полная версия

Анатолий Модылевский
Жизнь и судьба инженера-строителя

Переночевали, позавтракали и двинулись к «Приюту одиннадцати». Погода хорошая, тепло, яркое солнце, вешки и хорошо утоптанная снежная тропа; по дороге обратили внимание на большую толщину снежного покрова, а обувь наша – туристские ботинки – была не подходящей; на полпути из-за того, что не прошли акклиматизацию, спешили и сразу попёрли вверх, начала побаливать голова; шли по не сильно крутому плато и к полудню прибыли в приют «Одиннадцати» (4200 м) с головной болью, но надеялись, что она пройдёт после обеда; стали на одном из примусов готовить еду. Пока Виктор и Света готовили варево, я стал рассматривать музейные подарочные экспонаты, расположенные на стенде под стеклом; поразила карта Приэльбрусья в большеформатном атласе Кавказа, подаренном английскими альпинистами; на ней подробно были нанесены не только населённые пункты, реки, озёра и перевалы, но даже тропы, вычерченные пунктиром, кустарники, отдельные крупные скалы, деревья и другие ориентиры. В то время я уже знал о трагедии, разыгравшейся здесь в боях с немецкой дивизией «Эдельвейс» в 1942 году из-за нашей неподготовленности к войне в горной местности, отсутствия специального вооружения, одежды, а также и подробных карт местности. Таких карт у офицеров небыло и солдаты плутали по лесам, а немцы с высоты горными миномётами беспощадно расстреливали наших воинов, обутых в лёгкие ботиночки, с обмотками и вооружёнными одной винтовкой на пятерых. И вот теперь я увидел такую карту, которой, безусловно, имели немцы, взявшие Эльбрус. Эти сведения для карт собрали в конце 1930-х годов шпионы, многие из которых были руководителями и инструкторами наших альплагерей.

Приют «Одиннадцати» был первым сооружением в мире, построенным на такой высоте и имел музей с уникальными экспонатами; часто вспоминая его, я в конце 1990-х годов был потрясён сообщением о том, что приют полностью сгорел от пожара, виновником которого были неосторожные венгерские альпинисты, сгорел и уникальный английский атлас.

В комнате рядом с нами готовила обед группа грузинских альпинистов из Тбилисского политехнического института; с интересом мы наблюдали, как они варили борщ; руководил процессом светловолосый высокий парень, он собрал заготовки, которые были у ребят, а сам начал вынимать из карманов своего рюкзака бумажные кулёчки с грузинскими специями и приправами; приятный запах заполнил кухню, борщ удался, накормили и нас, а мы поделились своими продуктами; поразило умение так вкусно готовить в «полевых условиях», а парень рассказал нам, что бабушка учила его этому специально, и хотя в грузинской семье мужчины готовкой не занимались, но должны были уметь это делать сами, чтобы в сложных условиях не питаться всухомятку.

Головная боль у нас не прошла, а погода ухудшилась: температура снизилась до минус 15 (август!), сильный ветер. Конечно, если кому повезёт, то в хорошую погоду, которая бывает редко, восхождение не особенно сложное; но высота свыше 5000м и главная опасность на Эльбрусе – погода! Она здесь может смениться мгновенно и в ясный августовский день начнётся сильная метель, ведь человек предполагает, а Бог располагает! Забегая вперёд, замечу, что десять лет спустя я узнал о том, что первому покорителю Эвереста знаменитому Тенсингу в составе небольшой группы советских альпинистов именно по этой причине не удалось подняться на Эльбрус; вёл группу «снежный барс» Михаил Хергиани, он опасался за Тенсинга из-за его возможного обморожения, и альпинистам пришлось отступить.

