Анна Владимировна Носова
Лекарство от забвения. Том 1. Наследие Ящера
Только что-то настойчиво подсказывало Умму, что он все же упускает нечто важное. И кроется это важное как раз в неразборчивом бормотании отца. Умм напрягал слух, пытаясь извлечь из этого набора звуков хоть каплю смысла.
– Ыыынаа Уурхраа уууююю! – уже приглушенно и еще более невнятно долетало до стражника. Что хотел сказать этим отец? Почему Умм чувствовал, что ему жизненно важно разобрать это? Опять одни вопросы… – Ааа ввааадббеее ииих! Уууююуу! – не унимался «шифровальщик».
Юноша тем временем уже парил над потолком амбара и знал, что вот-вот снова станет спицей огромного резвого колеса, которое понесет его обратно в Святилище. Он уже с трудом различал, где пол, а где потолок. Звуки теперь доносились будто глубоко из-под воды.
Раздался звон бьющегося стекла: видать, вторая бутыль полетела о бревенчатую стенку. Этот звук как бы разрезал временную глухоту Умма, сделал другие звуки четкими и объемными. Пожалуй, даже слишком.
– Убью-у-у! – вторгся звериный рык отца прямо Умму в ухо. – На Горидукх самый, на самую ихнюю свадьбу убью! И сына Сунхова, и дочку Кагову! Отказался Ахрап от Дамры моей и сына своего, так пущай издохнет, собачий сын!
Ляз-з-зг!
Грохот сыплющихся осколков едва не оглушил Умма. Теперь он уже совершенно ничего не слышал: в голове колокольным звоном отдавались страшные угрозы отца. Они били тревожным набатом, возвещая о новом грехе, готовом вот-вот лечь на семью Умма.
Заморгав, юноша открыл глаза: кругом снова стало светло. Белоснежное убранство шатра, умиротворенное лицо Йанги, в тех же позах молящиеся сестры. Они вообще заметили, что произошло? Или они так же, как и Умм, отправили свой разум за пределы тела?
– Можешь встать, – милостиво предложила жрица, глядя куда-то вдаль.
Умм порывисто вскочил на ноги, отряхиваясь так, будто и правда мог нанести в жреческий шатер пыли и грязи из своего амбара.
– Сиятельная, я там увидел… – начал было он, чувствуя, что уже с лихвой выбрал отмеренное ему время «аудиенции».
– Не утруждай себя, Умм, – ответствовала Йанги. – Я видела все вместе с тобой.
– Так, значит… – загорелся слабой надеждой юноша, – значит, вы тоже понимаете, что мою сестру и племянника похитили врахайи и что мой отец задумал кровавую месть?
– Понимаю, Умм.
– Но я… – От пережитого потрясения слова наскакивали друг на друга. Язык не успевал сложить из них ничего вразумительного. – Как могу я спасти Дамру? Как могу предотвратить страшное убийство? Вы же знаете, что устав запрещает мне покидать пределы Перстня!
Пав на колени, он взмолился:
– Что мне делать, Сиятельная? Я уже навлек немало зла на свою семью… Помогите мне остановить его! Помогите во имя Огненного бога и великодушной Матери звезд!
Йанги с чуть заметным торжеством оглядела юношу, замершего перед ней в коленопреклоненной позе. С легкой обидой в голосе она проговорила:
– Помочь? Но ведь я же убийца, творящая несправедливый суд над ни в чем не виновными хархи… Могу ли я чем-то помочь такому высокодуховному существу, как ты?
– Простите меня, Сиятельная. Пути ваших мыслей слишком сложны для понимания простых смертных. Теперь я вижу: ваши деяния несут в себе благо. Наверно, мы сможем узреть его позже, – не без внутреннего усилия солгал Умм. Он с трудом верил, что вообще произносит это.
Йанги очаровательно улыбнулась:
– Твое раскаяние делает тебя ближе к Огненному богу и к его милости, а не к моей, Умм. Помочь тебе тоже смогу не я, а только ты сам. Помни: пока ты жив, ты – творец своей судьбы.
Жрица поднялась с подушек и распрямилась в полный рост. Мягкие и вкрадчивые поначалу, теперь ее слова зазвучали подобно королевскому повелению.
