Алексей Владимирович Июнин
Человек-Черт
Ко всем, исключая детей. Дети, особенно маленькие, действительно были безгрешны и их черт Жуй не трогал. Пальцем не касался, а порой даже спасал от рассвирепевших от его же влияния родителей. Конечно, он это делал не от чистого сердца. По большому счету ему плевать было на детей и на их еще не замаранные души, он просто отложил их на время. Ведь дети – будущие взрослые. И даже из крохотных розовощеких ангелочков с чистейшими, как ключевая вода глазками вырастают выродки, маньяки и садисты. Но это позже, а пока Жуй облетал детей стороной, давая возможность им вырасти и набраться жизненного опыта.
С ним была Ламия. В самых сложных случаях, когда жертва оказывалась уж совсем крепким орешком и осмеливалась сопротивляться чертовой воли, когда против ее дорогого Андрюшеньки Жуя в ход шли молитвы, святая вода, крестные знамения и тому подобное, Ламия приходила мужу на помощь. Он мог бы справится и без своей супруги, но великодушно позволял ей иногда проявлять свои возможности. Волшебной силой она заставляла путать слова молитвы, неправильно креститься, ломать иконы и, в конце концов, сладкая парочка из ведьмы и черта вместе восторгались полученным результатом, смеялись и были в полном экстазе!
Это был их праздник!
Однако утро было неотвратимо и как бы «сладкая парочка» не старалась в их распоряжении было не более двенадцати темных часов. Когда небосвод со стороны востока медленно, но верно светлел, а чернота буйной ночи постепенно становилось менее насыщенной, Андрюша стал чувствовать утомление, которое становилось тем сильнее, чем бледнее становилось небо. Черт Жуй был вынужден признать, что ему стоит перевести дух, отдохнуть и набраться новых свежих сил для следующей ночи, которая по его мнению должна быть еще ярче и длиннее на несколько минут! Сегодня он только пробовал свои полученные возможности, набивал руку, но с каждой последующей ночью он будет становиться все более раскаленней, мастеровитее и головокружительней! Скоро затрепещет вся Россия, а за ней весь мир.
А сейчас настало время тишины. Ламия усадила взмокшего муженька на метлу и со скоростью ветра взметнулась в небо. После недолгого полета на запад от рассвета, Ламия опустила метлу в какой-то особенно миазматической болотистой местности. Это был совершенно дикий, безлюдный лес, старый, глухой, грязный. Было пасмурно, свистел ветер. Спустившись под хмурую тень оголенного орешника, ведьма провела Жуя к какой-то черной как огромная жопа норе, кишащей жирными не успокоенными на зиму пауками и червями. Заставив Андрюшу залезть внутрь, она последовала за ним, а когда они оба проникли в зловонную подземную нору с влажной почвой, сильно насыщенной всякими слизкими тварями, Ламия специальным заклинанием заставила сомкнуться вход в нору. Жуй перестал потешаться, на корячках он полз в норе вслед за Ламией, пока они не оказались в относительно просторном помещении со стенами и сводом, поддерживающимися древними балками. Тут был затхлый воздух, которым мог дышать только черт и ведьма, плотная паутина, схожая с рыболовными сетями висела отовсюду. Полчища змей и мышей.
Жуй обладал ночным зрением, в темноте он видел прекрасно, значительно лучше, чем на свету. Кроме того, в темноте он стал способен фокусировать зрение на мелких и удаленных предметах, а на свету становился подслеповатым и щурящимся.
Они были в склепе давным-давно умершего человека, должно быть высокого социального ранга. На земляном возвышении деревянный полуистлевший гроб, осыпающийся при любом прикосновении. Тут же под ногами всякие дорогие предметы обихода – вазы, кубки, оружие, полуистлевшие останки одежды, украшение. Все это было в толстенном слое пыли и говна грызунов, коих тут было несчетное количество.
– Кто тут? – спросил Жуй.
– Мы пришли отдать честь покоящемуся здесь самому первому верховному магистру ордена… впрочем, Андрюша, продолжай называть членов этого древнейшего ордена «людьми в черном» или «чернорубашечниками»…
– Как его звали?
– Инма Ироон Тану. Его почитает каждый уважающий себя член ордена. Я привела тебя сюда для того, что бы совершить таинство по…
– Идиотское имя.