Опытные альпинисты не советовали нам идти на восхождение, да и сами «туристы» это поняли, ведь наша амуниция совершенно не соответствовала серьёзному восхождению, особенно обувь; здесь проявилась наша беспечность, и вина полностью была на мне. Мы приняли решение не рисковать и отправились в обратный путь; вышли из приюта и сразу попали под сильный снегопад – тут-то и подстерегала нас главная опасность. Сначала тропа и вешки, поставленные через 100м, были хорошо видны, но метель усилилась, тропу замело, очередных вешек не стало видно; следы людей от предыдущей группы заметало снегом, их стало трудно различать в чёрных очках, снять их пробовали, но глаза слепли от яркого солнца. Мне пришлось на корточках искать следы, двигались очень медленно, я уставал, и долго это не могло продолжаться; Виктор не мог меня сменить, был близорук; мы остановились, перспектива печальная, я это знал из своего альпинистского опыта: можно было сбиться с маршрута, обозначенного вешками, и угодить в глубокую трещину, запорошенную снегом. Стало понятно, какую глупость мы совершили, идя втроём в метель, не дождавшись попутной группы; ситуация приближалась к критической, начали мёрзнуть, но не паниковали. Однако, есть Бог! Нас начала обгонять большая группа бывалых альпинистов из Ленинградского дома офицеров, они возвращались с восхождения и без вешек их инструктор прекрасно знал тропу. Один из гигантов нёс большой рюкзак с тяжёлым радиоприёмником. Зачем? Позже в приюте Пастухова мы от них узнали, что так делают многие, чтобы с вершины Эльбруса (туда советские глушители не доставали) послушать Турцию, Иран, западный джаз, запрещённый у нас, «Голос…» и др. Теперь следы людей стали хорошо видны, пришлось прибавить шаг и уже через час мы подошли к приюту «105-й пикет». Поняли, что сильно рисковали, было до того стыдно, что даже в течение многих последующих лет мы не то что никому об этом эпизоде не рассказывали, но даже между собой не вспоминали.

После ночлега стали спускаться вниз. Утро встретило нас прекрасной солнечной погодой; шли быстро, любовались сверкающим на солнце Эльбрусом, который мы не покорили, и вершинами Главного Кавказского хребта; внизу простиралось Баксанское ущелье, посёлок Терскол, река и автодорога, но до них надо было ещё дойти; я не сожалел о неудачном походе, поскольку помнил слова начальника учебной части альплагеря Алибек, мастера спорта ленинградца Буданова: «главное достижение при восхождении – это не взятие вершины любой ценой, а взвешенное решение и минимальный риск»; именно поэтому у нас троих не было чувства, что мы потерпели поражение. Спускались мы по серпантинной дороге легко и на высоте около 400 м над Терсколом первый раз в жизни стали свидетелями интересного природного явления: снегопад переходил в дождь. Многие жители равнины считают, что дождь идёт из туч, а мы впервые увидели при ярком солнечном освещении интересную картину: из небольшой тучки шёл снег, а спустившись по дороге всего на десять метров, нас уже накрывал дождь; это было удивительно и мы несколько раз поднимались и спускались через эту чётко зафиксированную границу. Всё в жизни когда-нибудь случается впервые; когда в очередной раз осознаёшь эту истину, становится радостно – значит, не все открытия позади. Внизу мы видели Баксанское ущелье, полностью накрывшее дождём; сбоку на фоне горных вершин виднелась красивая арка радуги, и как жаль, что в те временны ещё не было цветной фотоплёнки. Надев плащи, по мокрой дороге почти бегом мы спустились в Терскол, обсушились и попили чай в доме Малеиновых.

Отдохнули пару дней в Чегете и решили погреться на море; прошли вдоль реки Баксан через Поляну Нарзанов в альплагерь «Баксан» и там присоединились к большой группе альпинистов и туристов; двинулись вверх вдоль реки Юсеньги, переночевали в Северном приюте и рано утром, пока не взошло солнце и не пошли лавины, направились к перевалу Бечо (по-грузински «мальчик»); подъём был сложный, т.к. ночью выпало много снега, и приходилось идти во многих местах по колено в снегу; спустившись с перевала в Сванетию, сразу же, не отдыхая, решили дойти до знаменитого грузинского высокогорного селения Местия, населённого сванами; зашли в село и двинулись по центральной полупустынной улице; увидели высокого роста милиционера, который остановился возле одного дома и хозяин угощал его вином; мы прошли мимо, поприветствовали их, «Гамарджоба!».

