Сергей Николаевич Огольцов
Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…
– Что это, мама?
На безупречно гладкой статуэтной коже, внизу, под совсем уже большим животом наметились неровные бороздки
– Растяжки.
– Это пройдёт после родов?
Мать Иры хмуро опустила голову и промолчала…
~ ~ ~
Началась последняя экзаменационная сессия, но экзаменаторы, вместо вопросов, у Иры спрашивали зачётку и вписывали туда свои оценки…
Поздно вечером 14 июня, и Иры отошли воды и мы пошли в роддом. Там очень удивились, что твоя мать явилась на роды пешком, отдали мне её одежду, а саму Иру увели в предродовую палату. Там я уже не мог её охранять…
Одежду я отнёс домой и вышел обратно. Метров за двести до роддома, у тротуара высилась туша КАМАЗа с потушенными фарами. Он не шевелился. Лишь три глаза мерцали красной злобой поверх его кабинки, гребень дракона.
При моём приближении КАМАЗ вдруг резко скакнул вперёд. Поверх бордюра, из длинной лужи на дороге, взметнулась сеть шипящей грязной пены. Но я успел подпрыгнуть. Сеть промахнулась и, разочарованно кряхтя, сдохла. Я приземлился на мокрый тротуар.
Убирайся, грязный дракон! Пошёл в логово! Мне некогда с тобой возиться, в эту ночь дела есть поважнее.
КАМАЗ покорно уфырчал в сторону Красных Партизан…
В приёмной мне сказали, что роды будут утром и я вышел. Роддом состоял из длинного одноэтажного здания, вход с торца. Напротив середины боковой стены имелась круглая беседка из железных труб, пошире той стройбатовской и без ямы в центре для бычков.
Я зашёл под жесть крыши ажурного шатра, сел на брусья лавки оббегающей круг бетона под ногами и, уперев спину в трубу бортика, начал ждать. Без Иры мне невыносимо в пустой узкой спальне у её родителей.
Запоздалая пара прошагала от ворот ко входу в роддом, вскоре мужчина, уже один, пошёл к воротам. Сталбыть не только мы пришли пешком, наверно, день такой. Полная луна блистала высоко над роддомом… Я выкурил косяк и она обернулось в мерцающий выход в конце длинного туннеля из тёмных пульсирующих стен.
Распахнутое окно родильной смотрело точно на беседку. Назначение палаты я вычислил когда там вспыхнул свет зачернённый частой сеткой от комаров и в ночь рванулись вопли роженицы. Это не Ира кричала, голос не её. Наверное, из той пешей пары после нас.
Когда комната снова смолкла и свет угас, я пошёл в приёмную. А вдруг голос меняется при родах? Мне сказали, ещё не время…
Больше я не забивал, тот косяк в начале вахты остался единственным во всю ту ночь. Когда крики раздались по новой, я узнал родной голос – это Ира!
Но вот всё кончилось и свет погашен, я пошёл в приёмную, но мне сказали, нет ещё, послали к окну предродовой с обратной, длинной стороны роддома. Ира приподнялась до подоконника и посмотрела из-под приспущенных болью век вниз, не веря, что я тут до сих пор. Она сказала, чтоб я уходил, что роды будут в девять. Откуда ей знать, что я охраняю её от этого мира с его КАМАЗными драконами, палаческими фельдшерицами: —«Кердун на смене?»
– Нет.
Я ушёл в беседку… Там и сидел и стискивал в ладонях дрожь своих плеч, насилу обороняясь от холода ночи, а тот всё прибывал.
В мутном предрассветном мраке, круг пола пересёк вдруг неясный чёрный шар с белым цилиндром носа. И лишь когда он пропал в траве, я догадался – это ёжик был застрявший мордочкой в стаканчик от мороженого.
Лучи невидимого солнца притронулись к высоким белым облакам, скоро уж согреюсь. Из центра в куполе шатра нить тонкой паутины ринулась вниз, ускоряясь весом паука на её конце. Лишь тот коснулся пола, воздушное пространство под куполом рассёк воробей порхнувший в направлении, что указал стаканоносый ёжик. Паук последовал за ними.
(…я умею видеть знаки, но—вот же жалость! – читать их не обучен.
