Сергей Николаевич Огольцов
Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…
Летние выходные вообще проблем не представляли, я проводил их на Сеймовском пляже, лёжа на розовом с красными кольцами младенческом покрывальце. То самое, которое по будням подкладывалось на стол для глажки высохшего белья. Покрывальце осталось на Декабристов 13 после одного из твоих ранних визитов туда. Оно было коротковато и мои ноги, частично, оставались протянутыми на песке, но какая разница?
Трижды в течение пляжного дня я выплывал за буйки, где не оставалось визжащих купальщиков. Там я ложился на спину, широко раскинув руки-ноги, и произносил ритуальную формулу собственного производства:
"Oh, water! Ran into each corner of mine!
We be of one blood – thou and me.”
(…чтобы свинтить такую фразу, мне пришлось привлечь к сотрудничеству Ф. С. К. Фицджеральда и Дж. Р. Киплинга, но они не возражали на мой плагиат…)
Потом я плыл обратно, к визгам и брызгам, выходил из воды к покрывальцу, чтобы лечь и ворочаться с боку на бок под жарящим солнцем, вперемешку с чтением Morning Star. На пляже я читал её без словаря, просто подчёркивал слова, которые позже надо будет выписать в тетрадку.
В обед я покидал пляж и шёл на Хутор Таранский, в магазин. Это была обычная хата под соломенной крышей, но с увесистым висячим замком на широкой железной полосе, что косо подпоясывала дверь.
Завмаг, дебелая баба, которая гордилась тем, что повидала даже остров Сахалин, снимала замок всего на один час. Когда она роняла грохочущий конец железной полосы на крыльцо, дверь открывалась в комнату с парой пыльных окон в одной стене с дверью и тремя деревянными прилавками вдоль трёх глухих стен, но не вплотную, а чтоб оставался проход под широкими полками в два яруса.
Я систематически покупал одну консерву, пачку печенья и бутылку лимонада. Вскрыв провизию одолжённой у завмага открывалкой, я выносил свой обед в пустую улицу из четырёх хат и глубоко прожаренного песка дороги, что аж потрескивал своей раскалённостью. Там, под старым кряжистым Вязом, я садился на широкую лавку из треснутой, но мощной доски ставшей тёмно-серой от многих лет круговорота времён года вокруг маточины-Вяза над лавкой рядом с чёрной соломой в крыше хаты-магазина.
Ассортимент на полках магазина не менялся. Покупая банку «Завтрак Туриста», я видел, что в следующий выходной меня ждёт жестянка «Кильки в Томатном Соусе», а через неделю «Икра Кабачковая». Банка с наклейкой «Аджика» вызывала смутные опасения, я где-то слышал, что вкусом она не уступит горчице, но до неё ещё целый месяц. Может совместить с баночкой вишнёвого джема, а? Получится комплексный обед.
Алюминиевую ложку я протирал обёрткой от печенья и прятал с обратной стороны хаты в соломенную стреху над глухой стеной, как кулаки-бандиты, борцы против Советской Власти, прятали свои обрезы… И самому Марчелло Мастрояни даже не снилась такая СладкаяЖизнь…
Как раз в той хате я купил куклу тебе на день рождения. На полках стояли всего две куколки – девочка и обезьяна, обе из резины. У каждой в спине пищик, чтобы пищать, когда надавят. Пара случайных покупателей в плавках, которым как-то удалось преодолеть на мотоцикле глубь дорожного песка, советовали мне купить обезьяну, но я взял девочку, как и собирался все предыдущие выходные, в цветастом платье, тоже из резины, до колен.
Я мог бы купить подарок и в Универмаге, в Городе, но там все игрушки поголовно пластмассовые. К тому же я хотел подарить что-то из этой зачарованной хаты с прохладной тенью посреди летнего зноя…
~ ~ ~
Хотя не знаю даже, спасла ли бы меня какая угодно система без приложения к ней нашей бригады. Что вовсе не означает, что члены бригады окружали друг друга заботой, нежностью и моральной поддержкой. Ха! Держи карман шире! В нашей бригаде, как в любой другой, все только рады погыгыкать за твой счёт. И у каждого семья и дети для слива своей нежной заботы. Кроме рыжего Петра Кирпы, он же Кирпонос, хотя никто вокруг даже понятия не имел о прославленном стахановце первых пятилеток с такой же фамилией, а кличка являлась данью очертаниям Кирпиного носа. Но и его потом захомутала Рая из бригады штукатурш.