– Что ты сказал? – не поверила своим ушам ведьма.
– Имя, говорю, идиотское. Разве можно было так назвать человека?
– Андрей, прояви уважение. Верховный магистр Инма Ироон Тану является первым…
Жуй не слушал свою супругу. Улыбаясь, он подошел к гробу, без зазрения совести откинул крышку, которая при ударе о пол распалась в мягкую труху. Внутри был облаченный в истлевающее тряпье скелет. На останках было много ритуальных драгоценностей, которые, впрочем, выглядели совершенно не впечатляюще. Он безразлично постучал верховного магистра по черепу. Кости не рассыпались и Жуй выдернул череп из гроба и сдула с него пыль.
– Давай выпьем!
– Андрей! Ты оскверняешь!
– Какой прок в старый костях, подруга! Мне, по-большому счету до фонаря, чья эта усыпальница. Никакие таинства я делать не намерен, я не терплю всякие ритуалы, особенно если они пропитаны тленом и тоской. Это скучно и бессмысленно. Давай лучше выпьем и пошлем на х… всяких тупиц-магистров!
– Андрей, – Ламия глотала ртом вонючий воздух. – Ты… что ты говоришь… Как можно…
– Можно. Тут нерадостно, я не терплю унылости. Достань мне чего-нибудь сладенького. Делай!
– Нет. Мы должны совершить таинство…
– Делай! – уже без всяких шуток приказал Жуй.
Ведьме ничего не оставалось как подчиниться своему муженьку. Минуту она молчала, но потом была вынуждена сотворить из воздуха бутылку без этикетки. Взмахом руки Андрей Жуй стукнул черепом о край поддерживающей свод балки и отбил купол черепа, который мелкими осколками серых косточек рассыпался под ногами, вспугнув змеиное гнездо. То, что оставалось внутри черепа самого первого верховного магистра ордена «черных одеяний» Жуй преспокойно сдул и обтер пальцем внутренние стенки. Он вылил всю бутылку в череп и облизал губы.
– Выпьем за то, – произнес он тоном не терпящим возражений, – что будет дальше. Выпьем из черепа давно почившего человека, который определенно страдал психическим расстройством и носил имя свойственное негуманоидной расе, но не представителю человеческого существа. Выпьем, жена моя, из черепа самого первого кретина, придумавшего весь этот бред передающийся из поколения в поколение «черными рубашками» во главе с такими заблуждающимися типами как их последний магистр или как он там себя называл… Как вы его кликали? Франсиск Монпелье?
– Де Монпелье Федерик-Этьенн. Андрей, ты соображаешь, что говоришь? Я пить не буду!
– Будешь, куда ты денешься! – нежно прошептал Жуй. – Пей, любовь моя! И сделай так, чтобы мне было хорошо, а иначе я разгневаюсь.
– Андрей, никогда…
– Пей, кому говорю! Пей из черепа этого древнего чучела в гробу, пей из черепа того, кто своим стяжательским бредом наравне с социализмом пытался кровью и огнем затмить православие, которое, в свою очередь кровью и огнем пыталось искоренить старообрядчество, а то, в больше тысячи лет назад кровью и огнем стерло… – Жуй на секунду погрустнел. – …язычество.
– При чем здесь… – Ламия тоже на секунду запнулась, – язычество? Я говорю совсем о другом!
– Пей молча, жена моя! Пей за язычество!
– Что?
– Я первый! – Жуй высоко подняв череп шамана, тонкой струйкой влил себе вино прямо в пищевод. Ополовиненный череп передал жене. Та, поколебавшись, осушила череп до конца и разбила его о пол. Жуевский смех отразился от пыльных стен склепа, паутина заколыхалась. Когда встревоженные от непривычного в этом неподходящем для веселья смеха гады в затхлом склепе успокоились, Ламия стояла перед человеком-чертом, облаченная в безгранично вульгарный наряд из черного латекса. Все ее прелести были чуть прикрыты и при этом чуть приоткрыты, откуда-то зазвучала ритмичная музыка с преобладанием там-тамов, большой арфы и бас-гитары. Жуй приказал жене танцевать и Ламия эротично задвигалась всем телом, выгибаясь будто змея, капли вина поблескивали на ее полных губах. Жуй ощерился мелкими клыками, высунул длинный язык и провел им по изящной шее своей новоиспеченной супруги. У женщины по телу прошла волна удовольствия и под ритмы музыки и долгий поцелуй с проникновением его длинного языка ее в самую гортань, она содрала с него набедренную повязку и принялась ласкать чертов член, уделяя особое внимание головке, превращая его в пикантное орудие их плотской и бесстыдной любви. Потом были долгие и страстные ласки прямо на грязном полу среди копошащихся земляных тварей. После парочка самозабвенно предалась оральной стимуляции. Потом был безостановочный часовой секс при котором вопли, крики и стоны могли слышаться даже на поверхности.
