Алексей Владимирович Июнин
Человек-Черт
Молнии били прямо над головой, Олеся кричала.
Ламия смеялась и поддавала скорости
Вне времени и пространства.
На этот раз они с Иосифом Ильичем были в гигантском высокопотолочном универсаме. Не в современном торговом центре, а именно в старом советском универсаме с лепными колоннами, с узорчатыми украшениями в своем обилии и массивоности придающие торговым залам схожесть с храмом. Эггельс как полагается прохаживался по многолюдному магазину в одних-единственных трусах и чувствовал себя среди толпы и нависающих стен вполне по-свойски. Жуй едва успевал за своим дальним родственником, то и дело теряя того среди одетого в зимнюю одежду народа. Ему приходилось расталкивать людей, протискиваться между ними и выслушивать во след раздраженные ругательства. Гул в бесконечном торговом зале стоял болезненно пугающий.
Обнаженный каннибал подходил то к одному прилавку, то к другому и везде-везде-везде продавали исключительно мясо. Сырое мясо. Какие-то туши были разделаны и продавались по частем, какие-то висели на крюках выпотрошенные. Потроха продавались отдельно. Эггельс переходил от одного прилавка к другому, ведя за собой Андрюшу и присматривался едва ли ни к каждому куску. Спрашивал цену, вертел кусок, трогал, нюхал, осматривал.
Вот они подошли к очередному богато украшенному прилавку, где среди социалистической символики на показе стояли отрубленные головы, ноги, руки… Заведя разговор с продавцом в толстом окровавленном фартуке, Иосиф Ильич стал приценяться к головам, попросил взвесить одну, вторую, с удовлетворением заглядывал в мертвые ничего не выражающие глаза. Но голову не купил, попросил взвесть полтора килограмма легких и завернуть их в пищевую бумагу. Так с жирным свертком подмышкой, Эггельс перешел к следующему прилавку, где на крюках висели продольно ополовиненные туши. Продавец стоял у старых советских весов и, смотря через старомодное пенсне, протирал тряпкой гирьки. Рот продавца окантовал черными усами и маленькой острой бородкой, густые черные кудри молодцевато росли вверх.
– Эй, демон революции, здорово! – неприветливо прикрикнул Эггельс.
– Здоровей видали! – рот между усами и бородкой скривился в сморщенной улыбке, глаза за пенсне сощурились.
– Все работаешь? – Эггельс щелкнул резинкой собственных трусов.
– Как видишь. А ты чего тут забыл, людоед? Тебя сюда не звали.
– У меня вот какое дело. Я ищу шестипалого, не знаешь где он может быть?
– Да уж точно не в моем отделе, – продавец поставил гирьку и, оперевшись о прилавок кулаками с вызовом взглянул на Эггельса. – Я таким не торгую. Если тут и будет шестипалый, то только в отделе «Оттепель», там ищи. Постойка… Да ты, людоед, шуткуешь! Кто же тебе даст шестипалого, если он только у тебя и есть. Он только тебе одному и нужен, людоед, а мне он ни к чему.
– Верно, – рассмеялся Эггельс. – Кто у тебя сегодня? Свежатина есть?
– Пошто тебе?
– Может взять хочу.
– Убирайся. Тебе здесь не место.
– Как ты разговариваешь с покупателем? Чему тебя учили твои еврейские родственнички? Кто так продает?
– Убирайся, людоед! Нам с тобой не по пути.
– Что-ж… Не хочешь, тогда я сам посмотрю.
Эггельс деловито залез костлявой рукой в выпотрешеную тушу, пощупал там-что-то, отогнул край кожи, осмотрел жилы. Те-же самые процедуры совершил со следующей тушей. Посетовал на то, что сало с розовыми прожилками, а что продавец уверил его кто это кровь, что если мясо свежее, то это всегда так. Иосиф Ильич усмехнулся и сказал, что знает об этом с самого детства.
– Это кто? – спросил Эггельс, имея в виду висящую туши.
– Враг революции! Кто же еще?
