Анна Владимировна Носова
Лекарство от забвения. Том 1. Наследие Ящера
«Это я пробудила его к жизни! – не без удовольствия отметила Окайра. – Я, и только я, вытащила на поверхность затаенные страхи и опасения! Может, они-то и помогут отвести грядущие бедствия?..»
Что и говорить, королеве ничего другого не оставалось, как крепко ухватиться за страхи, вцепиться в гриву опасений да почаще огревать их кнутом. Вдруг это многоголовое чудище в конце концов одолеет греховные помыслы супруга и тем самым оградит их родной Харх от верной погибели?..
Ох и непросто обуздать столь ретивого скакуна, к тому же воображаемого! Особенно если учесть, что в сознании Окайру удерживало одно лишь внимание Каффа. И его глаза, блестящие влажными ониксами в игре свечных бликов…
Неужели они, эти глаза, ждали слов от нее? Когда вообще последний раз было подобное?.. Королева предпочла не тратить силы на праздные воспоминания и – если воля еще не окончательно покинула ее – вложить остатки сил в последний довод.
Эти муки, эта борьба, полная страдания и решимости… Такие близкие и знакомые. «Как тогда за Бадирта…» – полоснула непрошеная мысль.
Нет. Сейчас не время! Пробившись на поверхность, эти воспоминания непременно собьют ее с намеченного пути, запутают следы прозрения, по которым Кафф должен во что бы то ни стало добраться до истины! Дрожащей рукой Окайра резко отбросила тугую прядь волос со лба, словно отмахиваясь от незримого препятствия. Второй рукой оперлась о гранитный постамент. И, стараясь удерживать взгляд на бесстрастном мраморе скульптуры, начала давать свои ответы… Которых, собственно, никто и не спрашивал.
По крайней мере, вслух.
– А что, если все это – вовсе не то, чего хотят от нас высшие силы? Ты не задумывался? Быть может, мы все это делаем уже не для богов, а для себя?
Пальцы Окайры, вцепившиеся в холодный гладкий камень, побелели. Она говорила, но слышала себя будто откуда-то со стороны. «Так, как слышит, наверно, сейчас все это кощунство Матерь-хархи…»
– Мы привыкли жить так, мы вросли в свой миропорядок, подобно… – Взгляд остановился на покорно опущенных глазах изваяния. Оно обреченно моргнуло?.. – Подобно статуям! Цветам из твоего каменного сада! Если ты вслушаешься в древние молитвы, Кафф, уверяю, ты откроешь много неожиданных истин. Боги не подвержены мирским страстям, но у них свои ожидания:
…Ведомые дланью огненной, без клыков,
Но тысячекратно яростней,
Уподобились дети Харх священного
Своим пращурам хищным, царственным.
Да не согнутся под грозным игом, да меча не сложат
Ни пред братом, ни пред армией вражеской,
Но врастут корнями-памятью в землю не от руд багряную.
Памятью той, словно жертвой омытые,
Да не станут они ни пахать, ни сеять:
Дань высокая праотцами уплачена,
С неба их души звездами рдеют!
Да воссияют они ослепительным светочем
Над головами сыновей недостойных —
И да будет к ним Огненный милостив,
Пусть Матерь звезд их от кары укроет,
Но коль клятву, в море утопшую…
– Прекрати!!!
Лицо Каффа дышало ненавистью и страхом. И оно было совсем близко от лица королевы. Кажется, растворившись в стародавнем северном предании, она и не заметила, как муж успел подойти к ней…
Подойти так близко. И так опалиться гневом!..
Повинуясь окрику, она оборвала молитву и инстинктивно отшатнулась, хотя Кафф даже не занес руку для удара. Все, что он сделал, – это грубо схватил Окайру за плечо.
– Прекрати осквернять мой замок своей дремучей северной ересью! – проревел ей Кафф прямо в ухо.
Мир вновь пошатнулся. К расплывающимся очертаниям Матери-хархи теперь добавился гулкий звон. Он рос и крепчал, заполняя собой всю сущность Окайры.
