Алексей Владимирович Июнин
Человек-Черт
В одну из ночей старшина Кособоков был-таки застигнут за своим грязным делом, он сосал кровь молодого солдата, попавшего в его палату накануне днем с ранением ног и оторванной стопой. Афанасий Тихонович разрезал швы на культе бессознательного бедолаги и…
После он во всем сознался и получил приговор – смертная казнь через расстрел. Пока он ожидал исполнения приговора, ужасная война окончилась победой и как раз объявился доктор Кризоцкий, который, как всегда, всеми правдами и неправдами добился замены смертной казни на пожизненное заключение товарища Кособокова в психиатрической лечебнице закрытого типа, а уже потом ему не составило труда перевести пациента в свое экспериментальное психиатрическо-исправительное поселение еще более закрытого типа. Начиная с момента открытия этого поселения в 1945 году, Афанасий Тихонович Кособоков стал пятьдесят пятым ее обитателем.
Теперь он сидел перед главврачом и индифферентно смотрел в пол, будто читая на досчатой поверхности строки из скучного и неинтересного стихотворения. Зазвонил телефон и, оторвавшись от «Дела №0055АК», главврач Кризоцкий поднес трубку к уху:
– Да? – телефон был внутренний, а связь с внешним миром осуществлялась через единственный телефон в его жилых комнатах.
– Александр Герасимович, – проговорил в трубку старший санитар по имени Агахан, – время для полуденной.
– Да? – повторил Кризоцкий но уже с другой интонацией и поднес к лицу наручные часы. Постучал костяшкой пальцев и убедился, что забыл их завести утром. Они так и показывали пятнадцать минут двенадцатого, хотя полуденная молитва всегда ровно в двенадцать часов дня. Но Агахан всегда звонил без десяти минут, чтобы у главврача оставалось еще несколько минут, чтобы доделать дела. – Хорошо, Агахан.
Положив трубку Александр Герасимович закрыл папку и, завязывая матерчатые шнурочки, сказал Кособокову:
– Ну вот и прекрасно. Сейчас мы вместе пойдем на молитву и ты, Афанасий, все сам увидишь, – как-то так незаметно Кризоцкий стал обращаться к крупному изуверу на «ты».
– На какую еще молитву? – нахмурился Кособоков.
– Увидишь.
– Никаких молитв я не знаю и никому молиться не стану, – замычал обладатель православных наколок на теле. – Что это еще за новшество?
– Молитвам мы тебя обучим, – Кризоцкий встал из-за стола. – Продолжим разговор после обеда. Вставай, Афанасий.
Кособоков нехотя поднялся с табуреточки и привычно ссутулившись сложил руки за спиной. Кризоцкий чуть улыбнулся этому, когда-то у него тоже возникла такая же привычки – складывать руки за спиной и шагать впереди сопровождающего чуть ссутулившись. Шагать медленно и напряженно, строго прямо. Шаг влево или вправо – удар по лопаткам… Невольно Кризоцкому вспомнилось прошлое, то катастрофичное время, когда вывертывалась наизнанку не только страна в целом, но когда переворачивалось сознание самого Александра Герасимовича. Мрачное, страшное, суровое как взгляд самой смерти время.
А ведь начиналось все вполне мирно и замечательно. Он женился в неполных девятнадцать лет на девушке Ларисе и в тот же год у него родился единственный сын, которого назвали в честь отца – Александр.
В двадцатых годах студент Кризоцкий был одним из лучших учеников самого профессора Бехтерева в его открывшемся Институте изучения мозга и психической деятельности. Владимир Михайлович не скрывал, что молодой зубастый до науки студент подает большие надежды и обладает редкостным аналитическим умом и нестандартностью мышления. Летом 1927 года академик Бехтерев в приватной беседе с группой студентов, в составе которых бил и Сашка Кризоцкий, намекнул (впрочем, совершенно очевидно), что человек, подверженный сифилису мозга не может стоять во главе государства… Тогда один из студентов поинтересовался, о каком главе государства идет речь, на что Владимир Михайлович проведя ладонью по окладистой бороде, ответил что-то типа: «Дело прошлое…». А потом добавил, будто в бороду: «Уж поверьте, друзья мои – социопатия и шизофрения гораздо страшнее».