– А как ты это докажешь? На них ведь клейма нет! Мясо то у всех одинаковое, что у врагов, что у героев. Может ты мне, Лев Давыдович, сейчас тело товарища Свердлова предлагаешь…
– Может и Свердлова! – сквозь усы усмехнулся продавец. – Тебе, людоеду, не один черт, что жрать!
– Так, по твоему, Свердлов – враг революции! – воскликнул Эггельс.
– Да что ты можешь знать о революции! – громко ответил продавец.
Среди большого шумного зала завязался спор. Обнаженный каннибал ни в какую не хотел верить вихрастому в докторском пенсне и обвинял того в том, что клеймо можно поставить на совершенно любую тушу, а вот пусть тот покажет ему голову. Где голова-то? Покрасневший от злобы продавец свои позиции так просто сдавать не желал и утверждал что голову он уже продал. Тогда Эггельс, тыча в Льва Давидовича костистым пальцем в грудь высказал предположение, что его собеседник обманщик и может за тушу Распутина или даже кого-нибудь из членов царской фамилии вплоть до самого государя Николая II выдавать обычного никому не нужного сифилитика из анатомического театра. Услышав подобное продавец из мясной лавки выхватил из кобуры маузер и едва не выстрелил Эггельсу в сердце, на что тот скрипуче рассмеялся. Все это происходило в торговом зале среди одетого по зимнему народа, среди богато украшенных социалистическими росписями стен и колонн, в свете непомерно шикарных люстр на сотни электросвечей. Народ проходил мимо, толкался, месил кашообразный снег под ногами, невесть как попавший в зал универсама. Наблюдая за этой мезансценой, Андрей морщил нос от запаха свежего мяса, куда бы Андрей не повернулся везде видел куски туш, конечности, внутренсоти, головы.
Внезапно Андрей подскочил на месте и отшатнулся, подскользнулся на кишечном месиве под ногами и едва удержался на ногах. Продавец все-таки выстрелил, потом еще раз. И еще. Хлопки эхом раздались от украшенных сводов зала, но ни один прохожий даже не замедлили шага. К запаху крови и мяса добавился пороховой дым. Эггельс стоял как ни в чем не бывало. И тогда между Львом Давыдовичем и Иосифом Ильичем завязался настоящий спор, каждый из них стал доказывать кто из ним МЕНЬШИЙ социалист. Людоед обвинял продавца в том, что тот не больший большевик чем эссер. Что для него процесс революции был важнее результата. А Лев Давыдович, в свою очередь, кричал что Иосиф Ильич такой же социались как эссер, что для него идеи коммунизма нужны лишь только для того, чтобы вытатуировать на теле портреты лидеров. Что если бы в России у власти были фашисты или монархисты, то Эггельс защищался бы от расстрела портретами истинных арийцев или членов русской царской фамилии.
В какой то момент Иосиф Ильич вспомнил о своем молодом родственнике и подвел Андрея к продавцу в пенсне.
– Вот кто демон! Вот он! – говорил Эггельс. – Он еще покажет миру такую революцию, какая даже не мечталась ни тебе, ни Ленину твоему!
Лев Давыдович вмиг замолчал и приблизился к Андрею. Его пенсне поблескивало в свете торгового зала.
– Нет… – тихо пробормотал продавец.
– Да! – кричал Эггельс. – Да! Вот кто настоящий демон!
– Нет… – повторил черноволосый и с трудом сглотнул. – Нет… Людоед, откуда ты его взял?
– Не важно! Тебя это не касается!
– Нет… Он не демон… не демон… – вдруг, осветленный догадкой, продавец в ужасе отпрянул и едва удержался на ногах. Его взгляд наполнился непередаваемым ужасом, пенсне слетело и хрустнуло в раскисшем снегу под ногами. – Нет… он черт… Черт!
И внезапно весь зал будто застыл в ледяном холоде. Что-то произошло и теперь перед лицом обескураженного Андрея оказалось вытатуированный на затылке Эггельса лик товарища Сталина, котрый сказал: «Этот сон с самого начала пошел не так. Проснись. Проснись, все идет не так».
Андрей Вставкин-Жуй вышел из сна.
Саранск
28 октября 2017 г.
