Анатолий Модылевский
Жизнь и судьба инженера-строителя
В летнее время горожан привлекали футбольные матчи на первенство и кубок Алтайского края и Сибирской зоны РФ; особенно нашим ребятам нравились игры между сборной командой АТЗ «Торпедо» и местным «Локомотивом»; к сожалению, 90% игр наша команда проигрывала. Почему? Причиной были крепкие старые довоенные традиции железнодорожников; в те времена не существовало профессиональных, т.е. освобождённых от своей основной работы на производстве, футболистов; не знаю, как у железнодорожников, но в нашей команде все игроки работали в цехах завода, уделяя очень мало времени тренировкам; в команде «Локомотив» была классическая сыгранность, всё делалось по науке; кроме того, блистали нападающие, особенно выделялся низкорослый и мощный Суслин, он часто бил по воротам через себя и забивал неожиданные для вратаря голы; правда, был ещё в команде одиозный взрослый с сединой высокий полузащитник Максач; незаметно для судьи он умело бил противника по ногам, калечил нападающих, которых иногда уносили с поля на носилках; этого костолома ненавидели все наши болельщики; в команде «Торпедо» выделялся центральный защитник Ситников, высокий и статный мужчина по прозвищу Б̀ыца; он на радость мальчишек сильным ударом по мячу делал «свечу», которая уходила высоко в небо и была значительно выше верхушек самых высоких тополей; как-то завод пригласил защищать ворота хорошего прыгучего вратаря, артиста городского драмтеатра Телегина, в одной из игр он получил очень серьёзную травму: в атаке нападающий «Локомотива» ударом бутсы так сильно разбил лицо вратарю, что пришлось в больнице накладывать швы; после этого случая Телегин стал опасаться в прыжке снимать мяч с ноги нападающих, и вскоре вратаря заменили; играл в команде замечательный нападающий Любашевский (прозвище Любочка), кумир мальчишек, поскольку 100% пенальти успешно реализовывал: всегда сильно и точно бил под верхнюю перекладину; вратари это знали, но не успевали отбивать мяч; в 1989 г., посетив во время школьного 30-летнего юбилея Рубцовск, я поинтересовался судьбой Любашевского, и мне рассказали, что однажды он погиб на охоте от выстрела, но эта тёмная история так и не была разгадана; когда команда «Торпедо» стала участвовать в первенстве Сибирской зоны, завод пригласил из Бийска сильного центрального нападающего – это был наш кумир: черноволосый, крепкого сложения красивый мужчина, испанец, вероятно, привезённый юношей в СССР после испанской гражданской войны 1936 года; его имя нам не было известно, только кличка Испанец; играл он элегантно, у него был хорошая обводка и бег, сильно бил по воротам издалека, забивая голы; однажды от его удара слетела верхняя перекладина ворот, пришлось срочно чинить; но ему больше всех доставалось от Максача, что вызывало ропот болельщиков; несмотря на усиление нашей команды испанцем, всё равно «Торпедо» почти всегда проигрывала «Локомотиву»; мы расстроенные покидали стадион. Основные футбольные матчи проходили по воскресеньям, но чтобы туда попасть, мне надо было выучить все уроки, за этим следила мама; Витя с друзьями подсаживался в пригородный поезд, они проезжали 5км на тормозной площадке, а от вокзала до стадиона было рукой подать; я иногда из-за уроков не успевал на поезд, но окончив их, до стадиона добирался быстрым шагом; однажды по дороге на меня налетела стая собак и я, по неопытности, дал дёру; одна собака всё-таки сумела укусить меня за ляжку, вечером мама осмотрела уже опухшую рану и утром отвела в поликлинику; там сделали укол против бешенства и назначили ещё около двадцати таких же уколов; я был лишён футбола на целый месяц; зато после этого случая мама настояла, чтобы я в воскресенье готовил уроки утром и успевал на поезд.