– Да, – молвила она, – особо смелым творцам всегда приходится платить дороже. Думаю, твои видения доказали тебе эту истину в полной мере. Поверь, мне известно, как сложно, как мучительно больно ломать хребет своему предназначению! Как огонь сомнений прожигает душу, оставляя после себя такие горы пепла, что они вот-вот накроют тебя с головой! Но запомни, Умм, это и есть тот выбор, через который тебя видят с неба боги! Только так из миллиона молчащих безликих пустот они могут заметить твое мерцание и сделать уже свой выбор: наградить или покарать тебя. Так ты заявляешь в этой бесконечной Вселенной о себе и являешь смелость, достойную внимания Огненного и Матери. Только так ты по-настоящему живешь… – Йанги простерла к Умму руки, взмахнув широкими рукавами белой рубахи. – Сделай свой выбор, стражник! Не решай за богов, как им оценить его, а просто сделай. А теперь иди с миром: время нашей беседы давно уже вышло.
Занавесь сомкнула свои мягкие створки за спиной юноши, открывая его лицо предзакатным лучам Матери звезд. Он вышел на площадь, открытый всему миру, своему выбору – он его уже сделал – и своему будущему.
И постарался не оборачиваться на мерно качающегося в петле Тихха. Вороны к тому времени уже выклевали ему глаза.
Чудовища хищно косились на Илари, извиваясь на холстах устрашающими спиралями. Они были разного цвета, размера и, кажется, даже разного пола, если судить по ноздрям и глазам: у самок и то и другое было более узким и вытянутым. Преимущественно герои картин разрывали жертв длинными клыками или душили их мускулами гибких чешуйчатых тел. Жертвы все поголовно имели рыжие волосы, что делало их похожими на огненных варваров – по крайней мере, как девушка себе их всегда представляла. Присмотревшись, Илари обнаружила и молодняк. На отдельных полотнах сравнительно небольшие твари, запутавшись в хвостах друг друга, увлеченно делили между собой мертвое тело. Что-то заставило Илари присмотреться к ним повнимательней. Уж не ее ли это «старый знакомый» с черной глянцевой чешуей и желтым брюхом увлеченно вгрызается в плоть девицы примерно ее возраста? Здесь он, правда, совсем скромных размеров, да и клыки не больше, чем ее собственная кисть… Если не брать в расчет эти клыки и острые пупырчатые бугорки намечающихся крыльев – ну точь-в-точь самый обыкновенный морской змей, коими кишит Восточноводье Вигари!
«Немало ты пожрал этих хархи, Желточревый, прежде чем заползти в голову нашего будущего блестящего дипломата!..» – подумалось Илари. Желточревый… Девушка сама удивилась, как быстро, словно домашнего питомца, она наградила фантомное чудище звучной кличкой.
И, нарушая все правила приличия, даже издала язвительный смешок. Не самое худшее, стоит заметить, оружие против ополчившегося на тебя мира.
– Ты находишь это смешным, дитя? – Илари показалось или в жемчужных глазах хранителя мелькнуло замешательство? Что-то новенькое.
– Нет. – Девушка пожала плечами, выгнув спину ощетинившейся кошкой. – Я… Скажем так, я увидела кое-что знакомое. – Она снова мрачно улыбнулась, тайком косясь на стайку молодняка. – Вернее, знакомого.
– Стало быть, это твой знакомый…
Выражение лица Ингэ сменялось то надеждой, то сомнением. Если их вообще можно было различить сквозь завесу искусной маскировки и мастерского умения владеть собой.
– Скажи, Илари, – задумчиво обратился к ней хранитель, – как ты думаешь, твой отец, Ваумар Эну, тоже был знаком с персонажем своей картины?
Скулы девушки свело лютой судорогой. Дыхательные прорези часто захрипели переработанным кислородом. А ее саму как будто облили расплавленным металлом, который теперь застыл, превратившись в крепкую, нерушимую броню.
– Это вы его убили? – буквально прошипела Илари, по-змеиному сузив глаза. – По вашему приказу десять светооборотов назад вига в черных плащах разорили наш дом, похитили картины и уничтожили отца? Зачем? Что он вам сделал?!