Он не знал почему мужчина в черном пиджаке со стоячим воротником выбрал именно этот стоматологический кабинет. Возможно дело было в том, что он сам или кто-то из его окружения получал здесь соответствующие услуги, может быть он вообще являлся владельцем этой клиники на вывеске которой значилось название «Белизна Мордовии», но вероятнее всего причина выбора именно этого стоматологического кабинета заключалась в том, что он просто первым попался на глаза. Если бы привезшая их «Октавия» с безликим серым водителем, разумеется, носящим на себе одежду исключительно черных тонов, проехал по улице Волгоградской мимо пямятника Емельяну Пугачеву хотя бы до проспекта 70-летия Октября, то их взору встретились бы еще как минимум пять подобных стоматологических клиник, но верховный магистр короткой французкой командой велел водителю припарковаться именно здесь у огромной новостройки, которыми в последние годы так активно застраивался центр Саранска. Оставив молчаливого индеферентного водителя осматривать крепко стоящего на ногах Емельяна Пугачева Федерик-Этьенн де Монпелье в сопровождении Андрея Жуя покинули автомобиль и незаметно для многочисленных окружающих проник сперва с новостройку, а из богатого холла – собственно в саму стоматолгическую клинику, запертую и пустующую. Жуй понял почему верховный магистр из всех стоматологий Саранска избрал именно эту когда мужчина в алом плаще достал ключики и отпер ими дверь. Из пахнущего палстиковыми панелями и хлоркой холла они вошли в клинику, где господствовали уже совсем иные запахи – медицинские. Выбрав один из трех кабинетов, верховный магистр вонзил другой ключик в замочную скважину и провернув, пригласил Жуя в распахнутую дверь. Андрей вошел и оказался в стоматологическом кабинете хирургии. Де Монпелье принес с собой небольшую спортивную сумку и поставил ее на рабочий стол отсутствующего врача. Включил яркий свет.
Посредине кабинета стояло стоматологическое кресло в которое Жуй и взгромоздился, не теряя времени, вытянув ноги и положив руки на подлокотники. Поколебавшись – стоит ли? – верховный магистр включил лампы над креслом и Жуй был вынужден сильно зажмуриться. Яркий свет, пусть даже искуственного происхождения, раздражал его, его зрачки потеряли способность максимально суживаться и от яркого света Жуй щурился или вовсе прятался. Кто-то мог назвать это светобоязнью.
– Сейчас, – проговорил засуетившийся де Монпелье и быстро достав из принесенной сумки толстый светонепроницаемый мешочек, одел его на голову Жуя, только тогда молодой человек смог осторожно приоткрыть глаза и убедиться что несмотря на ярчайший свет буквально пронизивающий его тело насквозь, глаза его пребывает в кромешной тьме. Только после этого он смог более-менее расслаблено выдохнуть и прислушаться к шороху одежды верховного магистра. Жуй впервые видел верховного магистра не в алом плаще с капюшоном и большой пентаграммой на груди, а в цивильной одежде – в пиджаке и брюках, одетые магистром для выхода в свет. Де Монпелье тихо поинтересовался, как себя чувствует Андрей, на что тот ответил, что пока неплохо. И это было песледняя фраза которую он произнес, потому что в ту же минуту Федерик-Этьенн одел ему поверх мешка резиновый мячик на крепких кожанных шнурках, зафиксировав их меж андреевых зубов. Чтобы Андрей мог дышать магистр прорезал дырку точно на месте жуевских ноздрей. Руки Андрея Жуя верховный магистр зафиксировал к подлокотникам с помощью крепкий ремешков. Нажатием педальки верховный магистр придал креслу и сидящему в нем молодому человеку полулежачее положение.
Ну все, кажется, пациент готов.
Жую было непривычно находиться в роли подопытного кролика, он отвык не конролировать ситуация и, честно говоря, ему не нравилось быть под властью этого человека. А этот верховный магистр сейчас мог делать с обездвиженным Жуем почти все что угодно, может взять скальпель и отрезать соски. Будто бы в подтверждение этого предположения де Монпелье растегнул жилетку на груди в Андрея и обнажил его заросшую густым черным волосом грудь.