С постройкой на посёлке АТЗ собственного стадиона начались матчи между цехами завода и в их составе мы увидели знакомых игроков команды «Торпедо»; один из судей был весьма оригинальным, с юмором; после его свистка игроки и болельщики, естественно, поворачивали к нему головы, чтобы увидеть в какую сторону он покажет, куда надо бить штрафной; но судья направление рукой не показывал, это всех удивляло, ведь игра останавливалась; и только внимательно посмотрев на рефери, игроки и болельщики обнаруживали, что он с непроницаемым взглядом, молчал, показывая направление большим пальцем руки, незаметно прижатой или к ноге, или к груди; это вызывало взрыв хохота, игра продолжалась, а судья-шутник, зная, что его уловки разгаданы, изобретал новые места для своего большого пальца руки, и это забавляло болельщиков, поднимало настроение.
В команде модельного цеха нападающим играл огненно-рыжий рабочий Моха; во время прорыва к воротам, он кричал своим партнёрам: «Сам, сам!», призывая их отдать ему пас; так он выкрикивал в течение всей игры; мы, посмеиваясь над ним, скандировали на весь стадион: «Моха сам, Моха сам…!»; взрослые болельщики при этом хохотали; прошло несколько лет, в один из майских дней мы писали контрольную работу по математике на аттестат зрелости; выйдя из класса, сверив правильные ответы, счастливой гурьбой пошли по домам; на полпути с противоположной стороны улицы раздался хорошо узнаваемый голос: «Ответы у вас такие?»; мы всмотрелись, это был Моха, который, как и мы писал в этот же день контрольную в нашей бывшей школе-бараке, ставшей теперь школой рабочей молодёжи; он сообщил свои ответы, и мы закричали: «Моха-сам, ответы правильные!», мужчина приветливо засмеялся в ответ.
Возвращаюсь к сентябрьским городским спортивным соревнованиям; осенняя спартакиада школьников, проходившая по выходным дням, требовала постоянной интенсивной тренировки; я уже упомянул о моём сопернике, высокого роста крепком парне Добрицком из ж/д школы № 112; в восьмом и девятом классах мы выступали по всесоюзной программе «мальчиков», а в десятом классе – по «юношам»; моими коронными видами были бег на 100, 200 метров и 110 м с барьерами, прыжки в длину; у Добрицкого – 100 м, 110 м с барьерами, прыжки в длину и высоту; тренировался я упорно, поскольку Иван Матвеевич требовал высоких результатов; я стал чемпионом города по бегу на 200 м и прыжкам в длину, а мой соперник – по прыжкам в высоту. Финал бега на 100 м и 110 м с барьерами выигрывал иногда он, иногда я; Добрицкий первый сумел достать шиповки, я – годом позже, но всё равно мои спортивные успехи росли; победителей громко объявляли на стадионе по радио и им торжественно выдавали дипломы.
х х х
В восьмом классе у нас появились новые предметы и новые учителя; биологию преподавала Стадник Антонина Ульяновна; молодая сибирячка, высокая и стройная блондинка, энергичная, в жаркую майскую погоду могла ходить по классу босиком; спустя 30 лет на юбилее в школе мы увидели её такую же энергичную и бойкую, несмотря на пенсионный возраст; тогда она принесла из учительской классный журнал и стала нас вызывать «к доске», вписывала нас в журнал и велела там расписаться; в общем, она была наиболее активной из всех; на уроках по биологии страстно вбивала нам в головы теории Вильямса и Лысенко вместе с критикой империалистических генетиков морганистов-вейсманистов; когда я плохо отвечал урок, она ехидничала и говорила: «Твой брат Виктор знал предмет очень хорошо», я злился; на последующих её уроках думал, что теперь в безопасности, по крайней мере, до следующего раза, а пока сидел тихо, как мышь, чтобы не вызвала к доске.
