Алексей Владимирович Июнин
Человек-Черт
Снег как-то неожиданно кончился где-то в районе Екатеринбурга, западнее Свердловской области он еще не выпадал, здесь еще царствовала поздняя грязная осень и была плюсовая температура.
Коллекционер дорогих ножей сел на кровати, дотягиваясь до стоящего на комоде из ДСП одноразового стаканчика, который они с Олесей использовали в качестве пепельницы. Олеся подтянула одеяло, а бандюган, спустив ноги с кровати, ссутулившись и зажав свой крестик в кулачише тихо говорил молитвы. Левит закатила глаза. Опять молитвы! Молитвы ей не нравились, они ее раздражали и доводили до легкой степени психоза, не говоря уже о настроении, которое портилось мгновенно, стоило ей услышать хотя бы несколько слов. Ей вообще не нравилось то уныние, которое распространяли носители православной веры. Уныние, тоска и приготовление к смерти еще с младенчества! Нормы, запреты и неизбежное наказание в аду за малейшую провинность. Левит вообще всю жизнь была убеждена, что, если и есть Бог на небе, то для него куда важнее видеть добропорядочного атеиста, делающего правильные дела из совестливых убеждений, а не христианина, который делает хорошие поступки из-за боязни наказания после смерти и для того чтобы заработать аусвайс в рай.
Всю свою жизнь Олеся Левит была атеисткой. Не верила ни в шайтанов, ни в ангелов, не интересовалась нравоучениями разный мыслителей. Отворачивалась от всего заумно-филосовского. И теперь, смотря в одну точку прямо перед собой, она пришла к выводу, что и до сих пор отказывается верить. Ее просвещенный ум не позволяет впустить в мозг очевидную информацию о появлении на земле настоящего черта. Факт существования настоящего черта был уже давно бесспорный, но она упорно не желает осознавать это. Организм отторгает эту информацию, сознание сопротивляется, но… Левит по многу раз в день отгоняла эти трудные размышления, забивала голову другим и, кажется, у нее начало это получаться, хотя планшетник с новостями возвращал ее в кошмарную реальность. Олеся Нахимовна понимала, что стоит ей всерьез утонуть в размышлениях на тему происходящего в России мракобесья, она сама падет на колени перед иконами и расшибет лоб в молитвенных песнопеньях. Никогда! Никогда она этого не станет делать! Да что бы она пала на колени? Да чтобы она одела юбку и косынку?
Но какое еще есть средство против черта, как не Бог? А как призвать Бога, если не молитвами? А разве Бог сам не видит что происходит? Должен видеть, иначе какой же он Бог? Тогда почему он не вмешивается? Ждет молитв? Минуточку… Какой Бог? Жуй плюет и на Господа Бога и на Сатану, для него это две стороны одной медали, которую он топчет копытами. Левит не забыла как некоторое время назад, долговязый гитарист группы «Толпе» Юрка Коромыслин рассказывал ей про то как Андрюша отреагировал на изображение Божьей матери под штукатуркой репетиционного помещения. Если верить словам Коромысла (а Левит ему верила на все сто процентов), то в ту минуту Андрюшей Жуем овладела сила ненависти к православию. К христианству. Нет – вообще к религиям!
Впрочем… Много размышляя над андреевой трансформацией, женщина заходила в мысленный тупик. Все не так просто. Если противопоставлять Жую православную религию, то в этом случае было все ясно – и сама Левит и всемирная сеть утверждают, что черт Жуй не выносит ничего христианского, он старается уничтожить или осквернить в первую очередь религиозные атрибуты и особую ненависть испытывает к служителям церкви. Однако, потратив много часов во всемирной сети и наедине со своими мыслями Олеся не нашла ни одного доказательства тому, что Жуй служит каким-либо диструктивным сатанистским культам. Слухов на эту тему было много, даже выпустили телепередачу по ТВ, в которой выдвигалась теория принадлежности «бесенка-чертенка» к дьявольскому культу зла, только не было ни единого достоверного факта, подтверждающего эту теорию. Интернет был полон видеороликов, на которых страшное мелкое существо, пронзительно вереща, разбивает в дребезги фигурки демонов, рвет на части литературу по оккультизму и демонологии, сжигает сатанинских идолов и издевается над представителями антихристианских вероисповеданий, которые ошибочно полагают, что Жуй с ними на одной волне. А Жуй не видел никаких различий между религиозными течениями и потешался над всеми одинаково, не деля своих жертв на христиан, мусульман, буддистов, иудеев, сайентологов, индуистов, дьяволопоклонников и прочих. Он ненавидел всех в равной степени.
