Анатолий Модылевский
Жизнь и судьба инженера-строителя
Я, право, не знаю, о друг, что со мной,
Венец иль топор над моей головой?
Придёт ли взаимность, придёт ли вражда,
Но чувство моё неизменно всегда!
(Саади)
Ещё кто-то хорошо сказал: «Когда говорит сердце, разум находит неприличным возражать»; но за этот выбор мои сокурсницы корили меня всю жизнь; многое в Свете привлекало, и я не хотел играть фальшивой роли, ибо сознавал, что при таких отношениях не может быть иного решении; стал добиваться её окончательного признания; а Света, как и любая девушка, также имела варианты и в Иркутске, и в Красноярске, была осторожна, но к концу практики в июле до её отъезда домой в Иркутск, решение нами было принято; видимо пришло время обзаводиться семейством и моей избранницей окончательно стала Светлана Алексеевна Максатова.
XV
Работая самостоятельно на строительстве уже более двух лет, я знал о случаях прикарманивая незаработанных денег, ибо на стройках при отсутствии строгого контроля всегда имеется возможность для этого; мои однокашники по институту, Коля Долгополов и Юра Кувичко попались на воровстве: Коля, любитель выпить, в первый же год работы продал машину с цементом и его посадили на пару лет, а Юра, работая в Ростовском РСУ, за хищения ожидал суда, но спасся, уйдя в армию и уехав в Казахстан на строительство ракетных пусковых площадок. Осенью мне нужны были свободные деньги, и первый раз в жизни взял на себя грех, выписав липовый наряд на 150 рублей, взяв деньги у мозаичника Головчинского; это была сделка с совестью, а ведь совесть, как писал Сперанский, «есть преклонность воли, влекущая нас к добру совершенному; всё, что способствует сей наклонности, приносит нам удовольствие, рождает в нас ощущение свободы и достоинства; всё, что ей противно, рождает, напротив, чувство неволи и унижения. Если споткнулся о собственную совесть, считай: тебе повезло; ты её почти потерял, но, споткнувшись, вовремя заметил». Слава Богу, что такой случай, о котором стыдно до сих пор, был единственным в моей строительной практике, я всегда помнил и сожалел о случившемся тогда.
XVI
Часто вечерами из переговорного пункта я разговаривал со Светой, которая в Иркутске сообщила родителям, что вышла замуж, но ещё не расписалась, и добавила: «Это ведь не обязательно», но мать настояла на официальном замужестве, и я сказал по телефону, что в ближайшее время прилечу; в пятницу вечером последним рейсом прибыл в Иркутск, рассчитывая в субботу расписаться в ЗАГСе и в воскресенье улететь в Красноярск, чтобы в понедельник быть на работе; познакомился с родителями Светы: отец Алексей Сергеевич работал завотделом в обкоме профсоюзов, а мать Матрёна Сергеевна – бухгалтером опытной ветеринарной станции; оба простые симпатичные люди, в довоенные годы приехали в Сибирь и работали на севере Иркутской области; отличительной чертой моей тёщи было чрезвычайное добродушие и мягкость, которые развились у неё, я думаю потому, что в их семье никогда не было гнёта; у них были разные взгляды, но я и в дальнейшем никогда не замечал желания насолить друг другу; мы вместе поужинали и, поскольку квартира была однокомнатной, то спали мы на полу в кухне, а утром пошли в ЗАГС; но оказалось, что он два дня выходной и я предвидел неприятности на работе, т.к. заявление на отпуск не писал, ибо знал, что не отпустят. Мы отправились в город, и Света показала мне Иркутск, затем решили пообедать в ресторане «Байкал», который находился на главной улице в старинном здании на втором этаже; к нам за столик подсел мужчина средних лет, сделали заказ и стали ждать, разговорились, удивились тому, что в меню был салат из крабов – большой дефицит в те времена – даже в Красноярском ресторане «Север», принадлежащем Норильскому комбинату; обозревая зал, сосед обронил фразу: «Девушка ждёт клиента» и показал взглядом на сидящую в одиночестве, курившую сигарету, молодую женщину; так мы впервые в жизни «познакомились» с проституткой – это была вторая экзотика после салата. Из ресторана поехали на левый берег к Светиной подружке; во дворе частного дома я остался ждать и зачем-то повесил фотоаппарат