Голос сорвался на какой-то скулящий крик. Слезы упрямо подступали к горлу, вызывая совсем уж детские, жалобные призвуки. Грозная в своем испепеляющем гневе обладательница удивительного дара на глазах превращалась в беззащитную маленькую девочку. Всхлипнув, она прошептала искривленными, дрожащими губами:
– Мне было пять… Вы хоть понимаете? – И словно не в силах больше держать на плечах не по возрасту тяжелый груз, опустилась на корточки, закрыв лицо руками. – Нет… Вам никогда не понять, каково это… За что вы так возненавидели моих родителей?!
Хранитель протянул Илари раскрытую серебристую длань, предлагая этим жестом помочь ей встать. Ну уж нет! Пока она дышит, этот убийца не прикоснется к ней! Девушка отшатнулась от сияющей жемчужной руки, словно та тянулась к ней не с помощью, а с намерением придушить. Память мгновенно нарисовала последние секунды жизни матери: к ней также тянулись чужие руки, и у Илари, к сожалению, не хватило сил им помешать…
Однако это, кажется, нисколько не смутило хранителя. Он грациозно завел руку за спину, вторую положил себе на ребра поверх кафтана, как будто готовился декламировать стихотворение. Подняв глаза к тусклому потолочному светильнику, он флегматично сообщил:
– Тебе предстоит осознать одну важную истину, дитя: ненависть мне чужда.
Поймав на себе взгляд Илари, полный недоверия и желчи, он пояснил:
– Ненависть, как, наверное, тебе известно, есть наиболее разрушительная для эо духовная субстанция. Испытай я хоть единожды настоящую, ничем не разбавленную слепую злобу по отношению к любому живому существу, я в тот же светокруг сложил бы с себя полномочия хранителя Вига. Ибо разумное правление, коего я придерживаюсь, тождественно чистому, просветленному рассудку. В своем наиболее совершенном виде это триумф логики, доказанных знаний и порядка. – Ингэ поднял указательный палец – зеленоватый свет на пару мгновений сообщился его тончайшей нательной вязи. – Ненависть же в корне иррациональна и потому неприемлема для меня и моих рецептов построения могущественной подводной державы.
– Неприемлема?! – гневно перебила его Илари.
Что, во имя искусников, это еще за детские сказки? Оно что, надеется вот так запудрить ей мозги? Думает, что коли она нищая сирота со смутным будущим, значит, любая философская заумь сойдет ей за объяснение?! Она хотела даже вскочить с пола – он, откровенно говоря, был ледяной, – но, увы, не смогла: силы покинули ее.
– Это Вы говорите – неприемлема?! Какой тогда, позвольте спросить, светлый разум толкнул Обитель на кровавый суд над двумя безобидными вига?
Хранитель затеребил своими длинными пальцами ткань кафтана. Его красивое лицо не изменило выражения. Он выглядел так, словно заранее знал все, что скажет Илари, все ее реакции на его реплики. Девушка отчего-то была уверена: хранитель отрепетировал диалог.
– Я вижу, ты истощена, Илари. Мне также известно, что на твою долю выпало немало тягот за последние несколько светокругов. – Знаком руки Ингэ остановил стремительный поток слов, который вот-вот готов был сорваться с языка его собеседницы. – Поэтому ради твоего же скорейшего восстановления я буду краток.
– Я ничего не хочу слушать! – удалось-таки выкрикнуть Илари. Между подкатывающими откуда-то снизу приступами лихорадки и конвульсиями рыданий. – Ничего! – взвыла она, катаясь по полу и бессильно молотя по нему сбитыми в кровь кулаками. – Убейте меня! Убейте меня сразу, прямо здесь! Как и родителей! Вы же этого хотите! – Она подползла к Ингэ и принялась дергать его за переливающиеся полы кафтана. – Убейте! Ну! Чего вы ждете?! Не за этим ли вы меня сюда привели? Убейте! Я не хочу ничего слушать! Я не буду делать ничего, что вы от меня попросите! Я хочу к родителям! – Крики Илари эхом кружили вокруг отцовых картин, стаей парили над головой хранителя. – Убейте!!! – Вдруг она вскинула голову к сонму нарисованных тварей. – Папа! Мама! Желточревый! Заберите меня к себе!
