Сергей Николаевич Огольцов
Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…
Мы с Лёликом бляхи скинули да на запястьях захлестнули, чисто для самообороны. Ну и помахиваем ненавязчиво так, чтобы донести до сознания как бы не подходи ко мне без ну́жды. Мент слева пушку выхватил. И маленькая такая чёрная дырочка, а вкруг неё кружочек солнечного блика на срезе ствола, смотрит мне прямо в лицо.
В этот момент вторая пара собеседников-перипатетиков прибывают в эпицентр раздора. Увлечённые темой обсуждений, они по сторонам не секли. И вдруг—опаньки! – резкая смена декораций – два солдата с бляхами противостоят двум ментам с пистолетом. От переизбытка чувств и ассоциаций, ноги Виталика подкосились, рот распахнулся широко и лишь в последнюю секунду успел он опереться о забор спиною…
Исполать тебе, благословенная земля Молдавская! Ты зачала и вскормила Васю Шушу Доблестного! Истинный воин, преисполненный духом товарищества и боевого братства, могучим объятием охватил он ближайшего к нему мента—без пистолета который—и крикнул: —«Беги!» Дважды повторять не понадобилось.
“ О боги! Как я боялся! Как бежал!
Вокруг и подо мною промелькивали какие-то заборы, деревья, холмы, буераки, крепостные валы и горные кряжи… Пришёл в себя я лишь посреди какого-то сарая с продольными щелями в стенах из горизонтально прибитых горбылей и долго приводил своё дыхание в порядок.
Вечером в казарму явился только Лёлик. Ему нужно было застирать бушлат от крови пролитой разбитой бровью. Я отвёл его в кочегарку.
У них там тоже свои новости. Обмуровка печи в дальнем зале вся потрескалась, скорее всего из-за перегрева котла. (Так вот почему в прошлом месяце нас возили в городскую баню!) Во время аварии из всех тех трещин валил, по всей видимости, дым с чёрной сажей, которая пушистым слоем осела на печах и потолках в обоих залах. Накрылся мой косметический ремонт равномерно чёрным.
(…испытывал ли я чувство злорадства? Если да, то недолго – до того мне это всё уже остоебенило…)
Сыпучие материалы перевозят в особых вагонах без крыши, а дно в таких вагонах – два ряда железных люков, которые распахиваются за пределы железнодорожной колеи. При разгрузке сшибаешь на сторону крюк-запор скрепляющий дно со стенкой, наружный край люка сваливается и перестаёт быть дном, материал ссыпается через произведённый выход.
Не знаю для какой организации прибыли на станцию Ставрополь те пять вагонов песка, однако, когда на станции распахнули люки, оттуда ничего не ссы́палось. Тогда заглянули снизу и увидали гладкий мелкозернистый монолит. Песок отгружался мокрым или же попал в дожди на нескончаемых путях нашей необъятной Родины, а потом морозы превратили его в пять громадных параллелепипедов многотонного груза намертво смёрзшегося в формах из железных стен вагонов.
Ждать, пока всё оттает обратно, не получается, потому что если вагон не возвращён железной дороге в течение трёх дней после прибытия его на станцию или ветку твоей организации, то это классифицируется как «простой подвижного состава», за который накручивается громадный штраф и продолжает крутиться дальше. У получателей замороженного песка головы пошли кру́гом – проблема выглядела неразрешимой абсолютно.
А и кто это есть у нас для решения проблем любой степени неразрешимости? Кто разгребает дерьмо навороченное руководящей, но тупой элитой, которым отроду и до могилы не приходится трудится головой, а только языками, губками и прочим? Ну да конечно, извини, это слишком лёгкая про рабов СССР… Но просто на всякий, какой фактор нужно вбросить для решения проблемы любого уровня сложности?. Да, ладно, брось кокетничать! Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь… И потому на станцию Ставрополя привезли четыре грузовика нас. И для такого случая нам даже выдали гладкие стальные ломы.
Решать проблему снизу через распахнутые воротца на дне вагонов не имело смысла, потому что на удары снизу монолит отбрасывал лом обратно в тебя, как это предусматривается соответствующим законом Физики. Придётся еба́шить сверху и—через борта вагонов—лопатами. Ходят слухи, что подвезут отбойный молоток, а может – два, ну а пока что в атаку с тем, что под рукой!
