Анна Владимировна Носова
Лекарство от забвения. Том 1. Наследие Ящера
Глава 24 Горидукх
Скарабей, Скарабей,
Будь ты с нами подобрей!
Скарабей, Скарабей,
Сильно ты не свирепей!
Незатейливая детская песенка, долетающая перезвоном заливчатых колокольчиков с подножия замка-горы, к концу дня накрепко засела в голове Елуама. Несмотря на то что с утра она еще изрядно раздражала пилигрима, то там, то сям встревая в его переговоры с главой хархской торговой гильдии, Гаркуном, к обеду молодой вига к ней уже попривык, а к вечеру – недаром ведь купец! – придумал, какую здесь можно извлечь выгоду. По зрелом размышлении выяснилось, что ритм частушки вполне сгодится для выравнивания наземного дыхания. Иначе говоря, назойливая песенка может послужить начинающему пилигриму «кислородным дирижером» и тем самым облегчить его пребывание в надводном мире. Недолго думая, Елуам попробовал напеть ее про себя, стараясь при этом делать вдох на первую строчку, а выдох – на вторую. Разумеется, незаметно для окружающих. Попробовал – и ведь, хвала искусникам, получилось! Словно заговоренные мощным колдовским заклинанием, легкие и грудная клетка Елуама покорно подчинились такту песенки – и дыхание стало куда легче и свободней. Если еще вчера юноша буквально захлебывался колючим жарким воздухом огненной земли (от концентрации которого едва не лишился чувств, когда шагнул из пасти фицци на деревянный пирс), то теперь задышал куда уверенней. Другими словами – полной грудью.
Он, правду молвить, и нынче продолжал монотонно выстукивать в голове этих «скарабеев», чтобы, не приведи хранитель, не нарушить дыхательный пульс. Ибо здесь и сейчас, на этой варварской огненной земле, он олицетворял собой весь Вига. И прекрасно понимал, что не имел права на ошибку, способную бросить малейшую тень на его подводную родину. Не имел права запятнать репутацию Черторга, подвести своих наставников, Балоаха с Яллиром и свести на нет труды той бледной светловолосой «сестры милосердия» с невыносимо грустными глазами… Всеми фибрами своего эо юноша чувствовал, что это было больше чем просто ответственность. За ним будто бы неусыпно следили. Куда бы он здесь ни пошел, какие бы слова ни произнес, он постоянно чувствовал на себе взгляд нежно-голубых, покрасневших от слез и утомления глаз. Порой молодой вига даже оборачивался, не в силах превозмочь собственные иллюзии. Сознание всякий раз с охотой отзывалось, выдвигая новые догадки: не любопытные ли хархи пытаются просверлить в нем, Елуаме, брешь? не магия ли это местных жриц? не игры ли разума на фоне переизбытка впечатлений? И хоть вопросы о жреческом могуществе и неизведанных глубинах эо остались для пилигрима открытыми, зато ему довелось воочию убедиться кое в чем другом: слухи о невежестве и бескультурье хархи оказались сильно преувеличены. Нет, встречные островитяне, понятное дело, бросали на пилигрима пытливые взгляды (особенно маленькие дети и юные девушки-хархи), но вот чтобы прям откровенно бесцеремонно пялиться… Такого местные «варвары» не позволяли себе даже на праздничной ярмарке, которая собрала под своими шатрами целое море рыжих голов. Но чьи же глаза тогда так внимательно и беспокойно следили за ним?.. Всерьез поразмыслить над этим у Елуама, в сущности, не было ни времени, ни сил.
К примеру, сейчас его наконец-то изволил принять сам король, выкроив для этого небольшой отрезок времени между финальными приготовлениями к ритуалам вечернего празднования и предстоящей ночной феерии. Предварительно, как и подобает монарху, Кафф должным образом потомил Елуама: показался ему лишь однажды, да и то лишь для того, чтобы поприветствовать иноземного гостя, выйдя на дощатый помост нового причала. Поприветствовать издалека, ибо плотное живое кольцо из придворных и стражников надежно удерживало короля на недосягаемом расстоянии. Венценосный хархи все оттягивал и оттягивал дипломатическую встречу, без конца перепоручая Елуама заботам гильдейских представителей. И вот уже ближе к вечеру, дабы совместить два важных дела – беседу с подводным послом и раздачу завершающих указаний дворцовым распорядителям, – Кафф пригласил молодого вига на террасы своей личной опочивальни.
