Сергей Николаевич Огольцов
Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…
(…наш старый добрый мир лениво воспроизводит сам себя, для диспутов с меняющимися комендантами вполне хватает стандартной лапши…)
~ ~ ~
Ольге никак не нравилось моё стремление к высшему образованию, тем более на учителя. Английский же она и вовсе за специальность не считала, поскольку нынче каждый должен владеть этим языком, так ей доктор говорил, которого однажды вызывали по случаю простуды Леночки. В ответ я охарактеризовал доктора как чересчур умного падлу и аргументировано обещал приезжать в Конотоп каждую субботу. Тем не менее, Ольга не прекращала возмущений покуда я не согласился с требованием о её собственноручной перекраски моих волос перекисью водорода. Вот почему на общем снимке студентов первого курса Английского факультета Нежинского Государственного Педагогического Института, он же НГПИ, я—как и предписано герою нашего времени—блондин с тёмными усами…
Наш курс разбили на четыре группы по двенадцать учащихся, из которых только один оставался представителем мужского пола (порою крашеным). Такое же процентное соотношение инь-янь, оно же ♀/♂, неукоснительно соблюдалось и на остальных курсах Английского отделения.
Из-за моих явно знакомых с перекисью волос, вокруг меня начал навязчиво виться какой-то местный юноша с интонациями мальчика из Нальчика. Он получил шокирующую дозу мата стройбата, однако оправился и, перед тем как испариться, трагически объявил свою жизнь непоправимо разбитой – из-за меня он упустил возможность поехать в Москву.
Ольга немедленно поставила меня в известность, что в Нежине я тусуюсь с педиками. На моё требование указать источник фальсификации, она упомянула некоего Шурика, чья сестра училась на Физико-Математическом отделении НГПИ.
По моей просьбе Лялька вызвал Шурика из танцплощадки Лунатика в тёмную парковую аллею, где я как бы хочу с ним поговорить. Там я ударил Шурика по лицу и он убежал с завидной стартовой скоростью. Преследовать я не стал, а только орал вслед в лучших традициях королевских войск: —«Иди сюда, блядь!» Довольно странный, возможно даже контрпродуктивный, способ вернуть спасающегося бегством, если внимательно вдуматься…
Занятия в Старом Здании начавшись в девять длились до почти трёх, а потом я шёл по асфальту хорошего качества к облицованному плитами песчаника Новому Корпусу, перед фасадом которого тянулся ряд густых Ив скрывавших своими раскидистыми шатрами длинные скамейки без спинок… За тридцать метров от левого угла Нового Корпуса начинался левый угол пятиэтажного студенческого общежития, оно же Общага, а перед её фасадом стояла столовая – высокий двухэтажный Мавзолей стилизованный под пару застеклённых кубиков.
В большом зале на втором этаже паслось тесное стадо квадратных столиков, утопая в гуле студенческих голосов, шуме хлещущей воды в посудомойке, звяке кухонной утвари, стуке фаянса с выбранной хавкой совершающего посадку на пластмассу подносов, перестук тех же подносов, пока тащатся по никелированным рейкам вдоль кухонного прилавка к женщине в белом крахмальном раструбе на голове за серым кассовым аппаратом в конце многореечного пути.
Бросив беглый взгляд на груз прибывшего подноса, монахиня ордена кассиреанок-белотрубниц оглашала приговор—от 60 коп. до 1 руб. – принимала плату, отсыпала сдачу, и её ящик с брезгливым грохотом выплёвывал очередную бумажку поверх кучи таких же невостребованных чеков… Порой некоторые студенты с жилкой исследователя в своих темпераментах брали идентичные наборы хавки (продвигаясь в различных частях очереди) просто так, из чисто научного любопытства. Плата за контрольные наборы варьировалась. Монахиня творила цены на лету, по вдохновению, в зависимости от внешнего вида клиента, погодных условий на дворе, уровня шума в зале…
Закончив приём хавки, посетители спускались на первый этаж, минуя запредельно краткое воплощение человеческой мудрости E = mc2, что поджидало их в рисунке на лестничной площадке. Спору нет – пустое брюхо к ученью глухо, но раз уж чего-то захавал – включай соображалку, глядишь и переварится теория относительности.