Должно быть только один Кризоцкий понял о чем (или о ком) идет речь и пораженный до глубины души в тот же вечер доложил о разговоре кому надо… Его выслушали, покивали и отпустили. А в конце двадцать седьмого академик Бехтерев внезапно скончался от отравления консервами. На похоронах были все кроме студента Кризоцкого…
Через год Александр получил диплом и, продолжая работать в Институте и изучать человеческую психику, начал фиксировать свои мысли на бумаге. Углубляясь в человеческую психологию, товарищ Кризоцкий пришел к выводу, что советский строй – есть оптимальный вариант для развития общества, он стал истинным социалистом. Потом он убедил себя, что отрицает Бога. Но это было нормально для того времени – это даже поощрялось, но посвятив несколько лет глубокому изучению влиянию мировых религий на развитие общества, молодой психиатр, сам того не ожидая, пришел к выводу, что является свидетелем того, как на его глазах одна религия замещается другой. И это было схоже со средневековьем, когда католики и протестанты резали друг другу глотки, когда резали друг другу глотки мусульмане и не мусульмане, когда ранее до этого резали друг другу глотки крестоносцы и еретики, европейские завоеватели и коренные жители Южной Америки. Проводя бессонные ночи за этими размышлениями и тратя бесчисленные часы в библиотеках и архивах, за трудами Маркса, Энгельса и Ленина, подробно анализируя не только Коран и Библию, но также учения Конфуция, буддистские направления (Хинаяну, Махаяну, а также не мало времени отдав Ваджраяне), индуизм, многие африканские религии, разумеется – иудаизм, после перешел к шаманизму, не пропустил даже богов Олимпа… и, наконец, дошел до изучения дьяволопоклонничества.
Вот тут Александр Герасимович Кризоцкий остановился надолго. Тщательно скрывая свои научные изыскания, он перелистал абсолютно все, что смог найти в московских библиотеках и архивах, куда имел доступ. И пришел к шокирующему выводу, который имел неосторожность записать в своих дневниках.
В 1936 году кто-то (Саша так никогда и не узнал кто именно) из соседей по однокомнатной квартире, где он жил с женой и сыном, проник в незакрывающийся на замок ящик его стола и ознакомился с некоторыми записями. Должно быть слова «Дьявол» и «Сталин», написанные на одном листе (и даже в одном абзаце) заставили читающего вздрогнуть и позвонить куда надо. В тот же день, прямо в лабораторию, где Кризоцкий и другие научные сотрудники резали лабораторных мышей и изучали под микроскопом их гипоталамус, ворвались люди в черных кожаных куртках и, громко топая сапогами, обступили Александра Герасимовича. Уже через час молодой человек сидел на табуреточке перед следователем по фамилии Вознесенский и давал показания по поводу своих записей где слова «Дьявол» и «Сталин» писались не только на одном листе, и не просто в одном абзаце, но даже следовали друг за другом! При этом слово «Дьявол» всегда было написано с большой буквы, а в некоторых местах у фамилии «Сталин» первая буква была немного меньше чем следовало для заглавной (текст был рукописный). Ответ Кризоцкого, что заглавная прописная «С» не сильно отличается от малой прописной «С», следователя Вознесенского не удовлетворил и Александру Герасимовичу со вздохом пришлось начать объяснения по существу.
Вознесенский слушал внимательно, не перебивал. Он часто морщился и строил гримасы отвращения, будто каждое слово, услышанное им от молодого научного сотрудника причиняло ему острую боль. Наконец, когда Кризоцкий закончил, следователь кивнул, остервенело затушил бычок и склонился над столом, закрыв своим грузным телом все бумаги.
– Вы нормальный человек, Александр Герасимович? – желчно спросил он.
– Не знаю, – честно признался Кризоцкий, чувствуя как сильно пересохли его губы. – Не знаю, что в Советской России является нормой.
– Не знаете?
– Догадываюсь, но не уверен.