«Хорошо… – уже не чувствуя мертвой хватки мужа на своем плече, подумала она, – что этот гул вобрал в себя все слова Каффа… Я не хочу их слышать…»
Правду говоря, королева не слышала уже и себя. Что ж, так ей, пожалуй, было проще выкрикивать последние предупреждения и угрозы о последствиях «южного» Горидукха – не менее зловещие, чем очертания мертвого Ящера, заглядывавшего с почерневшего неба в окошко молельни.
Мрачному созвездию в ту ночь предстоял богатый пир. Оно так и искрилось на чернильных шелках дремлющего неба, словно тысячи пар золотисто-желтых хищных глаз. Созвездие будто бы искушало короля и королеву перейти очень тонкую грань, до которой оставалось полшага.
Или полслова?.. Этого с высоты своих небесных песчаных владений Ящер определить не мог.
Однако он вполне насытился и тем, как Окайра, прислонившись спиной к постаменту изваяния, непокорно прохрипела:
– Нет! Во имя Матери звезд, не прекращу! Прекратишь вести Харх к пропасти ты! А если нет, то Харх будет лучше без короля!
Что могло достойней увенчать пир мертвого Ящера? Ему, признаться, и без того было достаточно. Мертвые – они вообще не отличаются выдающимся аппетитом. Даже если речь идет об угощениях такого рода.
Но, воистину, только взгляните на десерт! Град черных осколков разбитого о стену изваяния Матери-хархи; искаженное вовсе не огненной яростью лицо подлинного короля; распахнутая дверь, едва не размозжившая Эббиху его трясущуюся голову вместе с побагровевшим от удара ухом…
Ну кто же откажется от такого?!
Глава 18 Отступница
Младшая беспрестанно накручивала на палец растрепанную косицу мышиного цвета. Ну как косицу… Скорее тяжелый волокнистый жгут, вязанный-перевязанный такими морскими узлами, что их, пожалуй, не под силу распутать и бывалому матросу! Свободной рукой чернокнижница механически перебирала те немногие пряди, что покамест не были задействованы в мудреном плетении. Пара бессознательных движений пальцами – и на месте прямых нитей красовался очередной хитроумный клубок.
Красота, прямо скажем, сомнительная…
Но «старшие», как издавна именовала она двух других гурилий, уже успели вернуться в чащобное Убежище, а значит, не могли сделать ей какое-нибудь докучливое замечание. К тому же «красота» в сознании гурилий уже давным-давно приобрела весьма специфический смысл и обросла такими эстетическими диковинами, что бессмысленно мерить ее чужим аршином. Вдобавок отсутствие зрения. Тоже, знаете ли, не способствует созданию безупречного образа, опять же в общепринятом смысле. Но коли уж стричь всех под одну гребенку, то конечный счет будет явно не в пользу вига. Ну, тех простых смертных из Верхневодья, которые проживают (вернее сказать, прозябают) там свои короткие жизни. И это еще мягко сказано. Ибо гурилии совершенно искренне полагали, что слепы не они, а именно «верхние» обитатели Вигари. А что, вообще-то все на это указывает. Мало того что видеть могут не дальше собственного носа – и прошлое, и будущее укрыто от них самой что ни на есть слепой пеленой, – так еще и сны к ним приходят абсолютно бестолковые! Живут (нет, все-таки именно прозябают!) себе на авось, уповая на милость сегодняшнего дня и мудрость своего драгоценного эо. Бродят на ощупь в потемках. Тьфу ты, аж смешно!
«И даже немного жалко…» – украдкой добавляла про себя Младшая.
Впрочем, в мире Расщелины не могло быть никаких «про себя»: любая мысль, тревога или мимолетная фантазия кого-то из чернокнижной троицы мгновенно становилась общим достоянием. Может, достоянием и несколько искаженным собственными измышлениями да привычками каждой, но никогда – утаенным.
Ах, как удачно вышло у Младшей с этой идеей ненадолго задержаться у гиблых марей! Здесь, на шершавом валуне напротив камышовой заросли, можно будет славно отдохнуть и спокойно все обдумать.
А главное – не стесняясь, дать наконец волю слезам… Но это позже. Слезы затуманят рассудок и все испортят. Да, они польются только после размышлений: это Младшая решила твердо.