(…кстати, ещё неизвестно кто мудрей – Эйнштейн или указавший столь правильное место для настенной росписи с применением формулы гения…)
На первом этаже за вечно запертыми дверями, летаргически спал зал торжеств для проведения пары случайных свадеб за год. Выйдя на керамические плитки высокого крыльца, можно было ещё завернуть в стеклянную дверь тесной кондитерской с двумя продавщицами в монашеском белом и с обычным ассортиментом песочных пирожных за 22 коп., вчерашних пончиков и табачных изделий. Сигареты не очень хороши, влажноваты, но Беломор-Канал всегда самого высшего качества, папиросы набиты сухим, хорошо измельчённым табаком, что очень важно.
Расчувствовавшись по укурке, я потребовал от продавщиц Книгу Жалоб и Предложений, чьё присутствие в любом Советском магазине было обязательным, хотя имела место порочная тенденция припрятывать её, справедливо опасаясь заслуженных жалоб. Эти тоже помялись, но вынесли и я вписал туда туда благодарность за качество Беломора «…спасибо, родимые…». Графоман всегда найдёт повод предаться своей тайной страсти…
Ну а теперь можно возвращаться к пятиэтажке Общаги. Три колонны из поставленных на попа железных труб большого сечения (36 см), окрашенные в тон проступающей ржавчины, поддерживали плоский бетонный навес над площадкой двуступенчатого крыльца перед входом. Колонны, если трахнуть, звучали по разному и на них получалось сыграть небезызвестную музыкальную фразу «до-ре-ми-до-ре-до», благодаря выверенности тонального лада железных труб. И хотя в институте помимо всего прочего имелось Музыкально-Педагогическое Отделение, честь данного музыкального открытия принадлежит студенту Английского факультета, звали его Фортельный и он закончил до моего поступления. Что касается упомянутой фразы, то это освящённый временем лабуховский мат – исполни на каком угодно инструменте (да хоть и а капелла) и любой лабух в пределах слышимости враз определит, что ты кого-то посылаешь: «да пошёл ты нахуй» – по одному слогу под каждую ноту…
Левая в паре дверей на предвходной площадке оставалась постоянно запертой, а соседняя пропускала в стеклянную клетку крохотного тамбура из которого уже можно ступить в вестибюль. В правом углу, на бетонной мозаике пола стоял внушительный стол дежурной вахтёрши, а у неё за спиной, но так чтоб можно доступиться, щиток фанеры на стене ёжился горизонтальными рядами гвоздиков, на которые одевались ключи от комнат Общаги. Если гвоздик под чернильной цифрой «72» пустует, значит кто-то из моих сожителей уже схватил ключ и поднялся в нашу комнату. В длинном коридоре за вестибюлем неважно куда свернёшь: направо иль налево – и там, и там окажется лестничная клетка на верхние этажи, но налево ближе.
Каждый из этажей принадлежал отдельному факультету/отделению. Так, второй населяли студенты Биологического факультета, он же Биофак. Английский факультет (ну же!. Попробуй!. Ты сможешь, это просто!. Йесс!!.) АнглоФак занимал третий этаж. Математики ФизМата (без фака) имели в своём распоряжении четвёртый, ну а пятый, он же завершающий вследствие отсутствия чердака, достался Музыкально-Педагогическому Отделению, оно же МузПед…
На любом из этажей, покинув лестничную площадку (любую из двух), пришедший оказывался в длинном полутёмном коридоре, куда свет заходил через два окна (по одному в каждом конце) растянутые от потолка до пола. Остальной ландшафт составляли стены в тёмно-зелёной краске экономного оттенка и ряды серо-белых нумерованных дверей над гладко-шлифованным тёмно-серым бетоном пола. Побелка потолка тянула лямку не первый год и утомлённо сливалась с основной коридорной гаммой.
Комната 72 шла второй от концевого окна, потому что первую занимал умывальник из шести фаянсовых раковин, напротив двери в мужской туалет по ту сторону коридора. В далёком противоположном конце коридора планировка точно такая же, только туалет там женский.