Вечерело, когда мы увидели домик с надписью на русском языке «Столовая»; мы были голодны, но когда спросили поесть, оказалось, что столовая давно закрылась и ничего нет; однако в зал зашла русская женщина и решила хоть чем-то нас накормить – принесла сыр, хлеб, молоко и мы хорошо подкрепились; когда вышли на улицу и посмотрели в сторону вершин ГКХ, увидели поразительной красоты картину: огромная гора Мозери была расположена ближе других к Местии; её величественная скальная вершина была освещена вечерними лучами солнца, хотя в селении было уже почти темно; облако-вулкан нависло над вершиной, мы стояли завороженные этим чудным видением, которое врезалось в память навсегда.

Переночевали в школе на полу, а утром пошли на местный рынок позавтракать; захотели выпить по стаканчику местного вина, бутылки с которым красовались на прилавках у каждого продавца; наблюдали интересную сцену: по рынку прохаживался милиционер (не тот, что вчера) и от предложения выпить не отказывался, продавец не стал наливать ему вино из бутылки, которая стояла на прилавке (оно было для всех), а поднял из-под прилавка другое вино и угостил важного гостя; когда мы подошли и попросили выпить по стаканчику вина, Виктор жестом показал вниз под прилавок, однако грузин угостил нас вином из бутылки с прилавка; мы заплатили, отошли в сторонку и не торопясь пили вино, закусывая сыром. На стоянке машин сели в маленький автобус и поехали вдоль реки Ингури через Джевари в Зугдиди. Где следовало пересесть на другой автобус. Было очень жарко, на площади решили выпить газированной воды; Виктор, наш казначей и кормилец, стал в очередь; колоритный продавец-грузин, невысокого роста, быстро отпускал воду, небрежно мыл слабой струёй воды стаканы, бросал мелочь на мокрый столик; у Виктора мелочи не было (мы ещё не знали местных обычаев!), он дал рубль, мы выпили по два стакана на 24 коп, стали ждать сдачу. Грузин, не обращая на нас внимания, продолжал обслуживать людей; тогда Виктору пришлось несколько раз напомнить о сдаче, после чего последовал громкий возглас: «Что за люди! Забери свой рубль и не мешай работать!». Народ в очереди заулыбался, а Виктор невозмутимо взял со столика свой мокрый рубль, медленно и аккуратно уложил его в кошелёк; под общий смех мы спокойно отошли, ведь несмотря на нашу бережливость, поездка постепенно поглощала финансы.

Доехали автобусом до Гали, а оттуда электричкой – до Пицунды; узнали, где можно разбить палатку, и двинулись на юг во второе ущелье, где был лагерь МГУ. Пицунда – благословенное место на берегу Чёрного моря; установили мы свою палатку, сняли дорожную одежду и пошли к морю; было послеобеденное время, тишина, безветрие, яркое солнце – вспомнились стихи Владимира Бенедиктова:

Стихнул ропот непогоды,

Тишины незримый дух.

Спеленал морские воды,

И, как ложа мягкий пух.

Зыбь легла легко и ровно,

Без следа протекших бурь,-

И поникла в ней любовно

Неба ясная лазурь.

Жили дружно, спали втроём в палатке, питались в лагерной столовой, купались в самой чистой воде кавказского побережья. Времена были хрущёвские и однажды я, ныряя с маской и ластами, увидел на песчаном дне первую страницу газеты «Правда», аккуратно придавленную по краям камнями, чтобы её не смыло при волнении; на ней фотография генсека и огромная его образина, увеличенная водой, вызывала смех; я сообщил пляжникам о находке, все стали нырять и смотреть, получать удовольствие.