– За язычество!!! – кричал Жуй и продолжал пить вино. – За древнюю Русь!
Он и супругу свою заставлял пить за славянизм и язычество. Ламия противилась, отворачивала ротик, но Андрей чуть ли не силой вливал в нее кроваво-красное вино. И в итоге она сдалась, расслабилась, буквально потеряла рассудок и отдалась влиянию своего юного рогатого супруга.
– Ты любишь меня! Ты любишь меня!!! – кричала Ламия, колотясь в экстазе. Жуй предпочитал выполнять свой супружеский долг в молчании, издавая только звериное рычание.
– Ну что, – иногда спрашивал он у бьющейся во множественном оргазме ведьме, – мог так твой Инма Ироон Тану? А Сатана твой так может? Может? Если может – пусть покажет! Ничего он не может! А ну посылай его на х…! Посылай вслух, что бы я слышал!
И Ламия посылала. Слезы стыда от предательства заливали ее лицо, смешиваясь со слезами счастья. Она плакала и кричала от наслаждения. Конечно оргазма они достигли синхронно. Музыка сменилась на расслабляющую легкую, без какого-либо отвлекающего ритма. Незаметно эротический латекс на изможденном теле ведьмы преобразился в шелковую полупрозрачную сорочку. Откуда-то появился кувшин со свежим молоком и, отдышавшись, Ламия с жадностью осушила его целиком, пуская белые капли по подбородку, шее и груди.
– Мы не должны были делать это здесь, – тихо произнесла ведьма. – Я люблю тебя и готова ради тебя на все, но даже у тебя должны быть какие-то рамки… Это было совершенно неприемлемо… Не понимаю, почему я иду у тебя на поводу.
– Заткнись, – беззлобно молвил Андрей. – Какие еще рамки? О чем ты говоришь? Для меня этот скелет не больше чем груда старой грязи.
– Андрей, ты опять! Я еще могу понять, что ты в грош не ценишь магистра де Монпелье, он оказался слабым человеком, предателем… Но поприкуси-ка свой язычок, когда говоришь о самом Инме Ирооне Тану! Ты даже не знаешь в чем его слава.
– Дорогуша, мне опять становится скучно, – отмахнулся Жуй. – Я устал от тебя и твоих магистров. Убирайся и дай мне поспать. – Он подошел к древнему гробу и просто-напросто перевернул его заставив содержимое посыпалось по полу. Сам гроб вернулся на свое место уже опустевшим. – Исчезни и забери с собой свои нудные нравоучения. Не желаю ничего слушать.
Одним прыжком Жуй как блоха запрыгнул в древний гроб и занял место покоившегося тут больше тысячелетия мертвеца, чьи кости и останки одежды теперь были бессовестно и беспорядочно разбросаны по усыпальнице. Мыши и черви уже пробовали их на вкус. У Андрея кружилась голова, склеп становился как в тумане, он проваливался в сон.
– Андрюшенька, послушай меня… – замурлыкала Ламия, нежно поглаживая его по сухой щеке, обтянутой черной грубой шкурой.
– Ты еще здесь?
– Я хотела сказать еще кое-что.
– Пошла на х…
– Это важно, Андрюш.
– Минута пошла.
– Ты знаешь, что магистр Федерик-Этьенн де Монпелье оказался изменником, он едва не погубил все дело! К сожалению, с его последним поступком когда он в тайне ото всех привел к себе твою старую клячу-иудейку и наболтал ей кое-что лишнее, что не предназначалось для чужих ушей, тем более для ее – у нас возникла маленькая проблема. Совсем крошечная, но, как ты знаешь, у иголки тоже крошечный конец, но уколоть им можно до смерти.
– Что за проблема? – Жуй чуть нахмурился.