За дверью комнаты начиналось её самое узкое место стиснутое с обеих сторон фанерными шкафчиками встроенными до самого потолка, по два в каждом углу. По окончании этой фиктивной прихожей, комната набирала свою полную ширину, чтобы до следующих углов (вдоль тех же стен) поместились кровать-тумбочка-кровать. Широкое окно разделявшее дальние углы имело две створки по краям недвижимой центральной фрамуги и гладкий подоконник из шлифованного бетона над чугунным радиатором центрального отопления в белой краске, отчасти скрытым ещё парой тумбочек. Центр комнаты отводился под тёмно-коричневый стол-ветеран в застарелых рубцах-шрамах по полировке. Четыре стула прятались под него, как цыплята под квочку, для беспрепятственного доступа к окну.
Засалено-тёмные области обоев отмечали места, куда обитатели или их гости чаще всего прислонялись затылком сидя на коечных покрывалах, а более свежие места покрывались убористыми колонками цифр текущих карточных долгов, где вычитание чередовалось с прибавлением, и турнирными таблицами (тоже от руки) чемпионатов по Подкидному Дураку.
Круглая коробка тёмной жести в центре побелённого потолка содержала две лампочки по 60 ватт, полагающийся им плафон матового стекла отсутствовал и от этого освещение только выигрывало. Из двух стенных розеток комнаты та которая в левом углу вываливалась наружу, а иногда заваливалась в промежуток внутреннего пространства гипсовой двойной перегородки от соседней, 73-й комнаты, поэтому привыкаешь помнить о состоянии розетки и воздерживаться от слишком резкой жестикуляции сидя на койке под нею, а кассетный магнитофон, приносимый на подоконник из пункта проката, втыкать исключительно в перегородку отделявшую от умывальника. Выключать находился рядом с дверью. Однако ровно в полночь и до шести утра электричество в комнатах Общаги отключала дежурная вахтёрша общим рубильником неподалёку от своего поста. Отбой, Исус Христос Суперзвезда и паства прокатных магнитофонов на подоконниках всех пяти этажей Общаги!.
Для грызунов гранита науки оставалась комната читалки со столами, налево по коридору первого этажа, возле зала с телевизором на высокой подставке и рядами обтянутых тканью сидений. Эти два помещения обеспечивались круглосуточной электроэнергией. Однако читалка пустела задолго до полуночи как и зал с телевизором, если только не показывают международный матч по футболу или премьеру очередного водевиля из четырёх серий с Андреем Мироновым в главной роли…
Мои сожители по комнате-пеналу все четверокурсники…
Фёдор Величко выходец из далёкого села на просторной Неньке-Украине. Дружно нависая над его широким лбом, прямые волосы напоминают чем-то соломенную крышу сарая на тихом хуторке.
Саша Остролуцкий воспитывался в детском доме, а теперь собирается жениться на дочери профессора Соколова из Москвы. Никто кроме него не встречал и ничего не слышал даже про такого профессора и его дочь. Как и Фёдор, он невысок, но пощуплее и его светлые волосы мягче, а нос длиннее, и у него репутация Казановы.
Любимое занятие Остролуцкого – ходить в гости по комнатам девушек на этаже и пить у них чай со сладостями. В чайных утехах его зачастую сопровождает Марик Новоселицкий из Киева. У Марка широкое лицо, сосульки чёрных волос свисающие до широких стёкол очков, и неизменная усмешечка под редкими усами. Он самый упитанный среди жителей комнаты.
При посещении комнаты Светочки Хавкиной и трёх других первокурсниц, Марик и Саша отплатили за чай с вареньем самой чёрной неблагодарностью. Выпили, съели и, пересев из-за стола на покрывала девичьих коек, принялись презрительно хаять этих нехороших людей – Евреев.
Света, миловидная чернокудрая дочь какого-то из осевших в Чернигове колен Израилевых, менялась в лице на каждое из их антисемитских замечаний, но терпела молча. Потом два дня она просто места себе не находила, пока Илюша Липес, третьекурсник с бакенбардами как на автопортретах Пушкина, не объяснил ей, что эти неблагодарные свиньи на самом деле сами Евреи.