Спокойно, однако, не значит уединенно. Ее мысли проворной рыбьей стайкой тотчас же долетят до старших… Ну и пусть себе летят! Зато эти две замшелые руины не испортят ей неторопливые рассуждения своим скрипучим ворчаньем!.. Она, Младшая, все равно вернется к Убежищу не раньше вечера – когда окутывающая нижний мир мгла перекрасится из красноватого в густо-бордовый цвет. Глядишь, к тому моменту старшие уже и забудут о том, что она сейчас забросит в их общий мыслительный котел!.. Авось эти ингредиенты так переплетутся да смешаются там с раздумьями самих старших, что они – хоть бы так оно и вышло! – примут их за свои собственные!
«Ну ты и дуреха…» – отозвалось вдруг гулким эхом в левом ухе, да так, что Младшая едва не соскользнула со своего излюбленного валуна.
«Давай, повесели нас, как ты умеешь, молчунья!» – тут же ухнуло в правом.
Услышали… Или это лишь плод воображения? Гурилия в глубокой задумчивости намотала еще одну прядку – теперь уже на загнутый книзу желтый ноготь. «Какая, в общем-то, разница!» – заключила она.
С этим юным пилигримом – «Да! Теперь уже пилигримом! Искусство инициации не загубишь вековым изгнанием!» – выдалась поистине тяжкая ночь… Стоит лишь вспомнить, как он стонал, хрипел и сипел, лежа в углублении камня семпау! Да, материал воистину годный…
За двусмысленную шутку Младшая тотчас же поплатилась: в ушах раздался оглушительный хохот:
«Уххуххуу-ххеее-кхеее!» – выводили нараспев старшие.
Или никто вовсе и не смеялся? Может, это опять – внутренний голос?.. Вросший глубоко в другие голоса и переплетенный с ними крепче скрученных в косице пеньковых узлов… Да что там вросший!.. На уровне сознания они, три изгнанницы верхних вод, были единым целым уже не первую световеху. Какая тут, казалось бы, индивидуальность?
Но все же совершенно новая и даже немного пугающая непохожесть, кажется, затеплилась в самых глубинах «зрения» Младшей. И другим это было покамест невдомек… Младшая старалась удерживать мысли, силилась не облекать их в форму ни переживаний, ни рассуждений, дабы они не сделались достоянием общего разума. Это было непросто, но она старалась. Игра стоила свеч. И она, Младшая, ни за что не откроет эту непохожесть сестрицам, покуда сама обстоятельно с нею не разберется! Ведь это было так ново, так необычно и увлекательно – временами слышать и другие голоса, отличные от знакомого скрипа мыслительных шестеренок старших!.. Те голоса были совсем иные: звонкие, певучие и полные жизни! Эх, кабы до нее долетали не отдельные бессвязные обрывки их далеких песен, а хотя бы целые слова… Тогда она, глядишь, и сложила бы их, словно кусочки рассыпавшейся от времени фрески, в худо-бедно складное приглашение!.. Это ведь было именно оно – уж здесь-то нет никаких сомнений! Может быть, следует дождаться, когда старшие уснут: они ведь редко, но выпускают из рук клубок перепутанных общих мыслей и предаются дреме. Да, вот тогда Младшая могла бы преспокойно открыть для себя суть приглашения.
Мечты, мечты… Старшие не спали уже очень давно – пожалуй, даже слишком. «Что, если они тоже слышат что-то?..» – временами осторожно спрашивала себя Младшая. И едва касалась самого краешка крамольной мысли: «Вдруг они не спят, чтобы открыть свои приглашения?! Или просто боятся?.. Прошлый наш общий сон закончился так ужасно: бряцанье клинков, огонь, снег из пепла, выжженные леса, червонное море, острые клыки и – о, это самое худшее! – изумрудная пыль. Или клыки все-таки хуже?..»