Левит затянулась сигаретой. Да, Андрей Жуй ненавидит религии, особенно христианство. Христианство… И тут она вспомнила о Стрекачеве и о старославянском язычестве. А что Жуй испытывает к язычеству? Ведь неслучайно, все-таки, следователь Михаил Львович Павлов поднимал вопрос о Стрекачеве как о человеке, способном как-то повлиять на Жуя. Не случайно! Кроме того о язычнике Любосвете пишут в прессе, он достаточно известен в России, даже такой прожженный рокер как Сережа Бизон сохраняет и бережет статьи о нем. Стрекачев действительно помогает справится со злом и ненавистью и не особо важно каким путем он идет – мифологически-языческим или неосайентологическим. Победа над бушующим в России злом и ненавистью – вот конечная цель, а язычник, если верить газете «Совершенно Секретно» и многим другим источникам СМИ справляется с этой задачей на отлично, перевоспитывая самых отъявленных негодяев и бессовестных убийц. Даже верховный магистр Федерик-Этьенн де Монпелье за мгновение до своей гибели (однако Левит надеялась и верила в то, что ее любимый Вася Подпердюльник чудом выжил, ведь кто-то же поставил ей в плейере старую аудиозапись) тоже совершенно определенно дал понять, что вырвавшегося на просторы России черта Жуя может остановить лишь любовь. Знал ли де Монпелье-Подперлюльник про язычника Стрекачева-Любосвета? Может и знал, хотя ни словом не упомянул этого жреца, при том что сам же и являлся верховным жрецом противоположной секты.
А ведь говорил! Говорил! В последнее мгновение он успел сказать, что средство от жуевской ненасытной силы следует искать в прошлом. Что черт из прошлого, из старины и значит методы борьбы с ним надо искать в истории. Намекал ли верховный магистр на Любосвета? Или он выразился обобщенно?
И вот теперь Олеся Нахимовна Левит пришла к окончательному выводу, что на черта Жуя может повлиять праславянское язычество.
Но она опять включила свой упорный атеизм. Все еще веря в то, что не снизойдет до унизительных молитв даже в теперешнем положении, когда черт гуляет по матушке-родине, госпожа Левит вытерпела приглушенной бормотание саратовского бандита, отвела взгляд в сторону дальнего правого угла потолка, когда Меткий закончил молитву словами: «Аминь, аминь, аминь!» и встала с кровати.
Она была обнажена, накинуть на тело было нечего. Отмахнувшись от мысли, что ее татуированная черепами и пошлыми фразами на латинском нагота может восприниматься христианином Алешей Метким как оскорбление его вероисповедания она, почесала змею на коже над печенью и подошла к столику с абажуром. Там лежал планшетник.
– Мы опережаем Жуя, – сказала она Меткому, почитав последние новости. – Как и мы, он движется на Москву.
– У него точно будет там выступление? – спросил Меткий без особой надежды на отрицательный ответ.
– Будет, – подтвердила Левит. – Вся сеть пестрит рекламой. Изначально я договаривалась с москвичами об «Олимпийском», но эти ублюдки, с которыми связался Андрей, и которые поклоняются Сатане как отцу родному, изменили место выступления. Жуй будет зажигать в другом месте.
– Чем им не нравиться «Олимпийский»? Что еще им надо? Красную площадь? – горько пошутил Меткий.
Левит долго смотрела на бандита и на ее лице не было ни грамма беззаботности, которую безуспешно старался придать себе Леша.
– Не может быть… – с сомнением проговорил он.
– Ты попал в точку, дружище.
– Да ладно! – не поверил Меткий. – Только не говори, что Жуй выступит на Красной площади!