И всё-таки, с 8 до 5, наша бригада, хоть каждого и отвлекали персональные заботы и проблемы, становилась единой семьёй. При всех едких шуточках относительно личных качеств друг друга, тебе тут не грозила опасность стать жертвой членовредительных хаханек типа укола в мозг вонью тлеющей ваты или другого опасного для здоровья идиотизма.
Матерятся ли каменщики при каменщицах? И да, и нет. Я не слыхал ни одного матерного слова обращённого к женщинам нашей бригады. Никогда. Но когда крановщик башенного крана опускает поддон кирпича на пальцы ступни, ты сообщаешь об этом на весь широкий мир и очень громко, без оглядки на пол присутствующих.
Матерятся ли женщины в бригаде каменщиков? И нет, и да. В момент грозящий травмой или утратой жизни, они скорее закричат «Ой! Мамочки!» или зайдутся неразборчивым визгом. Тогда как, в перерывах между наполнением лопатой ящиков из кучи грязи на растворной плошадке или заводкой колючих, неподатливо перекрученных строп под кирпичные поддоны, Катерина могла запросто поделиться фольклором:
"Эх, ёб вашу мать,
С вашими делами,
Не хотите отдать дочь?
Так ебите сами!.."
Не скрою, беззвучное проигрывание этой охальной частушки в извилинах коры головного мозга порой служило мне болеутоляющим. Паллиатив, но помогает.
Но, в конце концов, свет не сошёлся клином на одном лишь мате. Каменщица Любовь Андреевна однажды пожаловалась главному инженеру, который случайно заехал на стройку, про обидные слова нашего бригадира, Мыколы Хижняка, которыми тот определял всех женщин вместе взятыми: «Зáсланки навыворот!» Хоть убей, я до сих пор без понятия что это значит, а вот она взяла и обиделась. Наверное, потому что она была самой красивой женщиной в нашей бригаде, только иногда печальной.
Грустно женщине знать, что она красива, но что с этой красотой делать неизвестно, а только смотри как та уходит ни за что, ни про что.
Муж на пять лет её моложе. Перед тем как они расписались, он гулял с ножом за голенищем сапога, а она сделала из него примерного семьянина и безопасного члена общества. Но всё равно печалилась, особенно в зимние морозы, когда раствор в ящиках обрастает сантиметровой коркой льда, пока доплывёт на пауке до захватки. «Ой, мама! Как же у меня рученьки помёрзли!»
А этот паразит Серёга, с другого конца захватки, враз: —«Так то ещё и мало! Мама-папа сколько раз говорили – учись, дочечка! счетоводом будешь! А ты им – шо? "Нет! Я лопату люблю!" Вот и люби теперь до посинения!»
– Паразит!
Анна Андреевна не такая красивая, как Любовь Андреевна, но она очень добрая, особенно после обеденного перерыва. Как и большинство бригады, она жила На Семи Ветрах и на обед домой ходила. Ну там, под борщец, рюмашки две клюкнет и возвращается вся такая размякшая и подобрелая. Единственный её недостаток, что она на мою кирочку охотится. Стоит мне зазеваться, она мою кирочку – хвать! в стену заложит, раствором заровняет. Большинство каменщиков рубят кирпич кельмами, а мне, ради правильности, кирочку подавай. А может из-за созвучия имён…
Мужья Лиды и Виты тоже работники СМП-615. Слесарят в производственном корпусе на территории базы, под началом главного механика. Ну и как любой слесарь, они, есессна, выпивают. А на следующее утро в вагончике каменщиков мне полчаса выслушивать проклятья этим падлам, которых тут и близко нет… Хотя проклятья Лиды слушать можно, она их выводит словно народную песню, ну а Вита, вторит, бэк-вокалом…
Сама Вита красноречием не блещет. Когда мы кончали кладку стен на 110-квартирном, уже под перекрытия крыши, она на линии рядом со мной стояла и всё, что она сказала вслед мне пролетавшему мимо, было: —«Сергей! Ты куда?»