Паук, Птица, Ёж… Троица Волхвов?..)
В родильне снова кто-то закричал. Когда утихли крики, две женщины меня окликнули из-за вуали антикомариной сетки, чтобы подошёл. У одной в приподнятых руках – младенчик, что-то болтается между ножек.
«Сын», – успел подумать я.
– Поздравляем с дочкой!
«Пупок», – поправил я себя.
Тёща встретила меня улыбкой и поздравлениями, она уже успела позвонить в роддом.
Заняв у Тони денег, я рванулся на базар. Это была серьёзная банкнота в двадцать пять рублей, мельче не случилось у неё. Я метался по базару, скупал букеты роз. Розы, мне нужны только розы, ничего кроме роз. До холостого щелчка полностью выпущенной обоймы в двадцать пять рублей.
Потом я поспешил в роддом с охапкою букетов. Одноногий инвалид на костылях, возле пятиэтажки тёщи, счастливо улыбнулся мне, он знал куда я так спешу.
Медсестре в роддоме пришлось позвать ещё двух на помощь, чтоб занести цветы из приёмной в коридор за дверью. Позднее, Ира мне сказала, она ещё лежала на каталке там и они укрыли розами всю простыню поверх неё, но ненадолго, потому что увозили уже в палату, а туда цветы не разрешают… Потом медсёстры с акушерками букеты поделили меж собой, один достался даже фельдшерице Кердун, что пришла утром заступать на смену. Неважно. Главное, что ты родилась.
"…миллион, миллион, миллион алых роз…"
~ ~ ~
(…Египтологи до сих пор спорят – зачем прекрасным женским лицам сфинксов приделывались бороды?…)
Разгадку показала Ира. То есть, сначала она показала мне в окно тебя. Белая ткань туго обвивала тебя с головой, оставив лишь кружок лица с накрепко зажмуренными глазами. Такая же ткань прятала волосы Иры, а половину её лица скрывала маска, как у банковских грабителей, только белая. Она отнесла тебя куда-то, а потом вернулась сказать через стекло, что глаза у тебя синие-пресиние, просто ты уже спишь после кормления. Чтобы сказать это, она отвязала верхние тесёмки, а нижние остались и маска повисла ниже подбородка.
(…прекрасное лицо, под ним бородка! Сфинксы только что покормили своих детёнышей! Вот что изображали Египтяне древности…)
Вернувшись в квартиру на Красный Партизан, я ужаснулся жутким видом двери в нашу спальню. Как мог я раньше не увидеть всю эту грязь и мутные набрызги. И ту длинную волосину прилепленную куском грязи чуть повыше пола? Я согрел воды и вымыл дверь с обеих сторон и оконную раму, изнутри. Чистота послужит линией обороны, как охранительный меловой круг Хомы Брута от Вия и прочей нежити.
Когда Тоня дала мне коляску своих детей, чтобы тебе было в чём спать, я вымыл и её во дворе, под окном спальни. И там я понял, что делаю всё правильно, когда из складок верха коляски выколупал кусок засохшей детской какашки. Нет, я никому ничего не сказал, тут никто ни при чём – это у нас с миром своя разборка, один на один…
В институте у Иры оставался один последни экзамен, а если пропустит, придётся сдавать через год, со следующим выпускным курсом. Но ты родилась очень удачно – сразу после предпоследнего экзамена и оставалась неделя для подготовки плюс ещё три дня, потому что на курсе четыре группы и они сдают экзамен не в один день, а друг за другом, что в сумме давало десять дней на ваше пребывание в роддоме.
На шестой день твоей жизни, Ира вышла в приёмную и сказала, что ты уже совсем в порядке, угроза желтухи из-за разнорезусных родителей миновала и можно хоть сейчас домой, если выпишут. Я развил бурную деятельность, побежал к заведующей родильным отделением с требованием немедленной выписки на основании государственного экзамена у матери. Заведующая начала колебаться, что нужно разрешение от ещё какого-то роддомного начальства, которое сидит аж в каком-то из переулков улицы Шевченко.
