривали учёные, а их жёны скучали; я нахально пригласил одну из них, мы танцевали, спросил её: «Шпрехен зи дойч?», она спросила меня, знаю ли французкий, мы оба рассмеялись; этим банкетом завершился симпозиум.
LXVIII
На следующий день я должен был уезжать в Красноярск, пошёл в НИИЖБ, где узнал, что ВАК утвердил мою диссертацию; днём я решил наконец-то погулять по весенней Москве; хотел попытаться купить билет в Большой театр, взвесил свои шансы, которые были невелики, а запас наличных и того меньше, ведь моя зарплата равнялась 176 руб., естественно, ничего не вышло; на Петровке, недалеко от Большого театра, я решил сделать себе подарок – купить хорошие часы; зашёл в фирменный магазин и за мной сразу закрыли дверь, был конец работы; я стал выбирать: часы самого лучшего 2-го московского часового завода стоили 32 рубля, а такие же, но позолоченные – 36 рублей, немного подумал, не стал экономить; выписали чек и я, последний покупатель, заплатил в кассу; когда получал часы, увидел впервые необычную сцену: из внутреннего помещения вышел лысоватый пожилой низкорослый мужчина в белом халате, возможно, директор; подошёл к кассе, кассир быстро покинула своё место, что меня удивило; «директор» уселся на её стул и начал снимать кассу. Вышел я на Петровку, нанёс визит в известный винный магазин в Столешниковым переулке, чтобы привезти домой отличного хереса и обмыть часы.
Полный впечатлений от всех московских событий, решил ехать поездом, чтобы хорошо отдохнуть; в купе был только один пассажир, симпатичный молодой майор, который ехал в Тюмень; мы познакомились и хорошо общались; однако на нервы действовало только одно: радист поезда все четыре дня постоянно передавал песню, прекрасно исполняемую Аллой Пугачёвой «…миллион, миллион алых роз…», и она непрестанно звучала в ушах; выключить радио не представлялось возможным, поскольку громкий звук доносился из коридора – яркий пример того, как хорошая песня может вызвать отвращение. Я с удовольствием читал документальную книгу, которую дал мне Эрик (с возвратом!), о талантливой советской разведчице Рут, работавшей в нацистской Германии, и однажды сосед тоже прочёл несколько страниц, после чего так увлёкся, что стал уговаривать меня отдать ему книгу за любые деньги; я, естественно, отказался, но разрешил ему читать, что он и делал днями и ночами, вплоть до Тюмени. В поезде я любовался осенними пейзажами, как следует выспался и прибыл в Красноярск хорошо отдохнувшим.
LXIX
Вскоре получил из ВАК заказную бандероль: в большом маркированном конверте находился красивый диплом кандидата наук; сделал копию диплома и передал её в отдел кадров, наивно полагая, что директор мне повысит зарплату; этого не случилось, мой оклад по-прежнему составлял 176 рублей; теперь Замощик и по его наущению Лазарев, начали довольно нагло требовать, чтобы я стал ответственным исполнителем госбюджетной темы по электропрогреву бетона; ещё ранее я объяснил А.И., что возьму в Минтяжстрое тему по внедрению противоморозных химдобавок в северных регионах, но шеф упёрся; расчёт, безусловно, присутствовал в его действиях, другими словами, его заботила теперь лишь загрузка новых бездействующих сотрудников.
Воспоминания этих дней коснулись, и то вскользь, лишь завязки финала моих отношений с Замощиком; я знал французскую пословицу: «Если не можешь делать то, что нравится, пусть тебе нравится то, что делаешь»; однако, я не мог идти против своей воли, тогда же где-то прочёл: «Всякий, кому предстоит делать дело, увидит, что, прежде всего, он должен познать, что он такое и на что способен. Кто достаточно знает себя, тот не посчитает чужого дела своим, тот больше всего любит себя и печётся о своём благе, тот отказывается от бесполезных занятий, бесплодных мыслей и неразрешимых задач». Поговорил с шефом наедине, и единственно чего добился, так это, помогая Тане Кондрашиной ставить эксперименты, я мог совместить прогрев с введением химдобавок в бетон; это было мне интересно, а результаты она могла бы использовать в своей диссертации; с этим Замощик согласился. В ноябре прямо на морозе я «Nolens volens» (волей неволей) начал экспериментировать; замечал, что шеф стал относиться ко мне совсем по-другому: куда делась его прежние доброжелательность и участие; он стал начальником большой лаборатории и, вероятно, имел вес у руководства института; иногда я думал, будь с самого начала моей работы в НИИ заведующим лабораторией не Петрусев, а Замощик, при нём я, возможно, не смог бы подготовить диссертацию; производственная черта Александра Исааковича (и не только его, а многих руководителей) – использовать человека, а потом выбросить, как тряпку, могла сыграть со мной нехорошую шутку.
