Сергей Николаевич Огольцов
Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…
~ ~ ~ парад планет
В день отъезда всё висело на волоске, точнее – на паутинке. Мне это сразу стало ясно, как только вышел в подъезд раскумариться, потому что в квартире я не курил даже просто Беломор. Паутинка свесилась от верхней перекладины рассохшейся дверной рамы входа и не могла вернуться – не пускала прилипшая на конце обгорелая спичка.… Долго ли продержится?
Горелые спички в щель между рамой и небрежно белённой штукатуркой стены всегда запихивал я, потому что урны в подъезде не было, а меня, после того как Тонин пацанёнок изобличил мою сопричастность с дурью, не колебало что там мимоходные соседи унюшат в моём дыму… Выдержит ли паутина до отъезда?
Я выглянул из перегретой тени подъезда во двор. В зноем расплавленном небе проплывала эскадрилья чёрных воронов. Курс северо-восток, планируют, ни один и крылом не шевельнёт—кому оно надо в такую жарынь—чёрные перья по краю крыльев обездвижены, врастопырку, чтоб обдувало, прочёсывают горячий воздух… Сумею ли прорваться?.
Ира провожала меня на вокзал. Когда мы подошли к автобусной остановке, от ближней пятиэтажки Алла Пугачёва взрыднула вслед недавним из своих хитов:
"Приезжай хоть на часок!.."
Багажа при мне немного – портфель, в нём книга рассказов Моэма на Английском (мягкая розовая обложка, Московское издательство «Просвещение»), Learners' Dictionary Хорнби, школьная тетрадь в линейку, 12 листов, с наброском перевода начальных абзацев рассказа Моэма Дождь (4 страницы карандашно-чернового варианта со множеством исправлений), трудовая книжка (первая запись от 13 сентября 1971 г., Конотопский Паравозо-Вагоноремонтный Завод), паспорт, военный билет, бритвенные принадлежности.
Попутчиком портфелю – синяя спортивная сумка с плечевым ремнём, в ней пара трусов, две майки, пара рубашек, джинсы и курка геолога пошитая матерью из плотно-зелёного брезента… Поднявшись в электричку, я забросил их на бегущие повыше окон тонкие трубки багажной полки вдоль всего вагона, и вернулся на перрон.
Ира переживала, что двери захлопнутся и электричка уйдёт без меня. Я поднялся на одну ступеньку в тамбур и стоял там стиснув блестящий никель отвесного поручня: —«Я что-то оставил на подоконнике, пусть там и будет пока не приеду».
– Что там?
– Сама посмотри. Приеду за вами ровно через месяц.
– Как доедешь, сразу позвони.
Это был последний вагон. По перрону подбежала старуха, о чём-то спрашивала меня, но я не слушал и не слышал, а только смотрел на Иру, пока вагонные динамики не заорали «Осторожно! Двери закрываются!» И они отрезали меня от неё. Электричка дёрнулась и, набирая ход, застучала по рельсам в Киевском направлении…
Накануне вечером мы с Ирой вышли отовариться. Универмаг уже был закрыт, но стеклянный киоск у него под боком ещё работал. Там сидела дебелая цыганка средних лет, у которой я купил новый станок для бритья, помазок, стоячее зеркало и два платочка. По полю каждого бежали волнистые ряды тонких синих линий типа как море, а в центре – кружочек в тонкой рамочке, но уже красной. У одного в рамочке кораблик с парусом, а у другого – якорь. В моём кармане уезжает платок с парусником, а тот что с якорем оставлен на подоконнике. Когда приеду, приложу кружок на кружок. Кораблик на якорь. Это будет ритуал возвращения…
А уже совсем запоздно тёща вдруг впала в мандраж и начала тревожно меня уговаривать, что никуда ехать не надо, а билет на поезд Киев-Одесса всё ещё не поздно сдать в кассу предварительной продажи на вокзале.