Наш математик, Моисей Львович Хейфец, маленького роста, с добрым лицом, с растрёпанными седыми волосами и всегда в перепачканном мелом пиджаке; на столе у него всё разбросано, весь стол в крошках мела; если кто шумел в классе, он поворачивался от доски и несколько раз подряд спрашивал: «Что такое, что, что такое, что?», это очень забавляло нас; был он рассеянным до такой степени, что мог не заметить исчезновения со стола классного журнала, в котором «смелые» ребята переправляли двойки на тройки; когда он просил дневник, чтобы вписать туда двойку, ребята говорили, что дневник забыли дома, и он легко верил мнимому раскаянию лукавых учеников; математика давалась мне с трудом, требовала сосредоточения и напряжения, которых не хватало; не знаю, как другие, а от меня в те годы такое отскакивало; я был забронирован от этого мыслями о спорте, сначала о футболе, позже – о волейболе и баскетболе, да ещё добавлялась лёгкая атлетика.
Начальная физика, которую вёл фронтовик Полянский, мне очень нравилась, т.к. большой новый физкабинет был прекрасно оборудован всеми необходимыми приборами; во времена «борьбы с космополитами в СССР» нас заставляли вычёркивать имена зарубежных учёных, даже давно умерших: например, в описании закона Джоуля-Ленца вычёркивали Джоуля, оставляя только «российского» Ленца; позже в девятом классе появилась в школе приехавшая из Одессы Рахиль Григорьевна Зигельбойм, которая стала преподавать физику и астрономию; это была выше среднего роста черноволосая женщина в очках с очень большими увеличительными стёклами; голос у неё громкий и резкий, а темперамент бойкий, импульсивный, явно одесский; на первом уроке астрономии она рассказала о звёздах, млечном пути и научила находить на небе полярную звезду; придя на следующий урок, заявила: «Астрономию вы всё равно знать не будете, а вам предстоит поступать в вузы; поэтому мы её заменим физикой»; она была совершенно права, ибо физика – один из основных предметов для поступающих в технические вузы, где в те времена были большие конкурсы; учила нас серьёзно, старалась подготовить к поступлению в вузы; часть материала давала углублённо, используя свои университетские конспекты (атомная физика и др.); я старательно готовился к урокам, был твёрдым хорошистом; у Рахили (так мы её звали) был сынишка Рома, и однажды моя сестрёнка Оля, придя из школы, в разговоре с подружками сказала: «… опять Барахло выгнали из класса»; так они называли Рому Бараховича, сына Рахили.
Рисование и черчение преподавал Воронин Василий Иванович, фронтовик; на его неизменном чёрном кителе красовался боевой орден Отечественной войны, а подворотничок всегда был идеально белым; учителем он был не ахти каким, но любили его не за это; он прекрасно играл на аккордеоне, быстро подбирал любые новые мелодии, аккомпанировал певцам школьной самодеятельности; помню, хор нашего класса на репетиции исполнял под аккордеон протяжную мелодию песни «Летите голуби, летите…»; сзади стояли самые высокие и безголосые, Модылевский, Герасименко, Жарнов, Малыхин, и своим басом портили пение; из-за них спевку несколько раз останавливали и делали нам замечание; при этом Василий Иванович был спокоен, и чётко по-военному повторял аккорды; но от следующей репетиции мы были уже освобождены.
Химию вела Дюкина Алевтина Дмитриевна, невысокая красивая женщина с тёмными глазами, спокойная; чётко излагала материал и всегда после урока доброжелательно разъясняла, если было что-то нам непонятно; мне нравился этот предмет, особенно интересно было изучать химические производственные процессы, например, в металлургии.
Немецкий преподавала Поммер Эрна Адольфовна, небольшого роста очень скромная женщина; изучение языка было основано на сплошной зубрёжке слов и запоминания ненавистной грамматики; зубрил слова я отчаянно, но толку было мало, выше тройки не поднимался; завидовал соседу Владику Сандлеру, мама помогала ему, хорошо знала немецкий, ведь он почти такой же, как иврит; но не только я получал двойки, другим тоже доставалось; идя домой с ребятами, мы декламировали: «Дер фатер унд ди мутер, поехали на хутор, у них беда случилась, дас киндер получилось»; только значительно позже, через много лет, готовясь в группе взрослых людей к кандидатскому экзамену с талантливой преподавательницей Красноярского пединститута, я понял, что немецкий язык не мёртвый, как у нашей немки, а живой; за шесть месяцев учёбы по вечерам, я освоил язык, сдал на пятёрку кандидатский экзамен самым строгим доцентам КПИ профессорам Келлеру и Мартинсону, а летом 1970 года в Москве на международной выставке «Химия-70» почти свободно общался по-немецки в австрийском и немецком павильонах.