– Не правда ли, волнующе, господин Елуам?
Крепкая мускулистая рука, украшенная внушительным широким золотым браслетом, панибратски легла на плечо пилигрима.
От монументальной панорамы подножия замка-горы, опоясанного высокой каменной оградой, действительно захватывало дух. Если приглядеться, можно было заметить, как внизу суетливо копошились хархи: кто устанавливал высокие деревянные помосты, кто вколачивал в землю заточенные сверху колья, кто обкладывал жертвенники полупрозрачными желтыми камушками.
«Наверно, это и есть те самые цитрины…» – сообразил Елуам, к месту вспомнив уроки в школе при Черторге. И поспешил вежливым и при этом искренне-восторженным тоном ответить:
– О да, Ваше Величество! – закивал энергично юноша. – Признаться, я ощущаю всем телом, как огненный остров замер в предвкушении вечера!
Елуам вновь мысленно поблагодарил свою память, вовремя подсказавшую, что большинство хархи – завзятые кинестетики и ценители физического восприятия действительности.
– И вместе с тем, – заметил пилигрим, внимательно вглядываясь в развертываемую внизу сцену, – он замер не в праздном бездействии, а в сосредоточенной работе, без которой невозможен по-настоящему грандиозный ритуал.
Кафф одобрительно похлопал Елуама по плечу.
– Не в бровь, а в глаз!
Облокотившись о радужно-зеленые перила террасы в виде тесно переплетенных виноградных лоз, король устремил взгляд далеко за морской горизонт и мечтательно произнес:
– Всегда ценил в наших подводных гостях умение красиво выражаться… – И пренебрежительно махнул рукой куда-то в сторону. – Иной раз слушаешь своих на совете: двух слов связать не могут. Вот как здесь, Елуам, быть уверенным, что мои приказы доносят до исполнительных лиц, не переврав?..
Уже обращаясь к своему второму советнику, все это время стоявшему поодаль, Кафф осведомился:
– Как, верно я говорю, Тогмут? – И жестом потребовал подать себе небольшой ларец, изукрашенный белыми камеями на перламутровых раковинах.
Тогмут по-военному чеканно отмерил размашистыми шагами расстояние до короля, на ходу откидывая продолговатую резную крышку ларчика. Из-под нее холодно сверкнул набор металлических украшений – кольца-когти, вдетые друг в друга браслеты-латы, спиралевидные серьги.
– А не задумывались ли вы, отец, что с этой проблемой могла бы неплохо справиться письменность?
Все трое обернулись на звук юного голоса. Из глубины королевских покоев на свет террасы вышел некрасивый мальчик-хархи лет четырнадцати. Его болезненно-запущенный вид словно бросал вызов подчеркнуто изысканной обстановке дворцовых веранд. Если бы не знаки отличия мальчика – тонкий обруч наследника опалового венца и королевская гравировка на перстне, – Елуам нипочем не узнал бы в этом бледном, испещренном крупными родимыми пятнами болезненном существе подлинного принца огненной земли. «Да, внимание к деталям здесь еще важнее, чем на моей родине», – будто бы делая краткую запись в мысленном дневнике, отметил пилигрим. Меж тем принц, ни на кого не глядя, независимо прошествовал до витых перил террасы и, словно пародируя отца, глубокомысленно уставился в горизонт.
На мгновение в глазах Каффа просквозили грозовые всполохи едва обуздываемой ярости. Подбородок монарха дрогнул, словно укрепление, сдерживающее целое войско гневных слов. Тогмут вытянулся струной и замер, как бы желая слиться с многочисленными каменными статуями.
– Бадирт…
Теперь выражение лица Каффа указывало на то, что разум таки восторжествовал над чувствами. Воистину, редкость для хархи. По крайней мере, именно так всегда утверждали бывалые пилигримы. Именно об этом уже едва ли не в спину кричал Елуаму Балоах, провожая его фицци на Харх.