В относительно спокойной обстановке задумался о перспективе своей работы; ведь для меня не так важна была научная степень к.т.н., как тот факт, что я действительно имею теперь два высших образования (как будто окончил два вуза – один в 1959 г., другой – в 1975); кроме работы над диссертацией, я самостоятельно подготовил по результатам новейших исследований Руководство по применению противоморозных добавок для бетона в условиях Сибири и Севера, издал его для строителей большим тиражом; передал Миронову большой материал, основанный на моих исследованиях, который без малейших поправок был включён в книгу «Теория и методы зимнего бетонирования», изданную во многих странах мира. Определённое значение для собственного тщеславия имело участие в международном симпозиуме и признание моих работ, которое прозвучало в двух генеральных докладах. Однако, несмотря на жёсткую, порою нелогичную финансовую политику Крупицы, я после защиты диссертации ещё продолжал работать, получая мизерную зарплату; Замощик потребовал, чтобы я стал участником в чужих исследованиях по электропрогреву, к чему у меня не лежала душа, в т.ч. в связи с дороговизной этого метода бетонирования для строителей; я понял, что Замощик хочет прикрыть тематику по зимнему бетонированию безобогревными методами, не даст мне возможности развивать и внедрять результаты исследований; и всё это на фоне низкой зарплаты. Неудача сильно расстроила меня, порой забываешь кем-то сказанные слова: «Не позволяй незначительным неудачам поколебать тебя; почти все неудачи в мире незначительны».
LXX
Если знаешь, откуда идёшь,
легче прийти туда к чему стремишься.
Переговорил в КПИ с Б.П.Колупаевым, который подтвердил, что с ректором и деканом согласовано и меня ждут; Б.П. выразил удивление, что я тяну время и на бумаге написал: оклад доцента 384 рубля, плюс работа по хоздоговру 120 рублей, итого зарплата 504 рубля против моих 173 рублей, т.е. она увеличивается в три раза; я более не задавал ему вопросов, потому что не желал показаться любопытным и тем самым уронить своё достоинство, однако его объяснение меня сильно заинтересовало. «Наша разность не в мечтаниях бесплодных, / Не в культуре и не в туфлях на ногах; / Человека отличает от животных / Постоянная забота о деньгах». (Игорь Губерман); долго думать я не стал и написал заявление по собственному желанию; Замощик написал «возражаю», говорить ничего не стал, поэтому его виза означала «не возражаю»; а ведь мог отнестись по-человечески, возможно, и он хотел бы получать в два раза большую зарплату, чем получал в НИИ, но в КПИ его не звали; теперь он со мной не разговаривал, ни слова не то что благодарности за помощь, которую я ему оказывал в первые полгода его становления, но даже никакого слова он не сказал, смотрел, как сыч.
Отнёс я заявление в отдел кадров, а на следующий день началось: вызвал меня замдиректора Акбулатов, стал упрекать, что, дескать, мы вас воспитали, выучили, помогли (в зарплате ли?) подготовить диссертацию, а вы сбегаете; я имел сказать в ответ, например, хотя бы то, что своими руками прекрасно оборудовал при Петрусеве лабораторию бетона, которую ранее в течение десяти лет институт не удосужился достойным образом оборудовать; потратил много сил, чтобы научить работать новых лаборантов; выполнял чью-то до меня провальную госбюджетную тему, затем, завершил новую большую тему для Минтяжстроя; тем самым, не зря ел хлеб, получая зарплату 156-176 руб.; моя семья сильно бедствовала в начале 70-х годов, как говориться «Auribus tento lupum» (держал волка за уши, т.е. находился в безвыходном положении, латинская поговорка); наши дети уже подросли, Кирюше было 11 лет, Саше 5; Галя работала в библиотеке им. Достоевского, часто брала отпуск за свой счёт во время своей и Сашиной болезней; наступило безденежье, граничащее с отчаянием, охватившем меня; в то время я уже знал о том, что некоторые руководители производств, используя своих подчинённых и заключая липовые хоздоговора с научными лабораториями, пекут как блины кандидатские диссертации (например, Замощик, которому её делали сотрудники завода «Кульбытстрой»). Такой возможности я не имел, но в Москве слышал о «неграх», которые за вознаграждение делают диссертации начальникам, и решил попробовать заработать на этом; я, измученный неопределённостью своего положения, собрался с духом и написал, хорошо знающему меня и уважаемому мною очень успешному красноярскому строительному руководителю письмо с предложением работать на него; в течение нескольких недель ответа не получил, понял, что он, хорошо ко мне относившийся и имея нормальные моральные качества (я не на того нарвался), просто порвал и выбросил моё письмо; мне стало стыдно за своё послание, но нужда заставила; «Поймёшь ли ты, который сыт всегда, / Что иногда с людьми творит нужда?» (поэт Руми, 1270 г.); сделанного не вернёшь, и это стало для меня наукой на всю жизнь, в дальнейшем не позволял себе таких поступков; как гласит испанская пословица: «Выбери, кем ты будешь, и заплати за это», и я, Бог ты мой, очень дорого заплатил.