Я чуть не ахх… ну в общем… какая нахер сдача билетов? Ира и Тоня тоже подключились в разговор, только тестя не хватало, срочно вызван тушить ЧП на ХлебоКомбинате. Не отводя взгляд от клеёнки притиснутой к столу бандурой телевизора, Гаина Михайловна невразумительно долдонила про слишком сложное положение, что даже вон Ваня не смог пробиться… Неделей раньше муж Тони, Иван, выехал в Закарпатье, но не доехал и через день вернулся из Киева—я так и не врубился что за дела—и теперь безвылазно отсиживался в спальне со своими детьми.
На тот момент я уже просёк, что мир безвылазно погружён в состояние постоянной битвы – но между кем и кем? Вот в чём вопрос! Конечно, всё закамуфлировано поверхностным слоем жизни, но сквозь этот покров для отвода глаз и дымовую завесу обыденности, я начинал уже подмечать прогалы, нестыковки, тайные сигналы—довольно-таки часто—ловить моменты, когда люди проговариваются о чём-то запредельном для обычной жизни, которую нам настырно впаривают за действительность.
Но точно ли люди? Ну я пока не разобрался как их ещё назвать… Проговариваются? О чём конкретно? Как?. О вещах, которые нам привито видеть только такими и не глубже.
…Ваню отрядили эмиссаром, он не пробился… а вы за кого?. (пожар на ХлебоКомбинате лишь эпизод вселенской битвы)… Кто на кого? Кто за кого?
Первая необходимость – собрать кусочки обмолвок и отбликов рассыпанной головоломки из подспудной реальности, сложить в нечто умопостижимое и при том не сбиться с курса, не заплутать в полунамёках на утаённо голую истину…
Гроза разразилась за чёрным окном гостиной. Шум ринувшей сквозь ночь воды раз за разом глох в грохоте грома от слепящих вспышек в фехтовальных перехлёстах молний. Невыносимо белый столб огня ударил в центр двора по будке трансформатора. Кромешная непроглядность сомкнулась вокруг.
Тоня наощупь ушла в спальню – успокоить детей и Ваню. Она вернулась с горящей свечой. В неверных бликах трепетного огонька, я различил, что говорю с Матерями. Те самые, помянутые—совсем вскользь и с такой опаскою—у Гёте… Три Матери тут: старая, но могучая, средняя, но опытная, и совсем начинающая – Ира. На неё нельзя рассчитывать, она одна из них. Я должен их убедить, иначе ничего не выйдет.
С грозой беснующейся снаружи, за отражением мерцающей в чёрном стекле свечи, мне всё же удалось получить их позволение… А под конец их предводительница сказала: —«Если что-то случится, пойдёт не так… в совсем крайнем случае… обращайся к Главному…»
Ночью мне явился вещий сон… лёжа на спине я таился поверх каталки в холодном флуоресцентном свете, что лился отовсюду сквозь стены с потолком и всё тонуло в светлой серости лишённой и малейшей тени. Вокруг стояли кого-то в белом. Позади моей головы, не видно кто подтвердил: —«Если жир убрать, то может, и получится…» Даже не глядя, я знал, что сказавший это – тоже я. Неприметно, чтоб себя не выдать, я скосил взгляд на свой живот лежащего на каталке, где сквозь прозрачность кожи различалась тонкая прослойка чего-то желтоватого – жир, о котором я говорил…
Я вышел в тамбур вагона и взорвал косяк. В пыльном небе стекла автоматических дверей плыл табунчик морских коньков, подвернув хвосты колечком, себе под брюха. По росту – от матёрой кобылицы до малого жеребёнка, тоже любят системность, как те утерянные фигурки белых слоников. Электричка наддала в галоп, но так и не смогла их обойти…
В тамбур вышел мужик с рядочком медалей на груди его пиджака. Ветеран войны, он тогда знал кто против кого. Мы малость потрандели, не выдвигая особо отчётливых тезисов, из чистой дружелюбности, пока с очередной высокой платформы к нам не вшагнул мужик помоложе со связкой длинных тонких реек. Он разделил нас ими и зашёл в вагон. Ветеран вдруг смолк, испуганно уставился в верхний угол тамбура позади меня. Я знал, что там нет ничего, но раз он углядел, значит есть. Я их оставил, пусть сами разбираются кто за кого и, вслед за рейконосцем, пошёл в вагон, потому что Киев бежал навстречу электричке…
~ ~ ~
На вокзале я отнёс вещи в прохладу подземного зала хранения багажа. Затем вернулся на поверхность, в жару привокзальной площади, и в правом её углу скользнул в неприметный проход к длинным пролётам лестницы в глубокую лощину со столовой, которую Лёха Кузько показал нам с Ольгой.