У незнакомой медсестры, которая приехала на работу на велосипеде, я одолжил её транспорт, что бездельно дремал прислонённым в тенёчке, ожидая конца её смены, и погнал туда. Над автобусными остановками, в недосягаемой выси бездонного неба, висели облака в форме спиральных галактик, под ними уже скапливались пассажиры конца рабочего дня. Велосипед проносился мимо, как метла Маргариты спешащая на бал Сатаны… Когда я спрыгнул с него у небольшой родильной конторы притаившейся в переулке, этот ведьмацкий сучонок лягнул меня в пах задним колесом и неслышно, но злорадно заигогокал.
Я вбежал в кабинет и всполошил двух женщин, что мирно дожидались конца своего рабочего дня. Сдерживая запыханность, я завёл те же самые переговоры. Они куда-то позвонили и заявили наотрез – никакой выписки без БЦЖ, завтра тебе сделают прививку и отпустят.
На обратном пути я крутил куда медленнее, удручённо вправлял цепь, что соскакивала слишком часто. Вернув транспорт хозяйке, я прошёл в приёмную, где застал Тоню и начал ей пылко доказывать, что мы запросто можем похитить Иру с младенцем, только сбегаю за одеждой для Иры.
Тоня не соглашалась и неприметно окропляла меня вязаным пояском её жакета, как делают экзорцисты для изгнания бесов из своей клиентуры. Поясок был, конечно, сухой, но я всё равно перестал пугать Тоню, хотя отлично понимал, что если не вытащить Иру сейчас, я её непременно потеряю.
В комнату пришла Ира и стала с Тоней наперебой объяснять мне, что один день ничего не значит. Вечер уже начался и я проводил Тоню в квартиру её родителей, но оставаться в спальне не смог, пусть даже с тщательно вымытой дверью.
Я снова вернулся в роддом, но в беседку не заходил, мне не вынести ещё одну ночь с животным воем и воплями рожениц. Поэтому я пошёл в дозор, как последний в поле воин из дружины Дядьки Черномора.
Я шёл медленным неторопливым шагом, потому что впереди ещё целая ночь, которая оказалась до того тёмной, что минуя пятиэтажку Жомнира я угодил правой ногой в глубокую лужу-выбоину на тротуаре. Тю! С драконом справился, а рядом с логовом Лавана так бесславно опростоволосился.
Не останавливаясь и тем же ходом, я пришёл к водоразборной колонке через дорогу от запертых ворот Нежинского Консервного Комбината, где промыл ступню, а заодно постирал носок. Кавалькада автобусов ярко иллюминированных изнутри вывернула из-за поворота к оборонному заводу Прогресс, они продребезжали мимо до странности пустые. Я выжал из носка воду и одел его обратно.
В таком виде, один носок сухой, а второй влажный, хотя оба скрыты под штанинами, пришёл я на вокзал. Витязь-охранитель не должен останавливаться в дозоре.
Я дал пару кругов в полутёмном и абсолютно пустом кассовом зале, плитки его пола негромким эхом откликались на мои неспешные шаги сквозь ночное время осевшее на них. Следующий круг пришёлся на зал ожидания с неподвижно молчащими фигурами усаженных тесными рядами людей вдоль сидений из гнутой фанеры.
Мимо запертой двери ресторана-столовой я поднялся на второй этаж – обойти верхний зал ожидания. Никогда прежде не замечал я как странно выглядят глаза людей ночью. Не у всех, но некоторые смотрят сквозь пелену какого-то неестественного свечения. Этих моё появление всполошило, они пытались прятать потусторонний блеск своих глаз, но я легко их различал в рядах ни о чём не подозревающих пассажиров сидевших в сонном полузабытьи среди ночной тиши вокзала… Смотрите мне, стеклоглазые! Витязь-охранитель не спит, он в дозоре!.
Дождь нагнал меня под светом фонарей на столбах автодорожного моста. Тихий летний дождь. Я не собирался идти в Прилуки, а когда достиг городской черты, развернулся обратно и пошёл через весь город на Красных Партизан. Дождь не усиливался и не переставал. Так мы и шли вдвоём, не спеша, через пустой город.
Дверь открыл Иван Алексеевич, Гаина Михайловна выглядывала из неосвещённой темноты в гостиной комнате.
– Ты где бродишь? Дождь идёт!
– Он тёплый.
– Может, мне тебя побить?
– Не стоит.