Уж конечно, «старшие» тогда сошлись на том, что клыки – гораздо большее зло для Верхневодья. Довольно дико было наблюдать, как они едва не ликовали, признав эти заостренные книзу черные копья. Долго-долго эти двое, проснувшись, со слезами умиления обсуждали, что-де багровый слой клыков облупился и наружу проступил черный – родной. И неспроста: так ведь и было задумано! «Не зря, – радостно потирали они руки, – мы приделали тогда им второй слой зубьев из обломков потухшего кровавого вулкана! Как знали! Вон какие клыки под вулканической «броней» вымахали! Они еще защелкают над головами тех, кто допустил их возвращение! Судьба потомкам испить полную чашу за ошибки пращуров! О да, мы знали, что так все и обернется, властительный хранитель Одраэ! Где ты теперь? Быть может, твой наследник Ингэ все исправит? Охх-ххо-кхоо! Что-то мы сомневаемся! Скорее искупит твою вину перед нами, да и всем миром заодно: большего с него и требовать грешно! Нет, вы видели, как заострились их клыки?.. А что самое приятное – тугров стало больше! Все было не зря!»
Младшая, несмотря на свой легкий и даже игривый нрав, понимала: то был лишь опьяняющий взрыв радости после долгой разлуки и мучительного терзания неведеньем. Все это их «как знали!» – не от желчного злорадства. Мрачные пророчества – не из рвения поскорее их воплотить. Да, старшие иной раз грозили своими скрюченными пальцами миру, что лежал за пределами Расщелины. Грозили, но не более.
«Нельзя винить их только лишь за то, что они не сдержали материнских чувств, увидев своих подросших подкидышей», – резонно заключила про себя Младшая, все еще дрожа тонкой водорослевой ленточкой под проворными пальцами холодного подводного течения. Слишком реалистичный, красочный и изнурительный был сон. Из тех, что глубоко – клыками?! – впиваются в душу и неохотно отпускают свою добычу с приходом утренней зари.
Старшие, однако, слишком увлеклись ностальгией и обменом впечатлениями о выросших туграх. Сочли ли они увиденное именно сном? Вначале было непонятно.
Младшая сама не знала этого наверняка. Может вообще статься, что они вдруг с помощью чьей-то могущественной воли перевернули страницы истории и – во сне ли, наяву ли – заглянули в будущее Сферы…
Чем дальше, тем сильнее укоренялась эта мысль в сознании Младшей, и она старалась оберегать ее как могла. Сестры же не больно интересовались ее мнением: порадовались долгожданной встрече со своими ненаглядными подкидышами, повосторгались их возмужанием – да и поутихли. Сколь странным это ни показалось Младшей, она приписала ритуальное молчание белым пятнам, раскиданным по «сновидению». Она знала: одной веры здесь недостаточно («Мы ведь не хархи какие-нибудь!»). Нужно смотреть глубже. Прогрызать своим ясновидческим оком непрозрачную ткань мироздания. Искать первопричины, доскребаться до самого ядра минувших событий, отделять зерна от плевел, нещадно выпалывать сорняки собственных чувств, мешающих видеть объективно и трезво!.. И во что бы то ни стало нужно «отреставрировать старую фреску» и заполнить белые пятна. Потому-то Младшая и надеялась на те певучие далекие голоса: что, если они и есть те самые отломанные кусочки раскрашенной штукатурки?..
Что, если в их «приглашении» зашифрованы ответы или хотя бы наводящие на верную мысль подсказки?
Хоть бы старших поскорее сморил сон! Ведь сегодня они уплатили оброк, выжав из самого своего естества несколько живительных капель и вкрапив их в тело пилигрима. Теперь он сможет дышать на суше. Сущая глупость, конечно! Детские игрушки! Из всего многообразия доступных гурилиям искусств недальновидные вига выбрали себе именно это, наивно полагая, что увенчали свою хваленую цивилизацию драгоценным даром… Якобы способность научить их дышать и отправить на Харх – и есть самое дорогое, что жители верхних вод могли выжать из изгнанниц… Да и пускай! Лишь бы в этот раз обрядных хлопот хватило на то, чтобы хорошенько утомить старших. Пусть себе поспят да полюбуются своими приемышами на здоровье. Младшая не будет им ни мешать, ни требовательно вопрошать о новых видениях по пробуждении. Зачем? Все равно эти сны пока сырые, лишенные прозрачности святой истины. И полные лишних страстей, отвлекающих от сути. «Одна от них польза все же есть, – скрытно ухмыльнулась Младшая, изрядно поднаторевшая в «мыслительном шепоте». – Они могут подарить мне время, свободное от чужого вмешательства в мои раздумья и догадки».