Когда лестница кончилась, я закурил косяк, но перестал затягиваться, потому что со стороны столовой навстречу мне топал взвод ментов. Так и пришлось идти сквозь строй правоохраны с тлеющим меж пальцев косяком.
Из столовой я вернулся на вокзал и начал обход. Стеклоглазых оказалось меньше, чем в ночном дозоре на Нежинском вокзале, вероятно, сказывалось время суток. Однако же были и тут, а при моём приближении спешили прикинуться, что это они просто так ну типа обычных пассажиров как и все.
Я поднялся на третий этаж в комнату матери и ребёнка, объяснил вахтёрше, что через месяц буду проездом через их вокзал с женой и дочерью-младенцем, вот зашёл посмотреть условия. Ну в общем, вполне чистый коридор, да, спасибо.
У туалетов на первом этаже молодой мент с тёмно-фиолетовым фонарём под глазом старательно отводил взгляд, хотя мы оба прекрасно знали, что фингал ему привесили из-за моего прохода через ментовский строй и он, пострадавший во вселенской битве, мне это в жизни не простит.
Потом, довольно продолжительно, я стоял в зале ожидания на втором этаже возле громадного стола «Союзпечать», заваленного кипами различных газет, журналов, почтовых конвертов. Но всё это время я смотрел исключительно на одну почтовую открытку с синим-синим небом на картинке.
Ждать пришлось долго пока, наконец-то, у меня за спиной раздались шаги едва слышные в общем вокзальном гуле громадного зала… Я не сводил с картинки глаз. Шаги остановились. На ярко синий цвет легла тёмная монетка, диаметром с радужку. Только тогда я развернулся и ушёл не оглядываясь—отныне никаким каузальным генам не удастся изменить цвет твоих глаз… Вот когда вокзальные репродукторы сумели, наконец, ко мне прорваться:
– Поезд Киев-Одесса отправляется от третьей платформы. Просим провожающих покинуть вагоны.
Вряд ли нужно особо уточнять, что в те давние, простые, коммуникационно недоразвитые дни, ни одни даже самые бесстрашные умы в наиболее безудержных из своих грёзах, ни сном, ни духом и помыслить не могли об установке камер наблюдения в местах общественного пользования. Что же тогда, с учётом условий помянутого периода, могло стать причиной необъяснимой сцены разыгравшейся вечером того же дня в очереди пассажиров на автобусной остановке возле Киевского автовокзала? Ответ один – бдительность таксиста.
(…в данном контексте, термин «причина» использован без углубления во многослойность его смыслов, но в соответствии его издавна устоявшемуся значению для расположения реалий окружающей действительности в линейно ортодоксальную и конвенционально воспринимаемую последовательность схематично стандартной цепочки «причина-следствие».
Однако в описываемый период я выходил за пределы устаревшей этиологии вследствие избыточно глубокой поглощённости отслеживанием хитросплетений в прерывистой и недовершённо сочленённой последовательности трансцендентальных символов и знаков различного содержания, являвшихся мне в нежданных всплесках откровений, которые побуждали дерзать в изыскании новых, ускользающих, но таких манящих уровней всеобъемлющего понимания сопредельно реальной действительности под наносной фальшивой легковесностью, чтобы посредством провидческих озарений достичь истинного понимания мира и моей роли в нём, ведь «зачастую края могут приподыматься, ненадолго, и мы зрим то, что нам не полагалось…», цитируя достославного Американского трансценденталиста…)
Итак, вернёмся к таксисту на стоянке такси возле перехода в подземный зал хранения багажа Киевского Вокзала Поездов Дальнего Следования… В 17:06 молодой человек лет двадцати пяти-семи, рост метр семьдесят шесть-восемь сантиметров, шатен, прямые волосы, подстриженные усы, поднялся из подземного перехода. На нём был серый пиджак и серые брюки, несовпадающего с пиджаком оттенка. Под пиджаком виднелась летняя рубаха синего цвета. Заметно чем-то расстроенный, шатен сел в такси с предложением водителю сходить вместо него в зал хранения багажа и принести портфель и сумку из автоматической камеры хранения, номер и код которой он предоставит. Таксист, естественно, отказался.