В спальне я сбросил всю мокрую одежду и лёг в постель голым. Как и во все предыдущие ночи без Иры, я расправил её ночнушку во всю длину и обнял, чтобы охранять её хотя бы так, когда она не рядом… Много позже, я узнал что домашние решили, будто в ту ночь я ходил на блядки.
Посреди наступившего дня, я нёс тебя из роддома, завёрнутую в толстое одеяло с шёлковым верхом и какие-то кружевца. Ира шагала рядом, с букетом который Тоня занесла к ней заранее. Но цветы были совсем не розы…
~ ~ ~
Последний экзамен Ира сдавала с другой группой своего курса. Я ждал её между колонн высокого крыльца и, обняв за талию, помог спуститься по крутым ступеням. На ней была жёлтая вязаная кофта с рукавом в три-четверти. Староста моей группы, Лида, которая случайно оказалась на крыльце, смотрела нам вслед и умилённо улыбалась.
Мне нравилась эта жёлтая кофта, а попалась случайно. Ира мне тогда сказала, что в универмаг на главной площади завезли товар и послала посмотреть что продают. Как обычно в таких случаях, универмаг заполняла возбуждённая штурмом толпа. Кофта была последней и размер как раз на Иру, но пока я радовался удаче, её схватила какая-то девушка со своей матерью. Пронырливая деревня!
Девушка примерила кофту и вопросительно взглянула на мать, которая держала куртку дочери. А в момент посещения универмага Славик составлял мне компанию. Мы сделали шаг в сторону и начали обмениваться комментариями: —«Так ничё, ващще-та, но рукава слишком короткие».
– Ланна, пошли глянем шо ищо тут есть.
Мать покачала головой и девушка неохотно сняла кофту. Я тут же ухватил и послал Славика выбить чек.
Ире даже понравилось, что на три-четверти… Всё это было ещё до тебя…
А по случаю твоего рождения, по давней красивой Славянской традиции, я должен был поставить друзьям магарыч. В ресторане Чайка, на первом этаже одноимённой гостиницы, Славик, Двойка и я распили пару графинчиков водки. На официантке была юбка в чёрно-белую полоску и Двойке очень понравилось, когда я назвал этот прикид «строката сукня». Он потребовал тост.
– Это не просто рождение, – объявил я, – это начало новой жизни, а жизнь есть переход из одной формы в другую, так выпьем, чтобы новорожденная, и все мы, в жизни заполняли бы только прекрасные формы.
Двойка начал крякать, что идею с переходом форм я спёр у Томаса Манна, потому что тоже читал Иосифа и Его Братьев, и тут моя вина – дал ему наводку про книгу в институтской библиотеке.
Затем я поднял тост за девочку с прекрасными синими глазами, то есть, за тебя.
Но Двойка натянул умный вид на свою сельскую рожу и погнал лекцию про какие-то каузальные гены—умник с факультета Биологии—и что цвет через месяц станет карим, возможно, тёмно-карим. Сучара БиоФачный со своими каузальными кляузами!.
Перед выдачей дипломов и распределением по местам отработки за него, всех выпускников института созвали в актовый зал Нового Корпуса. Там мы отсидели обычное бла-бля-блю насчёт высоко держать честь НГПИ там, куда нас порасты́кают.
Потом какой-то чернявый незнакомец поднялся на авансцену и объявил, что каждому из нас на входе в зал выдали карандаш и лист бумаги и это не спроста, а для чего он объяснит.
Следует признать, что далеко не всё ещё хорошо и правильно у нас в школах. Так давайте же напишем что именно нам, выпускникам, не понравилась в школах, где мы проходили практику, или даже ещё раньше, когда мы сами были школьниками. Опишем случай, когда кто-то из учителей неправильно себя повёл, по нашему мнению, или позволял себе неправильные высказывания. Начнём же все одинаково, такими вот словами «А ещё помню как..», а дальше оно само пойдёт.
Его общеобразовательная речь преисполнила меня общим восхищением и осознанием насколько я отстал от нарастающего темпа жизни! КГБ явно перешёл на конвейерное производство стукачей. Сотни сексотов в один присест! И без наивных наживок в виде разведшколы.