Та часть стены, что я поднимал, осталась незатёртой и нерасшитой, поэтому, чтоб удобнее затирать было, я спрыгнул наружу, на бетонный козырёк над балконом на пятом этаже. Но она же про тот козырёк не в курсе! У неё на глазах человек сигает за борт чердака пятиэтажки и всё, на что она способна: —«Сергей! Ты куда?» Вот, в двух словах, женская логика и знание Физики – вниз конечно! Куда ж я ещё денусь?
Бригада у нас молодая, самому старшему, Григорию Григорьевичу, сорок лет. Он так прямо и говорит: —«Мы ещё молодые»… У него исключительный педагогический дар, если заметит, что его сын-девятиклассник в трамвае или на улице засмотрелся на женщину при всех делах, сразу ловит момент: —«Хочешь, чтоб у тебя такая же была? Учись, зараза!»
Лицо у него круглое, наполеоновское, из-за редкой пряди поперёк лба, а сам такой крепкий, солидный. Сколько раз я пытался обогнать его в кладке кирпичного ряда, бесполезно! Он закончит, с ухмылочкой, а мне ещё кирпичин десять положить надо.
И он очень рассудительный. Рассудительность подвела его всего один единственный раз, это когда он после обеда с двустволкой вернулся.
Мы же строим в чистом поле – «строительный угодья» на самом краю На Семи Ветров. А тут ещё молодой прораб Середа с базы заехал. Григорий Григорьевич и ему дал ружьё подержать. А потом даже спор завёл с Середой, что тот не попадёт в его шапку, если в воздух подбросить. Мы зашли за торцевую стену строящегося здания. Вокруг расстилается белое безмолвие, только лесополоса среди снегов чернеет.
И он подбросил свою шапку – так высоко-высоко! А Середа чуток помедлил и шмальнул. Шапка дёрнулась в полёте и упала, как подбитая птица. Григорий Григорьевич её поднял, а в донышке дырка, два пальца пролазят. Картечь крупной оказалась. На кабана. А хорошая шапка была, из нутрии. Он только не вдумался логически, что Середа из Закарпатья, а там хоть Бандеровцев уже не найти, но огнестрельное оружие остаётся. Отсюда и навыки…
А строповщица Вера Шарапова никогда не грустит. Всё время песни поёт, смеётся. Разговорчивая со всеми… И она тоже была самая красивая, но только пока на работе, когда на ней спецовка с телогрейкой. Но как переоденется, чтобы электричкой ехать на свою остановку Куколка, то красота девается куда-то.
Сам не знаю отчего мне грустно стало, когда она про свою свадьбу рассказывала и все смеялись вместе с нею.
– Дети плачут! Петя играет!
Петя это тот горбатый мужик, который взял её вместе с двумя её детьми. Он тоже ездит из Куколки в Конотоп работать и на баяне играть умеет. Весёлая получилась свадьба.
Вера Шарапова поумней любых литературных сыщиков и подметила, что когда кто-то при мне на головную боль жалуется, я молча достаю из штанов носовой платок, перескладываю его наизнанку и прячу обратно. Вот и придумала театральную постановку – локтем Катерину толкнёт, мол, смотри на чудеса моей дрессировки, руку ко лбу приложит и делает страдальческое лицо:: —«Ой, до чего ж голова болит!»
Конечно, я всю эту комедию насквозь вижу, но процедуру исполняю. Однако когда Катерина и за свою начинает хвататься, я говорю, что приём окончен – средство обслуживает только одного пациента в день. Гарри Поттера тогда ещё и в зародыше не было…
Пётр Лысун не всю жизнь в каменщиках… Раньше он служил в охране перевозок золота по железной дороге. Специальная группа вооружённых охранников сопровождали сейфы в багажных вагонах. Ехать приходится далеко, иногда неделями. Пол вагона качается, колёсные пары на стыках гахкают и мысли всякие крутятся и крутятся. К примеру, как можно это золото взять?