Две руки резко схватили ее под мышки и сильно встряхнули. Илари пыталась вырываться – бесполезно. Хватка была железная. Продолжая удерживать ее в том же положении – что было непросто, поскольку Илари пыталась теперь еще и кусаться, – девушку подтащили к той самой картине, которую она про себя назвала «Молодняк». Так близко, что она едва не касалась ее носом.
– Это он? – кивая на желтобрюхую тварь, протрубил ей прямо в уши хранитель. В одно – мужским, в другое – женским голосом. – Ты зовешь его?
– Да!!! – истошно заорала Илари. Заорала так, будто это в самом деле был ее питомец, который и вправду мог не только услышать ее, но прилететь на зов своей хозяйки. Или, быть может, приползти – с этим еще предстоит разобраться.
– Это он – твой Желточревый? – громогласно вопросил Ингэ, продолжая удерживать Илари и прижимая ее к себе.
– Да! Он вернется и отомстит вам за родителей!
– Смотри!
Ингэ оттащил вырывающуюся пленницу к другой, гораздо более монументальной и эпической картине. На ней гигантский змей с брюхом цвета мокрого песка пикировал на хархскую деревеньку, полностью закрывая перепончатыми крыльями небесное светило. Его острые загнутые клыки уже нанизали на себя несколько истекающих кровью жертв. Поморгав, Илари пригляделась: это были дети. Дети, не старше ее самой в тот черный светокруг, когда не стало отца. Нанизанные, словно рыбешки на гарпун, они безжизненно свисали с черных крюков, которыми летающая тварь уже собиралась пропороть их родителей. Те в священном ужасе вздымали руки к своим окровавленным детям, даже не думая оказывать сопротивление. Хотя стоит лишь взглянуть в голодные глаза чудовища – они вышли у отца особенно правдоподобно, – сразу понимаешь: сопротивление здесь бесполезно.
– Это тоже он? – в очередной раз громыхнуло над головой Илари пугающее двухголосие.
Ошибиться, к несчастью, она не могла. Соврать, что не узнала тварь, – тоже.
– Да… – тихо ответила девушка. Исступление, шипя, отхлынуло убегающей волной. Мысли, словно очнувшись от наваждения, начали медленно возвращаться на круги сознания. – Это он, которого я отвела от Елуама.
Глаза Ингэ подернулись алмазной пылью – светло-зеленой в освещении потаенной галереи. Его руки между тем все так же лежали на плечах Илари. С той лишь разницей, что она теперь из них не вырывалась.
– Ответь мне сейчас честно, – попросил хранитель. – Ты действительно хочешь, чтобы он вернулся в Вигари?
И еще раз провел пальцем по мембране, за которой бесновалось нарисованное чудовище.
Черные загнутые крюки в страшной разверзнутой пасти; дети, которых она вот-вот пожрет, а следом – и их родителей… На мгновение Илари даже удалось забыть о собственном злосчастии и личных потерях. Новое, исполинских размеров зло как бы придавило его собой. Загородило, словно крылья твари – хархскую звезду.
И девушка просто и искренне ответила своим начисто сорванным голосом:
– Нет.
Холодно взглянув на Ингэ, она добавила:
– Смерть невинных – ужасна и отвратительна. Я видела ее сегодня и больше не хочу. Это чуждо мне, как чужда для вас ненависть.
Хранитель, очевидно, пропустил ее колкость мимо ушей. Он весь сосредоточился на ином. Как-то по-родственному прижав девушку еще крепче к себе, будто сестру, он сказал:
– Тогда помоги его остановить.