Левит спрятала взгляд в планшетнике. Меткий был далек от современных технологий и не умел пользоваться планшетным компьютером, а понятие «андроид» он воспринимал исключительно в качестве чего-то роботизированного, но ни как ни операционную систему. К слову сказать понятие «операционная система» для него казалась сродни чему-то медицинско-хирургическому. Раздражение бандита от того, что он не может даже запустить интернет было размером с бурю и после нескольких безуспешных попыток вникнуть в суть этой операционной системы он плюнул и доверился своей спутнице. Поэтому всеми поисками информация о Жуе занималась только Олесей, а Меткому оставалось лишь довольствоваться тем, что предъявляла ему женщина. О том, что во всемирной сети во всю афишируется жуевское выступление на Красной площади она до поры умалчивала, опасаясь за душевное равновесие Алеши, у которого она с первого дня их встречи наблюдала прогрессирующий психоз на почве религии. Но дальше молчать было бессмысленно, они уже приближаются к столице.
– Он выступит на Красной площади, – призналась Олеся Нахимовна. – Вход свободный. Никаких билетов. Фото и видеосъемка разрешена. Плюс прямая трансляция на многих порталах в сети и на всех федеральных каналах Российской Федерации, а также за ее пределами.
– Ты шутишь?
– Если это обман, то у того, кто организовывает эту рекламу очень скверное чувство юмора. А я говорю то, что вижу на планшете, – в подтверждении своих слов, женщина передала планшет бандиту и подсказала как перелистывать страницу. – Жуй готовит колоссальное выступление на Красной площади в Москве, транслируемое на весь мир!
– Да это невозможно! – взорвался Меткий и даже вскочил с кровати, уронив одеяло. Опираясь на самодельный костыль, он выхватил планшетник из рук своей соучастницы. – Никто ему это не позволит! О, Боже Милосердный! Куда смотрит правительство Москвы! Есть, наконец, президент! О, Господи! Черта вообще нельзя впускать в Москву! На их месте я бы уже держал наготове артиллерию, чтобы встретить этого гаденыша залпами, как только его рожки появятся в пределах видимости радаров! Это немыслимо! – он чуть не расшиб гаджет о прикроватную тумбочку. – Одевайся, отдохнули!
– Ты куда?
– В машину! – огрызнулся Меткий. – Мы должны двигаться!
– Да подожди ты! Мы выпили, нам нельзя за руль.
– Поехали! Не тяни резину.
– Сейчас, – Олеся взяла свой телефон и стала искать телефонный номер Нади Гриковой, но не нашла и вспомнила, что уже давным-давно стерла напрочь его стерла. Вот же невезуха! Меткий поторапливал женщину, а она принялась названивать некоторым знакомым и спрашивать номер Гриковой, невольно вспоминая как совсем недавно то же самое делал Леша, ища контактный телефон язычника Любосвета. Получив контактный номер бывшей невесны Андрюши Жуя, Левит немедленно набрала его и услышала, что данный номер не существует. Меткий уже нетерпеливо хмурил брови, а Олеси пришлось вновь перезванивать разным общим с Гриковой знакомым и спрашивать уже другой контактный номер. И она получила его.
– Алло, Надя, – позвала Левит, когда на том конце связи сняли трубку. Грикова ответила, что это она и спросила, кто ей звонит, она не узнала голос Олеси Нахимовны. – послушай, дорогая, у меня к тебе очень важное дело. У тебя есть несколько минут, чтобы выслушать меня?
– Да, я слушаю, – ответила Надя, немного встревожившись неожиданному звонку.
– Хорошо! Послушай, мне тебе надо кое-что что сказать. Это касается Андрея… Нет-нет, только не клади трубку! Не клади. Сперва вылушай!
И женщина поделилась с Надей Гриковой одним планом, придуманным ею и утвержденным Лешей Метким. Надя план выслушала, задала множество вопросов, но в итоге категорично отказалась от участия в этой предложенной Олесей авантюре. На вопрос: «почему?» она ответила, что хотя бы и потому, что это звучит слишком невероятно и более чем странно. Но это не главное, а первопричина ее отказа заключается в том, что она просто-напросто не хочем входить в одну и ту же реку дважды, то-есть вообще разговаривать с Андреем Вставкиным. Она не желает ни разговаривать с ним, ни видеть его, ни знать его. На этом точка! Прежде чем Олеся Левит переварила такое шокирующее ее положение вещей, Надя отключила связь, оставив женщину в огорошено разевать рот и хлопать глазами.
– Ну что? – спросил Меткий.
– Накрылся наш план, – проговорила Левит, еще не до конца осознав услышанное от Гриковой. – Что дальше делать – не знаю. Я надеялась на эту девчонку…
– А без нее никак?
– Не знаю… А ты звонил в Любославль?
– Я уже десять раз звонил! Язычник нас ждет.