Как-то утром идя на пляж, мы остановились возле нескольких сидящих на ящиках стариков, продававших фрукты; один продавал чачу и какой-то студент спросил, сколько градусов, ему было сказано, что 90; парень не поверил, и тогда продавец вылил на дощечку немного чачи и поджёг; при ярком солнце огня не было видно, и парень подтвердил, что таких градусов в ней нет; старик предложил ему приложить руку к этому месту, приложил и вскрикнул от боли, сильно обжёг руку и вместо моря поплёлся в медпункт; собравшиеся с интересом наблюдали и учли это на будущее.

Приближался День Строителя и было решено хорошо его отметить; накануне Виктор с соседом по палатке, взяв большие чайники в столовой, отправились в горное село за вином. Рассказывали потом, что там было пусто, все на сенокосе; увидели старуху возле дома и попросили вина; после снятия пробы, она наполнила оба 5-литровых чайника Изабеллой и когда её спросили, сколько это стоит, она ответила: «Манэта»; несколько раз переспросили, даже показали бумажные деньги, но она продолжала повторять это слово. Что делать? В итоге они оставили ей какие-то деньги и спустились с гор. Мы взяли из столовой жареную форель (недалеко было форелевое хозяйство) и устроили ужин с соседями, строителями из Куйбышева, на траве у своих палаток; пили хорошее вино в большом количестве, поднимали тосты за строителей, за любовь, за жизнь; вино переполняло, раскрывало душу, как хорошо говорилось, восхищало – и дружеское застолье, и приятный морской ветерок и чудесная природа вокруг нас;

Какая жизнь, какое обаянье,

Какой для чувств роскошный, светлый пир.

Нам чудились нездешние созданья,

Но близок был нам этот дивный мир. (Фёдор Тютчев)

Никто из нас не захмелел; давно стемнело, на часах около двенадцати и надо было идти спать; и тут случилась забавная вещь; подняться на ноги никто не смог, они были ватными и не действующими от выпитого большого количества сухого вина. Ну что ж, пришлось на карачках ползти сначала в кусты, а оттуда в палатки, зато узнали, как и сколько надо пить.

Закончился отдых, мы вернулись в Ростов; родители не узнали сына: моя мама, как истинная одесситка, так Кирюшу раскормила, что он стал почти круглым; папа сделал несколько сотен фотоснимков любимого внука и Светы. Погуляли мы по Ростову и стали собираться домой.

В Братск мы вернулись в начале сентября и сразу на работу; это был прекрасный отпуск, в голове ничего не осталось от производственных проблем, и когда на участке в прорабской я спросил у коллег трёхзначный номер телефона нашей диспетчерской, раздался дружный смех, а кто-то сказал: «Модылевский так здорово провёл отпуск, что забыл самый важный на стройке номер телефона!». Во время моего отпуска Володя оставался на участке за старшего и ему приходилось разговаривать по телефону с разными людьми; позже он мне как-то сказал: «Есть люди, сущность которых угадывается по первому слову «Алло!», которое произносится с такой ужасной и раздражительной интонацией, что сразу исчезает охота дальше разговаривать»; он даже предположил, что это делается специально, чтобы человек больше не звонил и не обращался, на что я заметил прорабу: «это для меня не новость после опыта телефонного общения в Красноярске с такого сорта людьми».