Илари вытаращила глаза на хищную пасть, тщательно прорисованную отцовской рукой. Сил в ней было недостаточно, чтобы остановить даже собственные слезы. Хранитель же непреклонно продолжал:
– Ибо гурилии своей черной хитростью запустили древний механизм. Желая возродить свое могущество, они не дождались должного часа и нарушили пророчества праотцев. Используя остатки своего колдовства, они внушили Елуаму, что тот – Обещанный, не потрудившись сами доподлинно убедиться в этом. И вот теперь это знание зовет его на огненную землю, дабы принести туда чужую весть о грядущей войне. Войне, в которой одной из сил станут целые стаи таких, как твой Желточревый. И они, к слову, прекрасно чувствуют себя под водой. – Ингэ тяжело вздохнул и продолжил: – Даже если мы запрем Елуама в четырех стенах узилища, его новая сила доставит его на Харх, чтобы исполнить желание гурилий. И это может обернуться еще большей бедой для Вига. Ты уже имела дело с его разумом. Ты на время сумела выгнать из него своего Желточревого. – Ингэ перешел на жаркий шепот. – Ровно через двадцать восемь светокругов новый пилигрим отплывет на Харх – таково мое решение. Иного выхода нет: это единственный выживший после обряда за многие светокруги, а вторжения морских монахов требуют пополнения запасов вселекаря и драммиров. Кто знает, быть может, привезенного хватит, чтобы поставить точку в наших торговых отношениях и больше не подвергать никого опасности?.. – Хранитель сложил ладони на груди. – Я, Обитель и весь Вига просим тебя на время пребывания Елуама на острове отвести от него видения, посылаемые гурилиями. Обещаю тебе, помимо глубокой благодарности, также свою защиту и покровительство.
Он уставился на Илари. Живые эмоции участия и заинтересованности на мгновение проявились на лице Ингэ.
– Вы так и не ответили на мой вопрос, хранитель, – проговорила молодая вига, не отводя от него пристального взгляда. – Мои родители. За что?
Раздался вздох – то ли утомленный, то ли скорбный.
– Твоя мать была гурилией, Илари. Гурилией, нарушившей обет изгнанниц и своевольно покинувшей Расщелину. Обитель лишь выполнила одно из предписаний древнего договора, составленного задолго до твоего и даже моего появления на свет.
Девушка тупо уставилась на картину. Она все поняла. О матери, о своем даре и о происходящем вокруг. Упал покров даже с загадки смерти отца. Никакой загадки не было. Все оказалось куда проще: хранитель не приемлет ни ненависти, ни иррациональных явлений, ни ужасов прошлого, которые кто-то вдруг решил возродить. На картинах или наяву – какая разница?.. Таковы здесь «рецепты управления». Таков сам Ингэ.
Будет ли она, Илари, помогать ему?
Нет.
Попробует ли она снова спасти жизни невиновных?
Да.
Ибо смерть невинных – ужасна и отвратительна: теперь она знала об этом не понаслышке. Никак нельзя дать полотнам Ваумара Эну ожить…
«И почему только отец питал к ним такую страсть?..» – мучительно соображала Илари, засыпая в своей собственной обительской опочивальне.
Бадирт беспокойно оглядывался вокруг, пытаясь своим слабым зрением извлечь из вечернего сумрака еще более темное пятно одеяния сестры. И где ее только носит? Условились же встретиться сразу после заката – а Матерь звезд, между прочим, скрылась за горизонтом Вигари! Ночь обступала беглеца со всех сторон – густая, властная. Принц понимал: если теперь его хватятся в замке-горе, то вряд ли Эббих сумеет надолго задержать поиски. И так ли уж будет неправ Рубб, когда со взглядом, полным укора, притащит его к матери? Или к Каффу… В любом случае действия начальника королевской стражи будут восприняты как строгое соблюдение закона. Необходимой мерой обеспечения безопасности наследника опалового венца.
«Этот остров все еще кишит пережитками прошлого!»
Бадирт раздраженно закатил глаза к небу, дав первым ночным звездам подсветить их пламенеющую радужку. Он чувствовал себя в высшей степени глупо, если не сказать униженно: «Я, подлинный принц огненной земли, не могу спокойно встретиться с сестрой когда хочу и где хочу! Не могу исполнить свою волю даже в мелочах! И из-за чего?! Из-за каких-то там замшелых законов и правил…»
Ждать! Это он, наследник опалового венца, – подумайте только! – должен ждать, когда Рувва, слившись с ночной тьмой, на цыпочках прокрадется сюда, чтобы обменяться с ним парой фраз! «Можно подумать, что мы не принц и принцесса, а два преступника!» – сердито фыркнул Бадирт.