на сук дерева, а когда Света вышла, мы пошли к остановке и через минут двадцать я вспомнил, что забыл свой аппарат, вернулись, но его уже не было; опросили всех жильцов, но никто «не видел»; так я остался без моего отличного «Зоркого», которого купил ещё в студенчестве на заработанные деньги в командировке по обследованию аварийного цеха в Краснодоне, но особо горевать не стал и некоторое время не фотографировал; в воскресенье отец и мать Светы на стареньком «Москвиче» первого выпуска повезли нас в лес за грибами. Это была прекрасная поездка! Тепло, солнечно, много грибов, которые, к счастью, не принадлежали никому, кроме Бога, и мы собрали полную корзину; хорошее общение возникло между всеми; мы со Светой отнесли набранные грибы к машине и направились на берег Иркута, пляж был пустынным, разделись догола, искупались в тёплой воде и на песке стали загорать, и не только загорать; вокруг никого, тишина, экзотика, выкупались ещё раз, оделись и молча побрели в лес к машине; в понедельник утром пришли в ЗАГС, но там велели прийти через два месяца, испытательный срок, и пришлось мне зайти к директору, объяснить, что этот срок мы уже прошли и, главное, рассказал о своей срочной работе на важном оборонном объекте, помогло; нас расписали, дома скромно отметили событие, попрощался с родителями, и поехали со Светой в аэропорт. Вернулся я в Красноярск во второй половине дня, добрался до дома и поскольку ехать на работу к концу дня не было смысла, взял бидончик и пошёл купить молока для всех; магазин находился на противоположной стороне ул. Красноярский рабочий и я стоял, пережидая когда схлынет поток машин, чтобы перейти улицу; по странной случайности именно в этот момент из проезжавшей «Волги» меня увидел Абовский и, безусловно, удивился (и, наверное, возмутился), почему это я в рабочее время «гуляю» по городу; а во вторник на работе разгорелся скандал из-за моего несанкционированного отсутствия; никакие доводы моих непосредственных руководителей и профорга о том, что я женился и имею по закону три дня отпуска, трестовское начальство не принимало, и мне влепили выговор по тресту, которым горжусь всю жизнь; позвонил в Ростов, мама, естественно, обиделась, что раньше о женитьбе не сообщил. Теперь после поездки в Иркутск и женитьбы, я со свежими силами и новым приливом энергии принялся за работу на стройке цеха М8.
XVII
С первых чисел августа начался пик отделочных работ и монтажа оборудования, а поскольку объём штукатурных работ был огромный, то решением руководства совнархоза и города были сняты бригады с жилья, школ и больниц – беспрецедентный случай! Число отделочников возросло до двухсот человек, а общее количество рабочих на стройке – до четырёхсот. Всех их, работавших в две-три смены, надо было обслуживать, напряжение росло; Абовский требовал от руководителей городских отделочных управлений перевода на М8 дополнительных рабочих бригад, чтобы скорее окончить отделку, и я случайно стал свидетелем одной сцены; обходя с В.П. помещения, где велась отделка, он заметил начальника одного из строительных управлений треста «Жилстрой» и отозвал его в пустую комнату; я же остался в коридоре, а поскольку двери в целях сохранности ещё нигде не были навешены, мне было всё слышно; сначала В.П. спокойно говорил о необходимости срочно добавить на М8 отделочников, но начальник пояснял, что не может их снять с какого-то городского объекта, и тогда В.П. не выдержал и перешёл на крик, я услышал: «Ты что, хочешь через 24 часа оказаться в Магадане? Смотри и думай. Всё!»; эта угроза подействовала, ибо руководители знали о жестоких наказаниях военной коллегии ЦК КПСС – мелкий, но характерный штрих того времени; да, напряжение у многих было на пределе, иногда сдавали нервы, «на войне, как на войне», а через несколько дней две новые женские бригады штукатуров я уже смог поставить в подвал, где объём работ был огромный – десятки тысяч квадратных метров штукатурки по бетону. Да, Владимир Петрович при напряжённой работе иногда был резким, жёстким, а порою нетерпеливым и вспыльчивым, но оскорбить или обвинить невиновного – этого я не наблюдал никогда.