Четверокурсник Яков Демьянко из Полтавы снимает комнату где-то в городе, но ежевечерне навещает однокурсников. Всё своё свободное время (а другого в нашей комнате не бывает) мы проводим в непрестанный баталиях в подкидного и Якову в этом нет равных. Ростом он тоже выше всех. У него длинное лицо Прибалта в обрамлении длинных каштановых волос и, так же как и Фёдор, он разговаривает только лишь на Украинской мове. Остальные общаются на Русском, но мы прекрасно понимаем друг друга…
Помимо Яши, нашу комнату регулярно посещает четверокурсница Света из Нежина. Она официальная невеста Марка, потому что и родители их тоже уже знакомы. В карты Света не играет, она сидит на койке Марка—и только Марка—и держит его в ежовых рукавицах:
– Что такое, Марик? Я не поняла?
– Ну Светик, ну я просто… – опасливо опустив глаза за стёклами своих очков начинает оправдывать обвиняемый, пока остальные не начнут орать, чтоб не тянул уже с ходом – берёт или бьёт?
Потом он провожает её домой, возвращается, а когда в комнатах отключат свет, приводит свою однокурсницу Катраниху. Пару минут они молчком поскрипывают его койкой и расходятся. И это правильно, потому что назавтра всех снова ждёт долгий день напряжённой учёбы…
~ ~ ~
У Катранихи широко открытая натура, а вдобавок хроническая гостеприимность. Один урка грабанул Республиканский Дом Мод в Киеве и решил залечь на дно. Он сошёл с электрички в Нежине и целую неделю провёл у неё в комнате, потому что они случайно познакомились в вагоне. И каждый вечер он её и всех её сокомнатниц водил в ресторан, не в один, так в другой.
Через неделю, по горячим следам импортных тканей из Республиканского Дом Мод, которые взломщик пытался толкнуть на нежинском базаре, два оперативника уголовного розыска поднялись на третий этаж Общаги. Один из них достал чёрный пистолет из-под пальто и постучал в дверь комнаты Катранихи, где взломщика уже и след простыл. Взяли его лишь спустя месяц в Мариуполе, по свидетельству жены оперативника с пистолетом, тоже студентки четвёртого курса АнглоФака.
Вскоре Катраниха пригласила меня в кинотеатр Ленинского Комсомола, метров за двести от столовой, напротив дорожки к озеру в Графском Парке. Мы смотрели Зорро с Аленом Делоном в главной роли. Ну не знаю, но по-моему финальная сцена фехтования слишком уж затянута, аж скучно.
В общем, зря она на меня столько времени тратила. Я не мог смотреть на неё как на женщину зная, что она девушка моего сожителя по пеналу. Чего греха таить, меня всегда отличала некая старомодность…
Начиная свою студенческую жизнь, я даже и не помышлял нарушить свою супружескую верность, это было просто немыслимым, во всяком случае неделю или около того. Но потом на нашем этаже Общаги подвернулась пустая комната, чей ключ попал мне в руки, а к этому стечению приложилась ещё и однокурсница в кудряшках, Ирина из Бахмача. Мы провели в той комнате всю ночь, где она показала свою пылкую приверженность чисто тактильным утехам и стойкий негативизм к поползновениям ниже резинки её трусиков.
Опять?!. За что?!. Слов нет, грудь у неё пышная, правда, с довольно диковинными соска́ми – в жизни не видал настолько крохотных типа головок английских булавок. Однако всю ночь заниматься лишь бюстом убийственно монотонное занятие.
Через два дня, в полутьме коридора Общаги, её пышная грудь решительно преградила мне путь.
– Ты не говорил, что ты женатый!
– Ты не спрашивала.
(…и в этом, на мой взгляд, основной изъян цивилизации. Взять, например, меня. Побуждаемый самыми чистыми намерениями—совершить честную сделку по схеме «ты – мне, я – тебе», то есть обменяться удовольствиями—я готов предоставить все интересующие её услады и ресурсы моего мужского тела—без всяких ограничений—в обмен на утехи предусмотренные устройством её женских прелестей. Однако вместо Вакханки вьющейся в моих объятиях змеёй я нарываюсь (аххуеть в который раз!) на факт использования влагалища в качестве капкана.