х х х
С русским и литературой было очень сложно; ошибки в диктантах и изложениях были обычным делом по причине запущенной учёбы в младших классах; литературу я любил (читал интересную прозу, стихи), но на уроках часто «находила коса на камень»; нашим литератором была Эмма Зиновьевна Коробкова, небольшого роста, грузная и располневшая женщина, правда, лицо её было красивым; одежду носила дорогую, изысканную, а её поведение и внешность (как же, все должны были её уважать!), как говорится, – «вся из себя»; в учительской среде была активисткой; через очень короткое время она невзлюбила меня и ещё некоторых ребят; я помню латинское изречение: «De mortuis aut bene, aut nihil» («о мертвых или хорошо, или ничего»), но, полагаю, мёртвые не нуждаются в уступке; Эмма (так мы её звали) делила класс чётко на «хороших» и «плохих»; но было ещё несколько «очень хороших» – это любимчики, но не о них речь; хорошие – это те, которые добросовестно вызубрили текст по учебнику Тимофеева и хрестоматии, отбарабанили слово в слово у доски, написали сочинение и диктант без ошибок; я у неё выше тройки не поднимался; бывало, каким-нибудь замечанием захочет меня унизить и ждёт моей ответной реакции, но я молчу, ведь молчание – это месть человека, которого унижают; так же и на собраниях, которые она проводила как классный руководитель; я в обсуждениях не участвовал, молчал, что её раздражало; со временем она стала смотреть на меня как на пустое место, и я был этим доволен; всегда боялся до спазм в желудке, что вызовет к доске, и это продолжалось весь год вплоть до девятого класса; мне и в голову не приходило хорошо готовить уроки по русскому и литературе, а также хорошо отвечать моему ненавистному учителю; эту ненависть я сохранил на всю жизнь; но однажды Эмма заболела и несколько уроков провела Эльвира Иосифовна Шмидт, которая преподавала в параллельных классах русский и немецкий (мне не повезло у неё учиться); это была молодая женщина, стройная, с тёмными волосами и красивыми тонкими чертами лица; говорила спокойным голосом, не спешила и всегда смотрела на лица учеников, проверяя их реакцию; у неё было совсем другое отношение к ученикам, спокойное и внимательное; помню, во время самостоятельной работы в классе, она подходила ко многим, в том числе и ко мне, наклонялась, смотрела в тетрадь и тактично помогала, если было какое-нибудь затруднение; всё это оказывало влияние на меня, было бы странно, если бы это было иначе – и это найдёт своё отражение в моих дальнейших воспоминаниях; когда вернулась Эмма, я часто вспоминал Эльвиру, очень завидовал своим друзьям, которых она учила; конечно, моё фанатичное увлечение спортом, безусловно, отрицательно сказывалось на успеваемости, т.к. голова была забита совершенно другим: методикой бега на разные дистанции, тактикой игры в баскетбол, анализом спортивных книжонок, появившихся в нашем КОГИЗе; Эмма же вообще негативно относилась к спорту, как и многие люди в те времена, особенно женщины; однако о моих успехах могла слышать на педсовете из отчётов физрука; однажды, ставя мне двойку, ляпнула: «Сила есть – ума не надо», после чего потеряла всякий авторитет в моих глазах; Эмма всегда старалась подловить меня и высмеять; никогда не забуду я той сцены, которая теперь вспомнилась; она рассказывала о «Медном всаднике» Пушкина и читала отрывки:
Прошло сто лет – и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознёсся пышно, горделиво…
