полная версия

Анатолий Модылевский
Жизнь и судьба инженера-строителя

Мне следовало ознакомиться и изучить немалые материалы НИИЖБа (указания, рекомендации, инструкции и пр.), касающиеся применения химических добавок для бетонов, а заодно узнать имена исследователей, с которыми придётся сотрудничать в будущем; среди них главной фигурой был профессор, д.т.н. Сергей Андреевич Миронов, а его монография «Теория и методы зимнего бетонирования» стала на долгие годы моей настольной книгой; также пришлось срочно осваивать прибор «Вик̀а» для определения сроков схватывания цементов с химдобавками, для чего Петрусев мне в помощь выделил лаборантку Тому Петухову, которая работала под руководством инженера-химика Негадовой; моей задачей было подготавливать задания, анализировать результаты, корректировать составы смесей, чтобы, наконец, оптимизировать их состав.

III

Я стал усиленно искать тему для своей будущей диссертации и остановился на исследовании химических противоморозных добавок в бетон, в том числе новой химдобавки – содопоташевой смеси, свойства которой были совершенно не изучены; одновременно я выяснил, что требуется обязательно сдать три кандидатских экзамена: иностранный язык, философию и экзамен по специальности; в октябре записался на вечерние занятия по немецкому языку, которые начались сразу после праздника 7 ноября; назначенный срок не оставлял мне выбора, надо было возможно скорее сдать экзамены, и я не видел другого пути. Собралась группа из 15 взрослых людей разных профессий и возраста; один из них, сидевший рядом со мной, геноссе Порохнявый – худющий молодой мужчина с острым подбородком, на котором торчала клином, или вернее мочалкой, небольшая, всегда скомканная бледно-рыжеватая бородёнка; я спросил его: «Какая у Вас тема диссертации?», – «Енисейские ряпушки, – пояснил ихтиолог, – их около тридцати видов в Енисее и в его притоках»; но это я слову.

Занимались мы два раза в неделю в аудитории пединститута на ул. Мира; нашим преподавателем была женщина средних лет, Людмила Сергеевна, работавшая на кафедре немецкого языка: немного выше среднего роста, чёрные глаза оживляли её смуглое и очень приятное доброе лицо; очень красивая, или, возможно, прежде славилась красотой, или могла быть красивой. И сразу же я почувствовал неуклюжую стеснительность – ту самую стеснительность, свойственную мне только тогда, когда рядом появлялась женщина, которая хотя бы немного мне нравилась; одета она была скромно, но со вкусом. Начались занятия, и мы увидели её спокойным ответственным педагогом, в высшей степени одарённым скромностью и осторожностью; очень повезло, что эта симпатичная черноволосая женщина с правильной речью, которая вела такие занятия впервые, очень старалась научить нас языку; мы имели ранее только школьную подготовку, и, нечего греха таить, основательно забыли немецкий, поэтому начали почти с нуля; занимались грамматикой, а дома должны были учить слова, количество которых увеличивалось с каждым занятием; кроме этого нам рекомендовалось читать и переводить немецкие газетные и журнальные статьи; я составил в тетрадке словник, где в левом столбце слова были по-немецки, а в правом – по-русски; в середине была линия изгиба, так что заучивать слова в транспорте или в любые свободные 5-10 минут, было удобно; я и сейчас перед поездкой в какую-либо страну поступаю так же. В первое время меня не оставляло ощущения напряжённой неловкости, на занятиях я был скован, стеснялся, как и некоторые другие, боялся опозориться из-за плохого языка; но Л.С. сказала, что прекрасно видит наше плохое знание, и стесняться ошибок не следует, поскольку в этом и состоит смысл любого обучения; она он была права, совершенно права, и скоро всё вошло в норму.