– Твоя подружка Левит… Она мешает. Де Монпелье наболтал ей много неправильного. Ее следовало-бы…
– Левит не трогать! – приказал Жуй, не поворачивая головы.
Ламия остановилась.
– Любовь моя, Андрюшенька, тебе напомнить, что эта сучка убила меня! Распорола мне глотку и вышвырнула в канализационный люк! Есть такое понятие – месть…
– Левит не трогать! – с нажимом повторил Жуй и раздраженно оскалил клычки.
Женщина остановила музыку и долго смотрела на Жуя. На какое-то время склеп погрузился в привычную для него тишину.
– Мне все равно надо на поверхность, – сказала она, целуя черта в губы. – Магистра больше нет, теперь мне надо рулить нашими людьми. Не забывай про выступление в Москве. Я подготовлю все так, что мир перевернется раз и навсегда!
Улыбнувшись и махнув ручкой на прощание, Ламия исчезла в пространстве, не оставив после себя даже изысканного запаха духов. Вновь склеп впал в безмолвие. Черт лежал в гробу, сознание его заволакивало сном.
Красноярский край.
30 октября 2017 г.
Бытовка рабочих-лесорубов была распахнута настежь, дверца со скрипом билась под порывами ветра. Чуть поодаль покоились спиленные лиственницы, какие-то уже лишены ветвей, какие-то еще нет. Тут же стоял дымящийся тракторок на гусеницах. Он уже выгорел полностью, и одно лишь необъяснимое чудо не позволило пламени перекинуться на горы щепок и древесной стружки. Грузовик-лесовоз был опрокинут на бок, несколько десятков бревен раскатилось по земле. Везде стоял стойкий аромат рвотных масс, крепкого спиртного и гари.
– Эй! Есть кто?! – позвала Левит, но ответом ей был лишь шелест сибирских лиственниц. В сопровождении опирающегося на палку Леши Меткого она ступила на территорию лесорубов. Их никто не встречал. Левит не удивилась, уходя с берега озера Виви, Меткий посоветовал ей прихватить какое-нибудь огнестрельное оружие, взяв его у убитого или раненого на берегу, но женщина была слаба и не вникала в его совет. Теперь жалела об этом, ее безоружным ладоням очень не хватало какого-нибудь пистолета. Покидая белую «Тойоту Короллу» она кожей чувствовала угрозу.
– Идем, – не останавливался Меткий, приготовив под руку ножны.
Олеся поморщилась и чтобы не упасть от головокружения, оперлась о ствол молодой лиственницы. Боль в груди то отпускала, то, вот как сейчас, пронзала ее очень неприятным холодом.
– Слышишь? – спросила она, имея в виду мужское кряхтение, раздаваемое откуда-то издалека со стороны леса. Но чтобы подойти к источнику кряхтения им нужно было преодолеть рассыпанные бревна и бытовку. Левит крикнула громче, но отзыва не было. Зато среди бревен они наткнулись на полностью обнаженного мужчину, счастливо улыбающегося и наблюдающего за движением тяжелых осенних туч по мглистому утреннему небу. Меткий ткнул его костылем-палкой, на которую опирался. Голый остервенело закричал и гомерически захохотал.
– Под дурью, – плюнула Олеся, видавшая подобных индивидуумах на своей жизни немало. – Эй, ты, чмо! Где остальные?
– Черная дыра! – голый кричал в полный голос. – Черная дыра! Черная дыра!!!
Ударом палки по лбу обнаженного Алеша Меткий лишил того чувств и только потом указал Олеси на ступни голого. Они отсутствовали, а неподалеку валялась рваная окровавленная цепь от бензопилы. Осторожно переступая по бревнам, Левит и Меткий подошли к исписанной грубым матом бытовке рабочих и когда саратовский бандит заглянул внутрь, увидел все перевернутое вверх дном, разбитое, разломанное, выпачканное экскрементами и еще чем-то неприятным. На столе, которое использовалось лесорубами в качестве обеденного, гвоздями была прибита собака. Истерзанная, изнасилованная, с перебитыми лапами и ребрами, с окровавленной мордой. Она была еще жива и, увидев вошедших, задергалась и отчаянно заскулила. Ударом костыля-палки Леша Меткий оборвал собачьи мучения. Мозг из раскрошенного собачьего черепа оросил и без того грязную микроволновку на тумбочке.