– Может, ты будешь так любезен представиться высокому подводному гостю, прежде чем раздавать свои бесценные советы? – поинтересовался король. И уже окончательно перейдя к отечески-назидательной интонации, потребовал: – А после вели-ка Дарии подать нам сюда сорху. Взбодриться перед Горидукхом никогда не бывает лишним, Елуам! – Так, подмигнув пилигриму, он светски разрядил ситуацию.
Принц коротко поклонился, как-то излишне сгорбившись, но столь же быстро выпрямился. Не выказывая ни малейшего интереса к иноземному гостю, он равнодушно изрек:
– Вышло так, что отец уже представил меня, господин дипломат. Мое имя Бадирт, что вам, собственно, известно.
И едва Елуам успел ответить поклоном на поклон, принц скрылся за колоннами, крича куда-то вглубь покоев:
– Дария! Сорху сюда, и покрепче! Отец с высоким гостем желают взбодриться, – донеслось оттуда уже едва различимыми отзвуками.
– Ужасный возраст… – вздохнул король.
Отослав нерадивого наследника, Кафф с удовольствием вернулся к примерке своего арсенала украшений. Время от времени монарх величаво поглядывал на свое отражение в широких зеркальных листьях вздымающегося к потолку каменного дерева.
– Но вернемся к более приятному предмету беседы, – предложил он, будто вспомнив о чем-то давно его интересовавшем. Раздвигая могучими руками неподатливые тиски браслетов-лат, король пытливо спросил: – Так что там сейчас на Вига делается? Какие новости? У меня тут вон, к примеру, Ящер в небе сдох. Ночь наступит – сам увидишь, если уже не увидел. Ну а у вас, соседи? Может, тоже какие чудеса в решете, а? Не скрывай, Елуам! За интересные новости прикажу и драммиров, и семян гилтаэ с собой тебе удвоить. Ну, это, конечно, если до рассвета доживем, – зарокотал он заразительным басовитым смехом.
В руках Тогмута дважды нервно дрогнул ларец, звучно лязгнув металлическим содержимым.
– Он пытается вспомнить… О нет! Нет… Не смей!
Илари замолотила растопыренными пальцами по водной толще, распространяя вокруг себя ореол тревожного колыхания. От излишне усердного мотания головой с глаз почти съехала белая повязка. В ней, по сути, не было особой нужды, как изначально и полагала девушка. К числу других ненужных предосторожностей она также относила и свое пребывание в этой тесной, непроницаемо-темной комнате, надежно изолированной от всех внешних звуков. Ну а стены этой самой комнаты, наглухо обшитые мягкими трубками морских губок на случай, если ей взбредет в голову сразиться с каким-нибудь тугром врукопашную… Лучше Обители не знать, какие ассоциации вызывало у Илари место, из которого она «следила» за сознанием и памятью Елуама!
На текущий момент «палата для умалишенных» оставалась наиболее жизнеутверждающим вариантом.
– Что происходит? – едва слышно раздалось где-то над головой девушки знакомое двухголосие. – Где он? С кем говорит?
«Может, вам еще доложить, во что он одет и чем пахнет? Я вам что, телепат?!» – полыхнула где-то в груди искра раздражения.
Не уверенная, что хранитель может хоть что-то разглядеть – темнота в комнате была такая, что хоть глаз выколи, – Илари все же сложила руки крестом, требуя этим жестом тишины. Да, изъясняться ей приходилось с помощью знаков. Говорить ни с кем, кроме Елуама, ей нынче нельзя: все подобные вмешательства ощутимо истончают связь с ним и превращают без того нелегкую работу в совсем уж непосильный труд. Бесплодный к тому же. А поскольку в намеренно затемненном помещении никакого знака разглядеть невозможно (если только собеседник не обладает зрением кошки), то какой тогда вообще смысл в этом якобы полезном сумраке? А в самом присутствии рядом Ингэ?
Вот и Илари подозревала, что ровным счетом никакого.