Вознесенский молчал целую минуту и, наконец, тихо сказал:
– Товарищ Кризоцкий, вы осознаете всю степень ответственности за свои теоретические предположения? – Саша Кризоцкий медленно кивнул. – Вы понимаете, что вас может ждать в случае, если ваша теория станет… известна кому-то еще? Как вы заметили, я не записывал наш разговор и тут нет машинистки. Разговаривая с вами один на один – я иду на нарушения. Догадываетесь, о чем я говорю?
– Пока не очень.
– Я хочу спасти вас, Александр Герасимович! Вот эта ваша писанина, – Вознесенский помахал исписанными Кризоцким почерком листами, – этот бред… это убьет вас! Уж поверьте мне, товарищ Кризоцкий. Сейчас начинаются ужасные времена, честно признаться, я боюсь даже представить, что ждет страну впереди. Очевидный средневековый мрак! – следователь достал очередную папиросу и дунул в бумажный мундштук, вдувая выбитые табачные крохи. – Я ознакомился с вашей теорией… Прочитал все. Выслушал. А теперь уничтожу эту макулатуру и посоветую вам впредь не поднимать эту тему вообще. Забыть об этом.
– Но отчего же? – воскликнул Кризоцкий. – Ведь моя теория верна и…
– Вы ждете расстрела? Расстрела вашего собственного? Расстрела вашей супруги? Сына? Вы этого добиваетесь?
– Нет.
– Молодой человек, у вас хоть и высшее образование, но вы глупы как индюк! Кроме нас с вами об этом, – Вознесенский ткнул пальцем в титульный лист Сашиного дневника, – никто не знает. И не должен знать. Вы даже не представляете, как вам повезло, что с вами работаю именно я. – Закурив, следователь затушил спичку, помахав ею в воздухе. – Я могу вам помочь…
– Как помочь? Мне не надо помогать! Я больше не хочу прятаться в тени! Теперь, когда я рассказал вам все простыми словами, я еще больше уверился в своей правоте!
– Вы, что, дурак?
– Я – человек науки! В науку не берут дураков!
– Вот как… – Вознесенский сделал глубокую затяжку. – Что-ж… Мне тоже проблемы не нужны. Беря всю ответственность на себя, вы снимаете ее с меня. Итак, давайте, придем к выводу: по вашему мнению – социалистический строй является новым религиозным течением. Так?
– Именно.
– И он идет на смену старому – православию. Так? Уничтожая православие, социализм строится на его обломках? Я все правильно понял?
– Совершенно верно. Но в СССР есть еще и мусульмане, они тоже попали под гребенку.
– Под гребенку… Интересно… – следователь Вознесенский встал и, выпрямившись в полный рост, стал прохаживаться по тесному помещению, отстукивая каблуками четкий ритм на бетонном полу. – И помимо социализма есть еще одно новообразованное религиозное течение – немецкий нацизм? – Саша кивнул. – Ну ладно. Предположим. Но вот тут… на листках номер пятнадцать, шестнадцать и семнадцать вы пишете, что немецкий лидер Адольф Гитлер был послан на землю не иначе как самим Дьяволом или тем, кто является антиподом Бога…
– Вы с этим не согласны? – молодой Сашка Кризоцкий следил наивно распахнутыми глазами на крепко сложенного следователя, неторопливо мерящего шагами длину комнаты. Вознесенский оставался спокойным как школьник на уроке, он внимательно слушал собеседника, искренне пытался вникнуть в рассуждения молодого человека и у него это, вроде бы, неплохо получалось. Кризоцкий доверился следователю в белом кителе, он по глазам видел, что ему, действительно, попался нормальный человечный человек, который не станет орать на него, бить и применять жестокость. Краем уха молодой человек слышал, что в этих стенах как раз так и делают. – Откройте любую газету и почитайте, что происходит в Германии. Их фюрер определенно параноик, это я вам утверждаю, как дипломированный психиатр и от него, увы, приходиться ждать только катастрофы. Бедные немцы.