(…в глубине каждого из нас сидит маленький запуганный зверёк, сидит и логично думает: —«Если не напишу, могут диплом не дать или зашлют в самую дырявую дыру. Ладно, напишу, один раз – не пидарас».
Но этот раз, который не в счёт, всего лишь начало. Потом, в той дыре, подойдут к тебе и покажут твоё сочинение, и ещё чевой-то продиктуют…)
Ну ладно, суки, напишу! В спинке каждого столика в актовом зале была вделана такая вроде будто досочка из пластмассы: отстёгиваешь в кресле предыдущего ряда и – пиши. Вот я отстегнул и написал.
«А ещё помню как наша классная руководительница, Серафима Сергеевна, сказала:
– Молодец, Серёжа! В нашем четвёртом классе, ты больше всех собрал макулатуры!
И я был рад и горд».
Свой последний донос в КГБ я подписал моим настоящим именем и до сих пор горжусь им…
~ ~ ~
(…Великое открытие Карла Маркса о возникновении прибавочной стоимости осталось и, к сожалению, остаётся половинчатым, без развития до заложенного в нём беспредельного потенциала. Основоположник марксизма абсолютно верно подметил, что какую-то часть рабочего времени производитель работает на себя, а остальной свой трудовой день на владельца фабрики. Молодец Карл – в яблочко! Но это далеко не всё, что кроется в их производственных отношениях.
Основной (и пока ещё не раскрытый) подвох в том, что, практически, невозможно определить на кого конкретно из соучастников в помянутых отношениях пашет производитель в ту или иную долю секунды. И эта, недооткрытая Марксом (хотя и неоспоримая) истина приложима не только к способам производства, но и к любой иной сфере человеческой жизнедеятельности.
(Надеюсь, я не слишком быстро излагаю и вы успеваете конспектировать? Хорошо, дописывайте, пока откупорю вторую бутылку…)
Отсюда вытекает, что в мире нет плохих парней, но нет в нём и хороших. Ускользающая, неуловимая доля секунды разделяет добро и зло.
Ты говоришь, отой мудила хороший человек? Наивненький ты мой! Да тебе просто повезло подвернуться ему в правильную долю секунды. Мигом раньше или позже и этот вампирюга отшвырнул бы твой бездыханный труп с насухо высосанной кровяной системой и лимфатическими узлами изглоданными в лоскуты!
Или, скажем, те же самые ведьмы в очереди на сожжение, чтоб осветить мрак Средних Веков. Беспросветно тупые палачи-мракобесы не понимали, что горят совсем не те и не в ту секунду.
Я имею ввиду, неважно как – на плахе, колу, гильотине, электрическом стуле, в петле, у стенки… да как угодно!.. казнят всегда невинных. Эти – не те, те – не эти. Нет-нет!. Подождите ещё ведь!. Ёпсь!!. слишком поздно… Опять всё повторилось наезженною колеёй заколдованного круга…
Но даже и те, в миг злодеяния, всего лишь исполняли приказ. Чей? На кого пахал?
Хе! Зная ответ, разве б я тут жил, а?
Кристально ясно одно – исполнителя и дона мафии разделяет цепочка из нескольких звеньев и отследить «кто», практически, невозможно. Потому что, если мы перефразируем любимое изречение моего Дяди Вади, которое он вынес из уроков Истории в средней школе № 13:
"зомби моего зомби – не мой зомби"…)
Услышав твой душераздирающий крик, я вбежал в спальню как раз вовремя. Ты выкручивалась в коляске под открытой форточкой окна, а твоя бабушка, слоняясь над тобой, льстиво уговаривала: —«Ангелочек! Ангелочек!», а ты буквально разрывалась плачем.
– Гаина Михайловна! Она не ангелочек, а девочка!
В ответном взоре тёщи блеснула злоба пославшего её, но аргументировано опровергнуть сказанное она не могла и молча вышла.
Я точно знал, что уговаривать младенца с ещё неокрепшей психикой и слабо ориентирующегося в мире, будто она ангелочек – неправильно. Да ещё под широко открытой форточкой! Типа приглашения – лети туда, где хорошо, где радостно порхают такие же как ты ангелочки!