– Это он тебе сказал? Ты же утверждал, что у него зашит рот.
– Проклятье! – Меткий начинал всерьез злиться, но Левит уже неплохо узнала этого человека, за агрессией он скрывал неуверенность. – Я же говорил, что за него говорит его племянница, – бандит нервно сунул в рот очередную сигарету. Но не найдя зажигалки, бросил ее на комод. – О, Господи! А ты, точно уверена, что язычник нам поможет?
– Нам поможет не язычник. Но без него, думаю, будет очень трудно.
– Да ни фига он ни сделает! Без девчонки он ни фига не сделает! – рявкнул саратовский бандит. – Если господь наш всемогущий не может справится с чертом, то что вообще может какое-то там мифологическое язычество? Кто вообще в это верит? Ты, Олесь?
– Я не верю в язычество, – холодно ответила Левит. – Я вообще ни во что не верю! Но я надеюсь! Я много часов копалась в интернете и теперь знаю что то существо в которое превратился Андрюша есть представитель нечистой силы. Не спорь, дай договорить! В это можно верить, можно не верить, но все сходится. Жуй относится к представителю так называемой праславянской мифологии и как раз в это истинно верует язычник Любосвет. Повторяю – все сходится…
Меткий вышел из спальни, стуча костылем сходил по нужде, вернулся, вновь сунул в рот сигарету. На том же комоде лежал его коллекционный нож, который он применил тогда у пещеры у озера Виви. Он взял его, стал рассматривать гравировку льва. Подсевшая к нему Олеся нежно погладила его по шее и щетинистой щеке, провела пальцем по одной из звездочек на ключице.
– Давай спать, – сказала она. – Пока мы не получим полноценный сон, мы так и будем нервничать. Я, честно говоря, смертельно устала. Я толком не сплю уже много ночей. Завтра с утра будем думать о том, как нам провернуть нашу операцию без Гриковой.
– Я не смогу уснуть, зная, что где-то бушует это хвостатое исчадье ада.
– Я же говорила – он не из ада.
– Он посланец Сатаны!
– В праславянской мифологии вообще нет понятия ада и тем более Сатаны.
– А ты еретичка! Таких сжигали!
– Леша, – тихо шептала Левит, поглаживая бандита по плечу. – Ложись. И я ложусь. Завтра рано вставать, отправимся с самого рассвета и к вечеру уже будем в Подмосковье. Все будет хорошо.
Они легли, но уговорив Меткого заснуть, Левит долго не спала сама. Упоминание о хвостатом исчадье ада, которое она раньше считала своим хорошим товарищем не позволяло сну хоть на время успокоить ее тревогу. Они лежат тут в кровати, за окном накрапывал дождь, а позади них и чуть южнее черт гуляет по стране, южнее Красного Стекловара земля вспыхивает безумными протуберанцами, и если они задержатся в этой гостинице хоть на день, они не просто опоздают к началу московского выступления, они встретят угрозу гораздо ужаснее – они лицом к лицу могут столкнуться с проделками черта Жуя. Он догонит их и хорошенько пощекочет им пятки! И пусть он доселе не трогал Олесю, но ей вовсе не хотелось испытывать судьбу.
А под утро перезвонила Надя Грикова и сказала, что готова сделать то, о чем ее попросила Олеся Левит.
Глава 30
Голод по-советски
Вне времен и пространства
Обстановка в которой появился Андрей морально угнетала и наводила на сильнейшую тоску, и как раз эти два душевный чувства Жуй ненавидел больше всего на свете. Тоска, уныние, печаль, грусть – что может быть хуже? Для Андрея ничего, его душа и тело практически непрерывно генерировало горячность и пыл, а тут… Безотрадность!
Жуй почти сутки не спал, там в том реальном мире он бушевал и вертелся волчком, веселился и бесчинствовал, цепляя на свою удочку тысячи и тысячи людей, а те, в свою очередь, распространяли его безумный вирус вокруг себя в геометрической прогрессии. Но под утро очередной веселенькой ночки Жуй притомился и остановился в четырехэтажном особняке одного олигарха и после трех часов блудодейства с ним, его женой, любовницей и Ламией, наконец отдался короткому сну.