– Нет, как раз с этим-то я готов согласиться. Я не о Германии сейчас. Вот тут дальше вы пишете, что товарищ Сталин… хм… не знаю как даже повторить…
– Говорите как есть. Мы же с вами вдвоем. – Кризоцкий даже немного расслабился. Кажется, он впервые нашел понимающего собеседника, который даже и не думал оспаривать его идею. Наоборот, Вознесенский очень даже увлекся беседой. Молодой человек, кажется, стал понимать, что следователь близок к тому, чтобы принять его сторону. И пусть он пока называет рукописные записи бредом, но это только пока. Сейчас юноша быстро и своими словами объяснит ему основу, ответит на интересуемые вопросы и все будет отлично. Ведь именно так в свое время и сам Кризоцкий постигал основы психологии, смотря в рот Владимиру Михайловичу Бехтереву.
К тому же следователь пообещал помочь.
– По-вашему… – задумчиво спрашивал Вознесенский. – Повторяю – только по-вашему – товарищ Сталин тоже послан на землю хм… Дьяволом.
– Да. И эти два посланца – Сталин и Гитлер – должны будут столкнуться лбами. Обязательно! – Кризоцкий кивнул с такой убежденностью, что ударился подбородком о грудь. – Победитель унаследует мир!
– Но подождите… Вы говорите о войне?
– О чудовищной войне! В самое ближайшее время! Кто-то проиграет и падет обратно в ад, а кто-то будет править миром.
– Что значит «кто-то»? Вы сомневаетесь в силе Советской Власти?
– Я НЕ сомневаюсь в силе немецкого фашизма, – уточнил Кризоцкий.
– Ух… давайте дальше… – Вознесенский достал клетчатый платок и вытер пот. – Сталин – посланник Дьявола. Гитлер – посланник Дьявола. Следовательно, при любом раскладе на мировом троне окажется посланник Дьявола?
– Звучит впечатляюще, не правда ли?
– Вам самому не страшно от своих слов?
– Страшно… Страшно, товарищ следователь.
– Товарищ Кризоцкий, это теория могла бы быть вполне жизнеспособной, если бы вы называли Иосифа Виссарионовича посланником не Дьявола, а Бога. В предстоящем столкновении Гитлер потерпит сокрушающее поражение, уберется откуда вылез, а товарищ Сталин будет править от имени…
– Дьявола, – закончил за него молодой психиатр. – Не Бога. Нет.
– Все-таки вас не переубедить…
– Бог уже проиграл! Наступает время ада, товарищ следователь! Или нашего или немецкого.
Следователь по фамилии Вознесенский опять долго думал. Очень долго. Он закурил очередную папиросу, выкурил ее полностью и затушил окурок в уже переполненной пепельнице. Потом Вознесенский сел на свое место. Открыл ящик стола, порывшись, достал из него картонную пустую папку. Из другого ящика вынул дырокол и прямо на глазах Александра Герасимовича одним хлопком сильной ладони сделал дырки в листах его рукописного дневника.
– Что вы делаете? – побелевшими губами спросил молодой человек.
– Завожу уголовное дело, – сухо отрапортовал следователь.
– Как? Как? Вы же… обещали помочь…
– Я помогаю, товарищ Кризоцкий, – Вознесенский крепко-накрепко связал листы веревкой и надежно зафиксировал их в папке. Потом макнул перьевую ручку в чернильницу-непроливайку, аккуратно убрал угрожающе свисающую черную капельку кусочком промокашки и вывел на титульном листе папки: «Народный Комиссариат Внутренних Дел СССР. Особый Отдел Н.К.В.Д. Дело №91. По обвинению Кризоцкого Александра Герасимовича по статье…», – Я помогаю вам выжить. Вам и вашей семье. Мы дозволим вам, Александр, свидание с супругой и вы уговорите ее на развод. Так будет лучше ей и вашему сыну. Она должна будет уехать из Москвы. За нее не переживайте, ей подыщут работу по специальности в любом городе кроме Москвы и Ленинграда.
– Почему Лариса должна уезжать? А я?
– Увы, но вы останетесь тут, в Москве.
– О чем вы говорите?
– Я говорю о психиатрической лечебнице, молодой человек!
– О чем? Но я еще слишком молод чтобы работать в…
– Работать? – Кризоцкий встретил недоумевающий взгляд Вознесенского.
– Разве вы не о должности говорите?
– О какой должности? – все еще не понимал следователь. – А! Ах, о должности! Хе-хе… Ну вы даете, молодой человек… О должности! Это надо же подумать!