Я малость подолбил, но скоро бросил, слишком уж задолбала монотонность ёбаного процесса за годы моей службы. Но стоять без дела тоже не выход на таком холоде с моими нежными ногами, которым столько раз довелось замерзать до полного анабиоза, а потом оттаивать обратно…
Миша Хмельницкий выдал мне деньги сходить за «сугревом». Сам он не может, он сержант, ему за Узбеками присматривать надо…
А и откуда только у военнослужащие деньги берутся?
Да, ланна, тут и думать нечего. БРУ производит различные количества цементного и/или известкового раствора. Сколько написано в заявке, которую передаст водитель самосвала, столько и произведут. А если заявка с подписью прораба как-то как бы затерялась? Водитель передаёт другую бумажку. Кому? Командиру бригады работающей на БРУ…
И я вышел в город… Район попался незнакомый и нужный магазин не сразу отыскался. После загрузки бутылок под бушлат натуго препоясанный ремнём по чреслам, я толстенький такой стал. Кто сказал, будто стройбат плохо кормят?
Назад я шёл склонив голову. Не от стеснительности, а просто снег, сука, лицо сечёт.
– Почему честь не отдаёте? Вас что, не учили?
По Уставу внутренней службы, ты обязан отдавать честь любому старшему по званию, даже если это всего лишь ефрейтор. Но эта снежная крупа помешала вовремя засечь офицера, который меня остановил. А и к тому же, как только вскину руку ему козырнуть, те бутылки начнут из-под бушлата Джингл Белз вызванивать.
– Виноват, товарищ… – глянул ему на погон и – не врубаюсь. Просветов нет, как на погоне прапора, а звезда побольше, чем у майора, но тут листочки у него в петлицах углядел. – …товарищ генерал-майор. Я задумался.
– Задумался он! Идите!
И это правильно – генералу и рядовому в чёрных погонах, практически, невозможно найти взаимную тему общения.
Единственный офицер, который за два года мне «Вы» сказал…
~ ~ ~
На место сибиряка капитана Черных, к нам новый комроты перевёлся, или его перевели, из Монгольских степей; тоже капитан. Очень даже гуманного вида, правда нос настораживает, до того длинный, что за улыбку цепляется, хотя за одну только верхнюю губу, но всё равно настораживает. А сам общительный такой, когда у него дежурство он в кабинете не сидит, всё по казарме расхаживает, солдатикам про сертификаты рассказывает, которые с собой привёз из Монголии или бороться с кем-нибудь затеет. И после борьбы радостный весь из себя становится, глазки блестят, по щекам красные пятна, а нос уже об обе губы трётся.
Сразу я как-то не мог определиться, что-то знакомое мелькало в его ужимках, интонациях, но что именно никак не вруба… блядь! Вспомнил! Мальчик из Нальчика! Но постой, ведь офицер же… и потом жена у него есть…
Короче, я окрестил его названием Монгольской валюты и кликуха тут же прижилась среди личного состава роты. И вот как-то на вечерней проверке Тугрик опять завёл байду какой он богатый на эти сертификаты для тугриков и что завтра с утра пойдёт с женой холодильник покупать, а для него часы наручные, потому что в которых сейчас ходит, просто паазор каакой-то, придётся выкинуть, хотя и называются «Командирские».
Ну тут я больше уже не смог сдерживаться, грю: —«Не хочешь выбросить, кому-то из солдат отдай». А он так резко: —«Кто это сказал? Два шага вперёд!»
Я вышел из строя. Он ко мне подходит и, демонстративно так, часы с руки отстёгивает: —«На!»
Беру часы и засовываю в карман штанов хэбэ́́, хотя он явно на другой исход рассчитывал. Да, жизнь полна сюрпризов.
Но как на следующий день я с этим тикалом намучился! Полдня хожу по улицам, но никто покупать не хочет. Думают, раз стройбатовец часы толкает, значит обязательно краденые или же с холодного трупа срезаны. А и ведь хорошие часы, клянусь, отец мой однажды в Москве за точно такие же двадцать пять рублей платил, а я всего-навсего за семь предлагаю. Первый раз не шакалю, честная сделка… Нет, коммерция – это дохлятина, когда спросу нет.