Я начал уговаривать тебя, что ты девочка, Лилечка, а никакой не ангелочек. Ты продолжала плакать, но уже не так истошно как в момент, когда душа пыталась вырваться из смертной оболочки телом.
Но что же не так? Я переложил тебя на кровать и распеленал, ты плакала выгибаясь младенческим тельцем… Причина обнаружилась на подошвах крохотных ступней, их покрывал белесый паутинный налёт той же фактуры, как у пушинок метивших моё пальто шельмы. Я снял его с обеих ножек. Удивлённо хлопая синевой своих глаз, ты смолкла. Я запеленал тебя обратно и отнёс в коляску, где ты уснула спокойным сном.
Твои пелёнки гладил я, чтоб всё держать под бдительным контролем. И я же развешивал стирку на общих верёвках во дворе, которые солнцеобразно расходились от центрального столба, как спицы от маточины в колесе. Под ними я узнал, что в этом мире у меня есть союзники, потому что в одиночку вряд ли бы сумел решить проблему правильного развешивания пелёнок – изнанкой на верёвку или же лицом? Первую я повесил так, вторую наоборот. И в тот же миг с небес спустился белый голубь на центральный столб и протестующе заворковал.
Ага! Спасибо, друг! Буду знать!
С тех пор все пелёнки я развешивал исключительно той стороной к верёвке…
Жомнир утратил вдруг весь интерес к моим переводам Моэма. Он перестал жизнерадостно грозиться, что повезёт их в Киев на «засватання». Начал вяло пояснять, что нужно брать в учёт меняющиеся коньюктуры. Что в будущем году состоится столетие другого Английского писателя. Переводы из него, ради юбилея, легче будет протолкнуть. А Моэм, вообще-то, голубой…
Как будто при переводе рассказа про молодого пианиста самоубийцу я не смог догадаться про его ориентацию. Но в какой сточной канаве был бы сегодня этот лучший из миров без голубого Чайковского? Или Моэм, или ничего!
Александр Васильевич пожал плечами…
В гостиной на Красных Партизан, в присутствии Гаины Михайловны, я пожаловался Ире на двурушничество Жомнира. Они обе знали о моих неясных амбициях стать литературным переводчиком. Ира заохала, а моя тёща, без комментариев, зашла в спальню Тони и вернулась с пудреницей. Она открыла её, припудрила лицо перед зеркалом в двери шкафа и так же молча унесла обратно. Всё.
Вечером в дверь квартиры позвонил Жомнир и пригласил меня выйти с ним во двор. У подъезда его велосипед опирался на красный кирпич стены здания. Под тёмной листвой густых Вишен позади общих бельевых верёвок уже собирались сумерки и ползли к развешенным стиркам. От предыдущей пятиэтажки группа Иглз выдавали Отель Калифорния:
"Warm smell of colitas rising up in the air…"
В то время я ещё не знал насколько трагично жуткий конец у этой песни, а просто балдел от финального брейка соло-гитары…
Жомнир явно завидовал окружающей атмосфере, но повёл деловой разговор. На данный момент, мои переводы уже не черновики, но пока что ещё и не чистовая версия. Он не настаивает на перемене автора, но пусть они станут беловиками.
Он уехал, а я уважительно восхитился мастерству старой школы. Пускай они понятия не имеют о текстуальном программировании и наивно верят в чары варёной колбасы, но всего одного припудривания хватило, чтоб взять Жомнира за жабры! Ай, да тёща!.
Пелёнки я гладил не только из оборонных соображений, но и чтоб время скоротать… Ира, как мать с ребёнком, освобождалась от отработки за диплом. Меня распределили куда-то в Закарпатье. Куда точно я не вникал, потому что не собирался работать в школе нигде и никогда. Поэтому Гаина Михайловна (раз я такой храбрый) подала идею последовать примеру комсомольцев былых поколений, они очертя голову уезжали строить города, которых ещё и на карте нет. А вот, кстати, в газете пишут, что возле Одессы строится город-спутник Южный…
Решено было, что я отправлюсь туда, когда тебе исполнится один месяц, потому что Ире ещё трудно одной держать ребёнка. Вот я и коротал предстартовый месяц глажкой и выгуливанием коляски, в которой спала ты. Только мне настрого запретили опускать верх с наброшенным тюлем, чтоб тебя не сглазили. А в конце месяца, когда ты пройдёшь медосмотр, тюль можно снять и ограничиться обычной булавкой от дурного глаза…
Мой брат Саша приехал из Конотопа, и ты впервые посетила Графский парк. Ира и Славик тоже пошли. Возле озера в парке мы со Славиком взорвали косяк, но мой брат таким не баловался. Возвращались мы через узкую калитку возле здания МузПеда. В ней была приварена поперечина на высоте 30 см от земли, коляске не проехать. Томным после косяка голосом, я попросил Славика помочь с переправой, но едва он протянул руки ухватиться, мой брат резко вызверился на него: —«Пошёл отсюда!»