– Покарауль на выходе, – приказала Олеся Левит хромому бандиту. – Я поищу аптечку и пожрать.
– Подруга, ты мне не нравишься, – произнес Меткий, наблюдая как Олесю опять повело в сторону и она, снеся плечом вешалку-стойку с рабочими телогрейками, едва не упала на грязный пол. – Может отдохнешь…
– Нет, я… – Олеся схватилась за грудь и корчась от сковывающей боли, осела на чью-то койку. – Я… Мне…
– Олеся! – вскричал бандит, бросаясь к ней. – Что с тобой?
– Сердце… – едва произнесла она холодными губами. – Это сердце…
– Ложись! Ляг на кровать! Это из-за электрошокеров мотор забарахлил, у меня у бати такая фигня случилась, когда его током долбануло! Ложись, я сам найду аптечку и воды.
Это оказалось непросто, лесорубы, или кто-то другой, разбили в бытовке все что можно, даже разорвали все бумаги. Один черт знает что тут произошло, но точно не утренник по случаю принятия сухого закона. Меткий ходил по территории, подбирал что-то относительно целое, нашел воду, кое-какие тряпки, которые могли бы стать перевязочным материалом ему и Левит. И тут до бледной лежащей женщины раздался звук работающей бензопилы, а вскоре к одному включенному инструменту присоединился второй. Чуть оклемавшаяся Левит приподнялась на локте и вытянула шею, заглядывая в окно. Меткого было не видать. Тогда, отшвырнув какую-то коробку, она бросилась к другому окну, в котором было выбито стекло и увидела как к бытовке бегут двое совершенно диких мужика со включенными бензопилами. Один был окровавлен и без штанов, второй одет в рабочий комбинезон, но перемазан грязью и облеплен пожухлой листвой. Левит потянулась за табуретом как за орудием, но мужики с бензопилами забежали за коптящий черным дымом трактор. Откинув табуретку и проклиная всех на свете, она выпрыгнула из бытовки и в тот же миг жужжание одной из бензопил резко прервалось.
Метнув один нож, саратовский бандит уже взвешивал в руке следующий. Взмах руки и второй мужик (тот что без штанов) закувыркался по опилкам, хрипя в предсмертной агонии. Одна бензопила выключилась, вторая нет, продолжая жужжать и вертеться на грязной раскисшей земле.
Меткий утер лоб. Он был так же бледен как Олеся, видимо каждая очередная смерть на его совести выводила его из душевного равновесия. Еще-бы! Не очень-то это радостно быть убийцей, пусть даже тех, кто мог бы в порыве безумия порезать его самого и его женщину на конфетти. Удерживая дрожь в руках, он достал сигареты.
– Он тут был… – произнесла она, опять держать за сердце.
– Кто? – глухо спросил Меткий, чиркая зажигалкой.
– Жуй.
Меткий кивнул и сплюнул под ноги.
– Надо сваливать отсюда, – сказал он, закуривая.
– Руки за голову!!! – саратовский бандит выронил сигарету и обернулся на крик. – Руки за голову! Лицом к стене!!!
Перед тем как вновь осесть на землю, Левит успела заметить нескольких военных с автоматами, скручивающих руки Меткому и одевающих на него наручники. Меткий героически сжав зубы, молчал, сопротивление для него было бессмысленным. А у Олеси все поплыло перед глазами, она упала на землю и уже не знала как над ней склонились сразу трое автоматчиков.
Так у Олеси Нахимовны Левит случился инфаркт.