Я забыл ранее отметить: мне понравилось на новом месте работы, что в институте был заведён чёткий порядок: первая половина дня считалась творческим временем, запрещалось шуметь, ходить по зданию, отвлекать сотрудников разговорами, звонить по телефону и прочее; но с 10-00 можно посещать нашу научную библиотеку, в которой библиографы всегда были готовы помочь, найти нужные публикации, отчёты, доклады, сборники и инструкции, в т.ч. Канады, США, скандинавских стран, ФРГ, ГДР; библиотека НИИ получала оттуда периодику, хотя и с большим опозданием, как это всегда было в СССР, но, тем не менее, можно было быть в курсе по изучаемой проблематике. Вспомнился случай из 1970-х годов; советский журнал «Юный техник» выходил ежемесячно; однажды в его редакцию неожиданно позвонили из разных посольств с вопросами, почему не вышел очередной номер журнала; это было подозрительно и в КГБ выяснили, что сотрудники зарубежных фирм давно и внимательно изучают этот журнал, и на основании имеющихся там многочисленных описаний открытий и новинок техники, быстро патентуют их, имея хорошую прибыль от продажи лицензий на использование в производстве; но это я отвлёкся. В библиотеке советская строительная периодика была представлена в полном объёме; теперь я мог знакомиться с немецким журналом «Baustofindustrie» и другими по моей новой специализации, а газету «Neues Deutschland» покупал в киоске Союзпечати, начинал переводить статьи со словарём; я не пропускал занятий, мне стало интересно, появилась раскованность, начался диалог на немецком и постепенно пришёл успех; но самое главное, как я понял позже, состояло в том, что Л.С. своими занятиями показала нам, что язык не мёртвый, как нам его преподавали в школе и РИСИ, а живой, который интересно было осваивать; она утверждала, что нельзя изучить язык только заучивая слова; ведь надо освоить построение предложений, грамматические формы, эту живую плоть языка, облекающую костяк слов; это сделать мог только талантливый методист, которым была Л.С.; культурная и уважительная, она вела занятия с большим тактом и терпением, как настоящий профессионал; сама она была женщиной скромной, поначалу немного волновалась, не отвлекалась на посторонние разговоры, но со временем освоилась с разношерстной компанией, давала нам возможность шутить и смеяться, хотя сама в этом не участвовала.

После новогодних праздников было объявлено, что курсы закончатся в апреле; мы начали целенаправленно готовиться к кандидатскому экзамену, который состоит из трёх частей: перевод газетных статей, технических журнальных статей и устный тематический рассказ; с газетой и журналом было всё ясно, но с рассказами пришлось серьёзно повозиться; дело в том, что их было ровно десять и знать надо было тексты назубок; тематика рассказов следующая: автобиография, моя родина, место работы и род занятий, путешествие, посещение театра, любимый кинофильм и др.; однажды кто-то принёс готовые рассказы на немецком, они использовались предыдущими группами; я посмотрел эти десять чужих объёмных, не менее на страницу текстов, которых предстояло вызубрить и рассказать без запинки; обдумав здраво, понял, что не способен зазубрить чужие рассказы, решил написать свои и самому перевести на немецкий со словарём; написал рассказы: моя биография, моя родина (хотя первой моей родиной был Харьков, второй – Рубцовск, однако решил написать о Красноярске, третьей родине); далее были темы: моя семья, моя профессия, любимый фильм, посещение театра, и др.; перевёл первый рассказ на немецкий, но ведь самое главное грамматика и синтаксис, чтобы экзаменатору было понятно и интересно слушать; начал я после занятий просить Л.С. посмотреть текст и сделать замечания, исправить ошибки; сначала ей понравилось, что я пишу свои рассказы, но первый текст был почти весь испещрён исправлениями; вот тут-то проявились её прекрасные качества: неравнодушие, щедрость, отзывчивость и постоянная готовность оказать помощь. Дома всё поправил и снова дал ей прочесть; таким образом, с трёх раз текст был готов; очень помогли мои тексты, которые заучивал наизусть, ведь я писал рассказы сам, всё хорошо помнил; когда ехал в трамвае или шёл не по самой оживлённой улице, на ходу, даже в дождь и снег, заучивал тексты и слова; через много лет узнал, что именно таким методом знаменитый Шлиман, который открыл золото Трои, хорошо осваивал любой иностранный язык за пять месяцев, и сумел выучить около десяти языков, в т.ч. латынь и русский. Начиная со второго рассказа, Л.С. уже не могла мне уделять много времени, ведь я был не один, а ей самой надо было идти домой по темноте; однако, имея образец готового первого текста, я уже сам делал всё меньше ошибок; ещё помогало то, что на занятия стало приходить мало людей и у Л.С. появилось время для проверки текстов прямо во время занятий; честно говоря, я её немного замучил исправлениями; дома на кухне по вечерам я декламировал по-немецки готовые рассказы и запоминал их.