Наконец пришла пора завершать все работы, чтобы приступить к сдаче заводчанам по очереди многочисленных готовых помещений, но прежде в каждом из них, где уже окончены штукатурка, остекление и устроены плиточные полы, необходимо было смонтировать подвесной потолок и, главное – выполнить высококачественную масляную окраску стен, и после высыхания – покрыть её шестислойной защитной краской ПХВ. Не знаю, чтобы мы делали, если бы ни маленькая из пяти человек мужская бригада Михаила Медведика, прибывшая из Западной Украины в Красноярск; я первый и последний раз в жизни видел таких профессиональных маляров, а со здоровяком Мишей, брюнетом с крупным лицом, который был высокого роста и в полтора раза старше меня, сразу установились не только деловые, но и дружеские отношения; был он культурным и тактичным, большой оптимист, жизнерадостный, в работе – спокойный, на отдыхе – весёлый, остроумный и немногословный; работа его не пугала, наоборот, большие объёмы давали возможность хорошо заработать по аккордному наряду, работали обычно в охотку полторы смены, а иногда и две подряд – сильные, здоровые приезжие мужчины, уже известные в Красноярске; бригада имела свой собственный, а не стандартный советский инструмент, и, главное – пистолеты для нанесения краски; наша задача заключалась в обеспечении маляров подмостями и передвигаемыми вручную «куклами» – высокими деревянными башенками с верхней площадкой; эти мастера не гнушались исправлять раствором мелкие изъяны штукатуров и не требовали от меня дополнительной оплаты; их производительность труда была высокой, и они напоминали мне бригаду Сулико Шелегии на Берёзовской стройке, у которой по нарядам выходил самый высокий заработок и не требовались ни хитрости, ни приписки. У Медведика качество покрытия стен было отличным, что признала при сдаче и Госкомиссия; в конце работы, прощаясь, все искренне благодарили Медведика за работу; директор завода Рожков пытался переманить бригаду к себе, но тщетно – свободные люди! В дальнейшем, читая лекции по отделочным работам в строительном вузе, я всегда рассказывал студентам о Медведике, нацеливал их только на механизированную отделку и профессионализм маляров и штукатуров; подробно не жалея времени пояснял преимущества высокопроизводительных специализированных бригад по сравнению с комплексными, которые создавались вынужденно из-за неудовлетворительной системы снабжения в строительстве.
XVIII
В сентябре стройку посетил Устинов Дмитрий Фёдорович, заместитель председателя Совета Министров СССР по оборонной промышленности; при осмотре цеха его сопровождала большая группа руководителей, пояснения давал управляющий трестом Королёв; я шёл в конце этой группы и почти нечего не слышал, но запомнил один эпизод. Все поднялись на самый верх и остановились в начале вентиляционного этажа, который проходил вдоль всего здания, а на полу лежали в непотребном виде вытяжные вентиляторы и детали, заранее заброшенные на перекрытие монтажниками до монтажа плит покрытия; картинка была та ещё, аховая, могла вызвать неудовольствие большого начальника, но не тут-то было: Королёв подошёл почти вплотную к Д.Ф., загородив своей крупной в широком пальто фигурой весь обзор узкого вентиляционного этажа, и начал давать пояснения, обращая всё внимание наверх, где были оставлены отверстия и уже смонтированы дефлекторы на кровле; Д.Ф. был удовлетворён докладом, и, повернувшись, стал спускаться вниз; я думаю, что все присутствующие, как и я, получили большое эстетическое наслаждение от артистичного трюка, выполненного управляющим трестом; кстати, монтаж этих вентиляторов сложности не представлял и был сознательно отложен на время, поскольку велись очень важные работы по сборке мощных кондиционеров в подвале, но этого высшему начальству не объяснишь, ему нужна готовность цеха, и Королёв совершенно правильно всё сделал.