И попал сюда, в это стерильно глянцевое место, где все углы были прямые, поверхности ровные, звуки звенящие. Не очень просторное помещение с гладкими стенами, полом и потолком, с несколькими лампами накаливания под конусовидными плафонами, висящими так низко под потолком, что человек более двух метров росту мог задевать их макушкой. Стены выложены мелкой кафельной плиткой, выложены так идеально, что казались нарисованными по линейке. Вдоль стен стальные шкафы с выдвигающимися ящиками, несколько столов из той же стали, две квадратные раковины, стальная этажерка на колесиках. На разделочных столах поблескивали разного вида хирургические инструменты, предназначенные не сколько для лечения людей, сколько для проведения особо изощренных по своей жестокости пыток. Жуй, цокая копытцами по напольным плиткам (выложенных так ровно и гладко словно ледяной каток, наверно, для того, чтобы было легче смывать с него кровь) подошел к столу и взял один их инструментов, похожих на дрель-коловорот.
– Здорово, родственничек! – откуда ни возьмись в помещении возник Иосиф Эггельс, как всегда худой как скелет, голый и ставящий в неловкое положение выставленными напоказ многочисленными наколками героев социалистической революции. Шлепая босыми пятками по полу, он заглянул в какие-то пожелтевшие бумаги на столике, кивнул и выбрал одну из ячеек в шкафу. Дверцы ячеек были квадратные, толстые с тяжелыми на вид запорами. Эггельс открыл запор, распахнул дверцу и с пронзительным скрипом выдвинул из ячейки полку с лежащим на ней человеком. Андрей отложил коловорот и с презренным изгибом губ, пошарил взглядом по сторонам – где выход. А выхода не видел, ни одной двери и ни единого окошечка.
Человеку из ячейки было чуть за пятьдесят, может больше, он был не высок, с брюшком, впрочем Жуя не интересовали его физические характеристики, ему не терпелось сию же минуту покинуть это патологоанатомическое отделение и вернуться к реальному настоящему веселью. Мертвяки его угнетали, от них ему не было никакого толка, они годились разве что для осквернения, да и то Жуй не любил даже смотреть на мертвых. Психологически он отторгал мир мертвых, предпочитая ему мир одушевленный, мир истинный, мир в котором каждая личность несет в себе душу. С живыми людьми можно было работать, использовать их, менять по своему усмотрению, а от трупов какой прок? С ними даже водки не выпьешь, у них даже не встает! Они бесполезный отработанный материал! А где смерть, там печаль, скорбь, слезы, боль, литургии всякие и прочий кал.
Жуй не хотел быть в этом сне, у него упало настроение, ему становилось уныло. Он уже не раз хотел упрекнуть своего двоюродного дедушку за излишнюю траурность во всех сновидениях, за отсутствие какой-быто ни было оптимистичности. У Жуя, откровенно говоря, кончилось терпение, он решительно поставил руки на пояс и набрал воздуха в легкие, чтобы высказать Эггельсу, что с него хватит этих его мрачностей и что не настало ли время сделать перерыв и как следует развлечься. Можно пошалить прямо здесь, Жуй так и быть, пересилит себя и ради Эггельса поглумиться над покойничками. На что только не пойдешь ради любимого родственничка.
И тут его случайный взгляд упал на белую руку мертвеца и что-то в ней показалось ему неправильным. Она лежала вдоль рыхловатого тела и, обратив на нее внимание, Андрей насчитал на ней шесть пальцев. Полидактилия… Эту руку он уже знал, но ни разу во снах ему не виделся обладатель этой необычной ладони. Теперь увидел – низкий лысый лоб в обрамлении кудряшек-завитушек, густые усы, нос картошкой. Напоминает Эйнштейна, но Жуй уже догадался что это ненавидимый Эггельсом профессор психиатрии Леон Галиев. Очень во многих андреевых снах Эггельс всячески измывался над телом профессора, обращался с ним будто с купленным на базаре куском телятины.
– Что ты хочешь с ним сделать? – спросил Жуй у Эггельса.
– Как что, племянничек? – людоед взял тело Галиева на руки и перенес на разделочный стол. – Щас разделаю… Будешь мне помогать, бери вон тот нож… А я тебе покамест расскажу как…
– Я не хочу быть в этом морге…
– Морг? Что ты хочешь этим сказать?
– Ну мы же в прозекторской? В патологоанатомическом зале?
– Какой морг, племянничек? Ты что? Мы в мясном цехе кремлевской столовой. Щас будем готовить отличный…
– Я не хочу ничего готовить. Я не ем людей.