Ладно, искусники с ним, с этим хранителем! Пора вспомнить, что затевалось все изначально не для его выгоды. Она, Илари, здесь ради других – тех, кто по милости хозяек Расщелины может повторить судьбу героев отцовских картин. А Ингэ… Вот он-то как раз и заслуживает именно такой судьбы, и его временная вынужденная милость к Илари нисколько не смягчает этот вердикт. Так что слушать двуликое существо и уж тем более отвечать ему она не собирается! Пусть догадывается о происходящем как хочет. Его понимание (равно как и непонимание) происходящего к исходу «слежки» не имеет никакого отношения.
Елуам тем временем ощутимо сдал позиции. До чего же обидно! Вначале же держался молодцом: чистое сознание, наполненное новыми впечатлениями и честолюбивыми переживаниями, сны без сновидений, незамутненная пугающими воспоминаниями память… Все обстояло именно так, пока откуда-то извне ему не поступил неожиданный провокационный вопрос. Кажется, какой-то могущественный, влиятельный хархи – не исключено, что их царь, – захотел узнать что-то о подноготной Вига. Во всяком случае, почувствовав, как рьяно взялся пилигрим за раскопки в собственной памяти, Илари не смогла найти этому более веской причины. Отголоски внутреннего диалога Елуама о том, что «обыденных новостей ему будет недостаточно», заставили девушку вздрогнуть. И собраться с силами. Ибо кажется, что, вспахивая глубокие борозды в самых дальних уголках своего сознания, юноша вот-вот переусердствует.
Илари вытянула вперед обе руки ладонями наружу, словно ставя блок. Она ни за что не даст непрошеным воспоминаниям пробить в нем брешь!
– Новости?
Как ни старался Елуам припомнить какие-нибудь занятные байки или необычные явления, будоражащие в настоящем умы подводных обитателей, память упорно отказывала ему в содействии. И все же от него ждали ответа. Пришлось выкручиваться, перебиваясь сухими, заурядными фактами.
– Не так давно, – после недолгих раздумий изрек пилигрим, – главный театр Вига, расположенный в центре Виртуозного круга нашей столицы, устроил для всех жителей умопомрачительный карнавал. – Кафф, явно услышавший не то, на что рассчитывал, лишь повел кустистой бровью. Но куда было деваться? Не сочинять же на ходу хитросплетенные небылицы! – Театр и примыкающую к нему Площадь искусств увили подводными цветами, – продолжал Елуам. Памятуя о том, что разговаривает с хархи, он сделал упор на слове подводными. – Получился сад – и снаружи, и внутри. Не такой, разумеется, волшебный, как ваш каменный, – пилигрим обвел глазами великолепие, среди которого находился, – но размах, если можно так выразиться, достойный замка-горы. Актеры изображали ожившие цветы и целыми днями кружились в танце вокруг гостей. Даже хранителю Ингэ понравилось, – скромно опустив глаза, отметил Елуам. – Он присутствовал на открытии карнавала и почтил медленным танцем белоснежную актинию. Актрису, разумеется, не цветок, – быстро поправился юноша, хорошо осведомленный о прямолинейности островитян.
Король, приладив за это время на себя немалую часть украшений из ларца, все еще подрагивающего в руках советника, удальски прошелся между малахитово-янтарных деревьев: как, дескать, я вам? Остановившись вновь у плетеных перил, он упер руки в мускулистые бедра, прикрытые короткой белой тогой, и спросил, не скрывая природного азарта:
– Ну а тебе, Елуам, тебе-то по душе такие чинные, степенные танцы?
Едва не потирая руки в ожидании ответа, Кафф растянулся на обитой атласом кушетке и крикнул за тяжелую парчовую портьеру:
– Дария! Я уже заждался тебя!
– В этот раз мне очень понравилось, ваше величество! – со сдержанным патриотизмом ответил Елуам. – В любом случае, согласитесь, красота есть красота, – дипломатично свел он личное мнение к общей фразе. – И, позвольте заметить, если общего у наших государств не так уж много, то любовь к прекрасному определенно нас объединяет.
Тут как на грех меж портьерных складок с пряно дымящимся подносом в руках показалась та самая Дария – кем бы она ни приходилась королю.