Через некоторое время стройку и завод посетил Косыгин Алексей Николаевич, первый заместитель председателя СМ СССР, поскольку в Москве были обеспокоены сдачей цеха в срок; был такой же обход здания, как при Устинове, но услышал я только одно совсем незначительное замечание, которое меня несколько удивило; при посещении бытового корпуса А.Н. молчал, вопросов не задавал, лишь на каком-то этаже остановился и обратил внимание на оконный переплёт, косо установленный; от нашего начальства последовало: «Исправим» и обход продолжили; после было совещание, в котором я не участвовал из-за массы неотложных дел, отпросился у Абовского, но позже Синегин сказал, что Косыгин остался доволен ходом работ.
К слову сказать, и я это знал точно, что Косыгин каждый свой приезд в Красноярск посещал завод и общался с директором Рожковым; мне рассказывал кто-то из старожилов байку о том, что на заводе был сейф для хранения ценных металлов, золота, платины и др.; он представлял собой глубокую шахту с лифтом, внизу которой было небольшое помещение-сейф, и на полках лежали чушки драгоценного металла; однажды Рожков, Косыгин и хранитель сейфа спустились вниз, включили яркий свет и все увидели выложенный на полу цветной мозаикой Орден Победы – произведение искусства. «Кто это сделал?» – спросил А.Н., директор ответил: «Рабочий-мозаичник Головчинский Алексей Иванович». А.Н. спросил: «Можно подержать в руках и рассмотреть чушку?». «Вам можно» – сказал директор. Возвратившись в кабинет, Косыгин, восхищённый рисунком в хранилище, поручил своему помощнику оформить наградные документы на Головчинского А.И.; орден Трудового Красного Знамени был вручён на следующий день, но без излишней торжественности, а после выхода Указа Верховного Совета СССР коллектив треста поздравит награждённого.
И ещё о Косыгине. В 1962 г. будучи в отпуске в Ростове, я случайно обнаружил дома среди книг, лежащих на нижней полке этажерки и которыми давно уже никто не интересовался, толстый и хорошо изданный в 1940 году том со стенограммой XVIII съезда ВКП(б), состоявшегося в 1939 году; впервые я внимательно прочитал короткий отчётный доклад Сталина, ничем не примечательный, полный статистических данных, и следующий за ним пространный доклад «генсека» Москвы Хрущёва, позже развенчавшего в 1956 году на XX съезде партии культ личности Сталина; контраст с выдержанным по тону скромным докладом Сталина был потрясающий; впервые Хрущёв на многие последующие годы ввёл в стране понятие «бешеные собаки» – так он назвал многотысячных «врагов народа», которых в 1930-х годах расстреливали, ссылали, гноили в лагерях ГУЛАГа; его доклад прерывался часто аплодисментами; теперь-то люди знают, что Хрущёв – «генсек» Украины в 1930-х годах, был чемпионом страны по организации расстрельных списков «врагов народа»; придя к власти в 1953 году, он первым делом потребовал из архивов документы прошлых лет и приказал многие уничтожить, где стояла его подпись – «подчищал свой архив»; в последующих выступлениях членов ЦК и других участников съезда неизменно под аплодисменты осуждались «бешеные собаки», которые мешали строить социализм; все материалы съезда я просмотрел ради любопытства, и вот почему? Единственным выступающим, который ни разу не упомянул «бешеных собак» был в прошлом производственник и партиец из Ленинграда молодой Косыгин; после работы в текстильной промышленности, Косыгин вошёл в состав Госплана СССР и Сталин его называл «счётчиком» за прекрасную память и знания, и когда кто-нибудь не мог назвать каких-то цифр (статистических показателей), вождь говорил: «Надо спросить у Косыги (так его всегда называл), он всё знает»; во времена Хрущёва и Брежнева Алексей Николаевич работал сначала замом, а позже неизменным Председателем Совета Министров СССР.