Окончились наши занятия, мы узнали, что экзамен будут принимать два светила из КПИ – седовласые профессора Келлер и Мартинсон; эти зубры, как нам стало известно, не стеснялись ставить неуд на кандидатском экзамене по немецкому языку. В начале мая настал день экзамена; я как всегда во время учёбы в РИСИ, стремился сдать в числе первых, но человек шесть меня опередили; экзаменаторы выдали немецкую газету с отмеченным текстом для перевода без словаря, затем указали статью в одном из принесённых мною немецких технических журналов, я сел готовиться; отвечал хорошо, читал и переводил нормально; затем они спросили: «Что вы нам расскажете?» и я ответил по-немецки: «Посещение балетного спектакля в Ленинграде»; начал рассказывать о моём любимом балете «Медный всадник», который смотрел в Кировском (Мариинском) театре в 1956 г. будучи на зимних студенческих каникулах в Питере; сначала они почти не слушали, возможно, утомившись от предыдущих ораторов, но во второй половине рассказа заинтересовались; дело в том, что в рассказе была изюминка, загадка, которую не могу разгадать до сих пор; я рассказал о том, что когда в финальной сцене уже полусумасшедший Евгений во время наводнения убегал от скачущего за ним Медного всадника, то ноги и его и лошади были по щиколотку в хлынувшей по сцене воде, брызги отчётливо видели все зрители; экзаменаторы с большим интересом дослушали рассказ до конца, и в итоге поставили в ведомость пятёрку; для меня это был один из самых радостных в жизни дней; вышел на свежий воздух, пообщался с ребятами, предложил каким-то образом отблагодарить нашу замечательную преподавательницу; мужчины подумали – отчего бы и нет? Сбросились, и мы купили на ул. Мира большой торт и букет цветов; после торжественного объявления результатов экзамена и выдачи документа, мы окружили несколько смущённую Людмилу Сергеевну, поблагодарили и вручили подарки; мы понимали, что она совершила подвиг, выучив нас за полгода языку, тем более, что вела занятия со взрослыми впервые. Если труд строителя – в построенных зданиях и сооружениях, то труд педагога – в обученных специалистах; Людмила Сергеевна – незабвенный, замечательный человек, я питал к ней самое глубокое уважение, храни её Бог!

Эта учёба помогла мне в ряде случаев, уже не говоря о том, что я мог свободно читать во время работы над диссертацией статьи по химическим добавкам для бетонов в немецких журналах, а значительно позже в РИСИ, в своих лекциях для студентов ПГС, использовать передовой опыт ФРГ по современной инвентарной объёмно-переставной опалубке. В середине мая в Москве впервые проходила международная выставка «Химия-70», которую я посетил, будучи в командировке; в австрийском павильоне свободно общался без переводчика со специалистами, приценивался к их прекрасным РН-метрам, компактным приборам для определения щелочной среды в бетонной смеси; расспрашивал об исследовательских низкотемпературных холодильных камерах; собирал материалы о новинках по эффективным бетонам, применяемым во время возведения ж/б фундаментов под металлические стойки для канатных дорог в Альпах; разговаривать с австрийцем иногда было трудно, не всегда мог разобрать быстро сказанные им слова, просил произнести их медленнее; и вот я уже разобрал три-четыре слова – надёжные опорные столбы, на которые могу уложить брусья своего ответа; теперь иностранец обрадован – он всё понял.