Вне времени и пространства
Вокруг была бесцветная тьма, но огромный обеденный стол освещался свисающей из ниоткуда операционной лампой. На прекрасно сервированном столе дымились аппетитные блюда. Снежно-белая посуда отражалась от сверкающих в свете лампы серебряных приборов, поистине императорской красоты. У Андрюши выступила слюна и он, приблизившись к столу, вперил взгляд в какое-то мясное блюдо, источающий аппетитный запах. Рядом в широкой тарелке шипели жирком жареные ребрышки в каком-то светлом соусе, а возле булькала целая кастрюля с такой ароматной похлебкой, от которой у Жуя останавливалось дыхание. Среди тарелок стояли бутылки со спиртным, причем с любым – шампанское, настойки (горькие и сладкие), медовухи, вина (красные и белые, сладкие, сухие и полусладкие, виноградные, яблочные, грушевые, сливовые, гранатовые, абрикосовые, ягодные и многие другие), коньяки, водки, вермуты, самогоны и многое другое. Выбирай любое, наливай и пей! Глотая слюну парень стал переводить взгляд от одного блюда к другому и обратил внимание на то, что на столе стояли только мясные блюда, а овощи, фрукты, сдоба и другая кулинария были лишь замечательно приготовленным гарниром к мясу. Перескакивая с одного блюда на другое, Жуй дошел до противоположного конца стола и наткнулся на жрущего обнаженного человека. То был даже не мужчина, а какой-то мужик. Худой, жилистый, лысый, некрасивый. Со впалыми щеками. Вся его кожа была сплошь покрыта наколками-портретами. Портреты были всюду: на руках, ногах, груди, животе, боках и на спине, включая шею и внешнюю сторону ладоней.
– О! – мужик отложил на тарелку обмусоленную косточку. Шумно обсосав все пальцы, мужик чуть отрыгнул в кулак. – Давай, племяш, проходи, че сиськи мнешь! Кидай жопу на стул, болты поболтаем.
Жуй приблизился к шикарному сервированному столу, однако сесть не решался, хотя единственный приготовленный стул с высокой спинкой был предназначен именно для него и больше ни для кого. Видимо других гостей не предполагалось, если только те не будут есть стоя. Не дожидаясь когда молодой человек сядет, Иосиф Ильич Эггельс выбрал среди бутылок таджикский «Токай №18» с этикеткой 1955 года, налил себе рюмочку на высокой ножке, попробовал на запах, просмотрел на цвет и с удовольствием выпил. Удовлетворительно мыча, мужик взял порцию ромштекса, крохотную помидорку, горошек, кое-какую зелень. Судя по лицу, Эггельсу было вкусно.
Андрюша сел за стол и наложил себе из ближайшей тарелки что-то сильно походящее на телячьи почки в сухарях. Рюмку он наполнил хересом. Но что-то останавливало его от поглощения мяса, не доведя длиннозубую серебряную вилку до рта, Жуй отстранился от еды.
– Да жри, не стесняйся! – Эггельс проглотил очередной кусок котлеты. – Пока хаваешь, я тебе кое-что растолкую…
– Говори.
– Короче, тема такая, – Иосиф Ильич, не отрываясь от еды, сдавленно пернул, – Ты, родственник, че-то воду мутишь… Подай-ка вон ту херню с серой этикеткой.
– Эта наливка.
– Давай. И себе плесни, х…и очковать. Значит, о чем это я? – Эггельс налил наливки, выпил, почмокал губами. – Ах, да! Ты, родственник, че-то воду мутишь. Совсем от рук отбился, племянничек. Понимаешь о чем я толкую? Тебе для чего твоя красавица дана? Ведьмочка? Что-б ты ее слушал, а она слушала тебя, что-бы вы, вашу мать, работали вместе! В паре, мать вашу! А ты че творишь? Ты че так поступаешь не по понятием с ведьмочкой? Она к тебе со всей душой, а ты че? – не дождавшись ответа Эггельс наткнул на вилку кусочек сладкого болгарского перца. – Че эта за байда со славянской мифологией? Ты че, родственник, берега попутал? Какое еще язычество? Ты не в ту тему съехал. Ты че это ей наплел про православие, про староверов? Вообще рехнулся? Вот ты сейчас спишь в старом гробу, а знаешь ли ты чьи кости ты выбросил? Ты вообще представляешь что ты делаешь? Тебе растолковать?
– Не стоит, – сухо ответствовал Андрей.
– Как не стоит? – от возмущения у людоеда даже татуировки на теле изменили выражение лиц. – Ты оскверняешь усыпальницу первого магистра Ордена! Ты… Ты оскверняешь все что для нас свято! Всемогущий Сатана для тебя такой же пустой звук как… – Эггельс мотнул лысым черепом и осушил рюмку настойки. Вены на его худом туловище вздулись, казалось у него под кожей что-то шевелится. – Это совершенно неприемлемо! Учишь тебя, учишь, а все впустую! Как об стенку горох! Маленький мерзавец, мы и не представляли как с тобой будет трудно! И еще девка эта мешает…
– Нахимовна?