Индивид впал в раздумье, покручивая горелую спичку в пальцах правой руки. Затем вздохнул, сломал спичку, попросил немного подождать и скрылся вниз по ступеням перехода. Пять минут спустя, он появился снова уже с вещами и просьбой отвезти его на Киевский автовокзал. По прибытии в означенное место, пассажир расплатился, повесил сумку через левое плечо, ручку портфеля также ухватил левой и захлопнул дверь. Синхронно и, якобы, случайно он вытер никелированную ручку дверцы правой полой своего пиджака, уничтожая, по всем канонам криминальных фильмов, свои отпечатки пальцев. После перечисленных манипуляций шатен скрылся в дверях автовокзала междугороднего сообщения.
Что оставалось делать таксисту? Естественно, он позвонил оперативному работнику, с которым секретно сотрудничал под рабочим псевдонимом «Трактор».
Чему стала свидетелем очередь пассажиров, к которой присоединился и я, вернувшись из автовокзала, после посещения там мужского туалета и неподвижного стояния на протяжении пяти минут посреди вестибюля, не отрывая взгляд от многометровой улыбки стюардессы в синей форменной пилотке на громадном плакате «Летайте самолётами Аэрофлота!»?
Рядом с остановкой резко затормозила машина марки «Жигули» ярко-красного чисто вымытого цвета. Из неё вышел темноволосый мужчина в тёмных очках, подошёл о мне и, протянув ключ зажигания в связке с различными остальными ключами, произнёс: —«Садись в машину, сейчас поедем». Храня молчание, я отвернулся. Мужчина проследовал в здание автовокзала.
Вскоре два молодых человека появились из-за правого угла здания—один в форме милиционера, второй в гражданской одежде—оба заняли позицию справа от очереди. Из-за левого угла появился тот же мужчина в чёрных очках со спутником невысокого роста в матерчатой кепке, они остановились с противоположной стороны очереди. Человек в кепке (явный ханыга и алкаш) смешался с очередью пассажиров, приблизился ко мне и начал тереться сзади. Очередь непонимающе оглядывалась. Я безучастно стоял с сумкой на одном плече и портфелем в другой руке.
Омерзительную сцену прервало прибытие к остановке автобуса с надписью «Полёт» на борту… По пути в аэропорт Борисполя я не отвечал на недоуменные взгляды попутчиков, возвращаясь умственным взором к тому, чего не записала камера наблюдения (которая ещё не существовала, что и привело к её отсутствию) в пустом мужском туалете Киевского автовокзала междугороднего сообщения.
Я подошёл к наклонному жёлобу общего писсуара вдоль стены и высыпал в него горчично-коричневую пыль всей дури, что была при мне. Упаковочный лист бумаги я смял и бросил в урну. Как меня обучили Французские криминальные драмы с Бельмондо в главной роли.
(…это свидетельствует о том, что меня получается программировать не только текстом, но и посредством кинематографии тоже.
Всю дальнейшую жизнь вплоть до текущей ночи в этом лесу возле речки Варанды, я прожил до противного упорным воздержанцем…)
В аэропорту Борисполя я не воспользовался автоматической камерой хранения, а сдал вещи на полки общей, пусть прошманают багаж и поймут, что незачем тереть их ханыг-провокаторов об мой зад… Билет до Одессы на попутный самолёт из Москвы стоил 17 руб., что не превышало наличного запаса в 20 рублей для прожития до первого аванса на строительных площадках портового города-спутника…
Одесский аэропорт за темнотою я не разглядел и городским автобусом приехал на автовокзал, где билетные кассы были уже все заперты, но камера хранения работала, а в зале ожидания имелись скамьи для сидячей ночёвки.
Конечно да, я чувствовал себя победителем, потому что сумел несмотря ни на что прорваться через Киев. Головокружение от успеха заверяло меня в полной моей неуязвимости.