В немецком павильоне меня встретил высокий седовласый сотрудник весьма пожилого возраста, но подвижный, энергичный; на нём был дорогой костюм, белая рубашка, галстук с заколкой, украшенной несколькими бриллиантами; я представился, отбарабанив выученный перед экзаменами длинный текст (моя работа, специальность и пр.); немец улыбнулся, показав два ряда металлических зубов, и сказал на хорошем русском языке: «Вы прекрасно говорите по-немецки!»; мне польстило, как он это сказал, теперь продолжили разговор на русском; я расспрашивал о холодильном оборудовании, в частности, сказал, что в нашем НИИ есть большая 8-кубоая холодильная низкотемпературная камера до минус 65 градусов, производства ГДР; немца из ФРГ это удивило; я хотел уходить, как вдруг, вспомнил: в моём портфеле было несколько кедровых шишек, которые я вёз из Сибири друзьям; одну шишку подарил немцу; рассматривая её, он начал спрашивать, каким образом дома можно посадить семена и вырастить кедровое дерево, но я не мог это объяснить; тогда он с самодовольным видом стал говорить: «Я – коммерсант, живу под Мюнхеном, имею виллу с большим участком; у меня хобби: бывая в поездках по странам мира, привожу домой саженцы и семена местных экзотических растений; теперь уже есть около 60 деревьев, но сибирского кедра нет; но у меня есть друг, ботаник, он поможет мне»; поблагодарил за подарок, и попросил не уходить, а сам скрылся за дверью; я стал ждать, времени мало, хотел уйти, но девушка – переводчица сказала, что это не принято на западе, надо обождать; когда дверь отворилась, я увидел немца, который нёс такую высокую стопку буклетов и брошюр, что не видно было его головы; вывалил всё на стол, я начал перебирать материалы, откладывал ненужное; среди всего было много экземпляров детских настольных игр, которыми набил свой портфель и привёз в Красноярск; однако немцы в качестве рекламы (мы тогда с этим не были знакомы) указывали название фирмы; например, при игре в «пятнашку» на каждой клавише, которую игрок переставляет пальцем, было чётко написано «Хёхст (Hohst)»; я знал этот крупнейший в мире химический концерн, выпускающий изделия из пластмассы, краски, газы, а также военную продукцию.

Когда ехал на метро домой, вспомнил немца, его совершенно невыразительное лицо, какое-то мёртвое с дежурной улыбкой; мне не понравилось в его рассказе явно выраженный апломб, высокопарность, хвастовство, которое он неудачно скрывал под ложной скромностью, его самодовольство и превосходство (Ich bin Kommersant!); неудобно было спрашивать, откуда вальяжный немец так хорошо знает русский; я подумал: «Возможно, он был в плену в Рубцовске, где многие немцы выучили русский»; ведь прошло всего лишь 25 лет после войны, в которой гитлеровцы пытались поработить наших людей, творили зверства, заставили страдать буквально каждого из оставшихся в живых, а десятки миллионов мирных людей были убиты. Теперь выросло новое поколение немцев, мы знаем, что они покаялись, прокляли гитлеризм; умом понимаем это и одобряем; однако ведь есть и сердце, из которого нельзя вытравить память; известный российский писатель-фронтовик, 95-летний Даниил Гранин, выступил в январе 2014 г. в здании Рейхстага, немецком парламенте, в ежегодный Час памяти жертв нацизма, и в 70-летнюю годовщину ленинградской блокады; глядя в глаза немцам, он сказал: «Мы простили, но ничего не забыли». В сознании моего поколения, пережившего военные годы, навсегда останется невольное неприятие к немцам; например, когда находишься в Германии и утром подходишь к окну, вспоминаешь оккупацию наших разрушенных городов, невольно возникает мысль: «… в городе – немцы».

