Анна Владимировна Носова
Лекарство от забвения. Том 1. Наследие Ящера
И дабы никто в этом не усомнился, он звучно протрубил с противоположного конца зала:
– При всем уважении, мастер Мофф, не слишком ли быстро мы сдаемся?
Тоньу выпростал свои полные руки из-под оливковой мантии простого кроя, нисколько не стесняясь редких, но от этого не менее заметных темно-сливовых загогулин, вкравшихся в его фамильную вязь. Напротив, он демонстративно развел руки в стороны, словно ища единомышленников, готовых примкнуть к его оппозиции.
– Вы, возможно, небезосновательно предлагаете нам сейчас отступить, основываясь, правда, лишь на междисциплинарности вставшей перед нами задачи.
Фраза была встречена одобрительными кивками большинства. Это весьма воодушевило оратора.
– Но давайте будем откровенны, мы и в самом деле не знаем причину столь необычного физического состояния данной ульмэ. – Тоньу быстро обвел коллег своими удлиненными лаймовыми глазами, синхронно считывая реакцию.
Мофф приписал этот прием научной специализации магистра: уж что-что, а мгновенный анализ реакций и впрямь был коньком Тоньу. Да только лучше бы он больше применял его в интересах науки, а не своих собственных.
Как бы ни были неприятны Моффу эти манипуляции, он тем не менее предпочел не изменять излюбленной тактике. Как и позже – в случае с «полоумной девицей», – он занял выжидательную позицию и некоторое время не вмешивался в ход событий. Светообороты опыта научили мастера мудрости: дай происходящему – каким бы оно ни было – явить себя, позволь ему сделать свой ход, не прерывай нить чужого замысла. Ибо никогда наперед не известно, что на конце этой нити: смертельный яд или чудодейственное исцеление.
Тоньу же отчетливо чувствовал в молчании Моффа и в его невмешательстве верное предвестье своей скорой победы. Это заставило его подлить масла в огонь: пришло время для неопровержимых аргументов и еще более безапелляционных выводов!
Он поднял указательный палец вверх:
– А поскольку природа болезни данной особи нам неизвестна, то, значит, быть она может какой угодно!
«Здесь и вправду не поспоришь», – усмехнулся про себя Мофф, по достоинству оценив силу и мощь логического аппарата своего коллеги. Тот, в свою очередь, замечал лишь кивки да одобрительные возгласы, и те, разумеется, пуще прежнего развязывали оратору язык. Мофф только потирал про себя руки: того-то ему и было надо!
Казалось, уже вся аудитория была с Тоньу заодно:
– Да, положительно, какой угодно!
– Однозначно!
– Солидарен! – там и сям раздавались возгласы, сопровождаемые приглушенным гулом. То был механизм рассуждений и перетолков, ловко запущенный Тоньу. Его шестеренки крутились как заведенные.
Магистр продолжил свою «глубокую» мысль:
– Тогда, согласитесь, мастер Мофф, нам всем стоит задуматься вот о чем… – Тоньу, изображая задумчивость, взялся одной рукой за подбородок. И – чтоб его! – заговорил, будто бы вещая из самых недр терзавших его размышлений: – А можем ли мы, учитывая оговоренные ранее обстоятельства, подвергнуть наших коллег-ихтиогипнотизеров с факультета тонких материй такому риску? Как мы все хорошо помним, – он пристальным взглядом окинул аудиторию, ни дать ни взять пастух, следящий за своим стадом, – сеансы ихтиогипноза проводятся только лишь со здоровыми особями! Здоровыми во всех отношениях! Это основополагающий вопрос безопасности тех, кто самоотверженно преподносит нам дары своего непростого искусства! Я говорю об ихтиогипнотизерах! – на всякий случай уточнил Тоньу, хотя это было лишним. – Не сомневаюсь, что все также прекрасно помнят об их невосполнимых жертвах ради постижения тайн рыбьего сознания! – Без особых усилий магистр добавил голосу скорбных ноток и для пущего эффекта снизил громкость. – Сколько их – и начинающих ученых, и умудренных опытом корифеев – уже поглотила бездна чужого разума? Скольких засосали ее крутые воронки? Что осталось от их эо?