Я слушал невнимательно, думая о своём, и она это заметила, подняла меня и спросила: «Модылевский, что такое блат?»; сначала я опешил и подумал, к чему этот дурацкий вопрос; ей ли не знать, что такое блат, когда её муж Коробков, редактор городской газеты «Большевистский призыв», всегда имея по блату контрамарку, ходил с женой в кино бесплатно, об этом судачил весь посёлок; и вдруг я увидел Эдика Жарнова, сидящего передо мной на первой парте, там его посадили за постоянную вертлявость; на лице его было явно выражено предвкушение «радости» от моего ляпа, он ждал; я сразу почувствовал какой-то подвох, стоял и молчал; учительница повторила вопрос, класс замер, но я не нарушал каменного молчания; Эдька уже стал извиваться и корчить рожу от нетерпения; и вдруг (есть всё-таки Бог!) зазвенел звонок с урока; на перемене я поругаться и крепко обозвал Жарнова нехорошими словами за его «издевательство»; на первый взгляд эта история кончилась мирно и была мною забыта, но лишь на первый взгляд; с тех пор моё суждение об учительнице было простым: «сучка же она, эта наша Эмма»; слава Богу, что в следующем году нашим учителем русского и литературы стал молодой педагог, который сыграл в моей судьбе значительную роль, а Эмма продолжала учить детей в восьмых классах; тем не менее, я всегда с благодарностью вспоминаю всех без исключения своих учителей, которые дали мне знания; было бы несправедливо сейчас, на склоне лет, швырять камни в огород, вскормивший мою юность.
х х х
Жарнов Эдуард Михайлович, о котором я упомянул, в школьные годы был непоседой, проказником, как и многие из нас; несколько смуглое лицо его было не очень красивым, но чрезвычайно живым; выделялась большая шевелюра его тёмных курчавых волос; ростом был ниже меня, но за институтские годы стал выше; играли мы в одной футбольной команде; после школы окончил машиностроительный факультет Минского политеха, защитил диссертацию по вибрации и шуму тракторных двигателей, работал зам директора НИИ тракторостроения во Владимире; женился в Минске на учительнице математики Маргарите, они воспитывали троих детей; старший Юра, прекрасный высокий и стройный парень, умный, волевой, влюблённый в географию, с третьего захода всё же поступил в МГУ; женился, воспитывали с женой двоих детей; после отъезда отца в Чебоксары проживали они в его квартире во Владимире, к сожалению, Юра рано умер от рака; в перестройку отец с семьёй переехал в Чебоксары и работал конструктором на заводе тяжёлых тракторов; сын Андрей учился, затем работал на ЧебТЗ, женился, растут дети; дочь Маргариты и Эдуарда, Евгения, училась в школе; как-то, будучи в командировке на рудном карьере в Железногорске-Илимском, Эдик заехал на обратном пути в ко мне в Братск; я попросил у нашего ректора «Волгу» и показал своему товарищу город: горнолыжную и санную трассы на горе Пихтовой, бассейн «Чайка» и санаторий «Юбилейный», дом отдыха «Лукоморье», центр города и конечно Братскую ГЭС, где мы сфотографировались возле памятника легендарному строителю И.И. Наймушину; мне было очень приятно пообщаться с другом, побывавшем в наших сибирских краях, о многом поговорить, вспомнить одноклассников, тем более, что ему не удалось приехать в Рубцовск на юбилейную встречу выпускников нашей школы № 9. Так случилось, что после переезда семьи в Чебоксары Эдуард перенёс тяжёлые удары судьбы: умер от рака старший сын Юра; в Чебоксарах семья пережила ещё одну трагедию: на почве неприязненных взаимоотношений матери и дочери-старшеклассницы, последняя покончила жизнь самоубийством, выбросившись из окна лестничной клетки с 9-го этажа их дома; ведь работая все годы напряжённо, часто бывая в командировках по всей стране из-за проблем с новыми тракторами, отец мало с ней общался и влиял на воспитание; потрясённый гибелью дочери, Эдуард попал с инфарктом в московский кардиоцентр им. Бакулева; я, будучи в командировке, посетил его, выслушал исповедь об этой трагедии; в настоящее время семья проживает в Чебоксарах, и я общаюсь по Интернету.