– А о чем же тогда? – Кризоцкий с каменным лицом смотрел, как Вознесенский заполняет титульный лист: «Начато – 22 июля 1936 года».
– О койкоместе, товарищ Кризоцкий! О койкоместе! Там вам будут и Дьяволы и Ангелы! Там вам будет и ад про который вы говорите! Настоящий ад! Не дергайтесь! – следователь Вознесенский как бы предупреждая, расстегнул кобуру с табельным оружием. – Только не дергайтесь! Не создавайте проблем и я постараюсь не трогать вашу семью.
Но, как оказалось, товарищ следователь немного поторопил события. Да, молодого двадцативосьмилетнего Сашу Кризоцкого упрятали-таки в тюремно-психиатрическую больницу в Рязани, но до того момента его держали в Таганской тюрьме в общей камере. То время Саша запомнил на всю жизнь. Двадцать месяцев пыток и унижений. Постоянные допросы третьей степени в следственном изоляторе НКВД навсегда изменили его психику и привели к необратимым последствиям его душевного состояния. За двадцать месяцев заключения с Кризоцким работали пятеро следователей, один сменял предшественника и начинал все заново. Куда девались эти люди Саша мог только предполагать и надеяться, что их перемолола власть, которой они служили. По крайней мере он точно знал, что следователя Вознесенского, который начинал с ним работать в июле тридцать шестого расстреляли в ноябре того же года по статье за шпионаж в пользу Японии. Еще Кризоцкий догадывался, что расстреляли и четвертого по счету следователя, но уже по статье за диссидентство.
А что хотели от самого товарища Кризоцкого? Двадцать месяцев от него всеми правдами и неправдами, пытками и издевательствами добивались отказаться о своей теории, которую, будучи еще на свободе, он имел неосторожность зафиксировать на бумаге. Но результат был прямо противоположный – с каждым ударом сапога по вискам Кризоцкого, с каждой сломанной костью и выбитым зубом, с каждой очередной гематомой уважаемые товарищи следователи еще больше вбивали в Сашу уверенность в своей правоте. Поначалу, в первый месяц, чтобы спасти хотя бы не свободу, но жизнь, молодой человек будто бы отказался от своих записей, и стал убеждать всех, что был неправ, что заблуждался и ошибался. Но сделал это так неумело, что это не убедило лейтенанта Симакина (следователь номер два). С криком, подобным воплю одержимого бесом – «Лжешь, гнида!!!», следователь Симакин набросился на привязанного к табуретке юношу и избивал его до тех пор, пока несчастного не вырвало кровью. После этого отношение к заключенному Кризоцкому поменялось в худшую сторону – каждый последующий следователь ненавидел его пуще прежнего. Или это только казалось Саше?
Ночами, когда его не выводили на допросы и когда он мог провалиться в полудрему, он видел чудные сны и к своему удивлению запоминал их с самого начала до конца. Во снах ему виделся утопический коммунизм. Он просыпался в битком набитой камере, где можно было лишиться чувств от смрада… и счастливо улыбался.
Спустя полтора года странности в поведении Кризоцкого заметили не только сокамерники, но и следователи. В разговоре на любую тему, будь то история искусств эпохи ренессанса или старый примус, итальянское вторжение в Албанию или Олимпийские игры в Германии, скрипучая половица в коридоре или расстройство желудка у какого-нибудь сокамерника – во всем молодой человек видел демоническое начало. В плохом и хорошем, в радостях и горе Саша Кризоцкий искал и находил прямую взаимосвязь с Дьяволом, во всем видел его влияние. А особенно во власти вождя СССР Иосифа Сталина и рейхсканцлера Германии – Адольфа Гитлера.
В декабре 1937 года посреди ночи заключенного Кризоцкого выведи на очередной допрос. Саша так привык к допросам, что уже даже не волновался, он уже был уверен, что ничего нового не будет, как обычно следователи будут его мучить, избивать, выкручивать суставы и пытать электричеством и спичками. А он тоже ничего нового не скажет – во всем воля Дьявола в лице Сталина и Гитлера. Вот и все.