Славик послушно стушевался и тебя перенесли мы с Сашей. Я был горд, что у меня такой брат, а у тебя заботливый дядя – не уступил племянницу Славику…
Второй твой выезд туда же состоялся по приезду из Киева брата Иры. Игорь приехал с женой и она его постоянно шпыняла, а он примирительным тоном пытался сглаживать острые углы. Мне тогда подумалось, что у неё, наверно, ПМС, но в дальнейшем выяснилось, что ПМС этот у неё пожизненно.
Во время прогулки она раз за разом распахивала свой зонт и тут же начинало накрапывать. На десятый раз Ира тоже разобралась про причину и следствие и попросила больше зонт не открывать. Жена Игоря обрадовалась, что её заметили и оставила зонт в покое, так что на обратном пути верх коляски приспустили…
«Князь» было семейным прозвищем Ивана Алексеевича и такое обращение его тешило. Естественная реакция, из крестьянского сына – в князи. Ну и вид у него тоже был княжеский, особенно с настежь открытой газетой в руках – весь такой сытно вальяжный, в белой майке и синих штанах от спортивки. В общем, баловали его этим прозвищем и было за что, ведь он – доставала.
В эпоху дефицитов, дефицит мог приключиться не только на свадебные костюмы, но и на любой другой вид продуктов, а тесть мой их доставал… Однажды привёз даже целый мешок гречки. У батареи центрального отопления под подоконником поставил. В левом углу от окна газовая плита, в правом – титан для нагрева воды, так что мешок гречки по центру доводил композицию до совершенства. К тому же есть чем гордиться, люди вон специально в Москву ездят за таким продуктом, и вдруг на кухне в провинциальном Нежине целый мешок гречки!
(…это как предмет гордости вроде как охотничий трофей – пара бивней или меч от рыбы отпиленный, или эти ещё… ветвистые такие… в общем, их тоже на стену вешают…)
Ладно, доставала, ну погордись неделю, пусть две, обходя этот грё… то есть… гречки мешок, а то ж уже столько, что даже тёща бурчать начинает, чтоб получить заслуженный ответ: —«А? Ну да…», и опять в газету зарылся.
Но тут в куче газет рядом с ящиком телевизора меня какой-то заголовок зацепил. Саму статью я не читал, но полагаю на тему Археологии. Главное заголовок броский такой, даже туалет Общаги вспомнился.
Я прихватил газету и сложил определённым образом, чтобы один только заголовок виднелся. Отнёс вечером на кухню и нежно так—голубоватым жестом—разместил его поверх мешка с гречкой. Потом вернулся к двери, потушил свет и ушёл спать, оставив в темноте мешок под заголовком:
Гробница Князя
То есть, как зять, я – классический «оте падло», но утром, когда встал, мешка на кухне уже не было…
За день до отъезда на строительные площадки города-спутника, я съездил в Конотоп повидать Леночку, которая отдыхала на Сейму в пионерском лагере. Когда она подтвердила, что я её папа, воспитательница отряда разрешила нам покинуть территорию лагеря.
В Сосновом лесу Леночка подобрала серое перо неизвестной птицы, я сунул его ей в волосы и дальше оно там само держалось.
(…Индейцы не дураки – такие перья делают человека частью свободного дикого мира, возникает контакт, причастность, и негласное взаимопонимание…)
Когда мы возвращались в лагерную цивилизацию, порыв ветра подбежал сзади, тихонько встрепенул перо из её волос и уронил его на прошлогоднюю хвою на тропе. Она даже и не заметила.
~~~~~