Тихо покачав головой и напустив на себя траурный вид, Тоньу ответил на свой вопрос:
– Безумие! Безумие, запертое в ловушке из кожи, костей и перемещающихся меж ними жидкостей! Стоит заметить, что это не единожды случалось даже после ментального взаимодействия с абсолютно здоровыми особями! Что менее светооборота назад произошло с одним из наших коллег – наставником Келми? Еще недавно мы с интересом слушали его блестящие доклады о перспективах совершенствования реабилитационных процессов после сеансов ихтиогипноза. Если мне не изменяет память, сей молодой вига планировал посвятить жизнь изучению способов безболезненной адаптации мозга вига к этим сеансам; более того, он вовсю готовил материалы для полноценной научной работы на магистра! И что же? – Выступающий демонстративно развел руками. – Сейчас он беспомощней новорожденного младенца! Слезы своей семьи, да и только. Научное сообщество «тонких материй», конечно, не оставило инцидент без внимания. Фицци, отправившей бедного Келми обратно в золотую пору детства, занялись как должно. Не скрою, что ваш покорный слуга принял непосредственное участие в исследовании физического состояния той «психологической убийцы». Помните, мастер Мофф?
Тоньу, видимо, решил закрепить результат, призвав в свидетели самого главу отделения. Мофф решил не отказывать ему в этом удовольствии и согласно кивнул. Мастеру это ничего ровным счетом не стоило, ведь он не подыгрывал Тоньу, а всего лишь подтвердил свое собственное распоряжение. Магистр в ответ победоносно сверкнул светло-зелеными глазами так, словно Мофф уже отказался от собственных взглядов на проблему с ульмэ. Словно он самолично вручил ее Тоньу, благословив на масштабное исследование. Едва не приплясывая на месте от предвкушения подобного исхода, тот бравурно провозгласил:
– Вы тогда нас с мастером Гифу – с его-то талантом по части анальгезии! – направили в Лабораториум, дабы оказать лекарскую поддержку в изучении той фицци. По личной просьбе искусника факультета тонких материй. В то время он еще предполагал, что исследование выявит серьезную болезнь данной особи, а потому и решил заблаговременно пополнить нами, целителями, экспертную группу.
«Пытается сделать из меня жертву старческого склероза, – рассвирепел Мофф. – Тратит время на пересказ хорошо известных всем событий, делая вид, что напоминает мне о них! Браво, Тоньу! Отличный ход!» Мастер, ничего не говоря, смерил лукавца бесстрастным взглядом. «Что ж, скоро я сделаю свой!..»
Благо Мофф успел заручиться если не козырем, то весьма крупной картой, и сделал это заблаговременно – до того, как эмоции пробили брешь в энергетическом поле старого мастера. Ибо Гифу – счастливый обладатель отличительных чернильных печатей аж двух факультетов – никоим образом не отреагировал на лесть Тоньу и вообще всем видом демонстрировал непричастность к происходящему. От проницательного Моффа не укрылось, как тот опустил глаза, чтобы не встретиться взглядом с Тоньу.
Правду сказать, последнего это нисколько не смутило (если его вообще что-то могло смутить в неудержимом движении к заветной цели!), и магистр поспешил дорисовать свой живописный пример:
– Так вот, уважаемые коллеги!..
Вновь поднятый указательный палец, очевидно, должен был знаменовать и приближающееся торжество истины, и пик праведного негодования Тоньу. Которое, по его расчетам, должно было мгновенно сообщиться остальным. И особенно Моффу. В глубине эо седому мастеру даже несколько льстило, что сия словесно-смысловая конструкция предназначалась ему одному. Тут, гляди, почувствуешь себя именинником за праздничным столом!
А Тоньу знай проповедовал:
– Тем, кто не знает, сообщаю, тем, кто знает, напоминаю: фицци, с которой довелось работать теперь уже бывшему молодому ученому Келми, оказалась полностью здоровой! Более того, мастера по разведению фицци в неволе возлагают на нее большие надежды! Вот так, господа! Здорова и может дать здоровое потомство на благо Вига! А где ныне Келми? Физически – далеко от Университета и Лабораториума, а психически – еще дальше!