Возврат к реальному положению вещей был не слишком приятным, когда редкая череда пассажиров сонно потянулась в рассвет утра через заднюю дверь вокзала на первый автобус. В брезжащем свете начала дня, они прошаркивали мимо меня, в вязкой полудрёме запрокинувшего (с демонстративной наглостью победителя) поверх спинки скамьи голову на беззащитно открытой всем и вся шее. Боль от иглы вонзённой правее кадыка заставила меня ущипнуть кожу в районе сонной артерии. Конечно, никакой иглы там не оказалось, но явственное ощущение воткнутой или, скорее, выдернутой впопыхах иголки не проходило. Последующие полчаса я морщился, время от времени потирая пустую шею.
Открылась билетная касса и мне сказали, что на Южный рейсов нет, туда мне надо ехать автобусом местного сообщения с автостанции № 3, которая рядом с Новым Базаром.
Добравшись туда и изучив расписание движения автобусов автостанции, где строчка «Южный» неоднократно повторялась, я решил перед отъездом прогуляться, ведь это ж—боже ж ты, чёрт побери, мой! – это же Одесса-Мама!. Я в Одессе! Ахх… ё-моё!.
В конце небольшого зала (скорее даже комнаты) автостанции стояли всего пара секций автоматических камер хранения. Все ячейки заперты, кроме одной – в верхнем ряду секции. Я засунул туда вещи, составил код, бросил 15 коп. в щель и захлопнул. Замок не щёлкнул и не запер, потому-то ячейка осталась свободной.
Я переложил документы из портфеля во внутренний карман пиджака, потом потихоньку прикрыл дверцу, чтобы она не распахивалась. На гребне волны (подкатившей горой) эйфории, я покинул станцию и вошёл в Одессу…
~ ~ ~
Не всем суждено испытать состояние полного счастья в их жизни. Мне удалось надуть судебные власти. Более того, я могу указать время и место пережитого мной абсолютного счастья. Это те недолгие часы моей первой прогулки по Одессе.
Радостный свет солнца разливался по улицам, где шагал я. Я был частью всего вокруг и всё было частью меня в этом незнакомом городе, где каждый встречный узнавал меня и все так долго ждали моего прибытия. Мне передавалось что думают люди и я мысленно отвечал на их мысли… Вот шагает женщина радуясь своей красоте.
…ах!.. она хороша!.
И она расцветает победно.
…но у меня есть Ира…
И женщина, погрустнев, опускает голову, проходит мимо.
Кавказцу средних лет, что cкучал на углу озираясь зевающим взглядом, подбрасываю мысль – «Э, Джавад, я помню твой удар кинжалом!» Скуки как не бывало – скатилась прочь по горестно опавшим плечам, ус дёрнулся в ошеломлении от вдруг всплывшего припоминания про вероломный выпад Джавада, о котором, секунду назад, ни сном, ни духом. Джавад, ты кто, э?
…ладно, не будем о грустном…
Быстроногая стайка пионеров в алых галстуках и белых рубашках спешит мимо на торжества по случаю, что я, наконец, тут.
Захожу в большой книжный магазин, сделать выбор на будущее, общаюсь с продавцами и покупателями не открывая рта.
Поднимаюсь ступенями многократно кинозвёздной лестницы, мимо памятника Ришелье, который никогда не стал кардиналом. В зелёной роще неподалёку снова пионеры, но уже другое звено. Чересчур увлеклись наблюдением обыденных вагонов с товарами для порта.
– Пионеры! – кричу им. – Корабли красивее вагонов!
Оглядываются, машут, улыбаются, узнали меня.
Таксист отвозит меня в ресторан «Братислава», по пути объясняет, что по будням она столовая. Но сегодня праздник – мой приезд, и он тоже знает, что это долгожданный я.
Я вымыл руки и лицо водой из-под крана в туалете, потом поднялся этажом выше, в громадный зал на одного меня. Откуда ни возьмись, возникает одинокая официантка и я заказываю суп. Когда она отошла, замечаю складку на скатерти – последствие неловкой глажки. Провожу ладонь поверх складки. Та исчезает…
…ну ещё бы, после стольких пелёнок запросто сниму любую складку простым возложением рук…
Официантка пришла и вышла, вокруг тишь тенистого зала. Начинаю есть рыбный суп по рецептам портового города. На невысокой эстраде рядом молчат динамики и усилители отсутствующей ресторанной группы.