XXX

И всё-таки за лето часть целевых задач не была решена, в основном, из-за плохого снабжения; мы срочно приступили к сооружению шести фундаментов под шведские фильтры. Сложность заключалась в том, что ленинградский проектный институт не удосужился разработать опалубочные чертежи на основе шведских «пустых» (там были только общие виды, отсутствовали многие размеры и пр.) чертежей, да ещё на непонятном нам шведском языке; мы увидели в чертежах, что верхние части монолитных ж/б фундаментов были решены в тонкостенных конструкциях, которые зимой с прогревом выполнить очень сложно. На мой вопрос, что же делать, Четверик только развёл руками; пришлось нам самим сделать работу, которую не выполнили проектировщики. Для этого я поехал на базу оборудования БЛПК и попросил руководство вскрыть ящики одного шведского фильтра, сделать его эскиз и снять основные размеры, чтобы правильно выполнить опалубку фундаментов; при мне рабочие базы стали вскрывать большие ящики и к всеобщему удивлению в одном из них обнаружился цветной эротический журнал, а на обложке фломастером было по-русски написано: «Привет русским рабочим!». Инженер базы сразу изъял журнал, поскольку КГБ всегда предупреждал о том, что такие находки надо им сдавать; я с инженером в его вагончике рассмотрели любопытный журнал с запрещённой для советского человека эротикой; под честное слово он дал журнал мне на сутки и я дома показал его жене, тоже самое сделал и Рыхальский; журнал я вернул, а инженер помог нам сделать хороший эскиз фильтра, и мы выполнили опалубку и армирование.

Довольно быстро были сооружены монолитные ж/б стены и мощное днище насосной станции глубокого заложения и оставалось выполнить непроницаемую асфальтовую стяжку бетонного днища, площадь которого была внушительной. Достали ручной каток и планировали принять асфальт; недалеко от РОЦ на объекте «Спецстроя» я и Рыхальский заметили малогабаритный асфальтовый каток, моторист оставлял его здесь же после смены и уходил домой; мы не преминули воспользоваться удачей и на другой день я договорился, чтобы моторист поработал одну смену на РОЦе за хорошую плату, он согласился. Назавтра в 18 часов наши рабочие с помощью автокрана и машины перевезли каток на РОЦ и краном спустили его на днище насосной; весь асфальт за одну смену был уложен и качественно уплотнён; утром следующего дня мы возвратили каток на прежнее место, правда, с опозданием и это не удалось скрыть от прораба «Спецстроя». На следующий день до начала утренней смены ко мне подошли наши женщины-изолировщицы и, смеясь, спросили: «Вы вчера вечером смотрели по телевизору Братские новости?». Я ответил, что пришёл домой около восьми часов и передачу не видел; они сообщили о сюжете, в котором было рассказано, как начальник участка Модылевский и прораб Рыхальский ночью похитили у рабочих «Спецстроя» каток – беспрецедентный случай воровства на стройке; слава Богу, что мы этот сюжет не видели и были спокойны; от нас никто не потребовал объяснений, неприятных последствий не было, но пришлось вспомнить известное выражение: «Любой наш недостаток более простителен, чем уловки, на которые мы идём, чтобы его скрыть».