Златоуст с шумом выдохнул и рефлексивно передернул массивными плечами, поправляя сползавшую с них мантию. А искусственно создавшуюся паузу рационально использовал, чтобы еще раз убедиться в незыблемости собственной диспозиции. И остался доволен: большая часть аудитории с ним солидарна, все без исключения его внимательно слушают, а Мофф хотя бы не вставляет палки в колеса. Самое время завершить начатое, дабы покинуть аудиторию с ульмэ за пазухой.
– Поэтому, коллеги, – призвал Тоньу, посылая особо пламенные взгляды Моффу, – лично я считаю своим моральным долгом воспрепятствовать скорому повторению печальной судьбы Келми и не допустить новых потерь для Университета! Представьте сами, сколь пагубно может повлиять – искусники знают чем – отравленная ульмэ на ихтиогипнотизеров! В какие дебри она может завести их пытливый ум! Полагаю, господин Мофф со мной согласится, что наше лекарское отделение должно употребить все накопленные знания и опыт, чтобы самостоятельно изучить этот неожиданный физиологический феномен.
Взгляд «господина Моффа» определенно не сулил ничего хорошего. И так уж вышло, что заметил это магистр Тоньу слишком поздно. Когда послание, зашифрованное в выражении глаз старого мастера, просочилось-таки сквозь густую пелену самодовольства оратора, смысловая черта его «сольной партии» была уже подведена. Пелена начала рассеиваться и обнажать все логические и риторические просчеты Тоньу.
Запоздалое осознание принесло с собой уйму неприятных открытий.
Что примеры, при всей их кажущейся наглядности и убедительности, были на самом деле жалкими попытками манипуляции; что демонстративная забота о других – не более чем меркантильная уловка, а выступление в целом – дешевая актерская игра. И Тоньу нисколько не утешили восторженные возгласы публики, жаждущей – теперь это стало ясно как белый день – лишь оттяпать свой кусок пирога. Нет, коллеги не были непритязательной, лишенной научных амбиций толпой, готовой на руках вынести выступающего к его заветной цели. И нет, они вовсе не собирались вручить ему эту ульмэ и бурными аплодисментами положить начало его, Тоньу, личного исследования. Как бы не так! За пеленой самообмана, оказывается, скрывались такие же вига, жадные до славы и признания. Они потирали руки, радуясь, что нашелся безрассудный дурень, готовый не только полезть на рожон за общую идею, но и не смутившийся гнева самого Моффа. Мало того, некоторые даже обменивались ядовитыми ухмылочками: уж мы-то, дескать, знаем, как нетерпим старик к возражениям, так пусть лучше достанется Тоньу, коль ему так угодно!
Сознание оратора оцепенело, хотя тело еще подчинялось запущенной во время выступления инерции. Его рука размахнулась, чтобы уверенным жестом поправить сползающую мантию – подхватить ее и набросить на правое плечо. Пальцы подвели. Суставы отказались гнуться. Тоньу стоял и махал рукой, словно рыба плавником, не в состоянии нащупать ткань, плавно развевающуюся у него за спиной по прихоти глубоководных колебаний.
Всеми фибрами своего эо Тоньу чувствовал: шанс упущен. Только что блестящие возможности буквально сами шли к нему в руки, они почти касались его очертаниями заветной печати мастера… И вот теперь, так и не успев полновесно лечь в ладонь, ускользнули в бескрайнюю бездну. Остается только беспомощно размахивать руками… А толку?.. Магия момента безвозвратно потеряна, и теперь уже не поймать не то что удачу, а даже полы собственной мантии.
Отвернувшаяся фортуна потянула за собой и внимание коллег. Им стало очевидно, что эта часть действия окончена, настало время партии Моффа.
«Вот и мой ход…» – безошибочно пробили внутренние часы старого мастера. И он начал, еще не ведая, что Тоньу вполне протрезвел после своего выпада и уже отчасти сожалеет о нем:
– Вы, Тоньу, во многом правы…
По залу пробежала волна возбужденного шепотка. Мофф продолжил:
– И я действительно во многом с вами согласен.
Он обвел глазами столпившихся около него ученых-лекарей, в конце концов остановив взгляд на Тоньу. Тот сделался столь понурым, что даже казался ниже ростом.