День крутятся, два… иногда неделями. Но безответно крутятся – неразрешимая задача. На лица со-охранников посмотрит – тоже задумчивые. А о чём?
И начинает закрадываться страх: вдруг кто-то додумался уже до ответа? Составит план, найдёт подельников и на одном из перегонов положит всех одной обоймой, да и уйдёт с золотом.
Устал Пётр дожидаться и ушёл в каменщики…
Низкорослый щуплый Гриня мне почему-то напоминал Гудериана, которого я в жизни не видел. Мелькало в нём что-то такое генштабовское, причём явно из Вермахта. По выходным он отдыхал от блицкригов и на пару с Григорием Григорьевичем ездил рыбачить. Повсеместно, в пределах досягаемости пригородных и дизельных поездов. На удочку или мормышку, смотря по сезону.
Меня подкупила его вера в мой дар целителя. Он тогда остановил меня на лестничном марше уходящем в открытое небо, потому что крыши ещё не было.
– Серёга, помоги! – Он приподнял пальцами верхнюю губу показать беловатый прыщик на десне. Потом отстегнул булавку со внутреннего кармана телогрейки, где в рабочее время держал свои наручные часы, и протянул мне. – «Проколи, а то болит зараза».
Я начал отнекиваться, что невозможно же среди этой пыли, грязи, и всё такое, без антисептиков, потому что для таких операций дезинфекция нужна.
– А где я тебе дезинфекцию возьму?
Ну в боевиках, обычно открытым огнём обеззараживают… Он подержал конец булавки над зажжённой спичкой. Правда, результат меня не удовлетворил – острие покрылось чёрной сажей.
Гриня окинул булавку критическим взглядом, вытер сажу об корку кирпичной пыли и прочих напластований на рукаве своей телогрейки: —«На! Коли!»
А куда денешься? Человек столько внимания уделил дезинфекции…
Мыкола Хижняк прибыл в Конотоп как те темноволосые кудрявые герои Французских романов, что приезжают в Париж с парой су в кармане и честолюбивыми планами покорить столицу.
Правда, у него была при себе троячка и, вместо шляпы с пером, кепка, которая не спасала в тридцатиградусный мороз той ночи.
Он не стал Капитаном мушкетёров, но он единственный известный мне каменщик шестого разряда. Помимо этого, он имел квартиру, мотоцикл УРАЛ без коляски, и жену Катерину, которую, когда не спится, можно притянуть зá уши и разложить… И именно Мыкола Хижняк восполнил знания недополученные мною в институте.
Во время учёбы на Английском факультете НГПИ, я как-то не мог себя заставить прочесть хоть что-нибудь из Томаса Гарди, хотя он был в вопросах экзамена по зарубежке. Даже сам не знаю почему, может какие-то аллюзии нездоровые с его честным именем Саксонских корней, но прям-таки несовместимость у меня с ним. Вот и знаю же, что надо, а всё равно не могу…
Однажды среди штабелей плит перекрытия мы с ним вдвоём рулеткой ширину выбирали и Мыкола начал мне рассказывать мне какую-то длинную путанную историю. Сначала я думал это какой-то сериал из телевизора и только под конец, когда погоня её настигла, но она беспробудно спала от усталости, а он сказал, дайте ей ещё поспать, пока не знает, что её поймали, мне дошло – это так и не прочитанная мной Тэсс из Рода Д'Эбервилей, хотя Хижняк, по ходу сюжета, туда ещё вплёл какой-то билет на самолёт…
Но официально, самой красивой женщиной в нашей бригаде считалась строповщица Катерина. Вера Шарапова ей прямо в глаза так и говорила, хотя она и сама это знала, тем более, что она жена бригадира, а и что такого что не расписаны? Зато у них уже есть сын-семиклассник, от её первого брака.
На голове Катерины косынка из полупрозрачного газа поверх жёлтых кудряшек, а на шее ожерелье из крупных красных бусин. Под цвет помады на губах. Где-то в штабелях бетонных плит перекрытия, недалеко от растворной площадки, у неё заныкан треугольный осколок толстого зеркала, чтобы смотреться в свободное от лопаты время.