На углу огбаха гулял сухой знойный ветер. Он швырял в лицо принца горсти красного песка, словно сыпучее ускользающее послание. Его темно-вишневые кристаллики, пляшущие в горячей круговерти, казались Бадирту первыми легионерами Скарабея, которых кровожадное небесное созвездие выпустило на Харх раньше времени. Ночь не несла на своих огромных чернильных крыльях ни ожидаемой свежести, ни облегчения после безжалостного дневного пекла. Одежда липла к телу, губы трескались, в горле саднило от пыли. Сушь и зной продолжали настырно висеть в воздухе, и даже Вигари, обычно в этот час овевающее Подгорье йодным шлейфом своих прохладных глубин, теперь равнодушно завернулось в лаковый саван полного штиля. Принц с тревогой оглянулся на водную гладь. Его не покидали мысли о том, что море – оно о чем-то знает? – намеренно притихло и лежит, не дыша, будто иссиня-черный великан, готовящийся к удару.
Или, быть может, к яростному прыжку…
Как бы то ни было, ясно одно: у великана этого есть глаза, и он внимательно следит за тем, что творится у него над головой.
Бадирт присмотрелся повнимательней: так и есть! В застывшем водном зеркале отражался мертвый Ящер – теперь уже полностью обозначенный по контуру золотистыми звездами. Он светил так ярко, а море было столь спокойным, что созвездие проявлялось на его поверхности – размыто, отчасти искаженно, но проявлялось.
«Празднуй свой последний день, Ящер! – Бадирт попытался расшевелить в себе некое внутренне торжество, подхлестнуть чувства, дабы навсегда похоронить в их порыве презренные ростки беспокойства. – Завтра за тобой придет Скарабей!»
– Брат!.. – послышался тихий, знакомый с детства шепот.
Бадирт, вздрогнув, обернулся. Неужто?!
– Долго ты шла, сестра! – язвительно отозвался он. Ну и что? А то она не знает, что обычно скрывается за его грубостью и цинизмом?..
Рувва, блаженно улыбнулась и, потрепав его редкие волосы, насмешливо спросила:
– Что, опять перепугался, змееныш?
Всегда она такая, когда за нее говорит этот цветочный порошок… И словно в подтверждение Бадиртовой правоты, бледный звездный луч скользнул по лицу Руввы. Редкие золоченые искорки бесстыдно играли на щеках и лбу сестры; к тому же этот рассеянный взгляд… «Кто б сомневался!» – нахмурился Бадирт.
Сам от себя не ожидая, принц даже сумел достойно ответить на сестрину колкость:
– Перепугался… А что, если и так? По мне, так это вполне естественно и даже нормально. Я же не ты!
Рувва картинно надула губы и вжала голову в плечи – ну просто воплощение оскорбленного самолюбия! Когда ей надоело кривляться, она подцепила мизинцем пуговицу Бадиртова камзола, скрытого под неприметной темной мантией, и предостерегающе прошептала:
– Не тебе рассуждать о естественности, братец! – Она потянула за пуговицу так, что та уже почти освободилась от протяжно затрещавшей нитяной обвивки. – И уж точно не тебе осуждать меня.
Поднеся правую руку к носу брата, принцесса с какой-то странной гордостью проговорила:
– А хочешь больше знать о моем бесстрашии? На вот, смотри! Разгадаешь, как в детстве, в чем отличие? А?
Рувва вдруг расхохоталась. Вовсе не весело. Во всяком случае, Бадирт расслышал в ее гортанном смехе только лишь вызов. Ну право, что веселого могло быть в ее кольце бесчестия? Перед глазами принца завертелись зигзагообразные грани, и он все пересчитывал про себя: «Один, два, три, четыре…» Нет, зрение, при всей его слабости, не обманывало. Их действительно теперь четыре. Бадирт взглянул на сестру со смесью презрения и сострадания.
– Еще один… – И не без потаенного восхищения спросил, будто бы не веря в увиденное: – Тебе удалось?