– Опасаться за безопасность других – в высшей степени благородно, – молвил мастер, опираясь на подставку, на которой лежала чуть живая виновница жарких дебатов. Вновь согласный шепот. – И хоть наши коллеги с факультета тонких материй, выбрав для себя сию стезю, сознательно взяли курс на самые темные, неизведанные воды, все же нам не стоит злоупотреблять их смелостью и самоотверженностью во имя науки. Да, не скрою, что от лежащей перед нами ульмэ исходит страдание совершенно иной природы, чем мы привыкли диагностировать в этих стенах. На мой взгляд, оно выходит за пределы нашего мастерства, компетенций и искусства, если вам угодно. Скажу больше: причина страдания данного существа лежит не просто за указанными мною пределами. Источник его находится там, где действуют иные законы, над которыми не властны ключевые лекарские постулаты. И, боюсь, все, в чем мы уверены, и все методы, которые мы успешно применяем здесь, в тех водах окажутся – простите за просторечие – мертвому припарка.
Слушателям оставалось лишь недоуменно переглядываться. Их можно понять: столь резкая смена настроений и взглядов главе отделения обычно не свойственна. Что до Тоньу, он не был столь наивен, чтобы ожидать воплощения своих надежд следом за «согласием» Моффа. Ибо он, Тоньу, произнес в своей злополучной речи не те слова и использовал не те приемы, которые могли бы переместить ульмэ на его личный лабораторный стол.
И чем больше он смотрел на Моффа и вслушивался в его мягкие интонации, тем сильней в этом убеждался. Но, как говорят жители огненной земли, слово не воробей… Так что Тоньу оставалось только гадать, что же на самом деле приготовил для него старый шельмец? Каков будет его ход?
Одна радость – ждать оставалось недолго. Дальнейшие слова мастера ясно дали понять, что время «стелить мягко» закончилось:
– Меж тем, вслушавшись в речь магистра Тоньу, я заметил в ней открытую готовность оспорить обрисованные нами границы лекарского мастерства. Полагаю, он озвучил общее желание немного их подвинуть. Расширить. Или – кто знает? – может, и вовсе стереть. Из его проникновенного выступления я почерпнул, что наше отделение, вопреки здравому смыслу, не желает отдавать феномен ульмэ на откуп факультету тонких материй. Оказывается, многие жаждут полноценного самостоятельного исследования. Отдавая себе отчет, – здесь Мофф возвысил голос, дабы достучаться до самых недогадливых и беспечных, – что подобная практика может стоить жизни исследователям-энтузиастам. Даже при всем моем изначальном неприятии этого предложения, теперь, признаюсь, я бессилен перед столь самоотверженным порывом. Жертвенность всегда была и остается синонимом нашего ремесла. Посему вынужден согласиться с позицией магистра Тоньу и признать, что порой искреннее научное рвение, свойственное молодому пытливому уму, в конечном счете побеждает закоснелые образцы консервативного мышления.
Мастер помолчал, оценивая эффект вступительных слов. Все верно, этот восторженный блеск в глазах слушателей ни с чем не спутать! В нем – затаенные грезы… Кто бы здесь отказался стать причастным к грандиозному исследованию нового междисциплинарного феномена и вписать свое имя в историю!
Тоньу все отчетливей ощущал стремительное приближение катящегося прямо на него горного валуна. Вот-вот он придавит все его надежды и чаяния, не оставив от них мокрого места! Какие уж там ульмэ и звание мастера – как бы вовсе с лекарского отделения не вылететь! Ведь за «старым шельмецом» и впрямь водилась такая привычка: усыпить бдительность оппонента, затуманить его мнимой солидарностью, зачаровать – и выйти из спора победителем. Это действовало всегда.