Под конец, отнёс часы в часовую мастерскую и когда мужик предложил три рубля, мне просто уже выбора не оставалось… С чувством облегчения выхожу от часовщика с честно заработанной наличкой, и что же, первым делом, слышу от случайного прохожего?
– Солдат! Купи у меня часы! За трёшку отдам!
Совпадение, конечно, но не об этом речь. Прикинь, как оборзели эти шаромыжники! Даже к стройбату пристают уже!
Неделей позже мне Ваня рассказал, как «молодой» повар недавно у него в мастерской спал. Тугрик в тот день был дежурным по части так даже и в кочегарку свой длинный нос сунул. Увидел на верстаке матрас со спящим солдатиком – хвать его за хуй и пристал, как банный лист к жопе: —«Ну, дай! Ну, дай!» И теперь (заключил Ваня свой рассказ) Тугрик уже двух «молодых» поваров сосает, а один из них жену его поёбывает…
Однажды в казарме этот вафлист начал на меня наезжать: —«Что-то ты себя чересчур «дедом» ставишь».
Я в ответ ничего не сказал, ни единого слова. Просто губы так вытянул и три звука издал: —«Чмо-чмо-чмок!»
Он молча развернулся и ушёл по центральному проходу с непрощающе напряжённой спиной. С тех пор меня вообще замечать перестал, потому что я такой негодяй оказался. Нигаадяй праативный!.
В бараке роты появился новенький «черпак», которого перевели к нам из другого стройбата аж где-то в Дагестане. Он там ушёл в самоволку и застал жену с кем-то ещё. Начал кипиш подымать по этому поводу, но его повязали и прикрыли на губу, которую он наводнил такими убедительными обещаньями грохнуть всех причастных к бытовому недоразумению, а потом и себя порешить, что его перевели к нам – в самую географически отдалённую точку в одном и том же военном округе… Кавказец какой-то, определённее сказать не могу, их в одном только Дагестане сорок восемь разных национальностей.
Он всё время молчал и с ним никто не разговаривал. Опасались типа как от встречи с новым зверем в привычной клетке.
Однажды вечером сидит он на табурете в центральном проходе с газетой в руках. Я просто мимо проходил и какой-то заголовок привлёк моё внимание. В натуре, просто хотел глянуть и вернуть. Но он ответил: —«Уйди».
– Ты чё? Блатуешь, салага?
Он вскочил на ноги. Так я даже притронуться к нему не успел – сразу сворой налетели и начали метелить. Рядовой вырвался и убежал из казармы. И—что характерно—ни одного «деда» в том кодляке, сплошь одни «черпаки». Позже я вычислил, что это они несколько дней на него злобу и страх копили за то, что не такой как они. Нет, без всяких этнических намёков, а что на основании семейной трагедии запросто мог грохнуть тебя без оглядки на квадратуру круга. Любая стая страхом цементируется…
Но служивый убежал не дальше штабного барака, кишка тонка оказалась, чтобы податься в родимый Дагестан… Дежурный по части офицер пришёл в нашу казарму и отвёл меня в кутузку на проходной частично занятую «дедом» из Днепра, который уже там отдыхал. У военнослужащего ништяк дурь оказалась и мы раскумарились.
Потом мы залегли на нары, где несколько залёжанных телогреек прикидывались матрасами, и он начал выдвигать на тему, что вся наша великая держава давно уже под контролем тайной сети определённой теневой организации с хорошо развитой структурой взаимодействия всех разветвлений, потому что мы все движемся к одной великой цели и неважно осознаём мы это или нет… В целом, он гнал намного лучше, чем замполит роты на воскресных политзанятиях, такой себе Рыцарь Храмовник из Днепропетровска с проповедью к непроглядной тьме кутузки.
Но если ты такой ахуенный Франк-Масон, то хуй бы тебя загребли в стройбат, верно? Однако я не стал его задвигать и не вмешивался в структурный анализ бесконтрольных сетей поскольку дурь же у него.