– И эта тоже! Но сейчас я говорю о чукче ускоглазой…
– Не смейте так называть Надю Грикову! – взорвался Жуй, бросив на Эггельса взгляд полный ненависти. – Она эвена! Слышишь? Запомни это слово – эвена!
– Пусть будет эвена, парень. Пусть будет хоть марсианка, но только ты должен послушаться ведьмочку и раз и навсегда забыть ее. Забыть и больше никогда не вспоминать! Разве ты не видишь, что ее образ, который то и дело мысленно встает перед тобой, память о ней, тяга к ней тормозит твое перевоплощение! Может быть из-за нее ты такой неуправляемой? У тебя есть ведьмочка, такая шикарная бабенка! А ты вспоминаешь узкоглазую… Послушай меня, родственничек, ты можешь…
– Минуту! – перебил Жуй. – А если я не стану тебя слушать?
– Кого?
– Тебя.
– Меня?
– Тебя.
– Как не станешь слушать?
– Просто пошлю тебя к черту!
– Кого?
– Тебя.
– Меня?
– Тебя.
– Куда пошлешь? К черту? – Эггельс ничего не понимал. – Племяшь, не еб… мозги! Давай, жри-бухай. Пойло и хавчик оплачены!
– Я не хочу есть.
– Ну и дурак, – Иосиф Ильич принялся отрывать остатками зубов мясцо с тонких костей. – Люблю детей.
– Каких детей?
– Люблю детей, – повторил Эггельс, сплевывая на тарелку жилку или суставчик. – У них мясо легко отделяется от кости…
Жуй остолбенел.
– Это человеческое мясо?
– А чье-же еще? – искренне поразился вопросу людоед в наколках. – Что за глупые вопросы! Накладывай и жри, харе болтать. Итак… Не порти сон, сиди и слушай молча, если жрать не желаешь… Вот тебе инструкции – запоминай. Первое: прислушайся к ведьмочке и выпей ее отворотное зелье, оно поможет тебе забыть узкоглазую. Второе: больше ни слова о каком-то там язычестве и тем более о славянской мифологии! Третье: ты…
– А иначе? – перебил Жуй.
– Что «иначе»?
– Что будет если я не стану выполнять твои сраные инструкции?
– Не понял? – Эггельс высморкал нос. – Косточка на зубах хрустнула, не расслышал.
– Идите в зад.
– В чей?
– Да хоть в мой! – Андрей Жуй встал из-за стола и резко бросил салфетку на скатерть. – Послушай, ты! Я буду продолжать делать только то, что посчитаю нужным для себя, ясно? Ничьи инструкции я не выполняю и не собираюсь подчиняться ни тебе ни вашей шайке чернорубашечных зомби! С Ламией я буду продолжать обращаться как мне вздумается! Думать и вспоминать то, что захочу! А теперь ты меня послушай, старый дистрофан! Ты мне надоел, если ты и впредь будешь являться ко мне во снах я найду на тебя управу! Я найду способ избавиться от тебя и твоих нравоучений!
Людоед отложил нож, вытер жир с губ и вдруг залез ногами на стол. Топая прямо по блюдам босыми ногами, Иосиф Ильич приблизился к Жую и сел на корточки. Его лишенные нижнего белья яички почти касались тончайшей мясной нарезки под сливочным соусом.
Глаза людоеда оказались на одном уровне с андреевыми. Эггельс еще раз пернул.
– А знаешь ли ты от чьего имени я с тобой разговариваю? – сурово спросил людоед у племянника.
– Догадываюсь!
– ТАК ИЗВОЛЬ СЛУШАТЬ, МАЛЕНЬКИЙ ЧЕРТЕНЫШ!!! – заорал он прямо в лицо Жую. – ТЫ БУДЕШЬ ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО ПРИКАЗЫ…
Юноша распахнул глаза и увидел прямо перед собой свою рыжеволосую Ламию. Она протягивала руку к его плечу, но как только он внезапно для нее пробудился и вперился в ведьму сверкающим во мраке взглядом красных глаз, она тут же отдернула ее. Жуй хлопнул себя по плечу. Так и есть! На плече остался только намотанный шнур от зарядника и сам зарядник, но телефона уже не было.
– Верни телефон! – прорычал он Ламии.
– Нет, – покачала она головой, пряча его за спину и отходя назад.
– Верни или пожалеешь!