Горьки плоды твои, о, цивилизация! На вот, титьками поиграйся и – закатай губу обратно! Сперва женись, а там уж хоть ложкой хлебай… И никому и дела нет до твоих самоугрызений, что не смог пробудить ответного пыла… Хмм… и называешь себя мужчиной после этого? Не смог – значит импотент. И с этим не поспоришь, отчасти. Ведь и впрямь не способен я самоутверждаться посредством изнасилования. При чём—здесь самая непостижимая загадка—само лишь начертание слова «rape» вызывает у меня эрекцию, а вот чтоб претворить его в жизнь – тут меня нет… даже с отказницей, которая легла со мной по доброй воле без оглашения своих долгосрочных планов. Скажет: —«нет! ну, не нада!» и я начинаю обуздывать свою вставшую на дыбы амбицию, чего бы мне это не стоило… Наверное оттого, что я люблю честные сделки… Хотя более садо-мазо-грёбаной ситуации и представить невозможно, ну кроме как разве что, когда уже по ходу скажет «перестань, вынь, пожалуйста». Тут даже и не знаю хватит ли моих устоев морального благородства. Это пострашнее садизма, на такое даже слов не подобрать. Ну да, я всё понимаю, она тут ни при чём и не её вина, что подвернулась мне, а всё это судьба, кисмет, на роду написано, предопределено движением звёзд… Но нахер мне упала такая астрология? Она там где-то в своём мутно-юном возрасте наткнулась на утконоса недоношенного и теперь отыгрывается на ни в чём не повинных лопухах со сдвигом в джентльменство типа меня. Вот что обидно-то… Ну и к тому же, родился я слишком поздно, после возникновения семьи, частной собственности и государства…)
Это теперь в Нежине городские автобусы останавливаются рядом с железнодорожным вокзалом, а тогда автомобильный мост над железнодорожными путями ещё не построили и до остановки приходилось топать по высокому пешеходному переходу… Потом долго ждать автобуса, штурмом втискиваться в него и не менее долго ехать до главной площади, стоя стиснутым толпой всю дорогу. От площади уже пешком спускаешься до моста через реку Остёр, на правом берегу которой и Общага, и Новый Корпус, и Старое Здание и Графский Парк у них за спиной—в охвате длинной подковой озера—чьи Вязы-великаны подпирают небо над Нежином…
Мне понадобилась одна из тех затяжных поездок от вокзала до площади, целиком, чтобы уговорить Якова Демьянко продать мне рубашку. Белая рубашка в широкую клетку из тонких жёлто-синих полосок. Возвращаясь в Нежин после отдыха в родной Полтаве, Яков привёз рубашку на продажу по договорной цене и в переполненном автобусе приоткрыл свой портфель блеснуть передо мной товаром.
Мне она сразу понравилась, вот и пристал, но он никак не соглашался продавать, потому что на нём такая же, а мы с ним на одном факультете. Нельзя же, чтобы двое носили одно и то же в том же самом месте или как?. Самыми торжественными клятвами, я обещал не одевать её без его согласия или если постирает, или когда оставит в Полтаве
(…мы жили в эру дефицита и отлично об этом знали. Меня нисколько не смущало, что у однокурсницы, когда та села во время общей лекции на одну скамью со мной, из-под юбки завиднелись затяжки от верха колготок заклеенные на ляжках синей изолентой… А что такого? Она вот встанет и юбка скроет изоленту, останутся одни только ноги в фирмо́вых колготках Conte… да, звонкая нота эпохи высокого мини успела уж стихнуть вдали…)
~ ~ ~
Фёдор, Яков и я стали не разлей вода на почве сухого вина. После занятий мы отправлялись в гастроном за углом универмага напротив церкви, где столетия тому Богдан Хмельницкий бракосочетался с очередной из своих жён, чтобы купить четыре-пять бутылок сухого белого вина ёмкостью по 0.75 л. Яков был убеждённым адептом умеренности и его дозу составляла «одна довга», тогда как мы с Фёдором придерживались более либеральных взглядов.
Из гастронома мы шли мимо базара и ресторана «Полiсся» ко второму мосту через Остёр, от которого начиналась длинная улица Красных Партизан к далёкому повороту вправо, в сторону Московской трассы за городской чертой. Но наш маршрут был покороче и с моста мы спускались в высокую траву на левом берегу реки возле католической часовни переоборудованной под детско-юношескую спортивную школу, чтобы улечься в уютном тихом месте для возлияний..