– Опять упрямишься? – ухмыльнулся Эггельс, обнажив гнилые остатки зубов.
– А ты опять будешь мне рассказывать о своем Сатане? – в ироническом тоне спросил Жуй.
– О моем Сатане? – Эггельс так удивился, что Жую показалось, что вместе с ним поразились и некоторые наколки. Например Дзержинский точно раскрыл рот. – Он не мой, племянничек. Он наш. И не смей говорить о нем в таком тоне, это тебе не хиханьки-хаханьки!
Жуй провел заскорузлым пальцем по гладкой кафельной стене.
– А что если я скажу, – заговорил он так, что его звенящее эхо раскатилось по кафельным стенам, – что ваш Повелитель Мух, ваш Светоносец, ваш Князь Мира Сего, ваш Древний Змий – именно ваш. А не мой!
Эггельс стоял к Жую спиной, а на Андрея смотрел лик товарища Сталина, наколотый людоеду на затылке. Нос, глаза под густыми бровями и пышные усы (являющимися настоящими отращенными волосами Эггельса). Переходящий в шею подбородок. Уши Эггельса были и ушами Сталина, только там где у Иосифа Ильича начиналась лысина у Иосифа Виссарионовича начиналась вытатуированная фуражка, ведь сам Сталин не был лысым, а у Эггельса в том месте волосы уже не росли. И под настоящими бровями пронзительные живые глаза великого генералиссимуса. В мясном цеху кремлевской столовой возникла напряженная тишина. Эггельс не поворачивался, Жуй твердо смотрел в нарисованные сталинские глаза.
– Не твой? – глухо спросил товарищ Сталин голосом Эггельса. – Наш, но не твой?
– И не надо пугать меня своими фокусами с наколками, гражданин Эггельс, – с усмешкой ответил Жуй. – Это всего лишь сон, я могу сделать сны и похлеще. И не надо врать, что мы в кремлевской столовой! Никто не готовит людей на обед. Мы всего лишь в моем сне, я уже давно разгадал все эти трюки и мне они порядком поднадоели. Я намерен проснуться.
– Я приду к тебе в следующем сне, племянничек, – угрожающе произнес Сталин голосом Эггельса. – Ты наш и никуда от нас не денешься…
– Ваш? А не пошли бы вы!
Эггельс резко обернулся и Жуй его не узнал – перекошенный в ненависти тонкогубый рот с хищно оскаленными гнилыми зубами, морщины на всем лице, глаза как у дракона.
– Ты, маленький сосунок, – рычал Эггельс, приближаясь к Жую. При каждом слове изо рта выбрызгивала мутная пена. – Ты будешь делать то, что мы тебе велим! Запомни это! Только то, что мы тебе приказываем! Ты наш! Мы тебя породили! Ты всего лишь наша марионетка, игрушка! Ты будешь нас слушать, будешь нам подчиняться! И ты запихаешь свой вонючий язычок в свою вонючую жопу!
– Я вот ни как не пойму, – Жуй улыбнулся еще шире, обнажив уже свои острые как иголки зубки, – ты типа дантевского Мефистофеля, а я Фауст? Так я не Фауст! Я как раз скорее Мефистофель, а ты… какой-то психопат, наговаривающий мне всякий бред.
– Бред? – не своим голосом вскричал Эггельс. – Бред!??
– Ну про Бога и антихриста, про создание мира, про апокалипсисы всякие, про то, что я вроде дьявольского посланника в мире людей и все такое. Это же ахинея чистой воды!
– Да что ты можешь знать? – ревел Эггельс и все его наколки кричали вместе с ним. Жуй никогда еще не видел своего дальнего родственника в таком состоянии. – Замолчи!!! Замолчи и слушай меня!!!
– Нет, это ты меня послушай, – Жуй щелкнул хвостом, он перешел в нападение. – Ответь-ка мне, почему ты так ненавидишь профессора Галиева? А? Что замолчал? Или ты его боишься? Ну конечно! Ты боишься его потому, что он узнал о тебе всю правду! Он раскопал твое прошлое, поработал с тобой и выяснил про тебя все! Так? Ты ненавидишь его, потому что он знал то, что ты скрывал! А тебе есть что скрывать? Есть? Если нет, то давай-ка и мне выложи все про себя как на духу? А? Что зассал, дистрофан? Давай пойдем на сделку. Я прислушаюсь к твоим словам, которые, видимо, идут от самого Люцифера, но только после того как ты расскажешь кто ты есть на самом деле и почему все силы так упорно скрывают от меня твое прошлое, товарищ Иосиф Ильич!