Тут дверь открылась и пролила немного света от лампочки в коридоре проходной, а заодно позволила вкатиться внутрь Колобку Татарского происхождения. Ух-ты! А и кто это тут у нас такой смешной и кругленький? Алимоша! А тебя за что, брат?
Дежурный старлей снял с грузовика по подозрению, что прибывая он пребывает в нетрезвом состоянии, и хотел даже обыскать Алимошу на предмет выявления попытки контрабандного ввоза спиртного в расположение воинской части. Но в ответ Алимоша начал бить себя в грудь, даже бушлат расстегнул, чтоб легче фуфло толкать было: нате! Смотрите, какой он честный боец, а причина запаха в Жигулёвском пиве, которое он выпил по нечаянности, потому что думал там ситро или другая безалкогольная хрень, в той бутылке, на которую наткнулся в темноте, в подвале, потому что там света не было, какая сука вообще её подкинул? Старлей сдался первым, приказал забрать у Алимоши бляху, а самого прикрыть, но тот уже втянулся и аж до нашей двери продолжал вплетать и расцвечивать трандёж всё новыми уликами своей невинности и потому вкатился в конференц-зал в таком нескромно расстёгнутом виде.
Через пять минут Алимоша постучал в дверь и спросил дежурных по КПП, старлей ушёл уже или как? Те так глухо, через дверь – ушёл, мол.
Тогда Алимоша достал из рукава бутылку вина и приказал отнести её Вите Новику в первую роту, потому что ребята ждут уже. Дежурный «черпак» снова запер нас и побежал выполнять задание.
Тогда Алимоша достал вторую бутылку из второго рукава и, как провидчески всё это успел уже описать великий классик:
"Бойцы вспоминали минувшие дни,
И битвы где вместе рубились они…"
Утром нас троих вернули в ряды рабсилы для выполнения пятилетнего плана начертанного Коммунистической Партией и Правительством Советского Союза… А кавказца, что шантажировал самоубийством поверх серии расправ в родном Дагестане, перевели в Отдельную роту.
~ ~ ~
Я уже видел этого Узбека в столовой и запомнил, потому что именно из-за него ко мне пришла мысль, что тащиться можно и без дури, на ша́ру, прицепом к таска́лову ближнего… В тот раз мы пошли в столовую после отбоя, где «молодые» уже отрабатывали свои наряды на серой мозаике пола.
Мы выбрали стол в углу, чтобы не препятствовать стараниям зомбиглазых от недосыпа поломоев, а до угла им ещё неблизко. Аккуратненько сели, косячок культурно ходит по кругу избранных и полных взаимной внимательности, а та́ска на смехуёчки завернула. На обдолбанную рожу друг другу глянем и уссыкаемся со́ смеху.
И тот Узбек, что метрах в пяти-семи от нас таскал свою тряпку по полу, туда-сюда, вдруг тоже заржал!.. Короче, от нашего скромного веселья подзарядился и его тем же руслом поволокло неудержимо – на шáру, без дури, прицепом к нашей.
Ну подозвали его, «пяточку» добить предложили, но он отказался. Хотя оно и понятно, шугается ещё – вдруг кусок из его роты нагрянет просечь как тут оно что…
А потом смотрю – он в бригаде БРУ, в кузове одного со мной грузовика домой ездит, а по дороге иногда песни поёт на родном языке и в своих центральноазиатских модуляциях тона. Непривычно, да, но слушать можно, типа, как Джимми Хендрикс, когда если без гитары. Узбеки под его пение в задумчивость впадают, а дорога быстрее кончается. Молодец акын, или может ашуг? Ну короче – лабух.
Сержант Миша Хмельницкий никак не мог освоить как его имя произносится и, чтобы не париться, грит: —«Ланна! Буишь – Вася!» И вот как-то едем домой и Хмель ему командует: —«Вася – пой!»
А видно, что тому неохота, настроя нет, но Хмель не унимается: —«Чё? Не понял, салабо́н? Была команда петь!»
Ну тот и запел… Узбеки на него волком смотрят, матерят по-своему типа как ты чё? у этой падлы канарейкой заделался? Языка я, конечно, не знаю, но некоторые высказывания и без слов понятны.