…и что бы такое послушать?. что-нибудь лёгкое… ладно, пусть будет The Smokie…
Щёлкаю пальцами.
Ни звука.
…что?!. я не всемогущ?!. или тут у них по-другому включается?.
И грянуло сокрушительное, как нежданный удар в сплетение, чувство просчёта. Где-то случился непоправимый промах. Я допустил жуткую ошибку.
Совсем не могу есть этот суп. Рис превратился в ракушки стёртые в порошок и те осели на дно тарелки слоем мелких перламутровых осколков.
…где-то что-то катастрофически не то, я упустил, не так истолковал… но что?!.
В напряжённом раздумьи я начинаю похаживать между столами, туда-обратно. Подошедшей официантке объясняю, что я не могу есть, я что-то забыл.
– Что?
– Мой пиджак в туалете, – говорю первое, что взбрело на ум.
И в этот миг распахивается дверь зала, аккуратненький пенсионер оглашает, что мой пиджак внизу, в раздевалке.
Я спускаюсь вниз – к барьеру раздевалки, где женщина с Одесским сочным говорком передаёт мне пиджак, что ей принёс старичок из туалета.
– А карманы же ж полные были, – говорит гардеробщица с горьким укором понятным нам обоим. Это она сказала, что Солнечный Город меня всё же дождался и одарил всячески, а я растерял дары из-за непростительно глупой ошибки, хоть и не знаю какой. Я уныло иду наверх расплатиться за суп из молотого перламутра…
Это как в той настольной игре – поднимаешься всё выше и выше извилистой дорожкой из цифр, а потом проваливаешься в трубу прочерченную до самого низа… Я выкатился на улицу из ресторана «Братислава», где сознательно оставлял пиджак в туалете, потому что в нём документы и деньги, а я достиг и вошёл в новый сияющий мир, где документы и деньги ни к чему.
По пути к автобусной станции, замечаю длинную прореху в своих штанах. На бедре. Шов лопнул от правого кармана вниз. И дальше иду прикрывая дыру пиджаком с пустыми карманами – рассыпал, не сумел сохранить подарки… Распахнутая настежь ячейка автоматической камеры, где я оставлял портфель и сумку, пуста.
На последний рубль я купил билет до Южного и вместе с копейками сдачи сунул в задний карман. Автобус битком, пассажиры тесно стоят в проходе. Моя соседка по сиденью неслышно вздыхает, трёт несводимое пятно на своей юбке. Я знаю, она запятнана из-за моей промашки. И по моей вине душный автобус тормозит перед каждым, красными от гнева светофором. Потом он надолго застревает на перекопанной траншеями улице, пропуская нескончаемую дружину унылых пионеров, что плетутся в пыли вдоль земляных куч… Моя вина – испортил праздник…
Мало-помалу, автобус выбрался из города, пассажиры сходили на остановках. Я тоже сошёл на предпоследней – неправильно явиться в Южный с дырой, как рана от копья в бедре у Спартака.
На окраине посёлка я почтительно приветствовал пацана лет двенадцати и попросил иголку с ниткой. Он понимающе отвёл меня в укромную заросль бурьяна за оградой из неравномерно крупных параллелепипедов светлого камня в кладке с широкими швами раствора. Убежал и вернулся с другом, у которого есть при себе игла на длинной чёрной нити.
Пацаны уселись на забор спиной ко мне. Я снял штаны и начинаю зашивать лопнувший шов. По ту сторону стенки из камня визжат тормоза, ревут и грохочут моторы машин по трудным дорогам нескончаемой вселенской битвы.… Пацаны сидят, как будто они совсем ни при чём и это вовсе не у них за спиною в густых бурьянах член РВС штопает набедренную рану…
С искренней благодарностью, я вернул им иглу и всё ещё достаточно длинную нить. Оставшись один, я опускаюсь под Яблоню, достаю «Беломор», закуриваю, а остаток обгоревшей спички вгоняю в землю целиком. О! Как она взвыла! Истошным, отчаянным воплем – та пегая корова под деревом неподалёку, вскинув протестующую морду к небу… Да не знал же я! Что настолько тесно переплелось всё и срослось одно с другим!