XXXI

Минула зима, лето и только в середине сентября на участок пришёл председатель народного контроля, он же член парткома УСБЛПК, с целью разобраться с приёмкой нами лесовозов с пиломатериалом (обрезной доской) в феврале, т.е. более полугода назад; история эта тёмная, но назидательная, нравоучительная, уверяю вас, боюсь, коротко не получится, в конце концов, сколько времени прошло; я и прораб Рыхальский, ответственный за приёмку, объяснили ему фактическую сторону дела (см. ранее подробное описание эпизода) и ответили на все вопросы. Кроме того, я написал подробную объяснительную записку и передал для комиссии народного контроля; через неделю меня вызвали по телефону на заседание комитета комсомола стройки, которое состоялось под председательством секретаря Олега Пушкина (запомнилось его крупное лицо и огромная шевелюра с вьющимися волосами) в присутствии заместителя начальника УСБЛПК, он же секретарь парткома – очень скользкий человек – «nomina sunt odiosa» (лат. «не будем называть имени», Цицерон); представители от СМУ ЛПС и ОТС УСБЛПК не пришли на заседание; зачитали постановление комитета народного контроля «О недостатках в работе начальника участка Модылевского», в котором отмечалась бесхозяйственность, приведшая к потере большого количества пиломатериала (хотя будучи на участке представитель народного контроля о бесхозяйственности речи не заводил, но ведь «рождённых летать ощипывают в первую очередь»); таков был итог «расследования» народного контроля, в котором на меня изливалось столько грязи, что я диву давался, но снисходительно терпел; затем стал объяснять, что приёмка доски осуществлялась под контролем прораба и бригадира, о чём подробно изложено в объяснительной записке, на участке потерь доски нет, а недовезённый пиломатериал следует искать в отделе снабжения; то, в чём меня пытаетесь обвинить – это наглядная неправда, и добавил: я прав, а впрочем, ваша воля; никто из присутствующих шести членов комитета не выступил, вопросов не задавал (даже Людмила Юдина, с её семьёй мы со Светой дружили («защити меня, господи, от моих друзей, а врагов я беру на себя»); они сидели, опустив головы, молчали и смотрели в пол; стало ясно, что комсомольские активисты были введены в заблуждение партийным начальством, которое желало крови, а заседание – простая формальность, тем более, что вечером всем хотелось быстрее уйти домой; поставили вопрос об исключении меня из комсомола, но «Qui tacet – consentire videtur» ( кто молчит, тот рассматривается как согласившийся, или молчание – знак согласия); проголосовали Pro et contra – за и против, но здесь не было против, все – за; с благочестивым видом единогласно проголосовали за исключение меня из комсомола (как у А.С.Пушкина: «…В подлости хранили осанку благородства»); секретарь попросил меня сдать комсомольский билет, на что я ответил: «Это поклёп на меня, в этой истории вины моей нет, билет не сдам, с ним у меня связано слишком много хорошего»; мне было 27 лет, исключение для меня ничего не значило; этот спектакль, подготовил секретарь парткома стройки; я встал, покинул заседание и пошёл домой; думая об этом сейчас, задним числом, вижу всю эту сцену ещё более тягостной, чем она представилась моим глазам тогда.

Здесь требуется пояснение. Дело в том, что большое количество недовезённой доски надо было как-то списать; СМУ ЛПС не могло этого сделать, т.к. в бухгалтерии находились юридически правильно оформленные наши накладные с указанием фактического количества привезённой отделом снабжения УСБЛПК на участок доски; все понимали, что кому-то доску надо было списать и взять на себя убытки; но поскольку УСБЛПК и его отдел снабжения – это не производственные подразделения, а управленческие, то они не имели права списывать основные материалы. Но что интересно: никто не собирался искать виновников недовоза (или хищения?) значительного количества пиломатериала, а всех заботила необходимость списать убытки на производство, иными словами, спрятать концы в воду (в дальнейшем так и вышло); но строптивых и «сильно умных» прорабов, которые на первом же рейсе усомнились в неверных объёмах привозимой доски, указанных отправителем в накладных, и стали доски пересчитывать – надо было непременно наказать. Какой же выход? Надо найти формального виновника, хотя бы липового, чтобы свалить убытки (а может быть и воровство, кто знает, ведь частный сектор в то время активно строился, да и снабженцам всегда хотелось выпить) на его бесхозяйственность, вот и нашли меня как материально ответственное лицо. Сделать на меня денежный начёт они не могли, т.к. документами растрата на участке не подтверждалась. В итоге, мне в приказе по УСБЛПК объявили выговор на основании постановления комитета народного контроля, а руководители СМУ ЛПС предупредили об увольнении – им надоело вечное противостояние со слишком самостоятельными «умниками» Модылевским и Рыхальским. Кроме этого, на руководителей нашего СМУ, ПТО и главбуха оказывал давление главный бухгалтер УСБЛПК Квятковский, который требовал от СМУ ЛПС взять на себя убытки и списать «потерянный» пиломатериал, чего впоследствии он и добился.