Сама себя она считала ничем не хуже Анфисы из сериала «Угрюм-река», особенно когда та явилась видением, чтобы Громов со скалы метнулся. Во всяком случае именно анфисиным призрачным жестом зазывала она меня на битый кирпич на земле, когда я клал угол четвёртого этажа, наутро после той серии: —«Иди, Прошенька! Иди ко мне!» А может просто проверяла хватит ли у меня дури, чтоб кинуться. Ведь ясно же, что не того, после того как от живой порнухи отвернулся…
В тот раз две парочки захотели секса на лоне природы и они всей шарой отошли за городскую черту На Семи Ветрах, метров на двести. Использовали полосу кустов отгородиться от дороги. В пылу спаривания, они не учли недалёкую стройку, где наша бригада отложили инструменты и обменивались экспертными комментариями по ходу командного выступления, как Римляне на трибунах Колизей, когда тому ещё не требовался капитальный ремонт.
(…в эпоху застоя тотализатор ещё не был известен в нашей стране, так что ставок не делали, которая из пар кончит первой…)
Но как же всё до обидного относительно в этом мире! Приходишь к финишу первым, а Анна Андреевна, плотно унасестившись на держаке своей лопаты поперёк банки с грязью, презрительно скажет: —«Тю! Ото и все на шо ты годный?»
И только тот, который не того, отвернулся, сел за поддон и смотрел в обратном направлении, на дальнюю группу Берёз посреди «строительных угодий». Высокие как деревья в Африканской саванне. Нормальные так не поступают…
До женитьбы, Пётр Кирпа жил вдвоём с матерью и зимою регулярно похвалялся, как выйдя поутру в коридор, он ломал кружкой лёд в ведре и пил воду до того холодную, шо аж в зубы заходит.
Из нашей бригады он нравился мне меньше всех, но именно он помог мне доказать всем и, в первую очередь, самому себе, что я настоящий каменщик. Это случилось позднее, когда в бригаду влилась свежая кровь в лице пары девчат, что только-только вышли в свет с ПТУшной скамьи где-то в Западной Украине, и демобилизованного десантника Вовки. Мы тогда кончали второй этаж механического корпуса возле круглосуточной столовой для локомотивных бригад.
При высоте стены свыше 1,2 метров кладка ведётся со столов-риштовок. Между мной и Кирпой было два таких стола, значит метров пятнадцать. Он хотел покрасоваться перед парой молоденьких девчат в свежих ещё телогрейках, которые так смешно выговаривали «йой!», вот он и крикнул: —«Держи, Серёга!»
И метнул в мою сторону кирочку поверх разделяющих нас поддонов и ящиков. Инструмент летел, как томагавк Американских Индейцев, крутясь вокруг своей рукояти.
Я ничего не рассчитывал и не прикидывал. Я просто сделал шаг навстречу и поднял правую руку, а в момент, когда рукоять достигла ладони, мне оставалось лишь стиснуть пальцы. Всё случилось само собой.
Увидев, что я не нырнул за кирпичи на поддоне, чтоб увернуться от броска, а стою с гордо поднятой кирочкой в руке, Кирпа тут же сменил пластинку и похвастался притихшим вдруг девчатам: —«Вот такие у нас в бригаде каменщики!»
Так что, мне есть чем в своей жизни гордиться…
~ ~ ~
Кроме куколки с пищиком, к твоему дню рождения я собрал ещё целый подарочный набор. Такие чёрные пластмассовые фиговинки, которые электрики вставляют в распределительные коробки. Они похожи на черепашек-ниндзя, хотя до создания этого мультика оставалось ещё лет двадцать с гаком. Сходство с черепашками замечалось сразу же, а что они ниндзи я тогда ещё не знал. К ним ещё добавились белые такие керамические шашечки. Всех в наборе по двое. Кроме куколки.
(…это как если солдат на передней линии фронта собирает подарок из стреляных гильз. Хотя наша бригада и была на передовой освоенного мира. Подарки с края Ойкумены…)
Но из Универмага я тоже прикупил пару пупсиков, которые не пищали, потому что пластмассовые, но вносили разнообразие. В конце концов, не война же.