– Тебе положено знать только то, что положено! – рычал Эггельс вне себя от бешенства. – И ничего больше. Тебя не касается то, что знал обо мне этот профессор, мать его! Он паршивый фраер, путем своих хитрых психологических приемов узнал то, что знать не полагалось. При разговоре с ним я то и дело терял бдительность, проговаривался, к тому же он имел опыт гипноза… Ловкий профессор. Накатал на меня целую папку! Сто семьдесят три страницы! Ты можешь себе представить – сто, мать их, семьдесят три страницы!
– Документы целы? Я обязан с ними ознакомится.
– Разумеется нет! Еще чего? Мы с Герасимычем сожгли их в то же день как полакомились профессорскими хрящиками. Можешь не искать, они уничтожены.
– Осталась память…
– Чья? Этого фрайера? – Эггельс стукнул ногой по ножке стола, от чего труп профессора вздрогнул. – Так на самом деле это не он, а только образ. Дурака Герасимыча? Он подох давным-давно и он все равно ничего не знал.
– Хм… Любопытно. Герасимыч – это Александр Кризоцкий? Он, значит, по твоему, дурак? Он читал профессорское досье?
– Естественно.
– Значит Кризоцкий знал про тебя правду?
– Если Герасимыч и хотел поверить в досье шестипалого, то я быстро разубедил его в истине профессорских строк. Сказал, что профессура все выдумала. – сквозь сжатые зубы прошипел Эггельс. – Этот сон пошел на смарку, просыпайся. Все, на сегодня хватит.
– Э, нет! Нет-нет, я не хочу просыпаться, этот сон мой и я решаю что и как тут будет!
– ПРОСЫПАЙСЯ!!! ДЬЯВОЛ ТЕБЯ ПОБЕРИ!!!
– Не смеши мои яички, Иосиф, – улыбнулся Андрюша. – Ты прав, свидетелей твоего прошлого не осталось. И никаких документов. Тут ты прав, ты постарался на славу. Я искал ответы и почти ничего не нашел, но один свидетель все-таки есть! – Жуй встал вплотную к Иосифу Ильичу. – Один остался. Один-единственный!
– Никого! НИКОГО!!!
– Один есть!
– Все подохли! – с надрывом кричал людоед. – Все! Кто мог остаться?
– Ты! – коротко ответил Андрей Жуй. – Ты остался.
– Я? – Эггельса словно облили водой из стакана. – Я всего лишь твой сон…
– А! Значит и все твои слова тоже всего лишь сон? А? Ты забыл, что теперь я сам могу управлять чужими снами, сам снюсь кому надо! Я знаю как это делается даже получше тебя, товарищ Иосиф! И неужели я не справлюсь с собственным сном?
– Проснись! ПРОСНИСЬ!!!
– Нет… иди ко мне… Иосиф… – Жуй вцепился перстами в костлявый подбородок своего дальнего родственника. – Смотри мне в глаза… Смотри в глаза… Настало время открыть твою тайну, Иосиф… Смотри в глаза… Вспоминай… Показывай…
Патологоанатомический мясной цех кремлевской кухни потух, все стальные углы слились во что-то трубообразное, очертания стальных шкафов и столов размылись, превратившись во что-то неопределенное. Скорее всего в ничто. Жуй без труда вышел из собственного сна в сознание своего дальнего родственника, в его душу, в его память. Сначала все было черно и неясно, лишь резкие движения, всполохи, глухие звуки, потом хаотично замелькали какие-то неопределенные картинки, секундные обрывки эггельсовской памяти из который Жуй не мог выцедить ничего конкретного и тогда, сконцентрировавшись, Андрей добился того, чтобы перед его мысленным взором возникло последнее, что в своей жизни видел Иосиф Эггельс. Последние воспоминания должны быть самыми четкими, не заветренные временем.
Это было очень странное ощущение. Будучи в собственном сне, Жуй копался в памяти дальнего родственника, которого ни разу в жизни не видел живым (да и мертвым тоже). Это было невероятно, но в последнее время для маленького чертеныша не было ничего невозможного. По началу Эггельс (или дух Эггельса в визульной оболочке) еще упрямился, специально думая о чем-то постороннем, вспоминая совсем не то, что от него ждет Андрей, но Жуй быстро взял все в свои руки и убрав с бородатой рожицы гримасу злорадной улыбки, взялся за Эггельса вплотную.