Дно каждой бутылки покрывал осадок в палец толщиной, но мы натренировались пить с горла́ так, чтоб там он и остался. Испитые бутылки бултыхались в почти недвижимые воды Остра, из-за закрытых шлюзов где-то в плотине ниже по течению. Недолго, с укоризной, покачавшись, бутылки застывали на воде, их горлышки, как поплавки, взывали к Рыбарям на небе.
(…как поборнику чистоты окружающей среды, мне претит подобная неряшливость, но молодым беспечным студентам всё это как с гуся вода, им море по колено.
К тому же, по сравнению с фортелями, которые отмачивал Михаил Ломоносов в Германских университетах, мы были агнцами невинными. Читая о его подвигах, лишний раз убеждаешься – не зря прошагал человек пешком от самогó Архангельска аж до Москвы… тяга к знанию знает куда тянуть…)
И лёжа средь высоких трав мы вели просвещённые беседы о том, о сём и прочей всячине, перемежая обсуждение затяжным бульканьем перед сменой темы. Болтовня служила нам закуской, как, например, пережёвывание давно известного факта, что когда Остёр был судоходною рекой в нём где-то затонул купеческий корабль с драгоценностями. А недавно Японцы предложили произвести полную очистку русла за свой счёт при условии, что найденное достаётся им. Но наши им ответили: —«Отгребись Страна Восходящего Солнца, чересчур вы умные!»
Переходя с глобальных тем на местные, мы сплетничали о латинисте Литвинове, безжалостном зверюге со склонностями палача:
– Прочтите предложение 7 из упражнения 5.
А как прочтёшь, если впервые в жизни видишь? Конечно, это упражнение из домашнего задания, но где ты найдёшь в Общаге время на всё те задания?
– Предложение 7 идёт за предложением 6.
– …
– Предложение 7 стоит перед предложением 8.
– …
– Садитесь, «два».
Упокоённо холоден, как огурец, голова похожая на электрическую лампочку, ну может, волос побольше, поворачивается к следующей жертве… Студентам не осталось иного выбора, кроме как окрестить его Люпусом, от Латинского "Lupus".
Его красавица жена учится уже на четвёртом курсе, а в зимнюю сессию на первом зачёт по Латыни сдала лишь с шестого захода. Люпус сделал запись в её зачётке и невозмутимо произнёс: —«Будьте благоразумны, выходите за меня замуж». Она прикинула, что в летнюю сессию будет уже не зачёт, а экзамен, и поняла – сопротивляться бесполезно…
Сойдясь во мнении и отношении к общей кадровой политике в НГПИ, мы переходили к жизни Общаги в целом и такого её аборигена как Остролуцкий в частности, который только с виду крут (нам же виднее, мы из одного с ним пенала), а сам полный наивняк, до сих пор верит—не, ну ты прикинь, а! – в победу Коммунизма, тайком… хотя, кто его знает… ведь зачем-то ж держат мумию Ленина в Мавзолее… представь какие немыслимые технологии они разработают в том грёбаном грядущем, а?. Медицина сможет восстанавливать индивида по одним только шнуркам с его ботинок… а потом чё? опять Зимний штурмовать? так там одни экскурсанты и никого из Романовых, чтоб к стенке – отомстить за повешенного брата…
И именно там мы условились, что когда Фёдор с Яковом получат свои дипломы, на их выпускном вечере я войду в воды Остра, по пояс, со стаканом шампанского в поднятой руке. Как в фильме Земля Санникова поручик Царской армии бредёт в полосу прибоя, провожает шхуну, которая уходит навстречу открытиям.
"Есть только миг между прошлым и будущим,
Именно он называется «жизнь»…"
А потом в счастливо размягчённом состоянии, мы поднимались из травы и шли в сторону Общаги, обгоняя ленивые горлышки бутылок посреди реки.