Для меня важно было попасть в Нежин в неурочное время, когда там никто не ожидает. Чтоб не испортили праздник. Электричку из Конотопа, тем более на твой день рождения слишком просто встретить засадой в чёрно-белой шахматке, на ходу слегка тернýтся об мои джинсы и – готово. Правильнее зайти с тыла, в час когда не ждут.
Автобус Харьков-Чернигов идеально подходил для такого манёвра, но через Конотоп он проезжает в пять тридцать утра. Поэтому я совсем в ту ночь не ложился, чтобы не проспать. А просто ходил по Конотопу, туда-сюда, в разных направлениях.
Когда я проходил мимо бетонной ограды мясокомбината, там по крытой галерее наверху перегоняли толпу скотины в убойный цех. До чего ж человечьими голосами они там кричат! Хуже, чем в Западном Коридоре. И ведь абсолютно всё понимают – куда их гонят и зачем…
Около полуночи я оказался на Кандыбино и решил искупаться. Разделся догола и зашёл в воду. А кто увидит? Кусты смородины или звёзды с луной? Они и не такого насмотрелись. Вот я и нырнул головой вперёд. А темнота вокруг аж вибрирует от лягушачьих стонов…
Одна штукатурша, пожилая уже, но с длинными тугими косами, рассказывала, что собиралась покончить жизнь самоубийством у себя в селе, как раз в такую же вот ночь, и всё вокруг настойчиво шумело-гудело: —«Иди! Вот он пруд! Заходи же!» Но у меня голосов не было, одни только лягушки.
А потом я поплыл к луне. Она только-только взошла над рыбными озёрами и ещё не успела уменьшится в небе. Громадная полная луна на волосок от горизонта.
Я плыл по морскому, без всплесков, но всё же толкал воду перед собой. Гладкие округлые волны, как те линии напечатанные на платочке с парусником. Только те синие по белому полю, а тут серебристые на чёрной тьме. Так я и плыл, как по волнам эфира, пока прибрежные водоросли не начали цепляться мне за ноги. Жутковато стало, русалки всякие в голову лезут, и я поплыл обратно, но уже на спине, чтобы всё время на луну смотреть.
Волосы после купания у меня остались мокрыми и на железнодорожный вокзал я пошёл обходным путём, чтобы по дороге высохнуть. На вокзале есть пара здоровенных квадратных часов, спереди и сзади, да ещё внутри в каждом зале, правда, те круглые. Поэтому я туда и пошёл.
У меня часов нет. Начинаю носить на руке – за пару дней останавливаются или врать начинают – неси в мастерскую или новые покупай…
По пути я вспоминал того несчастного из Тысячи и Одной Ночи, который всю дорогу плакал и рвал одежды у себя на груди, потому что он любил прекрасную волшебницу, а она его тоже любила, но только настрого запрещала подходить к одной из дверей в её дворце, а тем более не вздумал бы открыть, но он открыл—из чистого любопытства—и попал в другое измерение, где только песок и камни вокруг и нет пути обратно. Вот ему и осталось только плакать и портить одежду у себя на груди…
За два года перед этим, мы с Ирой ездили на Десну. Вдвоём, только она и я. Гаина Михайловна держала тебя в тот день. Мы выехали утром Черниговским автобусом. А обратно? Да, ланна, чё-нибудь подвернётся… Когда я увидел реку вдалеке, из окна автобуса, то попросил водителя остановить и мы сошли на обочину. Дальше прямиком через поле. На другом поле, по соседству, женщины в белых платках сгребали сено в копны, издалека и не различишь даже какое столетие на дворе.
Потом я перенёс Иру на спине через протоку на длинную песчаную косу заросшую широкими зелёными листьями, рядом с которыми незаметно текла зачарованная Десна. Мы развернули одеяло поверх листьев и провели там весь день.
Когда мне нужно было помочиться, я переплыл на другой берег, река там не слишком широка. Ира строго-настрого предупредила, чтобы я не замочил головы. Я помнил это, но всё равно с обрыва на другом берегу бросился нырком. А теперь мне только и осталось, что плакать и рвать эту летнюю рубашку из синего ацетатного шёлка…
Остаток ночи я просидел на площади между зданием вокзала и первой платформой. Скамейки там не очень удобные, без спинок. На одной из них, я встречал редкие ночные поезда вместе с тележками дежурных работников багажного отделения, куда работники багажных вагонов вышвыривают ящики и тюки посылок. И с той же скамейки я провожал тесные группки зябко зевающих пассажиров. Счастливого пути!.