К сожалению, знание языка, не имея постоянной практики, быстро забывается, уже к концу года оно почти исчезло; однако через 15 лет я был удивлён, когда впервые попал в ГДР в составе Иркутской тургруппы; находясь в окружении немцев в Лейпциге, Дрездене и особенно в Веймаре, где я в архитектурно-строительном институте посетил родственную мне кафедру ТСП, вдруг начал вспоминать слова и даже выражения, которые были, вероятно, где-то спрятаны в голове, и они помогли мне общаться с немецкими коллегами-преподавателями. И ещё, вернусь к выставке, но не по теме. Перед закрытием, когда я шёл к выходу, увидел на аллее милицейские машины и сотрудников в штатском, которые останавливали посетителей, шедших по тротуару, оттесняли их подальше от дороги; это было необычно, я остановился и стал наблюдать; навстречу медленно ехала Чайка, было видно через стекло, как на переднем сидении человек, приложив трубку к уху, разговаривал по радиотелефону, о существовании которого я узнал впервые; на заднем сидении расположился премьер Косыгин, его внешность уже сильно отличалась от той, что видел в Красноярске десять лет назад в 1961 году на моём строительном объекте М 8 п/я 121 (об этом писал ранее); Чайка проехала, движение людей возобновилось, … такие были времена.

IV

Побывав в Ачинске на АГЗ, я ознакомился с производством соды и поташа, выделяемых из промежуточного продукта – содопоташевой смеси (СПС); впервые о ней узнал из краткой публикации Владивостокского исследователя Ардеева; эта продукция АГЗ представлялась мне хорошей основой для применения в строительстве; я хотел в диссертации исследовать свойства бетонов с новыми противоморозными добавками, а практический опыт применения известных химдобавок у меня имелся (Берёзовка).

Я собирался поступить в аспирантуру НИИЖБа, но Петрусев и другие коллеги, с которыми успел познакомиться, отговаривали меня от поступления в заочную аспирантуру, рекомендовали работать над диссертацией в качестве вольного соискателя учёной степени, т.е. без каких-либо обязательств по срокам; однако Колупаев советовал никого не слушать, и обязательно поступать в аспирантуру, которая дисциплинирует заочного аспиранта, контролирует и не даёт расслабляться. И то верно, многие руководители лабораторий нашего института готовили диссертации по 8-10 лет, а ведь за это время кто-то может опередить, усилия пойдут прахом, как это случилось с преподавателем РИСИ Шленёвым, когда один шведский исследователь защитил диссертацию по теоретической механике раньше него на полгода; да и за многие годы выполненное исследование может потерять актуальность, как это случилось в НИИЖБе у м.н.с. Евгения Ухова, которому пришлось дополнять уже написанную диссертацию новыми разделами, что отодвинуло защиту ещё на три года; ведь человек часто трудится над вещами, которые будучи, наконец, достигнуты, перестают удовлетворять его запросам; Ухов посвятил целые годы подготовке диссертации, незаметно отнимающей у него тем временем силы для окончательного завершения работы; таким образом, и случилось, что приобретённое ценою долгих усилий богатство не доставило ему уже больше удовольствия; он защитился с большим опозданием, да и то с помощью Миронова и Лагойды; не найдя себя в дальнейшей научной деятельности, Евгений перешёл на службу в Госстрой СССР и работал в качестве обычного чиновника. Петрусев тоже был соискателем, писал диссертацию по химдобавкам для пропаренных бетонов 9 лет, но так и не защитился – его руководитель из МИСИ, учёный с мировым именем Хигерович, за это время умер; мой брат Виктор, имея десятки изобретений в области теплотехники, защитил диссертацию через 10 лет; всё это мне не подходило, учитывая основную на тот момент цель – повысить благосостояние семьи и достойно вырастить детей; четыре года аспирантуры, включая защиту – это меня устраивало.