Этой ночью в помещении для допросов помимо трех энкавэдэшников и еще двух лиц в гражданском был еще один человек. Маленький мальчик лет восьми. Худенький, стриженный наголо с торчащими ушами. Он сидел на скрипучей лавке в какой-то одежде, снятой, явно со взрослого дядьки. Сидел и дрожал, на пыльном лице были влажные бороздки от слез. Кризоцкого усадили напротив.
– Папа! – заплакал лысый мальчик и бросился было к Александру, но мужчина в штатском грубо прижал его ладонищей к лавке. Заключенный Кризоцкий заморгал, не в силах поверить – перед ним сидел его сын – Саша-младший.
– Саша… Саша! – Кризоцкий не видел своего сына двадцать месяцев и едва ли узнал бы его, если бы не вглядывался. – Саша, ты? Что они хотят от тебя, Саша? Где мать? Мать где?
– Папа! Папа!
– Саша, где мать?
– Я не знаю.
– Не знаешь?
– Не знаю. Я думаю, что ее убили…
– Что? Кто?
– Я думал, что и тебя убили, папа.
– Как ты мог так думать, Саша?
– Я не видел вас с прошлого лета.
На этом разговор был грубо прерван старшим следователем по фамилии Габайджалаев (следователь №5), он влепил мальчику пощечину и тот, едва сдержав крик, повесил голову на грудь и пустил слезу. Его тело заколотила крупная дрожь.
– Что вы делаете! – закричал Кризоцкий-старший. – Он же всего лишь мальчик!
На это Габайджалаев повторил удар но уже другой рукой. Мальчик зарыдал.
Присутствующие вообще не вмешивались. Кто-то стоял, сложив руки за спиной, кто-то сидел, сложив руки на столе, кто-то курил, кто-то не курил. В углу, оказывается, сидела молодая девушка с прической «короткое каре» и заправляла чистый лист бумаги в пишущую машинку.
Начался допрос. Вопросы были все те же – считает ли Кризоцкий социализм и нацизм религиями. Считает ли Кризоцкий Гитлера и Сталина – приспешниками Дьявола? Почему он так считает? И если психопатичный рейсканцлер Германии не вызывал у следователей особого внимания, то вот насчет вождя всех народов они допытывали у осужденного каждую мелочь. Почему – да почему?
При этом самого Александра-старшего пальцем не трогали и даже один раз утерли ему слезы. Пытки были по отношению к мальчику Саше. На глазах у отца его били и вывертывали суставы. Мальчик кричал и плакал.
Кризоцкий-старший окончательно сходил с ума. Ненависть и безумие затмевали его разум, отвечая на вопросы, он вдруг начинал подвывать какие-то нерифмованные песнопения на манер церковных, но с демонической тематикой. Потом, не помня себя от отчаяния, он проклинал не только присутствующих, но и вообще всех, кто как бы то ни было причастен к сложившемуся в СССР строю. Через минуту он, противоречил самому себе и клялся, что душу отдаст товарищу Сталину! Это, естественно, играло против него – мужчины продолжали издеваться над ребенком, они уже начали делать ножом надрезы на коже на плече и ягодицах. Мальчик ревел. Заключенный Александр Кризоцкий-старший полубредил. И чем страшнее были пытки над ребенком, тем глубже товарищ Кризоцкий проваливался в бездну психопатии. Он уже не осознавал где находиться и давно потерял связь с внешним миром, он отказывался понимать, что от него требуют, чего добиваются. Он был полностью во власти своего безумия, разум его был отуманен, опьянен, ослеплен. Происходящее он не запоминал, ни прошлого, ни будущего для него не существовало. Он кричал придуманные им молитвы Сатане, упоминая в них и Сталина и Гитлера и еще кого-то. Мальчик верещал и дергался, вокруг него уже было испачкано кровью, а Александр Герасимович окончательно умирал как личность.
Когда Сашу Кризоцкого-младшего стали насиловать черенком от совковой лопаты, Кризоцкий-старший впал в исступление. Видя в мучителях своего сына чертей и демонов, он перерождался.
Девушка «короткое каре» безмолвно стучала по клавишам пишущей машинки и только успевала менять листы.
Кажется ад продолжался всю ночь – Саша потерялся во времени и после бесконечной душевной агонии, провалился в безразмерную черную ледяную пустоту. Он очнулся только утром. Связанный по рукам и ногам в холодном сыром бункере. Голый. С кляпом во рту. С разрываемой от боли головой.