Ну лабух проаманил один куплет и на коду, но Хмель опять пристаёт: —«Давай, Вася, жги!» И солдат завёлся снова на высоких нотах. И я смотрю – Узбеки расцвели, в одном месте хохотнули даже. Ну тоже вполне понятно, исполнитель подправил слова до соответствия ситуации:
"Вай, сержант, вай, я твою маму ебал!."
А Хмелю ж не доходит: —«Во это оно! Ещё!"
И получает чего просит:
"Вай, сержант, вай, я твой рот ебал!."
Узбеки со́ смеху сдыхают, а сержант кайфует:
– Ух, хорошо! Молодец Вася!
Ну тут грузовик на нужном перекрёстке у семафора тормознул и я, не прощаясь с милой компанией меломанов, через задний борт по лесенке, с достоинством, слинял… А линял я тогда к Тихой Мышке.
Вообще-то имя её Таня, но она не знала, что про себя я её «Тихой Мышкой» кличу, потому что когда я в первый раз к ней в троллейбусе подошёл, она тихонько так отвечала. А как не подойти? Несколько в одном и том же троллейбусе её видел, в котором от Кольцевой до БРУ добирался.
Она мне позже сказала: —«Я тебя ещё в феврале приметила, в самый мороз у тебя бушлат незастёгнутый и вся шея голая». Такая по-матерински заботливая. На два года старше меня.
"… лишь тех мы женщин выбираем,
которые нас выбрали уже…"
Утром когда она согласилась на свидание после рабочего дня, я не один на БРУ троллейбусом ехал. От остановки там ещё надо длинной улочкой пердолить и я тому Молдаванину сказал: —«Ра́ру! Спорим – разденусь?» В общем, вокруг ещё снега лежат, хотя уже март, а я до пояса голый выма́хую вдоль по Питерской в одних сапогах и хэбэ́́шных штанах, пока Ра́ру сзади несёт прочие частности обмундирования. Потому что такое меня воодушевление охватило, но это было ещё до того, как она про мою голую шею мне сказала…
Скорее всего, в тот момент на мне сказалась встреча с юродивым… Ещё в феврале я около недели околачивался на строительстве 50-квартирного – того самого, что мы когда-то начинали ломами из арматуры, но теперь его уже сдавать готовились. Ну и ребята мне там сказали про старика, который босиком гуляет по близлежащей улице. Я туда дважды ходил, специально, пока его застал.
Старик с бородой; борода седая – аж жёлтая, шапка на нём, пальто. Штаны подвернул до колен, а ниже одни только голые ноги. Он в сугробах дорожку метлой прометал. Длинный и тощий, но вряд ли наркуше, потому что у него своё таскалово… Снег тихо падал большими редкими хлопьями, а он босиком ходит и дорожку метёт вдоль пустой улицы. Я немного постоял наблюдая, он тоже пару раз на меня глаз скосил. Помолчали мы, каждый себе, и я ушёл.
(…каждый верит, что его вера самая правильная.
В ставропольских мужиках вера, не знаю почему, крепко с ногами связана. Уже в третьем тысячелетии по телевизору показали человека, который от Ставрополя до Москвы на коленках прополз. Чтобы выдержать тяжкий подвиг, привязывал куски автопокрышек себе на колени и полз вдоль обочин шоссейных. Покрышки по мере износа заменял. Для возрождения благочиния, благолепия и веры в христолюбивом народе православном…
Ну лично я не возражаю. Хоть сам и неверующий, но веротерпимый. Истинная веротерпимость только среди неверующих и бывает. Остальные все только прикидываются, а на самом деле им хочется всех в свою веру обратить. Даже те же атеисты, всех бы переманили в свою секту верующих в то, что Бога нет.
Неверующий это когда верить нечем из-за отсутствия соответствующего органа.
"… доктор сказал: —«мы отрежем только аппендикс»…"
но лишку хряпнул и оттяпал то, что вырабатывает необходимые для веры флюиды и секреции… Зато если веры нет, то и обращать не во что.