Тот, будто бы желая удовлетворить любопытство Елуама, жестом указал ей на низкий столик с изящными изогнутыми ножками – хотя что здесь вообще было неизящным? – и, едва поднос коснулся золотистой столешницы, Кафф одной рукой обхватил девушку за талию и усадил себе на колени. Вторую руку, не обращая внимания на покрасневшего до ушей Тогмута, король гармонично расположил на полуоткрытой груди прелестницы.
– По мне, так живые женщины красивей любых цветов, – покровительственно улыбаясь, изрек Кафф.
Ответный восторг на лице Дарии был красноречивее слов. Елуам же, как ни терзал он свою память, так и не смог припомнить ни единого случая из истории Харх, связанного с открытым присутствием в замке-горе любовниц или наложниц короля.
– Думаю, нельзя это оспаривать! – провозгласил монарх, крепче прижимая к себе девушку в белоснежной тунике с золотой пряжкой.
– Ваше Величество, вы прекрасно знаете ответ, – изобразив самое искреннее согласие, ответил Елуам.
– Я смотрю, ты начинаешь понимать всю соль огненной земли! – Кафф захохотал так, что Дария уже почти подпрыгивала на его коленях. – И хоть, наверно, ты и так знаешь, все же напомню: сегодня Горидукх! Жертвенники начинают наполнятся дарами для Скарабея, пирог в пять хархи высотой уже вынимается из печи, а девы натираются ароматным маслом! – Голос короля немного понизился. – Звездочеты напророчили тут нам голод, смерть и адскую сушь. Уже как по нотам расписали нам всю нашу погибель, можешь себе представить?
От этих, вроде бы вообще не имеющих отношения к Вига слов, у посла вдруг засосало под ложечкой, а виски наполнились гулом.
– Но знаешь что, Елуам? – Кафф поднял указательный палец, закованный в кольцо-коготь, – Они кое-что не учли. Эти оракулы, звездочеты, предсказатели говорят о грядущем как о чем-то предрешенном, неминуемом, понимаешь? И в этом они глубоко неправы! Мы – хархи! И встречаем мы наших врагов по-свойски. Пугаться и запираться в своих домах здесь никто никогда не будет, попомните мое слово! – заявил он, обращаясь теперь уже ко всем присутствующим. – Мы отгуляем Горидукх так, как велит нам наше сердце и как подсказывает плоть! И сегодня ты увидишь это сам, Елуам! Даже если завтра засуха, слепящие смерчи и полчища саранчи заполнят наши поля, дороги и ущелья!
Впервые за свою беседу с Каффом юноша задал себе вопрос: а не безумен ли подлинный король? Ибо его открытый вызов будущему, как показалось Елуаму, лежал за гранью обычного бесстрашия.
Кафф же, словно не желая опровергать подозрения в свой адрес, стукнул по металлической столешнице керамической чашкой с сорхом, выплеснув половину содержимого на тунику Дарии, и грозно объявил:
– Даже если завтра война!
Гул в висках Елуама на какое-то время заменил ему мысли.
– Вспоминай! – незряче водя головами, шипели Старшая со Средней.
Младшая, все так же привязанная к шершавой кожице пня, выплескивала из себя последние капли дара, чтобы хоть чем-то помочь полусестре – так она интуитивно называла про себя Илари. Обездвиженная крепкими путами, с кляпом в окровавленном рту, она, вопреки неугасающей боли, изо всех сил старалась усилить выколдованный над Елуамом заслон от опасных воспоминаний. Да, старшие могли причинить ей немалые страдания, могли даже лишить ее всяческих ощущений, обезличить, довести до полного исступления… Однако они при всем этом были бессильны над самым главным – над мыслями Младшей.
А значит, ее оружие оставалось при ней.
К тому же – так вовремя явившая себя полусестра! Без нее определенно ничего бы не вышло: две сильные чернокнижницы попросту отшвырнули бы сгусток ее, Младшей, энергии куда поглубже в гиблую марь и, не встречая больше сопротивления, довели бы до конца свой замысел. Страшный, но заведомо пропащий замысел, взлелеянный долгими годами ожидания. Они призвали бы на Вига древние, так и не упокоенные в недрах истории силы, против которых – при нынешнем-то количестве гурилий! – не смогли бы выстоять. А война, открытое сражение с ними – и есть единственное и необходимое условие, при котором, согласно пророчеству, хранитель обратится к сестрам за помощью. Получив ее, он должен будет выполнить древнее обещание: вернуть изгнанницам украденный ключ к их былому могуществу… Именно поэтому старшие сестрицы видят в каждом новом пилигриме Обещанного – того, кто донесет весть о неминуемой войне на Харх и сыграет в ней важнейшую роль на благо Вига.