О, Младшая употребила бы это время с умом! Сколько всего предстояло ей перемолоть когда-то светлым, а теперь начисто проржавевшим от времени и бесцеремонных интервенций разумом… Как ей хотелось хоть ненадолго окунуться в его не замутненную чужими течениями пучину и отправиться на поиски ответов – ответов, могущих все исправить. Способных всех спасти…
Или уничтожить. Это очень зависит от того, чем же заполнится «фреска» и какими красками будут расцвечены белые пятна…
…У гиблых марей вечерело. Сумрак, глухой и плотный, словно безразмерная монашеская ряса, властно окутывал подводный мир. И Расщелине – затерянному островку на краю этого мира – не под силу было укрыться от его объятий. Темнота постепенно скрадывала и без того весьма условную границу между привычной морской толщей и заболоченным лесом. Красноватые отсветы тускнели, они будто растворялись в молочно-белесых тенях, что с приходом ночи начинала отбрасывать чахлая подводная растительность. Эти отражения, стелющиеся по мшистому дну и хвощовым порослям, были похожи на одинокие призраки, бесприютно бродящие по маревой пустоши.
Вот и она, Младшая, со стороны не очень-то от них отличалась в своем грязно-пудровом убранстве с дочерна изгвазданным подолом. Одна из перевязанных веток, служивших ей корсетом, поломалась и теперь больно упиралась острым концом в ребра изгнанницы. По впалой щеке перебирал тонкими лапками паук-серебрянка. Подводное членистоногое уже нацелило острый коготок на легкую добычу. Даже замерло, предвкушая трапезу.
Нет, паук не замер. Одеревенел с головы до кончиков щетинистых ног, чтобы вскоре рухнуть мертвой щепкой в вязкую топь мари. Ему, можно сказать, повезло: не успел даже дотронуться до кожи Младшей. Иначе чавкающая трясина поглотила бы лишь жалкую струйку черной пыли. «И поделом», – мстительно подумала Младшая, хоть инцидент и развернулся далеко за порогом ее восприятия. Не хватало тут еще других мелких паразитов, жаждущих разжиться их, гурилий, жизненными соками! К таким мелочам, вроде избавления от надоедливых подводных обитателей, она вообще не прилагала усилий: просто позволяла своему телу (и сокрытым в его панцире дарах) самому позаботиться о своей хозяйке. Очень, надо сказать, полезное умение! Ведь сил, «внутреннего нектара» и остатков былого чародейского могущества прошлой ночью было и так потрачено с лихвой. Оброк уплачен сполна, долг на время списан. Кристальная чистота совести должна была хоть немного наполнить опустевшие энергетические сосуды…
А вот поди ж ты, не наполняла!..
По правде говоря, новая встреча с обитателями Верхневодья в лице купеческой троицы порядочно встряхнула Младшую. Испытали ли то же самое остальные изгнанницы? Или пророческие иллюзии не оставили в их головах места ни для чего другого? Она пока не знала. Чернокнижница старалась покамест не влезать в клубок общих мыслей, по крайне мере не запутываться в нем с головой, дабы вызволить оттуда хоть немного своего личного. Собственного то есть, а не сестринского отношения к случившемуся минувшей ночью.
И не только.
Скрючившись в три погибели на своем излюбленном валуне, закутанная в мантию ночной мглы, Младшая могла позволить себе роскошь хотя бы представить, что находится в блаженном уединении. Она обмотала голову своей косматой косицей и, словно повязкой, прикрыла ею невидящие глаза. Так гораздо лучше. Она здесь совершенно одна в подводной болотной глуши – невидимая и недосягаемая. Она слилась с поглотившим мир сумраком, переплелась ступнями с корнями черных ив, срослась спиной со старым мшистым валуном. «Блаженство!..» Да и насмешливое эхо, говорящее в голове голосами Старшей и Средней, вроде бы поутихло, ухнув куда-то вниз – очень глубоко… Неужто сестер в самом деле сморил сон? «Даже коли так, все равно нужно быть осторожной», – строго напомнила себе изгнанница.