Так что ползайте на любые дистанции, сидите лотосом по самый пестик, толчитесь лбом оземь—да что угодно! – только не в моём огороде. Пусть я и дальше останусь терпимым, ну пожалуйста…)
Но в ту стройбатовскую весну, мне все те теологии и на́хуй нужны не были, пока я дожидался троллейбус № 5 на остановке Кольцевая Дорога… Таких прошло несколько, пока она подъехала наконец…
Мы тихо шагали по тротуару вдоль шеренги пятиэтажек сложенных из белого силикатного кирпича Липецкой кладкой. Потом зашли в один из подъездов одной из пятиэтажек. Долго и тихо мы обнимались стоя у батареи отопления под лестничным маршем первого этажа. Всё так же стоя и совокупились, тихо.
Потом мы снова вышли на бесконечный тротуар и я проводил её к другому подъезду в другой пятиэтажке. И долго поле этого никак не получалось повторить то жаркое тихое наслаждение, подъезды почему-то стали слишком людными. Пару раз мы ходили в кино на дневной сеанс, но слишком много детворы сидели рядом.
Однажды капитан Писак усёк нас на выходе из кинотеатра. Он отозвал меня в сторону и потребовал тут же прервать всякие с ней отношения, хотя ничего конкретного предъявить на неё не мог. И, что сильнее всего раздражает, ну допустим, ты – Писак, так иди и командуй в свою первую роту, накручивай наряды бляхами, а у меня свой комроты – Тугрик.
Но, в конце концов, я нанёс ей визит на дому. Это оказался не тот подъезд куда я провожал её в самый первый раз, да и пятиэтажка на полквартала дальше.
Когда я снял сапоги у неё в прихожей и затолкал портянки в них, как можно глубже, чтоб сдержаннее выдавали свою брутальную арому, стало видно, что я совсем босой и даже шлёпанцы не могли скрыть этот факт, вроде юродивый, только без метлы…
Дома у неё оказалась ещё мама и дочка в трёхлетнем возрасте. Потом её мама взяла её дочку на прогулку в магазин, а мы опустились на ковёр, куда она принесла и распахнула свой альбом с фотографиями. На фотках и на ковре она смотрелась очень классно, эта тихая мышка-блондинка Таня. Мне стоило всего лишь руку протянуть, дотронуться до кожи её плеча под халатиком, чтобы разложить на этом ковре рядом с распахнутым альбомом, но что-то меня удержало от такого самого естественного движения. Не знаю что именно меня остановило. Чего ещё я дожидался?
(….в те безвозвратно канувшие времена—не дотянуться, не дозваться, не искупить—я не ведал ещё, что все мои горести, радости и всякое такое прочее, исходят от той недосягаемой сволочи в непостижимо далёком будущем, которая растянулась сейчас на моей спине и слагает вот это письмо, в одноместной палатке, посреди тёмного леса на краю света, под неумолчный плеск реки, которую нынче кличут Варанда…)
Потом её мать вернулась из магазина вместе с Таниной дочкой и оранжевыми апельсинами в сетке…
Наши последующие встречи случались уже не у неё на квартире и она начала высказывать заинтересованность заглянуть в мой военный билет. Туфта насчёт военных билетов запертых в сейфе Комбата с нею не прокатила – она была на два года старше… или об этом я говорил уже?
Потом как-то всё захороводилось, возникли недоразуменные обстоятельства и лишний сумбур на фоне вполне мирного, в остальном, течения моей службы. И мы потеряли друг друга из виду. Уже незадолго до демобилизации я пошёл навестить её снова, но дверь открыла мама сообщить, что Тани нет дома.
Я подождал её у подъезда, а когда она наконец появилась, мы прошли в широкий ночной двор между пятиэтажками, где она отдалась мне незамедлительно и тихо на столе детской площадки. Однако я кончил слишком быстро, куда быстрее, чем в подъезде, что мне совсем не понравилось и я прервал с ней отношения, как того и добивался капитан Писак, командир первой роты. Потому что в Уставе Внутренней Службы чётко определено: «приказ старшего по званию – закон для подчинённых»…
~ ~ ~
Чем ближе дембель, тем меньше спишь. Куда, куда вы удалились благие ночи, когда я засыпал едва упав главою на подушку? Завидное качество салаги… А нынче… эээх!. Прошла вечерняя проверка, завершён долгий бесцельный визит в Клуб, я притопал обратно в казарму, сна ни в одном глазу… Вот и собираемся мы, полуночники, бессонное спецподразделение королевских войск в рядах Советской армии, залегаем в каком-нибудь кубрике в круговую оборону против застывшей ночи. Базарим о том, о сём, или просто дуры гоняем.