х х х
Возвращаюсь к уроку по литературе и несостоявшемуся моему позору; а ведь не только я попадался на удочку, как это было со словом «блат»; в девятом классе на уроке анатомии наш чемпион по лыжным гонкам Володя Кулешов, не расслышав подсказку Жарнова, вместо слов эритроциты и лейкоциты, ответил учителю: «антрациты и лейкоциты»; на другой день в классной стенгазете был нарисован голый Володя и в крупных сосудах его рук находились чёрные куски антрацита – да, у всех были проколы; Володя – юноша с открытым светлым лицом и каштановыми волосами, был несколько хвастливым, задавакой; учился средне, умом не блистал; в ребяческих играх был заводилой; хороший спортсмен и амбициозный парень, всегда, играя в футбол и баскетбол, завидовал, что не его, а Муху или меня, поставили капитаном команды; однако в лыжных гонках был лидером; после школы окончил строительный факультет Минского политеха, работал Владимир Кулешов строителем, дорос до управляющего крупного строительного треста, построившего, в частности, знаменитый на весь мир мемориальный комплекс «Хатынь».
В нашем классе было достаточно круглых отличников, и хотя преобладали девочки, но и среди ребят было несколько человек: Марик Певзнер, Лёва Феликсон, частично Ёня Шрайбман; первые двое были начитанными и грамотными ребятами, единственными детьми в семье и, следовательно, в некотором смысле избалованными, послушными, с большим самомнением и большими амбициями; я признавал их превосходство в учёбе, особенно Марика, умевшего ловко строить фразы и подбирать точные слова; его отец работал на заводе, мама Ида Анатольевна, высокая красивая женщина, заведовала заводской библиотекой; я встречался с Марком редко и неохотно, тем более, что замечал в нём скрытую ко мне, слабому ученику, неприязнь; кроме того, он был совершенно неспортивным, часто говорил намёками, будто храня что-то недосказанное про себя; большой чистёха, всегда хорошо одет, всегда в свежем белье; был достаточно высокомерен и принимал начало тщеславия бессознательно, рабски; невольно вспомнились слова поэта: «… мы почитаем всех нулями, а единицами себя»; школу окончил с медалью и поступил в престижный МХТИ им. Менделеева, о чём я узнал на студенческих каникулах зимой 1955 г. от своего двоюродного брата Эрика, учившегося в том же вузе; на мой вопрос, как там Марк, я услышал короткий ответ: «Бесцветная личность». Прошло тридцать лет и во время школьного юбилея в 1985 г. я увидел Марка, мы поговорили несколько минут; он при распределении поменялся с однокашником местом будущей работы, чтобы остаться в Москве, но направление получил в Минмонтажспецстрой к субподрядчикам, знакомым мне по работе в Красноярске; узнав об этом, Марк несколько оживился, нашлись у нас общие знакомые-монтажники; чем конкретно он занимался и что делает в настоящее время, говорить не стал, вышел с ребятами в коридор покурить, хотя в школе не курил; позже я узнал, что всё время работал он инженером в одном из монтажных отделов; удивительно было, по крайней мере, для меня, почему он, умный парень, не достиг чего-то большего; может быть «слишком послушные сыновья никогда не достигают многого» (Абрахам Брилл). Через несколько лет, я как-то решил поинтересоваться судьбой Марка, позвонил ему на работу, но женский голос с раздражением отрезал: «Он здесь уже не работает!»; я хотел спросить, где он теперь, но раздались гудки; узнал позже, что его со всех мест работы быстро выживали, он не умел ладить с людьми, а тем более с начальством; через некоторое время Марк уехал жить в Америку; мне кажется, что к нему подходит фраза, произнесённая В. Белинским: «Разум дан человеку для того, чтобы он разумно жил, а не для того только, чтобы он видел, что он неразумно живёт».