(…мы жили в эпоху застоя, но ещё не знали об этом…)
В облицованном голубым кафелем душе на первом этаже Общаги, я обнаружил у себя довольно звучный голос. Поэтому я привёз гитару из Конотопа и пел в распахнутое окно нашей комнаты серенады никому конкретно… Конечно же, Ирина из Бахмача оповестила всех охочих Артемид на Английском отделении, что я не кошерная дичь. В результате, томная грусть в глазах девушек сменилось выражением насторожённой бдительности, а моё появление в их комнатах не вызывало автоматического приглашения попить чайкý. Но я пел всё равно… Иногда студенты МузПеда спускались со своего пятого этажа постучать в дверь 72-й и попросить гитару хоть на один вечер. Наверное, отдохнуть хотели…
Более того, в конце сентября, когда наш курс был приглашён на свадьбу однокурсницы Гали из райцентра Борзна, я там всю ночь бренчал на гитаре номера из репертуаров Орфеев, Ориона и Дюка Эллингтона. И люди танцевали под меня! Стройная невеста в длинном белом платье, прижимаясь к массивной фигур жениха, одаривала меня благодарными взглядами, а её брат отваживал от проигрывателя желающих поставить пластинку. Не каждая свадьба может похвастать живой музыкой…
~ ~ ~
В начале октября меня вызвали в отдел кадров НГПИ. Начальник отдела кадров, не взглядывая мне в лицо, предложил проследовать в дополнительную комнату позади стола в его кабинете, а сам остался сидеть где и сидел.
В его захребетной комнате тоже имелся стол, а за ним физкультурного вида мужчина с бритым лицом, лет за сорок, с блекло-тёмными волосами неопределённой длины. Он пригласил меня сесть напротив, сцепил длинные пальцы рук поверх стола и представился капитаном Комитета Государственной Безопасности, он же КГБ, после чего поделился информацией, что в целях пресечения шпионской деятельности агентов ЦРУ, которые приезжают в нашу страну под видом корреспондентов зарубежных газет и журналов, в КГБ нужны молодые люди владеющие Английским языком. Они пройдут соответствующую спецподготовку и в дальнейшем их пошлют в зарубежные страны для обеспечения нашей государственной безопасности.
Ух-ты! Безудержные мечты становились явью и даже без посредничества участкового Соловья! Капитан КГБ лично делал мне предложение, от которого я и не собирался отказываться. Не зря же в своих подростковых грёзах я примерял рубаху Донатаса Баниониса из Мёртвого Сезона! Оставалось лишь обсудить детали… Если после занятий по пути в общежитие я увижу его с газетой в руках, значит через час мне нужно позвонить ему вот по этому номеру для получения дальнейших инструкций. На этом мы расстались…
Неделю спустя я позвонил ему по телефону-автомату в стеклянном тамбуре-отсеке пожизненно запертой двери в Общагу (рядом с той, что открыта) и получил инструкцию приехать на железнодорожный вокзал, проследовать в деревянный дом привокзальной милиции (рядом с общественным туалетом) и зайти в первую дверь по коридору направо… За этой дверью под его диктовку я написал заявление с просьбой принять меня в штат секретных сотрудников КГБ и в целях конспирации считать моим оперативным псевдонимом имя «Павел»…
В нашу третью встречу, капитан сказал, что замполит войсковой части, где я прослужил два года срочной службы, слишком невысокого обо мне мнения и сообщает, что я такой, сякой, и даже этакий.
(…похоже, в КГБ всё поставлено с ног на голову – сперва меня вербуют в секретные агенты, а потом наводят справки стоит ли оно того… Хотя если вдуматься, в этом есть доля и моей вины: слишком красивую нарисовал фальшивку в своей характеристике для поступления в вуз. Как говорил великий мудрый Гавкалов, водитель автокрана в СМП-615 (об обоих позже) – «что слишком хорошо – уже нехорошо»…)
Тогда я спросил, сообщает ли Замполит о моём активном участии в ограблении банка, на что капитан хмыкнул, но всё равно хотел бы знать чем вызвано столь отрицательное мнение обо мне со стороны старшего по званию.
Тут я не стал юлить в пустопорожних самооправданиях или запутываться в жалком вранье, нет, ничего подобного, я прямо и без обиняков изложил как всё и было на самом деле и, ни на йоту не отклоняясь от правды фактов, влез в шкуру почтальона части (получай, сука, за выпотрошенные материнские троячки). Я подставил себя на место почтальона, он же киномеханик Клуба части, он же посыльный Замполита для передачи сообщений и подарочков его (Замполитовским) юным пассиям.
По этой, слегка подправленной мною версии, именно я перепихнулся с одной из девушек, а та дура ляпнула Замполиту и тот, в ослеплении ревностью, теперь малюет меня самыми чёрными красками, как наркомана и дебошира, ведь малолеткам он платил…
После этого разговора, позолота моих надежд стать шпионом на территории США заметно облупилась. Мне дошло, что я понадобился для местных нужд и только, ещё один стукач, ещё одно «ухо Гестапо» вживлённое в карман обывателя.