И в высшей степени осторожно, едва позволяя себе эти размышления, она поплыла по реке собственных мыслей. По самой кромке этой реки. Ибо, если старшие ненароком заметят, ей нужно будет успеть вовремя вынырнуть, да еще скрутить все свои соображения в общий моток.
Юноша-то оказался способным малым. Уж всяко внимательней своих предшественников. И определенно выносливей своего отца. «И все же, – раскачиваясь на скользком валуне, корила себя Младшая, – совершенно точно не стоило посвящать его в наше сновидение… во всех его подробностях. Как ни талантлив он, а все же – обычный вига. Купец к тому же», – презрительно хмыкнула чернокнижница, скривив губы. Пронизывающие холодные течения давно сделали их из коричневых аспидно-синими. Младшей, впрочем, не было до этого дела. Возможные ошибки и необдуманные интуитивные действия, которые могут впоследствии очень дорого стоить, – вот что ее на самом деле беспокоило. Нет, оправдание этих ошибок, разумеется, было – одно-единственное, хрупкое и уязвимое. Словно наспех сколоченная броня, оно пусть и ненадежно, но все же отчасти укрывало Младшую от беспощадных ударов совести.
«Увидел же он наше предупреждение!» То, которое Старшая со Средней, едва оправившись от «пророческого» сновидения, в сердцах сплели из корней деревьев щелгун. «Война», – словно злорадное откровение, нацарапали они корневыми завитками на самых подступах к Расщелине… Ох, надо, надо было их остановить, когда, закончив с ностальгией и восторгами насчет подросших приемышей, они принялись чертить когтями мизинцев по невидимому водному холсту!.. Сказать… Но как?! Во-первых, зародилась бы совершенно не нужная Младшей подозрительность: чего это, дескать, она противится? Во-вторых, тогда, глядишь, пришлось бы раньше времени раскрыть карты, рассказать про другие голоса с их «приглашением», а этого Младшей страсть как не хотелось! Нутром она прекрасно понимала, что такого-то «шила» в мешке точно не утаишь, но инстинкт властно требовал идти до последнего. Вот и закрыла она волей-неволей глаза на порыв старших. Да еще и притворялась, что с ними заодно! Эх, кабы можно было действовать самостоятельно, отделив нити своих помыслов от этого общего веретена!.. Она бы тогда ни за что не стала торопиться с пылкими угрозами, отдающими, на ее вкус, дешевым ярмарочным фокусом. Разве можно по одному-единственному сну, которому они сами-то еще не нашли толкового объяснения, столь категорично предсказывать будущее для всей Сферы?! Чем тогда, скажите на милость, это прорицание отличается от гадания по мякишу травяного хлеба, которое, как ни странно, все еще практикуется по окраинам Восточного водораздолья? Да, быть может, старшие просто-напросто истосковались по своим туграм – вот те и явились им во сне. И предстали, в угоду подсознанию, в самом что ни на есть хищном, свирепом виде…
Ладно! Черт с ними! Захотели позабавиться и раньше времени навести ужас на пилигримов – пускай! Что сделано, то сделано. Любопытно, конечно, что им скажут на это Пастухи миров, но тут уж и отвечать за содеянное только им двоим… Но дальше-то что пошло, куда все понеслось – одним этим Пастухам, видать, и известно! И тут, ясное дело, не обошлось без самого этого юнца, Елуама то бишь.
Младшая беспокойно поскребла когтями правой руки затылок. В результате из косицы выбилось еще несколько пепельных косм. Соленая вода охотно подхватила их и принялась легонько трепать в такт низинным протокам. «Вот кто тебя дернул прочесть послание?.. – вопрошала изгнанница, обращаясь мысленно к Елуаму. – И не только прочесть, но еще и не поделиться полученным знанием со спутниками, а припрятать их поглубже за пазуху!» И, словно оправдываясь за старших, поневоле добавила: «Как же им было не принять тебя за Обещанного?..» В размышления мгновенно встряла убаюканная было совесть. А можно ли вообще оправдать тот груз, что эти две развалины взгромоздили на юного пилигрима? Можно ли, не разобравшись, раздавать новые роли и вершить древние пророчества?