Лучший друг Марка, отличник Лёва Феликсон, имел противоположный темперамент: был подвижным, активным, гонял на велосипеде, ходил с ребятами в Забоку, организовал школьный радиоузел; учёба давалась ему легко, окончил школу с медалью и поступил в какой-то сибирский вуз; после третьего курса студентов перевели в ЛПИ, где на курс старше учился Борис Фертман; когда я в январе 1956 г., сдав сессию на пятёрки, приехал в Ленинград, то посетил в общежитии Бориса; мы выпили чаю, он одобрил мою культурную программу и ещё что-то предложил, но от моего специально купленного для него билета в филармонию на концерт Давида Ойстраха и Льва Оборина отказался, ибо завтра, в день концерта, у него важный экзамен; я спросил о своём однокласснике Лёве, который учится здесь же, Борис повёл меня по этажам, указал нужную комнату и ушёл к себе; мы беседовали, до экзамена у Лёвы было целых четыре дня, но он, страстный любитель классической музыки, отказался от предложенного билета и рассказал мне, что учёба ему даётся трудно, нахватал троек; вернулся я к Борису и с недоумением спросил, почему Лёва, который был всегда в школе круглым отличником, так дрейфит перед экзаменом и вообще плохо учится? Борис ответил: «Знаешь Толя, со школьными отличниками не то ещё бывает, не удивляйся».
х х х
В начале данного раздела я рассказал о том, каков был спортивным наш город Рубцовск; спортивный мир, вместо того, чтобы исторгнуть меня за то, что я плохо учился, засасывал меня всё больше и вовсе не думал выпускать из своих лап; в начале зимы Иван Матвеевич организовал школьное спортобщество «Искра», над которым шефство взял завод; были приобретены в достаточном количестве лыжи с современными креплениями, ботинки и пр.; для хранения спортинвентаря отгородили часть школьного гардероба, там же находился кабинет физрука; нам выдали удостоверения члена общества, отпечатанные в заводской типографии, по которым можно было бесплатно под роспись взять лыжи с ботинками, а летом баскетбольный и волейбольный мячи; о своих летних спортивных успехах я написал подробно, а зимой на лыжах я не был в лидерах, как разрядники Кулешов, Муха и др.; меня хватало только на дистанцию 5км; в гонке на 10км у меня сбивалось дыхание; мне было досадно на самого себя, что я не сумел сдать зачёт, и решил на дистанции выложиться во что бы то ни стало – выполнить норматив, чтобы не опозориться, или умереть; теперь думается, нет смысла скрывать то, что стало известно многим; я бежал, несмотря на сбившееся дыхание, боль в селезёнке и обилие пота; на финише меня встречали смеющиеся наши лидеры, поскольку лицо и куртка были в соплях, но в норматив уложился; однако, когда был организован агитационный поход в ближайшее село, меня не взяли; обидно, но справедливо, ну не тянул я на хорошего лыжника; однако одну девчонку из параллельного класса, Раю Гальченко, взяли в поход; добавлю, что тогда я подумал об этом без усмешки, даже без намёка на неё, просто, как это иногда бывает, засёк глазами Раю, а оказалось, что навсегда.