К чему может привести и земную, и водную стихию вложение этой вести в уста лже-Обещанного, Младшая предпочитала не думать…
Ибо нельзя отвлекаться! Особенно в роковой миг, когда там – в бесконечной лазурной выси – кто-то так некстати растревожил сознание Елуама острым и ледяным словом «война».
Гурилия самозабвенно слилась с невидимым щитом вокруг Елуама.
К сожалению, этого оказалось недостаточно.
Илари крепче стиснула зубы. Она уже практически не ощущала себя во времени и пространстве. Вся ее сущность, до самой крошечной клетки, была вживлена в незримый барьер, защищающий воспоминания пилигрима. Она не видела и не слышала Ингэ. Забыла, где находится и кто она такая. Окружающая реальность снежной лавиной обвалилась куда-то за пределы восприятия, и ее место уверенно заняла раскаленная терраса, тонущая в сверкающих дебрях каменных зарослей. Девушка видела себя как бы со стороны: вот она нависает над светловолосым юношей в бирюзовом – под цвет глаз – сюртуке. Над его головой взметаются туманные сгустки образов, выплавляемые в котле мышления. Обрывки тетрадных записей с историческими и этнографическими сведениями о Харх перемежаются с инструкциями Балоаха, чтобы тут же оказаться растоптанными ногами танцующих подводных цветов… Илари, окутав Елуама посылами своей собственной воли, ревностно оберегала эти безобидные, невинные мысли от любых вторжений.
А они ведь были.
Кто-то все это время настойчиво грыз изнанку барьера, расшатывал его основание, выискивал в нем слабые места. Этот «кто-то» старался, чтобы внутрь просочились токи его влияния. Не слишком мощные и сокрушительные, вражеские нападения медленно, но верно расшатывали барьер Илари, заставляя поверить, что им действительно под силу взять этот бастион.
Не поединком – так измором.
Стоит воздать «бастиону» должное: он держался достойно. Илари всегда успевала предугадать, куда на сей раз может прийтись удар, и вовремя бросала туда подкрепление в виде энергетического блока. Порой девушке даже казалось, что она по эту сторону барьера не одна, а кто-то невидимый сражается с ней плечом к плечу за мирное будущее Вига. На что только не пойдет воображение, чтобы заставить тебя поверить в собственные силы!.. Конечно, Илари – по требованию Обители и личным убеждениям – рыцарствовала внутри этой ментальной крепости в полном одиночестве! И потому ей, и только ей держать ответ за то, что случится дальше.
Особенно теперь, после того как царь огненной земли, сам того не подозревая, пробил в защите брешь и в нее, вальяжно петляя и щелкая черными загнутыми клыками, вполз Желточревый.
– Ну ладно, ладно, будет тебе, – отдышавшись, проговорил Кафф, все еще борясь с новыми приступами смеха. – Змеи с крыльями, говоришь? А я-то думал, что на твоей родине сказки не в почете! Если они, конечно, не доказаны в вашем университете на самом высшем уровне. – Звучный смех снова огласил кущи каменного сада. – У нас тут тоже был один народный сказитель, Тиххом звали, помнится… – Король, будто вспомнив о чем-то глубоко ему неприятном, задумчиво поскреб затылок своим металлическим когтем. – Так его повесили в этом самом созвездии. Сказки те смуту в хархских умах сеяли и богов наших оскверняли. Вот как оказалось! – Монарх помрачнел и даже прогнал любовницу с колен. – Святилище, знаешь ли, само с ним разбиралось: повесили на главной площади, и дело с концом!