Когда я на участке рассказал ИТР об исключении из комсомола, Рыхальский обиделся на меня за то, что я не предупредил его заранее о заседании комитета, на котором он обязательно бы присутствовал; я понимал, что ему хотелось сразиться с участниками комсомольско-партийного болота; был очень эмоционален, хотя всячески старался усилием воли гасить свои взрывные эмоции; в итоге, наделал бы глупостей, защищая меня; поэтому, получив вызов на заседание комитета, я не стал Володе ничего говорить, чтобы у него не было неприятностей; теперь на участке объяснил ему, что из этого всё равно ничего бы не вышло, у меня и у него было и так много врагов, ведь, чтобы их нажить, не надо быть гением – делай своё дело, говори правду, не подхалимствуй и этого вполне достаточно, чтобы любая шавка облаяла тебя из-под каждого забора; заседание стало для меня лучшим профилактическим лечением из всех, каким я подвергался впоследствии, ибо это был тот самый случай, когда «люди (члены комитета) принимают коллективную вонь за единство духа» (Фазиль Искандер).

XXXII

К этому времени мы оба, пройдя четырёхлетнюю достаточно суровую школу на строительстве сложных объектов, приобрели несгибаемую волю, твёрдость и настойчивость в принятии главных решений, и к этому – гордость и свободу ума, право судить явления жизни. Тем не менее, пришлось задуматься о дальнейшей работе, и в конце дня я пришёл к начальнику УСБЛПК Козярскому Юрию Константиновичу в кабинет; ранее его не знал, не встречал, всё ему объяснил, сказал, что все предъявленные мне обвинения беспочвенны; слушал он меня внимательно, как вдруг в кабинет зашёл главный бухгалтер Квятковский (это в его бухгалтерии осели убытки от исчезнувшей доски), видимо, кто-то из сотрудников бухгалтерии ему сказал, что я у Козярского; главбух сообщил, что я самовольно вывез с другого участка на РОЦ двести кубометров неликвидного ж/бетона и не оприходовал его, не показал в материальном отчёте; я заявил, что всё это ложь и объяснил суть дела; главбух, вероятно, хотел с разрешения своего начальника сделать на меня денежный начёт и тогда как-то оправдать списание, но Ю.К, сказал Квятковскому: «Если, возможно, человек оступился, так что же вы ещё всё на него валите!», и главбух быстро покинул кабинет (зло, как и добро, имеет своих героев!). Ю.К. мне сказал, что работа для меня найдётся, и я ушёл.

Деваться мне было некуда, я подумал о переходе в СМУ ТЭЦ; уже на другой день встретился с начальником Медведевым Виктором Андреевичем, спросил его: «В.А., берёте безработного инженера к себе в СМУ?»; видимо, он уже был осведомлён (на стройке новости распространяются мгновенно) об отношении ко мне руководителей СМУ ЛПС, поэтому сразу сказал: «Завтра приходи ко мне в конце дня».

На участке начальником стал, работавший ранее прорабом Виктор Конаревский – бесцветная личность, скрытный и недалёкий человек; помню, что как-то Рыхальский мне сказал о нём: «А душонка-то у него мелкая»; кстати, через пятнадцать лет Конаревский работал в одном из отделов УСБЛПК под руководством главного инженера Рыхальского. Но после моего ухода в СМУ ТЭЦ и последующего перехода Рыхальского в СМУ ЦКК, дела на участке шли плохо – жаль, ведь ранее он был одним из лучших участков на строительстве БЛПК. Характеризуя наших руководителей, можно вспомнить Полония: «…если это и безумие, то в нём есть последовательность»; я взял в СМУ ЛПС расчёт, а начальник Москаленко сказал мне: «Мы не стали передавать дело в суд, а перевели вас в СМУ ТЭЦ», т.е. сделали мне «уважение» по аналогии с анекдотическим действием одного грузинского парикмахера, к которому пришёл клиент побриться, и парикмахер, не найдя кисточки, плюнул себе на ладонь и, намылив её, стал ею намазывать щёки клиента; на возмущённый его протест парикмахер возразил: «Зачем обижаешься? Мы тебе уважение делаем, другому прямо в морду плюём». Таким образом, довелось нам, неискушённым в интригах, но неоднократно критически высказывающихся по адресу начальников СМУ ЛПС, стать их жертвами; они не забыли этого, вернули долг с большими процентами: избавились сначала от меня, а чуть позже и от Рыхальского. Я перешёл работать в СМУ ТЭЦ, новая напряжённая работа захлестнула, и теперь мы с Володей виделись редко, правда, как-то один раз вместе с друзьями были на вечеринке, а наши жёны оставались дома с детьми и великодушно отпустили нас.