Когда чёрная коробка часов на лицевой стене вокзала высветила 05:00, я пошёл в зал ожидания забрать подарки из автоматической камеры хранения, а оттуда на автовокзал. Это недалеко, почти сразу же за парком Лунатика… Автобус Харьков-Чернигов через Нежин не проходит, но от поворота шоссе, рядом с круглым зданием ГАИ, опять чёт-там подвернулось, так что около девяти утра я был уже в Нежине, когда электричка из Конотопа только-только ещё к Бахмачу подходит. Но я не собирался стать снегом на голову, поэтому телефоном-автоматом позвонил на работу Ире.
Какой у неё красивый голос! Такой родной и близкий. Я сказал, что хочу повидать тебя и отдать подарок на день рождения, а она ответила, да конечно, и что ты дома с её мамой.
Я пошёл на Красных Партизан с приливом радости в груди, потому что Ира по телефону звучала совсем дружески и как бы даже обрадованно.
Дверь не открылась, только глазок на секунду затемнился и опять посветлел. Я ещё раз нажал кнопку звонка, но уже покороче, и услышал шаги осторожно уходящие из прихожей. И ещё я услышал твой голос, ты о чём-то жалобно спрашивала от двери в гостиную и бабушка зашикивала тебя в ответ шёпотом.
Если у человека голоса из учебника по психиатрии, то они ему что-то да говорят. Я не мог разобрать слов, но сквозь входную дверь я видел, и очень отчётливо, тебя, четырёхлетнего ребёнка, как ты подняла лицо к бабушке – кто там? Серый Волк? Плохой Дядя? И ещё я видел как мать Иры, в халате и шестимесячной химической завивке, приложила палец к своим губам: —«Тшш!»
Я не из тех, кто ломится в запертую дверь, и не хотел пугать тебя ещё сильнее. Просто позвонил в дверь напротив и она открылась.
Там жили пара преподавателей из НГПИ. Гроза-муж, который преподавал Научный Коммунизм, и Гроза-жена, она учила меня Немецкому на втором курсе. Я оставил коробку с подарками Грозам и попросил передать тебе лично в руки. Ну а в Конотоп можно и пригородным возвращаться. Какая разница? Всего-то 1 руб. 10 коп…
~ ~ ~
(…попытка жить правильной жизнью вызывает в человеке вредную привычку. Не то, чтобы пагубную, но бессмысленную – втягиваешься в это дело, хоть и понимаешь, что разницы никакой…)
После окончательного и ритуально подкреплённого разрыва с Ирой возвращать The Godfather—последнюю из украденный мною книг—смысла не имело, но было поздно, я уже подсел на это дело. Книга у меня завалялась потому, что я не знал куда распределили Витю Кононевича, а тут вдруг стороной прослышал, что книгу Вите дал вовсе не Жора, а Саша Нестерук, настоящий её владелец. Мне снова пришлось поехать в Нежин… Однако по адресу, который мне сказал Вася Кропин, Саша Нестерук уже не жил, а ту квартиру уже снимала пара молодожёнов. Молодожён ходил в белой майке, его жена в халате и по квартире густо пахло селёдкой жирного копчения.
Что ещё нужно для счастья, если не отдельную квартиру с молодой женщиной в любое время дня и ночи?
Когда они предложили адрес домохозяйки, которой, возможно, известно куда переехал Саша Нестерук, я отказался и прекратил дальнейший поиск, потому что вспомнил, что в последний год учёбы Игорь Рекун, мой однокурсник из Конотопа, очень сдружился с Нестеруком. Легче будет отдать книгу Игорю, чтобы он передал вместо меня. В любом случае, мне уже вот где сидит это праведность.
В электричке, меня впервые посетила мысль – а может так всё и надо? Женщина под рукой, конечно, вещь хорошая, как ни крути, но почему тогда я не завидую молодому квартиранту? И что это за странный смех, что непрошено меня разбирает, как вспомню селёдку под майкой и всё такое?.