Итак, последнее о чем помнил людоед:
…он смотрит на самого себя сверху, хочет достать рукой… двое в солдатской форме склонились над его телом, закрывая своими спинами расстрелянного мужика в полосатой пижаме… один, сдерживая рвотные позывы перематывает проволокой распадающийся на части череп… при каждом прикосновении солдата из головы убитого просто брызжет кровища, заливая солдатские руки и снег… солдат плачет, но работу свою исполняет, рядом стоит офицер, сухо ругается и дышит на очки, чтобы протереть их от наледи и инея… чуть поодаль бьется в истерики главврач, его держат двое, один трет ему снегом горячее лицо… главврач Герасимыч рыдает, орет, от переизбытка чувств у него судорожно трясется голова и закатываются глаза… послышались автоматные выстрелы и ругань офицера… мимо по снегу за ноги поволокли двоих убитых санитаров в черных халатах, у одного была дыра в груди и плече, второго же автоматная очередь прошила от живота до левой руки… Герасимыч исступленно голосил… его едва удерживали от суицида, он готов был броситься под пули… кто-то сунул ему между зубов обломок промерзшей доски чтобы он не откусил себе язык и не захлебнулся кровью… наконец солдаты справились с распадающимся на части черепом Иосифа, затянули проволоку покрепче и поволокли труп по снегу, оставляя четкий кровавый след… за ними шел офицер и сапогом припорашивал кровь… у Иосифа не было одного валенка…
Ни фига себе! Жуй аж зажмурился! Последнее, что запомнил Иосиф Эггельс – собственную казнь. Момент непосредственно после убийства. Зрелище не для слабонервных. Повторно нырнув в душу людоеда, Андрей Жуй посмотрел чуть раньше. Жуй оказался как бы в самом Эггельсе, он увидел все его – людоедскими – глазами, испытал все от первого лица.
…палата… много коек, много спящих. Его толкают, поднимают, ведут по холодному коридору в валенках и накинутой поверх полосатой пижаме фуфайке… коридор… стены, звезды, лозунги… в кармане фуфайки нашелся кусок сухаря… впереди двое в солдатской форме, позади тоже. Задние целят в него автоматные дула. Еще один в офицерской форме с пистолетом наготове… спуск по лестнице, офицер что-то резко произнес… двое санитаров в черных халатах… солдаты грубо отшвыривают их, один падает… выходят на улицу, очень холодно… снег, ветер бьет снежинками в лицо, Иосиф морщится, валенки утопают в снегу, коленям холодно. Два автомобиля. Еще один офицер прямо на ветру листает документы, его очки покрыты инеем, он трет их перчаткой… Иосиф спрашивает, куда его повезут, ему отвечают что никуда… откуда-то раздался крик, сразу оборвавшийся… по приказу очкарика солдаты подводят Иосифа к фасаду второго корпуса, туда, где сплошная стена меж двух далеко располагающихся друг от друга окон… Иосиф теряет один валенок и раздраженно ругается, шлепая шерстяным носком по снегу… замечает у главной вышки нескольких санитаров в черных халатах и главврача Герасимыча, разговаривающего с еще одним офицером. Офицер кивает и то и дело отрицательно машет ладонью, кобура его пистолета расстегнута… Иосиф хочет позвать Герасимыча и разобраться, но его грубо прислоняют спиной к ледяной стене второго корпуса… не говоря больше ни слова первый офицер стреляет Иосифу прямо в голову… вспышка… искры… гул… Иосиф поднимается со снега, весь промерзший, трясущийся от мороза и отчаяния, офицер перед ним бледный как сугроб в лунном свете… лицо Иосифа заливает кровь, он нащупывает на лбу очень болезненную дырочку, из нее течет что-то теплое… Иосиф сует в нее указательный палец и затыкает дырочку… голова кружится… очень болит голова… очень больно, но Иосиф терпит… офицер передергивает затвор и стреляет вторично… вспышка… шум… звон… Иосиф лежит на кровавом снегу, хочет но не может пошевелится… говорит, но себя не слышит… все плывет и кружится… вспышка… вспышка… уже ничего не болит, даже не холодно… вспышка…