Рувва, продолжая задумчиво крутить в пальцах его полуоторванную пуговицу, мечтательно прикрыла глаза и с излишней, на вкус Бадирта, патетикой проговорила:
– Лучше, чем ты можешь себе представить.
Вдруг по ее лицу пробежала бесноватая тень, вычерчивая на нем незнакомое принцу выражение. На мгновение юноше даже показалось, что рассудок покинул Рувву. Что она заигралась в свои непростые игры и уже не отделяет себя от них. Принцесса меж тем, вплотную притянув Бадирта к себе, прошептала ему прямо в ухо:
– А знаешь что, братец? – Ее губы почти касались его шеи. – Он был хорош! Знаешь, до чего хорош?
– Рувва, ты меня пугаешь, – попытался отстраниться принц.
Его сопротивление, кажется, только раззадорило сестру: она еще ближе прижала к себе Бадирта. Ухо обжигало ее распаленное дыхание, железо кольца впечаталось принцу прямо в лоб. От кожи сестры шел характерный горько-полынный запах пыльцы гаудра желтолистого.
– А я все равно тебе скажу! – горячо шептала Рувва, буквально душа Бадирта его же камзолом. – Он был до того хорош, что я до сих пор чувствую его тело! Признаюсь тебе, но только между нами, на какое-то время я даже позабыла, зачем пришла к нему!
Принцесса наконец отняла кольцо от лба Бадирта. Оно наверняка оставило уродливый отпечаток, к тому же это место теперь саднило, отдавая в висок холодным поцелуем железа. Любовно поглаживая перстень, Рувва проговорила:
– Уж не думаешь ли ты, милый братец, что праздник готовится для тебя одного? А?
– Еще скажи, что тебе и вправду нравится все это… – хмуро пробормотал Бадирт. И как вышло, что его голос снова зазвучал… стыдливо? Притом будто стыдно ему не за сестру, а за себя…
– Что – это? – не унималась Рувва. – Ты уже совсем взрослый, братец, – разве не эту истину тебе постоянно талдычит Йанги в ваших уединенных беседах? Если так, то пора бы уже называть вещи своими именами.
Она снова рассмеялась. Развязно и порочно. Бадирт был обескуражен: невзирая на долгие часы самоубеждения и упорную работу над собой, чувство стыда только усилилось. Опять он все испортит! Вот-вот в игру вступит еще и старая добрая злость на себя – за свою слабость и невыдержанность, – и тогда пиши пропало. Долгожданный, такой нужный ему разговор сорвется! Принц стиснул зубы и сказал наконец вслух невыносимо мучившую его правду:
– Это – значит то, что ты раздариваешь себя военачальникам королевской армии ради укрепления Снопа искр! – Он выпалил это одним духом, не веря, что действительно произносит такие слова сестре в лицо, да еще и около огбаха.
– Браво! – продолжая издевательски посмеиваться, отчаянно зааплодировала Рувва, словно вовсе не боясь, что их могут услышать. – Я уж думала, ты будешь молчать об этом до конца моих дней. – Она прекратила хлопать в ладоши так же резко, как начала. И, зловеще сощурившись, добавила: – Или своих.
Бадирт побледнел до того, что цвет его пятнистой кожи почти выровнялся. Под звездным светом принц стал похож на призрак, испугавшийся своего же отражения. Заметив это, Рувва снова в голос расхохоталась, не обращая внимания на отчаянные знаки Бадирта. Словно ей было неважно, услышат их или нет. Принц, напротив, сник; радость предвкушения завтрашнего дня, которую он бережно взращивал в себе, без остатка развеял разгулявшийся суховей.