– Ты ведь ничего не сделаешь своей любимой жене.
Андрей больше не стал терять время на слова и просто метнул в ведьму свой трезубец, который, пронзя, шею женщины приколол ее к деревянной балки склепа. Кровища брызнула как сок из взорванного арбуза. Телефон выпал из ее ладони и выпрыгнув из древнего гроба, Жуй мигом поднял его и проверил. Аккумулятор сел.
– Любимый, – сдавленно сказала Ламия, так как из-за трезубца она не могла говорить в полный голос, – зачем он тебе? Выброси его! Избавься!
– Это не твое дело! А вот лучше выполни мое задание! Заряди его. Прямо немедленно!
– Я не могу этого сделать.
– Я знаю, что можешь. Выполняй!
– Еще чего? С каких это пор ты… – Ламия с трудом ощупывала трезубец. Ей было трудно говорить и от каждого звука кровь лилась изо рта, – будешь мне указывать?
– Я не отпущу тебя пока ты этого не сделаешь!
– Дорогой, ты же не будешь говорить, что до сих пор ждешь звонка от… я даже не хочу произносить ее имя! Нет! – Ламия остановила свое кровотечение, но еще оставалась пригвожденной к деревянной балке. – Глупенький Андрюша! Дурачок! Не надейся на чудо, чудес не бывает!
– Ась? Мне послышалось или ты, ведьма, брякнула что-то про чудеса?
– Она не вернется! – шипела Ламия. – Не вернется! Теперь я с тобой и я не с кем не стану тебя делить! Любимый! Дорогой! Избавься от телефона! Вынь трезубец! Не иди наперекор судьбе! Не сопротивляйся высшей воли! Милый мой, Андрюша…
– Чьей воли? ЧЬЕЙ ВЫСШЕЙ ВОЛИ? – кричал Жуй.
– Андрюша…
– ЧЬЕЙ?!!
– Пусти…
Но Жуй был уже взбешен и вонзил когти Ламии в глаза. Женщина заорала, кровь заструилась по его лапе.
– Заряжай и убирайся! – хрипел Андрей. Он сунул ей в ладонь зарядник, шнур которого воткнул в разъем телефона. Ламия судорожно сжала его. Через минуту телефон был полностью заряжен, трезубец выдернут, а женщина лежала на полу.
– Андрюша… – стонала она закрывая ладонями пустые глазницы.
– Делай новые глаза и оставь меня одного! И слушай второй приказ – кто пальцем тронет ту, о ком мы сейчас думаем, будет иметь дело лично со мной! Нет-нет! Скажу по-другому: если с ней что-то случиться – отвечать будешь ты! Ясно? Я отдал приказ и задал вопрос!
– Андрюшенька…
– Это не ответ! Ну? – женщина нехотя и против воли сделала короткий едва заметный кивок. Рыжие волосы падали на лицо с двумя кровавыми ручьями на щеках. – Теперь прочь!!!
Ламия исчезла. Жуй остался один.
Многие часы он не возвращался в гроб, не засыпал и не выключал безмолвный телефон, размышляя над словами Ламии, сказанные ею до того как он уснул. Она сказала, что Надя Грикова может все испортить, что она как острие иглы. И еще Ламия продолжает бояться ту, кто по-прежнему живет в сердце человека-черта. И что бы она не говорила и какие-бы речитативы не придумывала, чтобы лишний раз втоптать ее в забвение, но за всеми ее понтами скрывалось вполне осязаемое опасение. Жуй сел на край камня, на котором покоился пустой полусгнивший гроб. По его копытцу пробежала многоножка. Андрей поочередно размышлял над тремя женщинами: Олесей Левит, Надей Гриковой и Ламией. Этих трех представителей прекрасного пола ничего не связывало кроме Андрюши Жуя. Все три так или иначе вертелись вокруг него, хотя глагол «вертелись» на этот час по отношению к Левит и Гриковой произносился в прошедшем времени. Где сейчас эти две? Где Олеся? Где Надя?
И где, будь она проклята, сейчас Ламия? Что она готовит на сей раз?
Жуй повертел в лапе каким-то чудом работающий телефон. Он был грязен, корпус покрывали трещины. Сам он не может набрать чей-то номер, Ламия начисто стерла из памяти его симки все до одного номера, а он, как назло, не помнил ни одного кроме телефонов экстренных служб.