Мама Игоря сказала, что он не дома и работает на первом этаже здания Горкома Партии. Здание горкома партии это на Миру, позади серого памятника Ленина, там где когда-то стояла вышка городской телестудии, до того, как её демонтировали. На входе в Горком Партии, я доложил менту номер комнаты и кто именно мне там нужен, так что он меня пропустил.
Комната оказалась пустой, но стоило мне приблизиться к подоконнику, Игорь тут же возник в дверях, явно не желая, чтоб я посмотрел в окно. Он совсем не изменился. Те же очки чайного цвета в золотистой оправе, та же улыбочка под острым носиком. Только уже снисходительная. Понятное дело! Человек встал на рельсы широкой дороги в светлое будущее.
Крестному Отцу он почти не удивился и обещал передать Саше Нестеруку.… Наверное, приятно чувствовать себя выше кого-то, кому выкал поступая в НГПИ всего через месяц как тебе дали школьный аттестат, а тот кто-то уже и армию отслужил. Зато теперь тот пашет на стройке, а у тебя кабинет в Горкоме Партии, пусть хоть и на двоих ещё с одним молодым партийным кадром…
И больше никогда мы не встречались с Игорьком, но я успел бросить взгляд за стекло трамплина в его карьерном росте и увидел потресканный асфальт отмостки под окном, выжженный зноем газончик и фасадную штукатурку «шуба» в глухой стене напротив с укрывистой побелкой тёмно-серым и… больше ничего. До каких бы высот не поднялся он в своей будущей кадровой карьере, ему никогда не увидеть группу высоких Берёз среди строительных площадок На Семи Ветрах, что так похожи на стройные деревья в летнем мареве Африканской саванны. Даже если показать, он не увидит…
~ ~ ~
И всё же меня неотвязно преследовала томящая надежда, что по телефону Ира говорила со мной радостным таки голосом. Что если?. А и она же не при чём, если тёща надумала выставить меня перед тобой двероломным быдлом. Она наверняка даже не посоветовалась с Ирой, чей голос звучал совсем как у моей Иры…
За подтверждением этих упований, я отправился на Переговорный Пункт Междугородней Телефонной Связи, на одном крыльце с главпочтамтом… Стеклянная дверь и витринные стены отрезали шум трамваев и площадной суеты перед Универмагом. Женщина за длинным прилавком со стеклянным барьерчиком записала в квитанцию город и номер телефона, которому звоню. Я заплатил за три минуты разговора.
Сняв трубку с телефона на своём столе, она сказала кому-то чтобы дали Нежин 4-59-83.
Я сунул квитанцию в задний карман джинсов и стал ещё одним из немногочисленных ожидающих. Когда где-то в другом городе кто-то снимал трубку телефона с заказанным номером, им говорили, что это Конотоп на связи, а чёрный ящик динамика в зале переговорного пункта кричал женским голосом в какую кабину зайти для разговора с тем городом. За стеклом в двери названной кабины вспыхивала лампочка, заливая жёлтым светом тесные стены из прессованных жёлтых листов ДСП. Ожидающий заходил в указанную кабину к телефону на маленькой фанерной полочке в углу над высоким табуретом с малиновым плюшем в обивке сиденья. Не знаю мягким ли было оно или твёрдым, я никогда не садился…
– Алма-Ата! Номер не отвечает. Что будем делать?
– Повторите! – Из динамика плывут отголоски долгих гудков телефона где-то в далёкой Алма-Ате.
– Петрозаводск! Двенадцатая кабина!
О чём разговор в зале станции не слышно, если не начнут орать в трубку из-за плохой связи.
– Алма-Ата! Номер не отвечает. Что будем делать?
– Снимайте! – Посетитель с несбывшимися ожиданиями возвращает квитанцию и получает свои деньги обратно.
– Нежин на линии!
Я захожу в кабину и поворачиваюсь спиной к залу за стеклом врезанным в верхнюю половину туго притянутой двери. Очень трудно говорить, когда сердце трепыхается в са́мом горле.
– Позовите Иру, пожалуйста.