– Je pense ne prendrons pas le croire.8 – произнес верховный магистр, привычно вставляя в русскую речь французские фразы. – Начнем?
Жуй кивнул. Не видя склонившегося над ним Федерика-Этьенна де Монпелье, Андрей, однако, прекрасно слышал шорох его одежды, шаги по кафельному полу, дыхание. Он услышал как прожужжала молния замка на спортивной сумке, принесенной магистром. Что-то тихо звякнуло.
– Так ты ничего не чувствуешь? – в голосе магистра слышалось удивление смешанное с разочарованием.
Помедлив несколько мгновений, Жуй отрицательно покачал головой. Но вот он почувствовал к груди в районе солнечного сплетения прикосновение чего-то небольшого металлического. Сперва этот предметик ему показался прохладным, через пару секунд он нагрелся до температуры его тела и де Монпелье убрал его и приложил другой, на ощупь точно такой-же. И такой-же прохладный. Казалось, что верховный магистр слушает жуевское дыхание через стетоскоп.
Потом на некоторое время наступила тишина в конце которой де Монпелье тихо поинтересовался жуевским самочувствием. Андрей честно ответил, что не ощущает ничего болезненного, равно как и приятного. Разве что откуда-то засквозило по ногам. После этого он расслышал как магистр что-то куда-то положил. Что-то деревянное. Все еще удобно сидя в стоматологическом кресле и пребывая в кромешной темноте Жуй приготовился к дальнейшему процессу. Он ощущал вкус материи, что была у него во рту, зубками он проколол ее и вонзил их в резиновый шар на кожанных шнурках. Сейчас ему пришло в голову, что де Монпелье не из простого десятка и порой может быть хитрее чем кажется. Вот например сейчас когда готовил Жуя к эксперименту, то не тратя время на разговоры почти сразу включил яркий свет, чтобы Жуя зажмурился и можно было быстро одеть на него мешок. А мог бы и не торопиться, одеть мешок когда Андрей ему прикажет и только после этого включать свет.
Де Монпелье боится Жуя. Но страх этот осознанный, без паники, то-есть де Монпелье знает чего можно ожидать от молодого человека и готов ко многому. Например, де Монпелье обладает некоей психологической блокировкой, когда Жуй попытался влезть к нему в душу, то натолкнулся на невидимую зеркальную преграду. Андрей будто отскакивал от де Монпелье как луч от глянца. А Андрею очень хотелось покопаться в этой загадочной душе, но до второй попытки он решил повременить, этот магистр стал ему нужен для одного очень важного дела. Вот для этого.
Вскоре Жуй услышал щелчек зажигалки и некий запах, неприятный, но не более. Не то сладковатый, не то солоноватый, но не табак. Де Монпелье попросил охарактеризовать этот запах и внутренние ощущения Андрея при вдыхании. Для ответа верховный магистр на время освободил Андрею рот. Как ни старался Жуй найти в запахе что-то патологическое, но так и не сумел подобрать иных слов, кроме как «необычный». И только.
Тогда настал чред следующего испытания. Невидимый Жуем магистр де Монпелье включил портативный плеер и поднес его поближе к испытуемому. Из плейера раздавались какие-то странные звуки, описать которые Андрей не мог вообще. Что-то звеняще-булькающее, очень неприятные созвучия. По телу пробежал озноб, но молодой человек списал все на зквозняк. Через три минуты Жуй пожал плечами.
– Теперь самое главное, – предупредил де Монпелье и выключил плеер. По шороху Жуй догадался, что экспериментатор извлекает из из сумки еще что-то. Послышался легкий звон стекла, потом откупоривание резиновой пробки и на обнаженную андрееву грудь упали несколько капель прохладной влаги. От неожиданности он слегка дернулся. – Douloureusement?9 Жгет? – сразу же спросил магистр, вкладывая в этот казалось-бы простой вопрос столько надежды, что отвечая отрицательно Жуй испытал крошечное чувство вины.
– А теперь? – вновь поинтересовался де Монпелье окропив жуевскую грудь из второго флакончика. Андрей и рад бы испытать что-то иное кроме прохладной влаги, да не получалось. Магистр был напряжен не меньше самого Жуя, он определенно был сильно обеспокоен результатами обследования, но старался сдерживаться. – Ничего? Ну что-ж… А вот теперь приготовься, это будет святая вода. Готов?