Заметив взгляд Елуама, полный непонимания и смятения, Кафф, разведя руками, пояснил:
– У нас тут с этим Ящером и так не все спокойно. Нельзя давать смуте плодиться, как саранче. В этом я полностью согласен с нашей жрицей и разделяю ее способы борьбы с лжепророками. Ты говорил о предсказанной войне, пилигрим, так вот тебе мое мнение: как раз такие, как Тихх и ему подобные, способны раскопать ее топор!
Елуам с большим трудом выдержал многозначительный взгляд короля. И если на протяжении всего приема взгляд этот был легким, искрящимся и порой даже озорным, то теперь он будто налился свинцом. Белки глаз слегка покраснели. Кажется, король Харх недоволен его рассказом о видениях и о предупреждении гурилий в древесных корнях. Наверное, не такие новости он хотел услышать от своего подводного гостя…
«Вот олух! Позор всего Черторга! – мысленно уже выговаривал себе Елуам. – Нужно было заранее сделать подборку свежих сплетен – разумеется, что-то интригующее, пикантное, но вместе с тем не выходящее за рамки дипломатического этикета!»
Он, признаться, уже и не понимал, зачем вообще вдруг ляпнул о своих видениях и загадках, таящихся в древесных корнях границы миров… Они же тысячу раз, не меньше, обсуждали с Балоахом ключевые моменты переговоров с Каффом, разработали несколько блестящих сценариев! И Елуам был готов поклясться собственным эо, что подобные бредни не входили ни в один из них! Строго говоря, от этой истории о крылатом змее шарахнулись бы прочь не то что бывалые пилигримы, а даже обитатели дремучего Восточноводья…
И что, скажите на милость, на него нашло? Как бы то ни было, временем на размышления пилигрим не располагал.
– Ваше Величество! – почтительно обратился к королю Елуам в надежде как можно скорее реабилитироваться в его глазах. – Искренне прошу вас не обращать внимания на мой излишне эксцентричный рассказ. – Разволновавшись, юноша даже позабыл о строгом запрете на витиеватые прилагательные. – Эта история – целиком и полностью плод воображения народа вига и не заключает в себе ничего, кроме особенностей нашей культуры.
Вопросительный взгляд трех пар глаз, указывающий на стремительно падающее доверие, все же заставил юношу вернуться к более удобоваримым формулировкам.
– Я хотел сказать, – Елуам на всякий случай снизил и темп речи, – что это просто выдумки, гуляющие по окраинам нашего государства, и, разумеется, Обитель, как и вы, борется с ними. Самыми разными методами…
Проговорив это, пилигрим ощутил, как растворяется в воздухе напряжение. Увидел, как разглаживаются морщины вокруг Каффовых глаз и как из них исчезает свирепый красноватый оттенок. Тогмут и Дария тотчас же отразили эту перемену настроения правителя: их лица вновь обрели выражение радушия и гостеприимства. Понимание было достигнуто, позиции восстановлены. Что до изначальной почти дружеской атмосферы беседы, она уже, как ни прискорбно, восстановлению не подлежала.
И не обязательно быть дипломатом, чтобы это почувствовать.
– Что ж, я рад, что в таких важных вопросах мне теперь будет придавать уверенности солидарность Обители, – утвердительно кивнул король, отхлебывая из узорчатой чашки без ручек горько-пряный напиток. – Кто, если не мы, вовремя отрежет пару черных языков, дерзнувших посягнуть на наше прошлое и будущее?
Общее согласное молчание было ответом. Вернув чашку на столик, Кафф поднялся с кушетки и, подойдя к краю террасы, гордо оглядел окрестности.
– В Подгорье загораются первые огни, – известил он. И, жадно втянув ноздрями долетающие снизу облачка дыма, сверкнул глазами. – Первые огни Горидукха! Сегодня ночью Скарабей узрит, что хархи его не боятся! – Король повернулся к пилигриму. – Тебе повезло, Елуам, оказаться на нашей земле в этот священный час. Самое интересное начнется после полуночи. А пока, дабы скоротать время в ожидании многоярусного пирога и плясок у костров, Тогмут проводит тебя в мою сокровищницу и в музей диковин. Увидимся позже, пилигрим.