Что ж, можно ли, нельзя ли, а сделанного не воротишь: чернокнижницы осуществили свою прихоть.
И она, Младшая, вновь не вмешалась. Ну, в смысле, по-настоящему. Жалкие попытки воззвать к разуму старших не в счет. И ведь подобное не впервые: точно так же она, Младшая, не вмешивалась в эти их игры с морскими монахами. Правда, теперь, по сравнению с инициацией Елуама, они казались ей невинными детскими шалостями. Ну, проказничали сестры, время от времени наводя на морских обитателей один-другой морок – в виде прямоходящей рыбины с головой вига, остриженной на монашеский манер… И да, есть грешок – несколько раз эти призраки попадались на глаза не только рыбам с медузами. Но это уже, заметьте, происходило по воле самих «монахов»: ведь самая малость ее, этой воли, у них все же осталась. Так всегда с любыми «выколдованными» особями. В их существе обязательно сохранится частица самостоятельности – пусть и самая ничтожная. Крошечное зерно личной воли, неподвластное даже создателю сей особи. Вот они, «монахи», порой и изъявляют свою волю: к примеру, сами выбирают, перед чьим взором им на сей раз предстать. Тем паче что эти вига вроде как повадились привозить себе с огненной земли какие-то новые порошки и семена. Говорят, они исцеляют ну буквально от любых недугов. Неужто с таким-то арсеналом Верхневодье станет бояться слабеньких бестелесных духов, вознамерившихся познакомиться, что называется, поближе?
Да и в любом случае, все это «самоуправление» морских монахов можно пресечь вмиг одним лишь мысленным приказом. Но, по правде говоря, им, изгнанницам, зачастую было откровенно лень выплывать из глубин своих дум на такую примитивную мель и копошиться там среди ее обитателей…
«Так что безобидные эксперименты с подводными призраками ни в какое сравнение не шли с нашими действиями над Елуамом, – сокрушенно заключила Младшая. – К тому же старшие все равно рано или поздно завели бы себе новых питомцев – вместо приемышей. И пускай уж лучше это будут «монахи», чем то, что сестры давеча задумывали…» – согласно закивала она сама себе.
Поначалу все шло вполне сносно. Признаться, даже у нее где-то очень глубоко шевельнулась робкая надежда, что юноша и есть Обещанный… Шевельнуться-то шевельнулась, да Младшая была не из тех, кому можно было вот так легко вскружить голову! Мало ли что там могло привидеться на фоне безбрежного одиночества, которым день за днем обволакивала ее Расщелина… Ну да, юнец сам, без посторонней помощи углядел их послание, мастерски вплетенное в корневую вязь, еще и не преминул укрыть его от своих собратьев. Он сделал это намеренно и сознательно, как и положено Обещанному, или по наитию?
«Вот бы узнать!..»
Старшие сразу смекнули, что медлить не стоит. С какой-то стороны их тоже можно понять. Пастухи миров ведь тогда совершенно определенно очертили границу конца эпохи Расщелины и недвусмысленно указали на приметы возрождения могущества гурилий.
«Видения как наяву, явление Обещанного, война, воссоединение…» – одними губами прошелестела Младшая. Они, правда, ничего не упомянули о роли изгнанниц в этой самой войне. Что им предстоит: встать на чью-то сторону или же на стражу собственной твердыни? Так или иначе, при одном виде Елуама и того, как легко он вместил в себя их мрачное предначертание, у старших не осталось сомнений.
Во всяком случае, на его счет.