В августе у меня был краткий отпуск, в Ростове все собрались; втроём совершили поездку в Таганрог; маленький Саша остался в Ростове; в Красноярск возвращался я с Галей и Кирюшей через Москву; мы сделали остановку на три дня, Галя с сыном осматривали достопримечательности, а я решил найти себе научного руководителя диссертации, и, конечно, мечтал о всеми признанном мировом корифее в области зимнего бетонирования, профессоре Сергее Андреевиче Миронове (Persona grata – желательная личность); однако он был в отпуске, отдыхал с женой в санатории под Москвой; во мне разгоралось страстное желание встретиться с ним; у его дочери Людмилы Сергеевны, сотруднице одной из лабораторий, узнал адрес санатория и сразу же на электричке поехал туда; мне сообщили, в каком номере живёт С.А., но был послеобеденный отдых, пришлось ждать; позже я постучал в номер, представился и попросил уделить мне несколько минут; увидел 65-летнего серьёзного мужчину, выше среднего роста, с седыми волосами, широкого в плечах; он удивился моему нежданному визиту, но поскольку всегда был неравнодушен к красноярцам, разрешил переговорить; через некоторое время, отправив жену погулять, он принял меня; я изложил тему предстоящих исследований, сообщил, какую предварительную работу уже проделал в Красноярском НИИ за прошедший год и сказал, что хочу поступать в заочную аспирантуру, С.А. выслушал, не перебивая; я спросил напрямую: «Сергей Андреевич, согласны ли Вы быть моим научным руководителем?». Он немного задумался и серьёзно сказал: «Поступайте в аспирантуру, а потом посмотрим». Я возвращался в Москву с чувством неопределённости, но во всяком случае отказа не получил, теперь многое зависело от меня самого; на другой день в отделе аспирантуры, где ко мне хорошо отнеслись пожилые сотрудницы, написал заявление и взял программы вступительных экзаменов по специальности и истории КПСС (марксизм-ленинизм).

V

Вернулись в Красноярск мы без Саши, оставили полуторагодовалого сына у бабушки; это решение далось не просто: Галя работала в библиотеке им. Некрасова, побоялась, что не справиться с двумя детьми, учитывая, что Кирюша должен идти в первый класс; в дальнейшем мы собирались привезти Сашу в Красноярск. На работе я оформил результаты исследований по якутской теме, написал научный отчёт, где впервые выступил в качестве ответственного исполнителя, т.е. автора работы; утверждать отчёт должен был замдиректора по науке Шукри Фатыхович Акбулатов; он сразу показался мне прирождённым институтским научным руководителем: культурный, тактичный, уважительный и спокойный; пригласил сесть и стал расспрашивать о работе; при этом голос его был негромким, речь правильная; я внимательно рассмотрел его: доброе лицо, тщательно выбритое, немного полные губы, тёмные волосы и бледная нежная кожа; бросилась в глаза белизна его лица и ладоней; он был скуп на эмоции, несколько даже суховат; одет чрезвычайно опрятно: аккуратный тёмный костюм, белая рубашка, галстук. Наконец-то он свободно вздохнул в связи с завершением «долгоиграющей» госбюджетной темы, деньги на которую были «съедены» давно.

В декабре я подвёл итоги года, они получились более-менее нормальными: в институте я закрепился, многое стало ясно в отношении дальнейшей работы. Новый год мы с Галей отметили хорошо на институтском вечере с застольем, очень поздно домой ехали на служебном автобусе вместе с сотрудниками, сначала до центра города, затем – в Рощу на такси; Галя была в институте впервые, дома мы крепко задумались об обмене квартиры и переезде в Северо-Западный микрорайон, где располагались институт и две большие школы, там мог бы учиться сын и преподавать Галя; имелась и районная библиотека, в которой также могла работать Галя; а пока мы жили далеко от института, приходилось мне рано вставать, чтобы на ненадёжном троллейбусе и затем автобусе успевать к 9 часам на работу; помню, однажды я опоздал на двадцать минут, миновал проходную и направился к подъезду здания НИИ; в этот момент подъехала Волга, я вместе с директором стали подниматься по лестнице, вошли в вестибюль; замечания мне не последовало, ведь он тоже опоздал на работу.