XIX
Цех М8 – это вредное для здоровья производство: пары хлора, свинца, мышьяка и др., поэтому вентиляции уделялось повышенное внимание, и ранее было упомянуто о вентиляционном этаже и многочисленных дефлекторах на кровле, а из каждого помещения, их было более 50, устраивалась вытяжка вредных паров через воздуховоды, расположенные над подвесным потолком и выведенные к верхним вентиляторам; что касается обеспечения чистым воздухом (приточная вентиляция), дело обстояло сложнее, поскольку подать его надо было в каждое помещение, полностью изолированное; для этого на двух этажах центрального коридора шириной пять метров и проходящего через весь длинный корпус, устраивался огромный протяжённый воздуховод (мы его называли для краткости «коробом») сечением 3х3 м, и чистый воздух в короб должен был подаваться из кондиционеров, расположенных в подвале, а из короба чистый воздух шёл в каждое помещение; этот длинный короб сваривали из металлических листов толщиной 3 мм непроницаемым швом. Однажды в обеденный перерыв, сварщик, который сваривал шов внутри короба, задержался, чтобы окончить сварку; замкнутое пространство, в котором находился сварщик, постоянно хорошо освещалось гирляндой лампочек с напряжением 36В, но внезапно погас свет; такое часто бывает на стройках в обеденный перерыв, когда прекращаются работы и электрики имеют возможность выполнить нужные подключения или переключения; обычно сварщики возвращались назад, проходили весь уже готовый участок короба и на входе спускались вниз по инвентарной лестнице; на противоположном конце короба, где работал сварщик, была лишь монтажная лестница, с которой подавали металлические листы на перекрытие; как рассказал позже сварщик, ему не хотелось терять времени и идти почти через весь цех к началу короба, и он надеялся через двадцать метров в темноте добраться до монтажной лестницы и спуститься вниз, сэкономив время; однако, потеряв в темноте ориентацию, он шагнул в открытое пространство; упал с большой высоты на бетонный пол первого этажа и потерял сознание; его увидели, быстро приехала скорая, лечили рабочего в больнице на Каменном квартале; слава Богу, остался жив, но стал инвалидом, а когда окреп, начал работать мотористом строительного шахтоподъёмника здесь же; после этого несчастного случая, получив неприятный урок, нами был изготовлен деревянный щит, которым закрывали это большое злосчастное монтажное отверстие, а рабочих проинструктировали и заставили расписаться в журнале по т/б, где подробно и конкретно было изложено предупреждение; больше подобных случаев не было.
XX
С этим протяжённым воздуховодом связано ещё одно неприятное воспоминание. Я занимался оформлением Формы № 2 (акт выполненных работ за квартал), согласовывая объёмы выполненных работ с представителем ОКСа завода; цех считался экспериментальным и при контрольном банковском обмере пришлось однажды мухлевать; конечно, писать о таких незаконных вещах не принято, но дело прошлое и в строительной практике часто встречается; речь шла о количестве строительных лесов (и, естественно, денег), потребных для ведения работ; объём лесов в смете был занижен, фактически он был больше, и это было легко доказать банку, однако, чтобы хотя бы частично оправдать перерасход зарплаты на участке, решили ещё больше завысить объём лесов, естественно, и Синегин, ставший начальником СУ 1 после ухода Нестеренко на завод КПД, и сметчик ПТО Медюх всё знали и просили меня убедить работника банка в «правильности» дутых цифр; этим прибывшим работником была молодая женщина, и Синегин мне сказал в присутствии Медюха: «Анатолий, тебе ничего не стоит её поиметь (правда, он употребил более грязное слово) и тогда всё будет в порядке»; кровь ударила мне в голову, идеалистически настроенный, неискушённый юноша, только недавно, как из института, я был глубоко потрясён, но сдержался, повернулся и ушёл, а через некоторое время подумал: «Как он мог мне такое предложить? Он знал, что мне 24 года, что я со всеми стараюсь быть уважительным, что у нашей когорты ребят есть прекрасные невесты и жёны; такое циничное предложение никогда бы не сделал Илья Павлович Нестеренко. И хотя позже мои производственные взаимоотношения с Синегиным были нормальными, но человеческое уважение он в моих глазах потерял; такое убеждение, возможно, ложное, внушило мне самолюбие, страдавшее при каждом столкновении с ним в дальнейшем; а технического инспектора банка я с карандошом и блокнотом в руках поводил по всем ярусам здания и большого воздуховода (иногда несколько раз повторив маршрут, туда-сюда), и она, согласившись с увеличенными нами объёмами лесов, подписала акт.