– …Так не будем чинить препоны исследовательскому энтузиазму, – вещал Мофф, вернувшись к своей призывно-побудительной манере. Он торжественно разводил серебристыми руками, сливающимися с жемчужно-белыми рукавами его длинного кимоно. – Для того исстари и проводятся научные собрания, консилиумы и заседания: чтобы из камня споров высечь искру истины! Сегодня господин Тоньу постарался на славу. Он сумел единолично добыть эту драгоценную искру, да еще и поделиться ею со всеми нами. Таким образом, – мастер резко сменил торжественную интонацию на будничную, – предлагаю оставить ульмэ с загадочным диагнозом на попечение нашим ученым на срок в тридцать светокругов, начиная от сего дня. Необходимо будет провести комплексное исследование и попытаться представить список способов лечения заболевания, дополненный, разумеется, свитками соответствующих рецептов и формул эликсиров. – Мофф закачал головой в такт своим распоряжениям, словно они касались сущих мелочей, вроде требований к оформлению авторских рукописей. – Как минимум я жду от вас предписаний и рекомендаций, касающихся поддержания жизни изучаемой нами особи после передачи ее в Лабораториум, под начало факультета тонких материй. И помните: ученая семерка в курсе свалившегося на нас феномена и ждет от Университета определенного прогресса. Так что коль нынче – вернее, пока что – феномен находится в нашем распоряжении, то и ответственность за него несем мы. Разумеется, в случае гибели ульмэ в ходе экспериментов я найду нужные слова и научные обоснования перед семеркой, однако принципиально важно этого не допустить. Тем не менее, находясь перед выбором, поставить под угрозу разум и здоровье ихтиогипнотизеров с дружественного нам факультета или жизнь ульмэ, я, несмотря на свою лекарскую клятву, выберу последнее.
Блеск в глазах слушателей ощутимо потускнел. Многие невольно попятились от стеклянной подставки с полуживой рыбой, одновременно запирая головоломные замки своих сундучков с инструментами и свитками.
Тоньу делал над собой немалые усилия, чтобы в страхе не зажмурить глаза: они отказывались лицезреть результаты его опрометчивого выступления. Мофф, надо признать, превзошел себя! И как бы ни сопротивлялся магистр происходящему и сколько бы раз он ни пожалел, что вообще явился на консилиум, исход его был предрешен.
– К счастью, коллеги, ученый состав нашего факультета не обделен талантами, в том числе и в узких местах, лежащих на стыке областей знаний.
Мастер заметил, что кто-то из слушающих уже начал догадываться, о ком идет речь, а кто-то все еще терялся в догадках. При этом держать интригу не было смысла. А Мофф и не держал:
– Я говорю о мастере Гифу! Не скрою, что не раз мы с ним ожесточенно спорили касательно его, скажем так, склонности к… эм-м… диффузии научных интересов. И признаюсь, я и сейчас не совсем одобряю подобный подход.
От внимательного взгляда Моффа не ускользнуло то, как обычно уверенный в себе Гифу прямо-таки потупился, вжал голову в плечи и не особенно обрадовался своеобразной похвале. За которую, сказать по правде, другие (взять того же Тоньу) отдали бы многое – уж в этом-то старый мастер был твердо убежден. Однако речь уже и без того изрядно затянулась, а Мофф вовсе не был поклонником длительных душевных излияний на публику.
Круг нужно было замкнуть – понравится это остальным или нет. Тем более что теперь все шло по сценарию Моффа и оставалось лишь водрузить шахматную фигуру на клетку оппонента.
Любимый момент мастера.
– Господин Гифу, – личное обращение главы отделения заставило молодого мастера поднять голову, – ввиду вашей увлеченности и ваших… – Задумавшись, Мофф добавил: – …ваших успехов на поприще одновременно двух факультетов, вверяю вам прибывшую к нам особь ульмэ для детального обследования сроком в тридцать светокругов. Думаю, вы достаточно внимательно меня слушали и нет нужды повторять список моих ожиданий от вашей деятельности. На время вашего исследования ульмэ необходимо перенести в нашу часть Лабораториума, где вам, безусловно, будет удобнее осуществить как обследование, так и экспериментальную часть. Разумеется, после того, как наш следующий консилиум утвердит ее программу.