– Сон… – выдохнул он и упал лицом на бетонный пол. Тело его законвульсировало в беззвучном смехе. – Не сон… Сон… Не сон… Сон… Не сон… Сон… Не сон…
Зашел какой-то дядя с кабаньей мордой и окровавленными бивнями и сделал несчастному инъекцию в голень. Вильнув двумя лошадиными хвостами кабанемордый оттянул Сашино нижнее веко, посветил чем-то в глаз, плюнул в него куском разжеванного говна и, пукнув, покинул ледяное помещение.
Вскоре в бетонный бункер ворвались демоны и принялись водить хороводы вокруг связанного человека. А человек радовался и смеялся…
В следующий раз когда из грез, где прибывал Александр Кризоцкий и где нетопыри и вурдалаки были в формах НКВД, он выплыл на поверхность реальности, он обнаружил себя прикованным к больничной койке. Отныне на долгие восемь лет местом его жительства будет Рязанская Тюремно-Психиатрическая Больница.
Еще молодого двадцативосьмилетнего человека с высшим образованием, человека которому сам Бехтерев пророчил славное будущее, поместили в палату с еще десятком людей мужского пола, девять из которых большую часть времени лежали или сидели на продавленных кушетках с тонюсенькими заплесневевшими от мочи матрасиками. Иногда кто-то вставал и начинал ходить по палате. Многие бормотали что-то себе под нос, кто-то заунывно пел, зачастую некоторые особо разговорчивые будто пробуждались от воздействия лекарственных средств и начинали вести себя совсем по другому, у них развязывался язык и они начинали приставать ко всем с неинтересными и бессмысленными вопросами или объяснениями. В частности, соседом по кушетки Кризоцкого оказался мужик, помешанный на орнитологии, он мог говорить о птицах круглосуточно, считая их истинно священными животными.
Кроме того почти каждый из пациентов этой палаты хоть раз в день плакал или смеялся.
Отныне в Сашином владении было несколько вещей: матрасик, верблюжье одеяло, перьевая подушка, полная постельных клопов и испачканная несмываемыми пятнами. Из одежды – клетчатые штаны, пижама, шапочка, тапочки с задниками. Из личных вещей – алюминиевые кружка, лоханка, ложка. Что бы у пациентов не проявлялись их отклонения и чтобы превратить их из индивидуальных личностей в безмозглое стадо однотипных болванов их заставляли глотать горсти таблеток и делали не менее трех инъекций чего-то в сутки. Разумеется, Кризоцкий не стал исключением, ежедневно получая свою порцию лекарств. Первое время он еще надеялся на то, что его быстро выпустят из этого отвратительного места, где от одного вида умалишенных можно было самому к ним присоединиться. Вскоре это прошло. Лекарства быстро справились с его душевными переживаниями, они их полностью блокировали и молодому человеку стало все безразлично. Мало того, ему стало нравиться пребывать в своем новом состоянии получеловека-полуовоща, в это время он почти ничего не соображал, в голове наступала какая-то туманная пустота, ход мыслей полностью останавливался, освобождая товарища Кризоцкого Александра Герасимовича от угнетающих размышлений о Дьяволе. Не смотря на то, что в этой психушке к нему относятся как к свинье в колхозном свинарнике, все же Саши тут было легче нежели в битком набитой тюремной камере со своими тюремными правилами и воровскими законами. Во всяком случае его мало били. Постепенно он возвращался к своей инфернальной теме все реже и реже, порой не вспоминая о Дьяволе целыми неделями. Он вообще перестал думать о чем-либо, ему это стало ни к чему, и сильные мыслительные процессы приводили лишь к апатии и головной боли.
Чаще всего он с безразличием смотрел на потолок, слушал соседей по койкам, но не вникал в их полубредовые бормотания. Прошлое становилось для него все дальше и дальше, толстый слой пыли пригасил воспоминания. Он еще помнил, что у него были жена и сын, но воспоминания о них вызывали у него приступы сильнейшего отчаяния и ему было легче думать, что они умерли. Постепенно он уверился в этом. Он даже стал надеяться на это, опасаясь, что если они живы, то им приходиться испытывать глубокие страдания, живя в этом безумном мире, подвластному двум дьявольским посланникам, делящим эту планету как два волка терзающих мертвую тушку ягненка.