Ещё о Синегине. Умный, энергичный и грамотный строитель, трудолюбивый, хорошо проявил себя инженер – стал инициатором крупного рацпредложения на Берёзовке по замене железобетонных конструкций нескольких опор галерей на более рациональные рамного типа; получив вознаграждение, купил «Волгу»; далее время показало, что он чрезмерно любил деньги (я тоже люблю, но не чрезмерно, т.е. как большинство людей); никогда мне не выговаривал, на людей не кричал, эту хорошую привычку он перенял у Нестеренко, быстро соображал, но характер имел немного авантюрный, что проявилось, в частности, во время бетонирования приёмных бункеров в Берёзовке, когда был заморожен бетон. Синегин был изрядным циником и как-то, ещё в Берёзовке мы о чём-то говорили наедине, я о каком-то случае сказал: «Но ведь это не справедливо!», на что, согласившись со мной, он ответил: «Знаешь, Анатолий, запомни, там, где была справедливость, там х.. вырос»; так буднично было сказано молодому тогда ещё 23-летнему, ещё не разочаровавшемуся в мечте «целомудренному» строителю, у которого всё чистое и высокое было заложено с детства и отрочества; я вдруг столкнулся с чем-то, казалось бы, совершенно не сочетавшемся с тем, что я знал из жизни; мне было стыдно об этом разговоре рассказать даже моему другу Геннадию, коллеге по Берёзовской стройке, с которым жил в одной комнате; конечно, со временем у молодого человека, тем более строителя, по мере приобретения реального опыта неизбежно что-то пропадает, приходит скепсис, безверие, ожесточённость, многое исчезает бесследно или вспоминается лишь как наивная сказка, но для некоторых в этой сказке заключена главная правда о человеке. Но я отвлёкся. Стройка входила в предпусковой период, и надо было срочно закрыть один оставшийся монтажный проём в покрытии с северной стороны здания, а он был оставлен для того, чтобы смонтировать в одном из помещений тяжёлую мельницу, которую долго не привозили из ГДР; теперь монтажники опустили её краном в помещение и нам надо было закрыть шестиметровый проём плитами покрытия; риск заключался в том, что стрела старого башенного крана БКСМ (с кареткой) даже на полном вылете не доставала до места укладки двух дальних плит, и требовалось устанавливать их «с большой натяжкой вручную» в нарушение т/б; при этом крановщик не должен резко опускать плиту ПКЖ, чтобы она, не дай Бог, не треснула или сломалась, а работу следовало выполнить только в ночную смену, когда никакого начальства (особенно из УМ-3, хозяев крана) и свидетелей не будет; надо было обязательно проконтролировать, чтобы монтажники надёжно пристёгнули свои пояса тросом к якорям, да и сам процесс должен быть выполнен аккуратно и безопасно, поэтому я решил быть на смене в роли мастера; в 17 часов ушёл домой, поспал и к 23-00 был на работе; всё было сделано успешно, работу закончили к 6-00, а находясь ночью на крыше, мы стали свидетелями того, как по ул. Красноярский рабочий на запад двигалась вереница бортовых МАЗов, нагружённых металлическими искорёженными крупными обломками разбившегося самолёта; нам уже было известно об этой катастрофе, ибо несколько дней назад город облетела весть о крушении самолёта в районе п/я 9 – это был ТУ–104 с сотней пассажиров на борту, который выполнял рейс из Иркутска и по неосторожности летел над секретной территорией подземного атомного предприятия; без предупреждения лайнер сбили ракетой, и он упал на колхозное поле, все погибли, а мародёры из соседнего села стали делать своё дело, грабили, пока не прибыли люди из КГБ и солдаты, оцепившие место катастрофы, мародёров арестовали, был суд; значительно позже я так же летел из Иркутска и смотрел в окно, видимость была отличная и примерно за полчаса до прибытия в Красноярск, в стороне от трассы полёта заметил в тайге большую вентиляционную трубу и рядом автобазу – это было хорошо замаскированное подземное производство с экспериментальным атомным реактором.