Жуй сжал зубы, напрягся всем телом и кивнул. Мешок на его голове качнулся взад-вперед и, не медля ни минуты, де Монпелье выплеснул содержимое третьего флакончика на и без того уже мокрую андрееву грудь в районе солнечного сплетения. И вот на этот раз Жуй зашипел от боли, зарычал и задергался. Он не мог этого видеть, но ему казалось, что святая вода прожигает ему кожу, что она, подобно щелочи, разъедает его плоть, превращая ее в дымящуюся пузырящуюся кашицу. А верховный магистр Федерик-Этьенн де Монпелье все выплескивал и выплескивал на Андрея святую воду, доводя уже вопящего и корчившегося в агонии Жуя до полусмерти. Ремешки трещал под вздутыми жилами молодого человека, стоматологическое кресло тряслось. Острые зубки разорвали мешок и вонзились в резиновую плоть шарика. От отчаяния Жуй перевел весь душевный импульс на то чтобы перегрызть шарик, но только оставлял на нем глубокие дырочки.
Очнулся Андрей распрострертым на полу, совершенно целым и невридимым, обоженная грудь не болела вообще. Он был развязан и освобожден от пут. Жуй медленно приподнялся на ноги, с сомнением рассматривая собственную волосистую грудь, мокрую от влаги, но не поврежденную.
– Видимо мы хотели доказать именно это, да? – с грустной улыбкой спросил де Монпелье, убирая в сумку три пузырька. – Даже не знаю, что теперь делать дальше… que faire ensuite…10 Это конец…
– О чем ты говоришь, старый колдун? – огрызнулся Жуй, стряхивая с себя капли. Некоторые зубы расшатались от резинового шарика, челюсти ныли.
– Это невероятно. Невероятно, – магистр задумчиво помолчал. Он был бледен и надломлен. – Ты, действительно, не такой. Ты не тот, кого мы встречали! Ни к такому мы готовились! Ты… что я скажу членам ордена? Как им объяснить? На тебя одинаково безралично действуют православный крестик и сатанинсткая пентаграмма. Не видя их воочию, ты не разделяешь их. Ты не чувствителен к ладану, для тебя это просто вонь… А если бы я сказал, что это ладан, ты бы попытался броситься наутек, для предотвращения этого ты и согласился привязать себя. Иконы ты не чувствуешь, покуда не увидишь их своими глазами и тогда испугаешься и внушишь самому себе, что лики святых пагубно на тебя действуют.
– А что это за странные звуки, что ты давал мне послушать, – сдавленно спросил Жуя.
– Да это самый настоящий колокольный звон от которого у тебя, по идее, должна была лопнуть голова! Только я его включил задом наперед, чтобы ты не понял. Но колокольный звон самый настоящий, уж поверь мне.
– А святая вода, мать ее?!! – завопил Жуй. – Та, что в третьем флаконе?
– Le flacon d'un seul! Le seul et avec l'eau ordinaire!11 – от напряжения у де Монпелье раскраснелись шрамы на лице. – Если бы я был юмористом и должен был бы придумать на этот счет какую-нибудь шуточку, то я бы весело поздравил бы тебя с синестопатией, вызванной самовнушением. – де Монпелье одним движением застегнул спортивную сумку на молнию. – Но в данный момент я не склонен иронизировать и просто делаю вывод – ты не то существо, которое ждал наш орден. Ты другой и методы борьбы с бесом на тебя не действуют. Следовательно – ты не бес! Все, уходим отсюда… Орден должен оставаться в неведении, я умолчу об этом факте, но… Боюсь, теперь я не знаю как тебя остановить…
– Ты хочешь меня остановить?
– Не я, но… кто-то… И признаюсь, теперь я воистину тебя боюсь, – произнес де Монпелье, обходя стоматологическое кресло и выключая свет в кабинете, – я боюсь тебя, кем бы ты ни был… Потому что je ne sais pas12… Кто же ты?