Зимой уроки физкультуры проходили в спортзале школы, где выполнялись разные гимнастические упражнения на снарядах: брусья, турник, кольца, козёл, конь, а также кульбиты и перевороты на матах, прыжки в высоту; наш учитель Иван Матвеевич, как я уже упоминал, был довоенным всесторонне развитым отличным армейским физруком: на всех снарядах он показывал гимнастические упражнения, выполняемые с филигранной техникой, а летом и зимой на спортплощадке и лыжне умел всё делать идеально; в зале лучше всего у меня получались прыжки с разбегу через козла и прыжки в высоту; сначала через планку прыгал ножницами, затем переворотом и уже потом появилась современная «волна»; по этим видам у меня были четвёрки и пятёрки, а по остальным – тройки; особенно трудно давались брусья, и однажды, глядя на мой мах, Иван Матвеевич громко сказал: «Модылевский, что же ты висишь, как мешок с тырсой» (тырса – это строительная смесь песка и опилок); все ребята засмеялись, мне было стыдно, я сделал вывод, что надо тренироваться дополнительно, чтобы получить хотя бы тройку; в общем, в гимнастике я был слабаком; но чтобы воспоминания мои были верны и полны, а из песни слова не выкинешь, поэтому отмечу, что Иван Матвеевич был, разумеется, человек своего времени, а время его было такое, что излишняя резкость за великое не считалось – тогда была другая мерка: от учителя требовали, чтобы нас, юнцов, сделать образованными, сильными и ловкими, и этого держались все хорошие люди, а в том числе и наш физрук; что же касается порой грубых замечаний, то мы, спортсмены, видели за его напускной строгостью к нам, доброе отношение и справедливость. Важным его нововведением стали летние занятия на школьной спортплощадке; сразу после сдачи экзаменов за восьмой класс Иван Матвеевич пригласил нас тренироваться по утрам в беге на разные дистанции; тренировки назначил на восемь часов, поэтому поваляться в постели после семи утра не получалось; дома выпив чаю, я и Виталий Муха, который жил в соседнем доме, шли быстрым шагом в сторону школы, часто на ходу прожёвывая еще остатки бутерброда; пролезали через прутья ограды на пустынный школьный двор, где нас поджидал физрук с секундомером в руке; мы снимали одежду до трусов и делали разминку; выслушав указания тренера, приступали к ускорениям – бег с ускорением на 40-50м; затем бегали на время, в основном на 100, 200 и 400 метров; сначала ребят было много, но через несколько дней часть их отсеялась, поскольку вставать рано на каникулах не хотелось, да и дисциплина, которую требовал тренер, была жёсткой, военной; уже на второй день наш тренер спросил, кто из ребят курит; в то время многие курили, я и Виталий просто иногда тайно баловались, «подкуривали»; Иван Матвеевич, сам заядлый курильщик, но поставил нам ультиматум: «Или курево, или спорт – курящим здесь делать нечего, на тренировку пусть не приходят!»; я благодарен ему за это, т.к. пришлось бросить, хотя в нашей семье родители и Виктор курили; Виталий начал снова курить только на третьем курсе института по причине, о которой скажу далее; итак, в течение двух недель мы тренировались; для меня это была отработка низкого старта и ускорений в беге на 30, 40 и 50 метров с дальнейшим бегом на мои традиционные короткие дистанции 100 и 200м, для Виталия – средние дистанции; за время этих тренировок, которые нам нравились, была хорошо отработана техника, что благотворно сказалось на результатах июньских соревнований на первенство города; что нас удерживало – это заметный рост результатов, хотя похвал от тренера не было, да мы их и не ждали, не ругает и то хорошо.
х х х
SI VIS ESSE, OPTIMUS ESTO!
(ЕСЛИ БЫТЬ, ТО БЫТЬ ЛУЧШИМ!
Здесь я хочу рассказать о Виталии Мухе. Мой лучший школьный друг не был баловнем судьбы, всего достиг исключительно своим собственным трудом, и достиг многого, а поскольку я был с ним близок, могу отметить основные этапы становления его характера и умения, как говорится, всё имеет свои истоки.
Родился он в 1936 г. в Харькове, а их род, по словам Виталия, «исходил из украинской деревни, где почти все жители были Мухами»; детство и школьные годы прошли в небогатой и скромной семье: отец работал шофёром на АТЗ, мать вела домашнее хозяйство; жили в каменном двухэтажном доме рядом с нашим в коммунальной квартире на первом этаже, занимали одну комнату; конечно, как я сейчас понимаю, Виталию, к сожалению, слишком рано пришлось получить некоторое «сексуальное образование», когда родители ночью ворочались в кровати; возможно, это стало причиной ранней влюблённости; мать заботилась о единственном сыне, и хотя семья шофёра жила небогато, она всегда следила за внешним видом Виталия; одежда его была скромной, но со вкусом, что видно на моих фотографиях; стараниями матери он всегда отличался аккуратностью во всём; лишь в девятом классе ему смогли купить двухцветную (синяя с серым) лёгкую модную курточку, которой он гордился; она была с нагрудными карманами на молниях, выглядел в ней он хорошо; чувствовал заботу матери и старался учиться на 4 и 5, хотя круглым отличником не был, нос не задирал.