Потом я шёл через густой Ивняк, а в небе сверху зависла большая, как аист, птица. Реет почти без движения. Эскорт из пернатых помельче приклеился к воздуху вокруг него…
…так вот он – вышний Главный… Бог ты или Дьявол, или Что ещё, мне уже не понять… суматошный мир сплёлся в слишком неразборчивую путаницу… и вот он я, без всего, только документы, карманный блокнот, ручка и платок с маленьким парусником… давай же заключать договор, так ведь оно вроде заведено?
Достаю ручку и автобусный билет. Не зная как составляют подобные контракты, я просто ставлю подпись под колонкой цифр выбитых кассовым аппаратом автостанции. Ручку кладу в карман, а билет на листья гибкой ивовой развилки. Оборачиваюсь спиной к документу – играем по честному, без подглядки.
Резкий выдох ветра взвихрил кусты, но когда я обернулся, билет по прежнему всё в той же развилке лишь перевёрнут обратной, чистой стороной кверху… так вот какая у тебя подпись?. чётко! такую не подделать…
Из зарослей я вышел к высокому кирпичному зданию вроде как центральный склад на заводе КПВРЗ и начал спрашивать где отдел кадров. Мне сказали, что всё уже закрыто, но после второй смены будет автобус в город, мне надо подождать.
Я долго ждал, потом долго ехал через ночь маленьким автобусом ПАЗ. Попутчики, по двое-трое, сходили на тускло освещённых улицах, пока шофёр и мне не сказал покинуть опустевший салон на углу широкой пустой площади.
Впереди мерцал жёлтый свет фонарей в узкой улице и я пошёл между её заборов, потом свернул налево, на следующем раздорожье повторил этот выбор. Сухое цоканье когтей по асфальту шло следом за моей спиной, не отставая. Судя по звуку пёс был здоровенный, но я совсем не боялся и не оглядывался, просто медленно шагал дальше.
Впереди открылась всё та же площадь и я остановился не доходя метро двадцать, потому что это был мой пост. Жёлтый световой конус охватил столб с фонарём, но я стоял вне круга размыто очерченного на асфальте и он не мог дотянуться до моих ног.
Из чёрного силуэта пятиэтажки слева, осторожной рысцой кошка пересекла дорогу – раствориться в тёмном дворе хаты за забором справа, где её встретил радостный звяк собачьей цепи. Свиданка противоположностей. Иногда и рабам перепадает…
Ночь продолжалась, а я стоял не шевелясь, прикидывался, будто ни при чём, и не имею отношения к невыносимому скрежету за горизонтом, где визжа металлом, стопорилось движение гигантских шестерней вселенского механизма из-за моей непоправимой ошибки…
Когда у меня за спиной затормозил самосвал, я обернулся, но не уступил дороги, а только вскинул вверх правую руку, потому что это мой пост. У сидевших в кабине голов не было, непроницаемо чёрная тьма срезала их по самые плечи облитые скудным отсветом фонаря на столбе.
Водитель, когда вышел из кабины, оказался с головой и даже в кепке. Он бережно отвёл меня в сторону. Я не противился. Самосвал уехал, увозя второго с аспидно-чёрной тьмой на плечах. Чёрным прочертились на дороге следы его покрышек. Так нельзя оставить – тьма последует по этим указующим отметинам. Я принялся затирать их подошвами моих туфель. Надолго ли их хватит?
В ответ поднялся ветер, со стороны площади прибежала распахнутая газета потереться об мою ногу. Я различил заголовок Гробница Князя. Долго же ты добиралась. Она прощально шелестнула и поскользила дальше по асфальту.
Небо посерело… Усталая после пса, но довольная, кошка осторожно перешла дорогу обратно к пятиэтажке, к своей барской дневной жизни на чердаках высшего света. Жалобный скулёж отчаяния и умоляющее звяканье цепи звучали ей вслед.