(…через много лет из Архипелага ГУЛАГ Солженицына я узна́ю, что это старинный способ зэков убивать время, наследие Царских времён, когда кто-то из сокамерников пересказывает какой-нибудь роман какого-нибудь Диккенса подгоняя детали под современную повседневность. Только вместо «гнать дуру», у зэков это звалось «тискать роман»…)
Когда пришёл мой черёд, я тискаю роман возмездия про двух юных влюблённых и жестокого барона из замка на холме. Этот падла барон заточил юношу в темницу, где свет появлялся лишь от пары факелов, которые втыкали в стену, чтобы на глазах несчастного делать из его любимой секс-рабыню. Месяц спустя узник расшатал «ёрш», которым цепь крепилась в стену, и расплатился за хлеб-соль и гостеприимные развлечения.
(…сюжет не имел ничего общего с Диккенсом, ни с каким-либо конкретным произведением литературы, потому что когда я гнал эту дуру, моим, устало сомкнутым глазам, являлась полупрозрачная блузка Мишель Мерсье для демонстрации её сосков в первой серии Анжелики. Но тут встаёт вопрос: если я сдал мою Мишель в пользование (на целый месяц!) барону для ущекотания его сенильных фантазий, чередуясь со своим волкодавом, а также различными предметами средневековой утвари и инвентаря, то (пусть даже дёргаясь на цепи и расшатывая «ёрш», но всё же как-то слишком в такт представляемым актам насилия) может я извращенец?
Конечно, вопрос этот предстанет не от слушателей в ночной казарме, а от себя самого и много позже, но всё же?..)
В ходе эпилога, рядом с безмолвным, но пока что тёплым трупом свежезадушенного голыми руками волкодава, и бароном всё ещё живым для проведения леденящей кровь разборки его на составные части, с неимоверно изуверской методичностью, с чудовищной графичностью подробностей (…ему всё ещё было чем издавать утробные визги…), Хмель вдруг вскричал: —«Дневальный!»
От тумбочки у далёкого входа в казарму пришёл дневальный.
– Он уже заеба́л своим храпом, – пояснил ему Хмель. – Ебани́ в лобе́шник суча́ру.
– Кого?
– Вон тот, через два кубрика.
Дневальный склонился над ничего не подозревающим нарушителем ночной безмятежности, прислушался к сонному дыханию: —«Не. Вроде не этот».
Лёлик примкнул к разговору: —«Ну всё равно ебани́ – какая в хуй разница?»
(…и по сю пору философическая глубь его слов застит мой взор слезами умилённого восхищения —
"всё равно ебани́ – какая в хуй разница?."
Вот! Вот она основа и квинтэссенция уставных и прочих отношений! Вот где залог боевой выучки, боеготовности и боеспособности армии… хотелось бы добавить «Советской армии», ушедшей в небытие… Но кто нынче верит в Деда Мороза?..)
Солдат-дембель постоянно пребывает под гнётом неизбывной тревоги. Состояние необъяснимого беспочвенного беспокойства лишает его сна, аппетита, способности оценивать и соизмерять свои действия с требованиями элементарной логики и здравого смысла… Ежедневно твои однопризывники выстраиваются группами лицом к построению на утренний развод и, после кратного напутствия Замполита или Начштаба, с чемоданчиками или сумками маршируют к воротам КПП. Идут на дембель. А я когда же?. И чем заполнить ещё и этот день тягостного, нескончаемого ожидания?.
Промаявшись до трёх часов в расположении ВСО-11, я сел в кабину УАЗ-66, хлебовозки, что отправлялась в Ставрополь. Под брезентовый верх над кузовом влез Лёлик и кто-то из его кентов, тоже в самоволку.