– К выступлению в Саранске все готово? – вдруг сменил тему Жуй.
– Что?
– Все ли готово к моему выступлению в Саранске? – повторил Андрей.
– Тебя разве не смущает le résultat de l'expérience?13
– Нет, – ответил Жуй нарочито безразлично. – Я доказал сам себе то, о чем догадывался. На тебя, старик, мне наплевать, на ваш орден тем более. Я даже охотно посмеюсь над их рожами, когда они узнают правду. Только не вздумай рассказать об этом эксперименте Ламии, слышишь? Вот ей лучше пока не знать, чувствую, что когда она будет в гневе, даже я с ней не слажу…
После этих слов Жуй укоризненно покачал пальчиком перед верховным магистром, лукаво усмехнулся и был таков.
Саранск
28 октября 2017 г.
Когда ее ноги коснулись саранской земли Олеся Левит потребовала новую чистую одежду и воды. Только после получения требуемого и спешного приведения себя в относительный порядок Олеся позволила себе усесться в ожидаемую ее пассажирскую «Газель». Возглавляемая Ламией компания помчалась по незнакомым для Левит саранским улицам на пассажирской «Газели», но Олеся не интересовалась городским пейзажем, она хмуро наблюдала за сидящим рядом Юркой Коромысловым. Ой, и не нравился он ей, она могла бы поклясться, что он, как минимум, под гипнозом. Так же как все остальные участники, от некоторых из которых уже ощутимо попахивало не только потом и грязью, но мочой и калом. По левую руку от Олеси Нахимовны раскачивалась в такт движению автомобиля Маринка Евсеенкова и если бы не ее дыхание, то Левит могла бы предположить, что молодая девушка умерла, причем еще вчера, когда Олеся видела ее в спортивном комплексе «Zapad». У Игоря Пистона была рука на перевязи и рассечена щека, но он даже не вытирал кровь, она запекшаяся так и высохла у него на грязном лице.
– Тайм? – позвала она скрипача группы, казавшийся ей наиболее человечным. – Таймураз?
Реакция молодого человека была нулевая, ни единый мускул не напрягся на его бородатом лице от среднеазиатской красоты которого не осталось и следа. Левит это категорически не устраивало, она решила добиться своего и спровоцировать скрипача хоть на какое-то действие. Может хлестнуть его по щеке? Но для начала Олеся толкнула его в плечо. Потом ущипнула за руку. Она помнила, что Таймураз боялся физической боли и с трудом терпел даже комариные укусы, но сейчас он оставался совершенно безучастным к тому, что от ногтей Олеси Левит на коже его заросшей кучерявым волосом руки появилась тонкая струйка крови. Олеся боязливо убрала ногти.
А барабанщин Володя Рикардо сидел с закрытыми глазами, к нему Олеся вообще поостереглась прикасаться.
Рядом с водительским сиденьем сидела Ламия и с усмешкой говорила, что мэр Саранска запретил выступление скандальной рок-группы, а когда Олеся Левит вчера созвонилась с организаторами концертной площадки и сказала, что Жуй, с вероятностью в девяносто девять процентов не приедет в столицу Мордовии и что придётся возвращать деньги за проданные билеты, градоначальник не скрывал свое удовлетворения. Но почти сразу ему перезвонили люди верховного магистра Федерика-Этьенна де Монпелье и поставили в известность, что мало того, что группа «Толпе» прибудет в город в полном составе, так еще и выступление состоится в назначенное время, только не в черте города Саранска. Мэр не поверил и тогда трубку взял сам Андрей Жуй. Ламия со смехом докладывала Олеси Левит, что мэр долго созванивался со всеми чиновниками Саранска и, разумеется – с губернатором, но со всеми с кем надо уже «поработали» люди де Монпелье. В итоге – в назначенный день и час толпы саранцев рекой двинулись на бывший танковый полигон, где в спешном порядке была сооружена сцена и приготовлено все необходимое оборудование. Городским чиновникам оставалось только выставить сотни полицейских для охраны общественного порядка.
Олеся Нахимовна не стала спрашивать кто такой верховный магистр Федерик-Этьенн де Монпелье.