Наступил рассвет нового дня, но я всё так же стоял там, пока женщина в белом не пересекла в отдалении площадь к её левому краю, невидному с моего поста. Вскоре старуха в чёрном поковыляла в том же направлении, толкая детскую коляску. Но я знал, что никакого младенца в коляске нет. Это она толкала яйца. Белые и круглые, как шары бильярда. Яйца. Гроздьями.
Мне стало ясно, что теперь могу оставить свой пост, и я вышел в безлюдье площади… Дальше и дальше шагал я, не нарушая тишины пустых улиц, пока не свернул в открытую проходную какой-то фабрики.
В тесной дежурке, я попросил воды у высокого старика в очках, чёрной робе и кепке. Он дал мне стакан воды и мы оба внимательно следили: проглочу ли я чёрную соринку, что плавала на поверхности?.
Я выпил до дна. Соринка осталась на стенке стакана. Чёрный старик сказал мне как пройти в Бюро по трудоустройству…
~ ~ ~
Бюро оказалось запертым, но потом пришла женщина с ключом и открыла. Я сказал ей, что ищу работу, а она ответила, что нужно подождать ещё одну работницу, которая скоро придёт. Недалеко от бюро нашлось открытое молочное кафе. На оставшиеся копейки я купил большую бутылку молока, но выпил только половину. Сколько поместилось в высокий стакан из тонкого стекла. Над ним я произнёс прощальные слова Ромео с отравой в кулаке: —«Пью за тебя, любовь!» А потом выпил.
К моему возвращению, вторая работница успела появиться. С первого взгляда различалось – это Смерть, а которая пришла первой – Любовь. Смерть проверила мои документы и раздражённо объявила, что я уже разводился, но Любовь улыбнулась и сказала, ну и что? Потом она вышла в другую комнату позвонить куда-то, а я остался с недовольной Смертью, которая чем-то походила на Ольгу. Наверное из-за крашеных волос, только подлиннее.
Вернувшаяся Любовь сказала, что для меня есть работа в Одесском Шахтоуправлении, мне нужно пойти на Площадь Полярников и найти там главного инженера, а ещё напомнить ему про машину, она забыла по телефону сказать. Машину для Марии. Хорошо? Он знает…
Главный инженер сказал, что в Управлении мест нет, есть лишь работа крепильщиком на шахте, но у меня ведь высшее образование. Я сразу же пообещал, что оно мешать не станет и тогда он послал меня в кузов грузовика, что стоял у крыльца на площади. Тот тронулся и вскоре мы выбрались за город. Кроме меня в кузове ехал высокий и белый, но потрёпанный холодильник и пара чёрных цепей, как для бензопилы, только намного длиннее и более мощные. Они казались парой змеищ в случке и от постоянной тряски кузова на лотках дороги подползали ко мне всё ближе и ближе по обшарпанным доскам кузовного днища.
В посёлке Вапнярка грузовик заехал на территорию производственного вида. Инженер сказам мне сбросить цепи из кузова и я сошвырнул хищных тварей в глубокую лужу, хотя рядом хватало и сухого места.
– Ты что творишь? – закричал главный инженер, хотя я видел, что ему понравилась моя расправа.
Водитель поволок утопленниц в раскрытую дверь склада. Потом мы поехали в другое место посёлка и перенесли холодильник в один из дачных домиков обнесённых общим невысоким штакетником. Главный инженер сунул шнур в розетку, удостовериться, и холодильник удовлетворённо заурчал.
– Чуть не забыл, – сказал я, – Мария просила прислать машину. – На самом деле, я помнил эту условную фразу всю дорогу, просто выбирал подходящий момент…
Главный инженер объяснил как пройти к водопроводному крану на улице. Я пошёл туда, снял пиджак, обмыл ладони и руки до коротких рукавом рубашки, а также лицо и шею. Два милиционера в офицерских погонах стояли сбоку от меня, а с другой стороны двое военных в общевойсковой форме. Они терпеливо ждали, пока я плескался, потому что я с главным и после этой воды никакая игла уже не прокусит мне кожу на шее. Потом я отошёл и утёрся крохотным носовиком, вмиг промокшим.