Так проходили месяц за месяцем, год за годом. Постояльцев берегли от внешней среды, категорически не разрешая общения ни с кем, даже с близкими родственниками. Не позволялось проникать ни каким новостям кроме вестей о победах в области строительства социализма. Только это и все. Однако в какой-то момент, когда на дворе было теплое лето, безмятежно чирикали воробушки и цвели прекрасные цветы, в Рязанскую Тюремно-Психиатрическую Больницу перестали поступать новости. Вообще. Будто за оградой произошел конец света, все померкло и ничего не происходит. И еще один факт – медперсонал стал каким-то нервным, озлобленным и в то же время обеспокоенным. Исчезли несколько взрослых мужчин из числа медработников, а оставшиеся женщины постоянно вытирали платком слезы. Кризоцкому не было интересно в чем дело, его вообще ничего не беспокоило – ему давали жрачку, дозволялось срать и ссать (можно и под себя), не запрещалось мастурбировать, а большего ему и не требовалось.
О том, что причиной общего беспокойства была начавшаяся война с Германией Саша Кризоцкий догадался лишь в канун 1942 года, когда Красная Армия вот уже полгода перемалывалась в мясной фарш на всех фронтах. Узнав это из случайно подслушанного разговора медсестер, он лишь пожал плечами, выковырял остаток завтрака из межзубной щели, сплюнул это на выкрашенную в зеленый цвет стену и откинулся на подушку. «Ну конечно… – с безразличием заключил он, доставая из-под кушетки переполненную утку и развязывая тесемочки на штанах, – волчата должны были столкнуться лбами… Я так и знал… Я же давно об этом говорил. Выживет сильнейший… Сильнейший… Эх… подмышки чешутся… к заморозкам, должно быть…».
Однако вскоре даже он начал замечать, что пребывание в стационаре становилось все дурнее и паршивее. Непреодолимый голод стал сопровождать его постоянно, питание стало нерегулярным, а то что подавали было схоже с помоями. Не было хлеба, о мясе и воспоминаний не осталось, почти весь рацион состоял из квашеной капусты, гнилого картофеля и брюквы, которую Саша, порой, будучи помощником на кухне, грыз сырую как яблоко. К тому же стояла ужасная антисанитария, везде была грязь, нечистоты и мусор. Вонь человеческих тел и их выделений. Как следствие – болезни, на лечение которых врачи не сильно-то напрягались.
Начались смерти. Пациенты умирали во сне, кто-то от дистрофии, кто-то от иных заболеваний, а кто-то кончал жизнь суицидом. На место умерших поступали новенькие, причем, их было много. Очень много. Так много, что в палате, рассчитанной на десять-двенадцать человек постоянно находилось до двадцати восьми бритоголовых трупообразных людей, лежащих на кушетке по двое и спящих по очереди. Больницу стали наводнять толпы людей с фронтов или гражданские. Кризоцкий знал, что они обезумели от кошмара с которым столкнулись на войне, новенькие были не обыкновенные шизофреники, которые до того валялись на койках. Теперь это были откровенно сошедшие с ума, рехнувшиеся, лишенные рассудка. Они кричали по ночам, рыдали в голос, метались в бешенстве. Их фиксировали с помощью смирительных рубашек, привязывали к кушеткам, одевали кляпы, обкалывали самыми сильными препаратами. Кто-то из поступивших продолжал ощущать себя на поле боя и стрелять по видимым только ими фашистам, кто-то не смог оправиться после вида разрываемых снарядами человеческих тел, кто-то оплакивал умерших или был в постоянном страхе перед окружающей средой. Однажды среди ночи один мужчина набросился на Кризоцкого с кулаками и воплем: «Сдохни, фриц!!!». Другой раз на прогулке еще один мужчина, набрал в рот своей мочи и выплюнул все на конвоира. Оказывается он увидел в человеке в военной форме своего четырехлетнего сына, сожженного заживо нацистами в конюшне родной деревушке и хотел его затушить.