Тем временем «Газель» уже приближалась к месту проведения концерта. С небольшого холмика, по которому пролегала дорога Левит увидела десятки тысяч людей, собранных в одном месте в одно время. Она отвернулась от окна. Ей было страшно.
– Саранск ждет сюрприз! – с улыбкой произнесла Ламия, осматривая гудящее наэлектризованное людское море.
– Какой? – спросила Левит, высматривая на ведьме наиболее уязвимые точки для нападения.
– Увидишь.
Олеси все это очень не нравилось. Вот они подъехали к какому-то кирпичному зданию и резко остановились. Ламия велела всем выходить и быстро-быстро бежать ко входу, иначе толпы просто растерзают их на сувениры. До начала оставалось восемь минут.
Через минуту Левит разделили с ее группой – некие люди в темных одеяниях отвели участников куда-то по коридору, а Олесе было приказано передать Жую его личную гитару и указали ей на одну из дверей. Держа любимый инструмент своего подопечного Олеся Левит набрала в легкие воздуха и приблизилась к двери, за которой доносилось громкое хрюканье и что-то похожее на собачий лай. Повернув ручку замка, она потянула дверь на себя, в нос ей ударил едкий кислый запах марихуаны и вонь козлятины. Это комнатенка была наспех переоборудована в личную гримерку Жуя и тот, похоже, неплохо тут успел разместиться. По крайней мере, он успел выкурить, как минимум, три косяка, это Левит могла понять по многолетнему собственному опыту. Сделав пару вдохов, она почуяла, как у нее проснулось колкое желание сделать хотя-бы одну затяжку. Хоть одну. Левит шагнула и прикрыла за собой дверь, не хорошо будет если запрещенный аромат распространиться по всему коридору. Гримерка пребывала в полумраке, единственное окно было закрыто двумя слоями гофрокартона.
На стуле с высокой спинкой сидел Андрей Жуй, он сидел спиной ко входу, смотрел в зеркало и что-то похрюкивал себе под нос.
– Гитара цела? – лающей манерой спросил он, не поворачиваясь.
– Цела, – сухо ответила Левит и протягивая ему инструмент, не без страха старалась посмотреть ему в лицо. То, что сидело на стуле с высокой спинкой было не человеком, таких людей не может быть. Со спины было видно ссутуленный позвоночник с выпирающими лопатками, длинная тощая шея с посаженной на ней ссохшейся головой. Длинные острые уши, волосы торчат вверх, над ушами – растущие назад рожки. Левит проглотила что-то горькое в горле, сердечко ее билось очень нехорошо. Она сделал еще шаг, но Жуй не обращал на нее внимания, он что-то высматривал на себе в зеркале и пальцем чистил не то нос-пятачок, не то зубы. Левит вздрогнула когда увидела черный хвост, сделавший петлю прямо у нее перед ногами, а опустив глаза, она увидела, что Жуй не обут, а обычные кроссовки ему заменяет очень странная копытообразная обувь, в которой он, должно быть, ходит на цыпочках.
– Положи вон туда, – прохрипел Жуй и махнул на другой стул. Левит поставила гитару на указанное место и увидела на столике перед юной рок-звездой миску с каким-то зверьком. Не веря глазам, она предположила, что это кролик, крыса или щенок. Выпотрошенный и обглоданный. Рядом стояла бутылка молока. – Медиатр?
– Вот, – Левит извлекла из кармана обтягивающих джинс медиатор и бросила его на столик рядом с миской. И тут она увидела отражение его лица в зеркале. – Господи…
– Нет! Не произноси это слово!
– Какое?
– Вообще ничего не говори! Иди!
– Андрюша… Пойми, что всему есть предел… Есть рамки… А ты… Что ты с собой делаешь?
– Я? – только сейчас Жуй повернулся к Левит и она смогла рассмотреть его морду с длинным пятаком вместо носа и верхней губы, впалые щеки, клыки, длинная козлиная бородка и желтые нечеловеческие глаза под четко выраженными надбровными дугами. Цвет кожи был не розовый и даже не бежевый – кожа была темно-бурая. – Я? Как раз я-то ничего не делаю, мать!