Мы жили в Зелёной роще в панельном 5-этажном доме на пр. Ульяновском в трёхкомнатной квартире (двухкомнатной, где одна комната была разделена перегородкой надвое: наша и детская – маленькие спальни) на третьем этаже. На каникулах нас посетила Матрёна Сергеевна, пообщалась с внуком, пожила у нас немного, осталась довольна. Ранее я писал о том, что в эти годы шло массовое переселение в новые дома семей, проживающих в бараках на Правобережье; половину квартир нашего дома занимали эти семьи, в основном рабочий люд, любители хорошо выпить; однажды у нас случайно захлопнулась входная дверь, а ключи находились в комнате (я ещё не пришёл с работы); Галя попросила Ивана с первого этажа, который часто занимал у неё трояк до получки, помочь открыть нашу дверь; Иван, крепко сбитый мужчина тридцати трёх лет был высоким, с лицом смуглым и отменно некрасивым, но чрезвычайно живым; сильный, ловкий, подвижный, нетерпеливый и беспокойный, уверенный в себе; он быстро, подтягиваясь на руках, достиг нашего балкона, зашёл в комнату и открыл дверь; вечером Галя рассказала об этом происшествии, и мы решили завтра же поменять английский замок на обычный, без автоматической защёлки. И ещё об одном случае. На нашей площадке была квартира, где жил старик Георгиевский с женой; когда он умер, из «девятки» приехал сын с семьёй на похороны; покойник лежал в гробу, установленному на табуретах, а приглашённые гости здесь же ужинали за большим столом; вечером мы решили зайти, чтобы выразить соболезнование; но войдя к соседям, услышали шум и увидели «живописную» картину: изрядно подвыпившие гости под громкую музыку плясали в комнате, а покойник, вывалившийся из упавшего гроба, лежал на полу.

VI

После новогодних праздников я занялся новой госбюджетной трёхгодичной темой по исследованию тяжёлых бетонов с химическими добавками и их применению на строительных объектах Минтяжстроя СССР; одновременно много времени стал уделять подготовке к вступительным экзаменам в аспирантуру; в апреле поехал в командировку в Москву, чтобы в лаборатории коррозии НИИЖБа получить отзыв на завершённую работу по Якутску; но с этим я не спешил, решил сначала сдать экзамен по специальности; задержался в НИИЖБе на десять дней, оформив отпуск за свой счёт, чтобы сдать экзамены; письменный вызов я получил ещё в Красноярске; до отъезда написал требуемый по правилам для абитуриентов краткий реферат на двух страницах, в котором изложил суть будущих исследований; на реферат следовало получить отзыв, но в НИИЖБе я никого не знал, однако вспомнил, что на совещании в Красноярске присутствовал сотрудник лаборатории Миронова, д.т.н. Борис Александрович Крылов, я нашёл его; это был пятидесятилетний мужчина выше среднего роста, спортивный, подтянутый, чрезвычайно опрятно одетый, тщательно выбритый; к достоинствам его внешности можно отнести чёрные волосы с длинными баками, но без усов, довольно оригинальный с виду; уверенный в себе, обладал представительной внешностью; я напомнил ему о Красноярском совещании и попросил дать отзыв на свой реферат; он спросил о сроке и сильно удивился тому, что отзыв нужен уже через два дня, однако не отказал, написал положительный отзыв; в дальнейшем в течение двадцати лет, вплоть до перестройки, у меня с Б.А. были очень хорошие взаимоотношения.

Первый экзамен был по истории партии (марксизм-ленинизм), который сдавали, имея шпаргалки, поскольку материал был обширным со многими названиями работ классиков и датами написания, а знать это требовалось обязательно; была и другая причина и о ней ниже. Экзамен проходил в рядом стоящем здании института НИИ оснований, в котором находилась кафедра общественных наук Госстроя СССР; в коридоре перед дверью аудитории собралось много народу – абитуриенты всех московских НИИ по строительству; я занял очередь, она была полна слухов, один из них: привлечённым из разных вузов Москвы экзаменаторам было приказано отсеивать (ставить неуды) многих абитуриентов в связи с большим наплывом поступающих в аспирантуру, где места были ограничены; на моих глазах вышедший в коридор солидный мужчина предельного для поступления в аспирантуру возраста, вытирал платком слёзы – его зарезали, поставив неуд. Непростительно много времени я провёл, ожидая своей очереди, что было не в моих привычках; я вошёл в большую аудиторию, в которой готовились сдавать десять человек, взял билет и сел за стол; соседи сразу стали просить шпору по их вопросам, но я сначала занялся своим билетом, и только в конце отдавал шпаргалки; экзаменаторов было пять человек, принимали они в разных местах аудитории; я решил идти к высокому седовласому импозантному преподавателю; на вопросы билета ответил хорошо, затем он спросил: «Так, вы из Новосибирска?», я ответил, что из Красноярска, после чего был задан дополнительный вопрос, на который я ответил; и снова: «Вы из Новосибирска?», нет, я из Красноярска, а ведь он это видел в моей карточке, но каждый раз спрашивал, такая игра; этот еврей мучил меня двенадцатью дополнительными вопросами, после чего поставил четвёрку. Мои коллеги, которые смотрели через щель в приоткрытой двери, как он меня засыпал вопросами, посчитали, что неуд обеспечен, и очень удивились, когда я вышел с четвёркой.