И вот что, во имя Огненного, прикажете делать с сестрой?.. Ему бы, по-хорошему, разозлиться на нее, осыпать язвительными упреками и, не попрощавшись, покинуть место встречи… Да вот только не выходило, как ни старайся! И всему виной эта ее безумная, фанатичная вера. Ее готовность делать все, что велит кошка Йанги… Рувва, в отличие от него, Бадирта, не отделяет слепое жертвенное служение от собственной выгоды; не понимает, где религия, а где ее собственная позиция и достоинство. Что она получит от своего беспутства, осененного ритуальным знаком? Куда приведет ее эта дорога? К опаловому трону, к власти, к богатству? Отнюдь нет. Хватило же ума вслед за маменькой от всего этого отказаться!.. У обеих ведь был другой путь. Был, в конце концов, выбор! И что? Обе отказались, дав Святилищу выжечь все вокруг себя! Тысячи раз Бадирт задавал себе одни и те же вопросы: как можно было дать так себя растоптать? Как можно было забыть о своем происхождении? И те же тысячи раз не находил ответов. Если бы только хоть у кого-нибудь виднелись проблески ума, готовности изменить историю Харх, желания возвысить огненную землю до такого предела, что с неба рукоплескали бы боги… Хоть у кого-то… Тогда, видит Огненный, они смогли бы стать семьей – легендарной венценосной семьей, память о которой осталась бы в веках! Кругом столько сокровищ… Нужно лишь протянуть руку! А они не хотят – никто из них! Только Рувва попыталась повлиять на будущее Харх, да и то вышло так, что жалко смотреть… Никакого самоуважения, никакой властности и настоящего королевского достоинства, столь нужных сейчас острову! Так, игрушка в руках жрицы… Хотя чему здесь удивляться? То, что сейчас происходит с Руввой, – плоды воспитания матушки. К тому же это пагубное увлечение гаудром желтолистым: сестра может отпираться сколько угодно, но признаки-то все налицо! Как и зарождающиеся симптомы нимфомании…
Принц брезгливо передернул плечами.
Какое, вот какое после этого у него, Бадирта, может быть к ним отношение?.. Они сами его заслужили.
Принц уже был готов высказать эти мысли вслух, как вдруг в облике сестры что-то переменилось.
Рувва, опустив голову, стянула с пальца железное кольцо с четырьмя звездами и молча спрятала его в карман накидки. Потом как бы исподволь, с неохотой подняла лицо, и Бадирт с удивлением и некоторым облегчением отметил, что безумие на время выпустило сестру из своих цепких лап. Из слезящихся карих глаз струилась такая печаль, что, казалось, ею можно заразиться, как, например, чумой или лихорадкой. Она была густая, насыщенная и безысходная, словно Рувва получила известие о горькой утрате. В молочном свете, посылаемом на Харх Ящером, лицо сестры теперь напоминало скорбную маску. Во взгляде больше не читалось ни иронии, ни насмешки.
Принцесса осторожно, даже ласково провела ладонью по бордовому следу железного кольца на Бадиртовом лбу. Принц слегка дрогнул от боли и холода, но не отнял ее руку.
Рувва умоляюще посмотрела на брата – и этот взгляд вместил все слова раскаяния и просьбы о прощении, которые могли прозвучать между ними в тот ночной час. Бадирт тоже не стал ничего говорить. Просто чувствовал, что не в силах подобрать ничего уместного. И уж точно – ничего утешительного.
Лучшее, что он смог теперь сделать для сестры, – это крепко обнять ее и накрыть своей тяжелой мантией. Так он и поступил.
– Завтра Горидукх… – пролепетала Рувва, склонив закутанную в чалму голову на грудь Бадирта. Ему даже показалось, что сестра прячется за ним от кого-то. – Мне страшно… – прерывающимся шепотом проговорила принцесса.
Бадирт в который раз поднял лицо к ночному небу. Ничего нового – все тот же мертвый Ящер, распластанный от края до края высокого черного купола. Его свет – прежде такой слабый, еле брезжащий – теперь слепил, выжигая из глаз слезы и внушая чувство безотчетной тревоги. Торжественность?
Увы, она умерла вместе с созвездием Ящера.
– Мне тоже, – выговорил наконец Бадирт, сильнее прижимая к себе сестру и стараясь укрыть ее от слепящего звездного знамения. Жаркий ветер распускал вокруг них красные песчаные цветы. Пыль сухой кровавой россыпью застревала в волосах.
Брат и сестра застыли на краю горы двумя покинутыми всем миром фигурами. Ящер, от которого они укрылись Бадиртовой шерстяной мантией, плескался в морском отражении у подножия замка.
Застыли так, словно во всей Вселенной были одни друг у друга. Были рядом – и все же бесконечно далеко. Как Ящер и Скарабей.