Грузовик выехал за ворота и погнал в город по мокрой после недавней грозы дороге. Асфальт ближе к обочинам был сплошь лотки да ямы полные дождевой воды, поэтому белая Волга, что выпрыгнула из-за поворота, шпарила по центру дороги. Водитель УАЗа увернулся, соскочил правыми колёсами грузовика на грязь обочины. На него мчал дорожный поворот, он ударил по тормозам и крутанул руль влево. Грузовик вспрыгнул обратно на асфальт и пошёл юзом в свободном стиле.
Водитель, по левую руку от меня, вертел руль быстрее, чем колесо рулетки, туда-обратно, и опять туда. Грузовик продолжал скольжение вперёд то левым, то правым бортом, ноль внимания что там вытворяют с его рулём. Под конец нас развернуло лицом в обратную сторону и, проскользив сколько-то ещё задом-наперёд, грузовик опрокинулся под откос… Откос был невысоким, метра два, так что и перевернулись мы только пару раз.
Находясь в кабине кувыркающегося грузовика, испытываешь странное ощущение рыбы в аквариуме. Наверное, это и есть невесомость. Мимо тебя медленно проплывает шофёр зависший над сидением, руль, дверь, опять шофёр… Я опал на него, когда движение прекратилось. УАЗ неподвижно лежал на боку. Однако через окно над головой первым выбрался водитель. Я вылез следом.
Ребята из кузова уже стояли рядом с водителем. Повезло… На дороге завизжал тормозами «козёл» Комбата. Чтобы упростить им оценку ситуации, я смешался с зеленью листвы на опушке леса.
– А это кто был?
– Не знаю. Солдат из Отдельной роты попросился до города.
Через два километра лес кончился, а у меня улеглась напряжённая дрожь в руках и я вошёл в Ставрополь. Чтобы снять прилив адреналина, двинул в кино. Это был Как Украсть Миллион с Питером О'Тулом. Или, всё-таки, Повторный Брак с Бельмондо?
Не! После Бельмондо я встретил Надю, студентку чего-то там. Мы долго гуляли, обнимались тут и там, но когда я перешёл к поцелуям, она укусила меня за язык. «Я знаю, на что ты намекаешь!»
Аххуэтт! Какие там намёки? Больно так, что и говорить уже не мог, пока провожал до какой-то хаты, где она снимала комнату.
Она зашла к себе на минутку и вынесла банку сгущённого молока типа как бы подсластить страдания изувеченного воина. Я обнял её на прощание, но целовать поостерёгся. Оставшись один, я взглянул на банку в руке, потом на стену хаты. Ни один гвоздь не вытарчивал… Оставалось лишь поставить угощение на перила крыльца и уйти, унося восвояси прокушенный за ни за что язык…
Число дембелей в отряде сократилось до четырёх – я, Серый, Рыжий из Днепра, и Александр Рудько. У меня уже был решён вопрос парадки, одолжил её у «фазана» из третьей роты. Из-за перевода после года службы из первой роты в четвёртую, по случаю карьеры кочегара, старшины обеих рот забыли мне её выдать.
Перед утренним разводом у сортира захороводилось. Возбуждённые зрители рысцой сбегаются не упустить развлекуху, обмениваются краткими оповещениями, что прошлой ночью Серый заставил «молодого» кранового везти его со стройки в батальон, а как доехали уже до Отдельной роты, сам сел порулить и в столб врезался. Ничего страшного не произошло, вмятина останется, но автокран и без ремонта обойдётся. Но Начштаба, как приехал и ему сказали, ахуел и кинулся отпиздить Серого, которого и застиг выходящим из сортира.
– Бляаадь!
Какой замах! Какой хук! Каждое кило массивного майорского тела вложилось в сокрушительный удар и!. хуй там!. увернулся Серый. Хмм… тю, майор!. а я-то думал ты боксёр…
Начштабу помогают подняться, обходительно стряхивают пыль с его всё ещё малость опешившей формы… Красноповязочные дежурные сопровождают обезбляшенного Серого на губу…
Во время развода Замполит объявил, что на дембель уходит Рыжий, а мы с Рудько – на следующий день… Я подошёл к нему в штабном бараке.