XXI
К концу сентября напряжение на участке достигло максимума, но аврала, при котором обычно идут на нарушение технологии, не было; я работал по две полные смены, для меня работа – это было главным, забывал обо всём, а домой приезжал только спать; теперь мне приходилось ежечасно решать проблемы, возникающие у наших строителей и у десятка субподрядчиков, да ещё обязательно присутствовать на оперативной планёрке, которая проходила непосредственно на объекте, поэтому обедать вовремя не получалось, часто между сменами выпивал бутылку молока с хлебом, затем подготавливал вторую смену; всегда опаздывал в столовую, поскольку на участке для второй смены надо было уточнять задания и обеспечивать всем необходимым; приходил в столовую, а там было то, что осталось, не разбираясь, ел всё подряд («ел эту гадость на том основании, что человек не собака, коли голоден, всё съест, нюхать не станет»), быстро возвращался на объект или на планёрку; нервное напряжение было настолько большим, что ночью во сне мозг ещё «работал», но пока всё это и частые боли в животе молодой организм выдерживал.
Однажды среди ночи проснулся от болей в желудке, оправился с кровью, выпил лекарство, но подумал, что обойдётся; утром стал собираться на работу, однако поднялась температура и заболела голова, вызванный ребятами врач скорой помощи определил дизентерию, меня отвезли в больницу, расположенную недалеко от М8 на Каменном квартале. Там выпил барий, мне сделали рентген, обследовали и обнаружили язву 12 ПК. Не знал тогда ещё, что заработал пожизненно язву желудка, теперь больнице начали лечить.
И вечный бой,
Покой нам только снится.
Летит, летит лихая кобылица
И мнёт ковыль.
(А. Блок),
… а я – лечу в больницу.
Иной читатель скажет: «Зачем так перегружаться, можно же сбавить обороты»; но в среде моих коллег-строителей такого вопроса не возникало. Почему? Во-первых, мы ощутили вкус профессии строителя и полюбили её, во-вторых, для нас основной мотив – это дело, которое делаешь, чтобы прийти к цели, в-третьих, это желание сделать свою работу хорошо, ведь изначально любой человек хочет сделать что-то именно хорошо, а не плохо, чтобы его не назвали дураком; маленький ребёнок строит что-то из кубиков или конструктора и хочет, чтобы хорошо получилось – это природа человека; каждому приятно ценой своих усилий достичь результата, теперь это называется – самоутвердиться, а для этого нужно желание и воля, ну и ещё кое-что; в-четвёртых, «сбавить обороты» – это значит немного расслабиться, схалтурить, отойти в сторону, больше отдохнуть от дел и т.д.; и некоторые считают это «умением работать», говорят, что «на дураках воду возят», «кто везёт, того и нагружают», но это всё для слабовольных и хитрых, хотя и они нередко достигают больших вершин в карьере; а если с детских лет у человека развились любопытство, интерес, страсть, чувство соперничества, а через спорт – энергичность, воля к победе, лидерство, самоуважение и к этому хорошо бы прибавить ум; тогда такой человек не будет задумываться о том, чтобы «сбавить обороты», умерить свой азарт и погасить страсть; верно, иногда не успеваешь следить за собой, наносишь вред своему здоровью; это, к сожалению, бывает (а чего в жизни не бывает?); но главное для строителя – это построить нужный для людей объект, и я думаю, что строители древней Эллады, Кёльнского собора, Покровского собора также считали это главным для себя.
Моим соседом по палате был Ворошилов, начальник цеха ракет завода «Красмаш» п/я 32; как-то он рассказал о посещении его завода Хрущёвым, которому в цехе показали готовые ракеты «земля-воздух» и Н.С. спросил: «Это у вас модели?», на что директор ответил: «Это, Никита Сергеевич, действующие ракеты», Хрущёв смутился и направился к выходу. В больнице очень беспокоили меня дела на работе, каждый день кто-то с участка приходил ко мне, приносили газеты и сообщали новости со стройки; на объект трест поставил моего друга Сергея Климко, освободив его от прежней работы на строительстве завода синтетического каучука; я реально представлял, как ему трудно на незнакомом сложном объекте с большим количеством исполнителей, но, слава Богу, лечение шло успешно, всё обошлось – молодой организм одолел недуг; вскоре, не дожидаясь положенных 20 дней, меня выписали здоровым и отдохнувшим, поправившим свои нервы; побывав дома несколько дней на больничном, я включиться в работу со свежими силами и достойно трудился до ввода объекта в эксплуатацию. Да, тогда я ещё не знал мудрого высказывания Герберта Спенсера о здоровье: «Поддержка здоровья есть долг. Немногие, по-видимому, сознают ещё, что есть нечто такое, что можно бы назвать физическою нравственностью… Всякое неповиновение законам здоровья есть физический грех».