Проживал я в общежитии НИИЖБа, в библиотеке решил взять литературу по бетону, чтобы лучше подготовиться к экзамену, но там все книги были разобраны абитуриентами, мне принесли единственно оставшуюся старую книгу, изданную в 1945 году; на всякий случай я взял её и, читая вечером, удивился: каким прекрасным понятным языком автор изложил сложный технический материал, посвящённый свойствам вяжущих, бетонов, заполнителей – это было как раз то, что нужно! Занимался я в комнате, где жили также три аспиранта; не забуду, как однажды молоденький юркий узбек вскочил с кровати, включил радио на полную громкость и крикнул мне: «Софа, Софа поёт!», очень любил он слушать Ротару. И ещё вспомнил, как-то вечером транслировали выступление Хрущёва в Польше перед шахтёрами в Познани, которые до этого бастовали, и чувствовалось, что наш генсек был в сильном подпитии, стыдно.

Наступил день экзамена по специальности, который принимала комиссия из трёх человек: председатель, профессор, д.т.н. Фёдор Михайлович Иванов, который, по слухам, лояльно относился к абитуриентам, и две женщины, с.н.с. лаборатории специальных химических исследований. Мы стояли в коридоре и ждали, когда нас вызовут; увидели, как последним в комнату зашёл заведующий лабораторией коррозии, крупный учёный с мировым именем, профессор, д.т.н. Владимир Михайлович Москвин; это был высокий худой стройный 70-летний молодой старик; через открытую дверь аудитории мы видели и слышали, как он сказал Ф.И. Иванову, чтобы тот был построже с абитуриентами; вероятно, его заботил качественный отбор в аспирантуру; при этом глаза его сердито блеснули. Я зашёл примерно пятым, взял билет и стал готовиться; вопросы были несложные, я их знал; последний вопрос был о свойствах и применении жидкого стекла; я написал на листке химическое уравнение получения жидкого стекла и стал, скучая, долго ожидать своей очереди; чёрт меня дёрнул – пытался несколько раз расставить коэффициенты в правой и левой части уравнения, не получалось, попытался ещё несколько раз; эта неудача так меня взбесила, что я тут же совершил весьма опрометчивый поступок: мне показалось, что баланс левой и правой часть уравнения достигнут. Отвечал я на вопросы билета хорошо, в т.ч. и на дополнительные; в конце экзаменаторы посмотрели мой листок, где было химическое уравнение реакции получения жидкого стекла, рассмеялись, а Ф.М. сказал: «Товарищ Модылевский, вам надо присудить Нобелевскую премию по химии, т.к. вы впервые за 100 лет сумели расставить коэффициенты в этом уравнении, чего не могли сделать ни химики, ни алхимики»; и тут я вспомнил, что в уравнении, написанном в учебнике, вместо знака равенства стояли стрелочки, а я не заметил своей ошибки в арифметическом подсчёте; с некоторым изумлением для себя вдруг понял, что из-за невнимательности сильно промахнулся, но экзаменаторы отнеслись ко мне доброжелательно, экзамен я сдал на четвёрку. Когда экзамены были сданы, меня зачислили в аспирантуру, выдали удостоверение аспиранта с фотографией и печатью, а также стандартный план работы на первый год обучения, в котором было требование – сдать кандидатские экзамены; «вот я и поднялся на следующую ступень», – подумал я, выходя из отдела аспирантуры.