«Он! Он! Обещанный!» – так и струилось их ликование по заржавевшему стержню веретена общих мыслей. А вместе с ним – Младшая чувствовала это всем своим нутром – росла и крепла торжествующая уверенность сестер в том, что их сновидение о войне, о кровавом море и туграх все же было вещим. Упоение старших было уже не тем умильным восторгом – смесью полуматеринских чувств и растревоженной ностальгии, – что вызвали у них сновидческие образы приемышей. О нет! Теперь эмоции сестер стали властными, мятежными и неукротимыми, словно вырвавшийся наружу дикий зверь. Упоение будто бы восстало из самой сердцевины веретена и оплело собой все прочие чувства и помыслы изгнанниц. На миг им даже показалось, что они уже обретают себя заново и никто в целом мире не сможет им в этом помешать. Неистовые, обжигающие нити ликования опутали Младшую с ног до головы, вмиг превратив ее саму в беспомощную куколку. Изгнанница с ужасом понимала, что ее как бы уже и вовсе нет: она насквозь пропитана чужим восторгом, чужими иллюзиями.
Чужими жизнями.
Слабенькое, едва угадываемое воспоминание о том, что когда-то она, Младшая, жила собственной жизнью, было тотчас же грубо задушено. Ему не суждено было обозначить себя в мощном хоре сестринских мыслей хотя бы робким намеком.
Пока они молчаливой процессией продирались сквозь чащобу подводного роголистника, облепленного клочковатыми черными хлопьями, чернокнижница исподтишка следила и за старшими, и за пришлыми. Она нарочно пристроилась в хвосте их небольшого шествия, дабы иметь хоть какой-то обзор и заодно поменьше попадаться всем на глаза. И зачем она только вырядилась в этот пудровый бархат и битый светошаг возилась с корсетом? Теперь все это декадентское убранство плачевно волочилось вслед за ней по ковру из грязного ила и ошметков черного увядшего «снега», что умудрялся долетать сюда с высот Верхневодья. С некоторым не делающем ей чести удовлетворением Младшая отметила, что ивовый полумесяц на голове Средней тоже не добавляет ей удобства в перемещении по травным зарослям: с его концов уже траурно свисают перегнившие лохмотья круах, а раздражение сестрицы нет-нет да проскальзывает по веретену. А что? Тогда Младшая вполне могла позволить себе подобное ехидство, не боясь быть услышанной. Так и вышло: перегруженное веретено пропустило ее замечание «мимо ушей».
«Куда уж мне достучаться до вас! – скептически наклонила голову гурилия. В тревожных ситуациях сарказм окрашивал собой все ее изречения. – У вас тут, видать, серьезные планы – вершить судьбы Сферы! И наши заодно…»
Разумеется, никто ей не ответил. Ибо пришлые не умели общаться мыслями – тем же лучше для них! – а до старших сейчас просто не докричишься. И скорее они сами заглушат любой твой ментальный возглас… Уж это-то Младшая знала наверняка.
Что до будущего пилигрима («Обещанного», – непременно поправили бы старшие, коли были бы в себе), тот был спокоен и внутренне безмолвен. Исхитрившись, Младшая все же на мгновение вырвалась из своего «кокона» и, едва не скрипя зубами от напряжения, дотянулась до сознания юноши. Как удачно, что старшие не копаются в его недрах! В тот момент сестры как раз глубоко ушли в собственный абстрактный диалог, состоящий преимущественно из обмена восторгами и разжигания друг в друге томительного предвкушения. Юнец, насколько сумела узреть Младшая, уже был инициирован. В определенном смысле, конечно. Он доверху был наполнен страхом, перемолотым собственной волей: это Младшая определила по тонким ядовитым клочьям – они уже были обезврежены. Это, однако, не помешало им намертво врасти в тело и дух Елуама. Да, он определенно вначале боялся. Но только вначале! Кто-то близкий – и очень похоже, что близкий по крови – настойчиво внушал ему эти страхи. «И с каким упорством!..» – чуть ахнула от удивления Младшая. Затем – новый опыт, опасное путешествие, преодоление… Получается, все эти события и стали ему противоядием от тревог. И оно, надо признать, круто изменило его. Сделало сильней. Он уже не походил на купца-пилигрима. Скорей – на клинок, только-только вынутый из чана с ледяной водой, закаленный и пружинистый, готовый пройти проверку на прочность.