Ритм дыхания Елуама, серьезно нарушенный его же оплошностью, восстановился только у третьей витрины с невообразимыми рукотворными диковинами из черных сапфиров.
На огненной земле безраздельно царил Горидукх. Он манил в свои дебри, зазывал в самую гущу звуков и запахов, необузданно кружа и пестря ими. По городам и деревням, в лесах и степях горели костры, вытесняя своим заревом ночную мглу, загоняя ее в самые глухие, необитаемые закоулки острова. Не место ей было среди шумного буйного разгула, гордо несшего свое расписное знамя по Харх. Нежеланной гостьей была здесь и ночная тишина – она в испуге неслась прочь, подгоняемая нарастающим ритмом бубнов, пронзительным завыванием перекрикивающих друг друга дудок, взрывами развязного хохота и громозвучными многоголосными руладами. Казалось, все хархи этой ночью покинули свои дома, чтобы заполнить собой и своим первобытным торжеством огненную землю. То там, то сям мелькали стайки детей, обвешанных цитриновыми бусами, с горящими факелами в загорелых руках. Их галдящие ватаги носились посреди извивающихся в танце полуобнаженных тел, до краев заполненных жертвенников и дурманных клубов дыма. Им не было дела до ритуальных безрассудств взрослых – их звала ночь, увлекая в свои сети обещанием вседозволенности, ароматом теплой медовой ковриги с семенами мускатника и чарующим мерцанием огней. А уж давнишняя традиция замка-горы раз в звездный оборот распахивать ворота Перстня, дабы жители Подгорья могли гулять прямо у подножия королевской обители…
Кто же, во имя Огненного, захочет уснуть в такую ночь?
Не спал, правда по иной причине, и главный ведун кочевых врахайи. Еще до полуночи Шагг благополучно миновал хвойный каскад Яшмового леса и теперь незаметной тенью пробирался вдоль черной каменной гряды домишек городской окраины. Кора деревьев, наполовину минерального происхождения, от костровых всполохов казалась влажной, будто бы умытой дождем. «Дождь… Огромное заблуждение…» – бормотал про себя ведун, облизывая пересохшие губы и буквально чувствуя, как тонкая сетка его ранних морщин все сильнее забивается пылью. Не той, дорожной, к которой он привык. Эта обжигала кожу и больно ее царапала. На мгновение ведун остановился, скользнул, словно что-то проверяя, взглядом по мертвому Ящеру в небесах, провел пальцем по щеке и попробовал пыль на вкус.
«Багровый кварц. Нехорошо…»
Чем ближе Шагг продвигался к своей цели, тем сильней редела и флора. Не подкрепленная, как в Яшмовом лесу, каменным стержнем, здесь она словно заранее сдалась засухе, еще до прихода Скарабея: до того обескровленно выглядел растительный покров.
«Еще и эти дьявольские костры кругом… – негодовал Шагг. – Мало того что такие высокие огнища для нас – знак траурный, а не праздничный, так еще, глядишь, с ними и до пожара недалеко». И, исподлобья окинув взглядом приближающийся контур замка-горы, сокрушенно вздохнул: «Хотя о чем это я… Это же воинственные хархи! Им всегда всего мало… Так и будут до последнего этот жар загребать, пока не сгорят в нем!..»
Нет, решительно сегодня не лучшая ночь, чтобы выступить перед Каффом с последним предложением перемирия и объединения кочевых и оседлых народов острова перед неотвратимо грядущим будущим! Единственное преимущество, остающееся на стороне Шагга, – открытые всю ночь ворота замка – теперь казалось ему смехотворно слабым аргументом. Кругом беснуется их огненный вертеп, на каждом шагу бесчинство и похоть заносят хлыст над священной сутью праздника, заставляя даже ее плясать под свои варварские дудки! Бесчинство и похоть… Сможет ли Кафф подняться над ними в эту ночь, чтобы познать истину истории Харх? Сумеет ли открыть сердце для врахайи, услышав правду об их стертом из летописей подвиге? Хватит ли у него, подлинного короля, мужества, чтобы принять будущее, которое ждет огненную землю уже завтра? А главное – хватит ли мудрости осознать, что порознь хархи и кочевникам не выстоять против этого будущего?