Будущее подтвердило мои унылые опасения… Тема разведшколы больше уж не поднималась (вербовочная наживка, чтобы дурачок заглотил крючок), а вместо этого, дважды в месяц, я приходил в первую дверь направо в коридоре привокзальной милиции возле общественного туалета, сообщить, что никаких разговоров о политике среди студентов НГПИ я не слышал.
С одной стороны, как бы и неловко так вот подводить капитана, а с другой, ну что я мог ему сообщить? Разве КГБ заинтересуется, что Игорь Рекун, мой однокурсник из Конотопа, поступивший в институт прямиком со школьной скамьи, влюбился в четверокурсницу Ольгу Жидову из Чернигова?
Все вечера Игорь безвылазно проводит в её комнате, а её сожительницы эксплуатируют чувства юного влюблённого, посылают его с чайником в умывальник, набрать воды из-под крана. Однажды в коридоре его перехватил их однокурсник, мой сокомнатник, Марик Новоселицкий.
– Што? Сделали из тебя водоноса?. – Спросил Марик со своей всегдашней ухмылочкой.
– Ну, и што? – Вчерашний школьник не сробел, а вскинул свой острый носик с очками чайного цвета и, с независимым видом крутого чувака, продолжал жевать свой буббле гум.
– В Ольгу Жидову влюбился, да?
– Ну, и што?
– Жениться на ней хочешь, да?
– Ну, и што?
– Как можешь ты на ней жениться, если я её ебал?
– Ну, и што?
Игорёк вынес и этот смертельный удар и только предатель-чайник чуть свесил свой нос во вдруг ослабевшей руке, испуская тонкую, как спица, струйку на серый бетон бездушного пола. Бедный мальчик…
Сожитель мой не врал, конечно, и объяснил свой поступок желанием спасти юного Игоря от роковой ошибки. Но всё равно, этот Новоселицкий просто сволочь, хоть и Еврей…
Короче, нечем мне было выслужиться перед КГБ и подштопать свою репутацию, на которую настучал Замполит.
(…и всё-таки, не обрати они внимания на то, что он на меня накатал, и если бы закрыли ещё глаза на крещение дочери в подпольной церкви, и что я обматерил незнакомого работника КГБ у подножия Комсомольской Горки в городе Ставрополь, то—как знать! – я вполне мог бы подняться на пост Президента в нынешней России… Моя мама всегда говорила, что я очень умный…
А так, я отравил свои студенческие годы собственными руками. Встречи с капитаном дважды в месяц изводили меня, как неотступная зубная боль. Я глушил и гнал прочь мысли о предстоящей встрече, старался думать о чём-то другом… ну, хоть о чём-нибудь… они возвращались насесть снова, как мысль о неизбежном конце возвращается к неизлечимо больному.
Средь подогретого веселья в духе разгулов Ломоносова, вдруг всплывала мысль, что через три дня мне опять в ту дверь направо возле общественного туалета, выламывала меня из текущего увеселения и переключала на угрюмые раздумья, что «сексот», хотя всего лишь сокращённое «секретный сотрудник», звучит куда отвратнее, чем даже «чмо».
И никуда ведь не денешься – у них моё заявление и доносы, хотя ни на кого конкретно, но подписанные псевдонимом «Павел». Так что, если я даже, скажем, залечу на Зону, там ко мне подойдёт другой замполит-«кум» и прикажет стучать на остальных зэков, а то какая-то часть архивов КГБ дотечёт до пахана Зоны.
Жизнь моя превратилась в смятую жестянку, как у Синдбада в каком-то из его странствий, когда мерзкий старикашка примостился к нему на шею, душил и пинал ногами за малейшее непослушание.
Но почему капитан КГБ остался безымянным? Он называл мне своё имя и отчество, но хоть убей – не вспомню.… Дело не в том, будто боюсь я КГБ, или во что там его сейчас переименовали – нет, просто провал в памяти. Как ни стараюсь вспомнить, ничего не выходит… Хотя не очень-то и хочется…)
~ ~ ~