– Андрей, не называй меня так!
Жуй резко встал из-за столика, но не приблизился к Левит, наоборот, он, как будто отстранился. Может понимал, что ей неприятен не только его запах, но и внешность. Олеся слышала цокот самых настоящих копыт, когда он делал шаги. Он что-то хотел сделать, но, словно бы, не решался, опасался. Левит ждала, она сообразила, что Андрей велел пригласить ее не только для того, чтобы она принесла ему его гитару и медиатор (эти предметы ей протянула в «Газели» рыжеволосая Ламия и велела передать их Андрею), Жуй хотел от нее еще что-то, но терзался сомнениями. Пыхтя и нервно виляя хвостом, он, наконец, застыл на месте, принюхался и украдкой покосился по сторонам. После этого провел пальцем по площади кабинета и указал на свое ухо.
– Прослушка? – предположила Левит и Жуй вытаращил глаза и поднес палец к губам.
– Как коллектив? – хрипло спросил он, а сам схватил лежащую на столике шариковую ручку и выдрал лист из валяющейся рекламной газеты.
– Коллектив? – автоматически повторила Олеся. «Вопрос сложный и замечательный! Группа дохлая! Участники мертвее сушеных рыб! Как они будут играть, если даже руки поднять не могут?» Но вслух ничего не сказала. – Все в сборе.
– Отлично… – его рука быстро-быстро выводила что-то на газетном листке поверх напечатанного текста. Левит сделала шаг и заглянула ему через плечо. Не имея возможности говорить вслух, Жуй писал для Левит, встав так, чтобы ей было удобнее видеть. Неотрывно следя за кончиком шариковой ручки и читая выводимые мелким убористым подчерком слова, Олеси пришлось задержать дыхание, потому что смрад от молодой рок-звезды стоял истинно нечеловеческий. – Я рад, что все собрались…
– Угу… – кивнула Левит, читая через жуевское волосистое плечо и запоминая каждое написанное им слово. Когда он дописал и ткнул в бумажку длинным черным когтем, будто ставя жирную точку, у Олеси Нахимовны уже поднялось кровяное давление, что-то подобно африканскому там-таму застучало в висках, а ноги потеряли свою уверенность. Ей потребовалось сесть на другой стул, очень скрипучий, но стараясь стойко выдерживать удар, нанесенный ей жуевскими написанными словами, она нахмурила брови и вопросительно взглянула в его страшные желтые глаза. Он кивнул со всей серьезностью и еще раз ткнул когтем в надпись.
Левит медленно кивнула в ответ.
– Я попросил… Почему «попросил»? Нет, я приказал Ламии привести тебя ко мне, что бы лично сказать, что гонорар за это выступление будет разделен между новым коллективом, – говоря это, Андрюша Жуй взял со столика клочок исписанной им бумаги и, стараясь не шуршать, смял его в комок. – Людям надо платить.... – Жуй положил бумажный комок в пасть и принялся двигать челюстями. – Короче, денег за это выступление не будет, все уйдет новым товарищам…
– Вот как?
– Да.
– Не думаю, что я бы позволила такую благотворительность, Андрюш, – на самом деле Левит было уже абсолютно наплевать на деньги, она о них не вспоминала вообще. – Сколько тут собралось? Пять? Семь тысяч голов?
– Около тринадцати, – поправил Жуй и проглотил.
– Ох…ть! – внутренний калькулятор в считанные секунды произвел вычисления и высветил в женской голове как минимум семизначную сумму. Которой ни она ни кто-то другой так никогда и не увидит. – Знаешь что, мой дорогой! Пока еще я твой финансовый директор и такие вещи решаю только я! Никто, даже ты, не вправе менять условия, касающиеся финансовой стороны наших дел! А ты, прогнувшись под этих своих новых дружков, потерял… Ты представляешь сколько мы потеряли! Ты считал сколько ты им отдашь?
– Олесь… не это важно…
– Твою мать! Как не важно? Стоило только твоей ссученной Ламии полизать тебе околоанальное место, как ты растаял как сахарная конфетка и стал готов на любые условия? Это она тебя нарядила в такого выблядка? Она?