XXXIII

В СМУ ТЭЦ я был принят на должность начальника монтажного участка, которым ранее руководил прораб Александров, который позже перешёл на участок к Николенко, с которым выпивали вместе, и я был доволен его уходом с нашего участка; в первой беседе со мной Медведев предупредил, что объект сложный и чтобы не было никаких отступлений от проекта, никакой самодеятельности – всё должно согласовываться с авторским надзором Харьковского ТЭП в лице его представителя Стеценко; монтажный участок возводил уникальную технологическую ТЭС-2, на которой по проекту должны были сжигаться в котлах отходы лесохимии (зелёный щёлок) для выработки пара и электроэнергии. Каркас здания состоял из массивных сборных ж/б конструкций серии ИИ20/70 (многоэтажные промышленные здания), причём колонны были запроектированы 3 и 4-х ярусными и каждая массой до 24 т; в большом объёме применялась ванная сварка арматуры, с чем я столкнулся впервые; конструкции поставлялись с базы комплектации УСБЛПК автотранспортом; монтаж производился при помощи самого современного в стране мощного башенного крана БК-1000 грузоподъёмностью 50 тонн; общестроительные работы на объекте выполнялись участком Фролова, а монтаж технологического оборудования вёл субподрядчик Абрамов (Востокэнергомонтаж, ВЭМ); кран, работавший в три смены, нужен был всем, поэтому каждый четверг в жарких спорах составлялся недельный график посменного его использования тремя участками, т.н. «делёжка кранового времени», сопровождавшаяся часто драматическими сценами, и в итоге Абрамов бежал к Медведеву жаловаться на меня и Фролова; график утверждал главный инженер СМУ ТЭЦ Зарипов, с которым я почти не общался, разве что, заходил иногда к нему в кабинет подписать какую-нибудь бумагу; по отзывам коллег, проработавших с ним в течение нескольких лет, трудиться напряжённо – это было не для него, а главную черту в его натуре составило тщеславие – тщеславился он своими качествами и положением; красивый черноволосый татарин Зарипов одевался изящно, выдавал себя за денди, причём не без успеха; первый на стройке стал ходить в страшно дефицитном и дорогом плаще болонья; «Изящество подобает женщинам, мужчинам – труд» (Гай Марий); наш участок он никогда не посещал, поэтому все вопросы я старался решать с Медведевым и он это знал.

В отличие от весьма напряжённой работы на большом участке в СМУ ЛПС, здесь работалось спокойно, одна монтажная бригада, несколько сварщиков, двое-трое ИТР, хорошие показатели по выработке, план в деньгах всегда выполнялся, в общем, новая работа мне нравилась. С первого же дня я стал изучать чертежи и знакомиться с объектом, который был для меня очень интересным, поскольку ранее я не строил таких крупных ТЭЦ и ТЭС (за плечами было только сооружение котельной в Берёзовке); не знаком был и с ванной сваркой арматуры, особенно вертикальных стыков стержней большого диаметра – пришлось читать по вечерам литературу, которая имелась в ПТО; изучил также возможности и особенности работы нового крана БК-1000, поскольку иногда приходилось использовать его при монтаже конструкций в «мёртвой зоне», т.е. вне прямой видимости крановщиком.