Ещё раньше, в августе, когда близилось завершение кирпичной кладки административно-бытового корпуса, нам захотелось увековечить построенный объект, т.е. всего-навсего на фасаде вверху выложить из светлого кирпича дату «1961», но крупно, чтобы её было хорошо видно с проспекта Красноярский рабочий, и я на самосвале поехал к строящемуся учебному корпусу института цветных металлов, стены которого облицовывались ярко-жёлтым кирпичом; изложил незнакомому прорабу просьбу, и он без волокиты отгрузил два поддона с кирпичом; через несколько дней все увидели яркую дату на фасаде, которая сохранилась до сегодняшнего дня; правда, приезжал ко мне офицер КГБ (кто-то туда капнул), спрашивал, имелось ли разрешение, ответил ему, что это я велел установить дату, последствий не было; посетив последний раз Красноярск в 2007 году, т.е через 46 лет. и, проезжая на трамвае по проспекту Красноярский рабочий мимо одного из самых значимых предприятий города, «Красцветмета», бывшего п/я 121, и увидев на фасаде цеха М8 крупную дату «1961», нахлынули воспоминания.
XXII
Однажды экскаваторщик, копая во вторую смену траншею с северной стороны цеха, случайно порвал трубу водопровода, который функционировал за территорией завода десятки лет и о нём проектировщики и строители не знали; за ночь вода проникла в подвал и, что самое страшное, в помещение, где уже были смонтированы импортные насосы, и электромоторы залило водой. Произошло крупное ЧП, и когда я утром вошёл в подвал, залитый водой, то попросил штукатуров пойти домой и поработать во вторую смену; воду откачали к полудню, начался демонтаж электромоторов, на другой день приехал Ломако П.Ф., который уже был в курсе, а раз случилось ЧП, должны быть виновные; директор Рожков и я пошли с П.Ф. в подвал, который отдавал сыростью; шли мы по середине коридора, а по бокам женщины, стоя на козлах, штукатурили бетонные стены; стоял шум от работающих растворонасосов, я шёл сзади, шли молча; когда миновали штукатуров и стало тихо, я услышал, как Ломако спросил директора: «Кто виновен в аварии?». Рожков ответил: «Мы на заводе в электроцехе моторы высушим и перемотаем обмотку, всё будет в порядке». П.Ф. повторил свой вопрос, директор: «Всё будет в порядке»; тогда Ломако, промолвил: «Жалеешь людей, жалеешь»; директор промолчал, он в свои молодые годы, когда ещё работал на ГУЛАГовской стройке комбината в Норильске, да и после, сражаясь на фронте и обороняя блокадный Ленинград, в полной мере познал людское горе; кроме этого, он знал крутой нрав сталиниста, в том числе его работу во время войны, особенно, в первые её годы, когда нарком цветной металлургии СССР Ломако отвечал перед Микояном и Сталиным за поставку алюминия для самолётов с уральского завода, ведь все другие заводы были захвачены немцами; алюминий был крайне необходим и недаром в списке материалов и вооружения для экстренной помощи, который Сталин направил Рузвельту, алюминий был указан в первых пунктах. В 1970-х годах мне рассказывал мой руководитель сектора в Красноярском НИИ Анатолий Лазарев, а ему рассказывал отец, работавший на этом заводе во время войны, что П.Ф. почти всё время находился на заводе, постоянно отвечал на звонки из Кремдя; однажды Лазарев-отец присутствовал в кабинете директора и видел, как Ломако положил пистолет на стол и сказал директору завода, что надо дать металл для постройки энного количества самолётов. «Дашь?» – спросил он. Директор, худой и измотанный бессонницей еврей, молчал и смотрел вниз, Ломако повторил свой вопрос, но тот опять молчал и продолжал смотреть вниз; тогда до П.Ф. дошло, и он убрал пистолет со стола, положил его в карман, разговор возобновился; конечно, теперь в 1961 году было не военное время, но человек ведь меняется медленно.