В зале воцарилась мертвая тишина. Затихли последние отзвуки перешептываний, умолкло клацанье серебряных замков поясных сундучков. Иссякли даже попытки Тоньу поймать свою мантию, то и дело вздымаемую донным течением. А смысл? Вот она, плата за чрезмерную дерзость, самонадеянность и лицемерие перед мастером. Теперь думать о дальнейшей своей судьбе и перспективах карьеры ему просто не хотелось…
Ну а мастеру Гифу еще меньше хотелось приступать к выполнению возложенной на него высокой миссии. Ибо он, в отличие от Тоньу, всецело и искренне разделял мнение Моффа, что все их методы в конкретном случае окажутся «что мертвому припарка».
…Неожиданное открытие потрясло седого мастера сильней, чем что-либо за тот щедрый на откровения день. Правду сказать, исповедь Илари стала для него не столько именно открытием, сколько подтверждением догадок. Зародились они, стоит отметить, еще на экзаменационном испытании.
Отчаянная девица, явно не из числа лучеруких, выделялась из прочих поступающих не только своим бедным платьем. И дело было вовсе не в ее полоумном поведении. То… Мофф никак не мог подобрать подходящего определения из своего академического арсенала, но словом «аура» не желал пользоваться принципиально. То ощущение, что распространялось вокруг нее… Ее глаза, хаотично-интуитивные движения рук – все это он словно уже где-то видел. От девицы веяло той самой противоречивостью, подозрительной двусмысленностью…
«Феноменально!» – наконец договорился сам с собой мастер. Произнеся в уме это слово, он поймал себя на мысли, что уже не разделял, о ком говорит: о странной девушке или об ульмэ.
Или еще о ком-то третьем.
Чем больше он, не узнавая самого себя, вслушивался в слова Илари, тем явственней вставала перед ним правда, перечеркивающая его нынешние взгляды и жизненную философию. Во всяком случае, те положения, что прочно укрепились в голове мастера за последние светообороты.
Так уж вышло, что, когда Илари произнесла свое признание, у мастера не осталось к ней вопросов. Ибо каждая фраза и всякая, казалось бы, ничтожная подробность ее монолога и стали ответами, предвосхищавшими вопросы.
Возможно, для кого-то другого из наставников этот рассказ послужил бы исчерпывающим объяснением ее чудачеств на экзамене. Для иных – стал бы веским поводом глубоко оскорбиться и тотчас же выдворить невоспитанную нахалку из стен Университета. Третьи, пожалуй, всерьез задумались бы о психическом здоровье девицы и наверняка сочли бы его несовместимым с дальнейшим обучением и лекарской практикой. Безусловно, нашлись бы и такие, кто без лишних разбирательств обвинил бы зачерновичью отщепенку в ереси. Да еще бы позаботился, чтобы его доводы были услышаны инквизиторами Обители. Что тут скажешь – у каждого своя правда.
Заметил Мофф или нет, но в наставническом полукруге в самом деле нашлись те, кто был склонен к последнему. Да, буквально единицы. Да, они, возможно, не имеют большого веса в научной среде Университета и не могут похвастаться выдающимися связями в Обители… Зато они обладают оружием, куда более совершенным по мощности, дальнобойности и потенциальной разрушительной силе.
Таким оружием издревле являлась затаенная обида.
Заботило ли это мастера? Отнюдь нет. По правде говоря, ему это вовсе не в новинку – быть в корне несогласным с мнением большинства коллег. И ведь, покидая аудиторию в компании Илари еще до окончания экзамена, он даже и не подумал обернуться. Глава отделения не счел нужным хотя бы для виду свериться с выражениями лиц других наставников. Не предпринял ни единой попытки объясниться, обосновать свои, мягко говоря, неожиданные действия. Да что там, Мофф не удостоил коллег даже своим знаменитым многозначительным взглядом, обещающим дать эти объяснения позже… Результат этого безразличия оказался предсказуем: каждый из наставников остался один на один со своими мыслями, предположениями и выводами.
И немало, надо сказать, было сделано ошибочных выводов.
Но, во имя великих искусников, какое дело до этого всего Моффу теперь?! В тот миг, когда мастер лицезрел перед собой живое воплощение самого сильного потрясения в своей жизни – с горящими аквамариновыми огоньками глаз и тем самым потусторонним выражением лица… Воплощение всего наиболее иррационального, непостижимого, запретного. Одновременно манящего и ненавистного. Того, что заставило его однажды собственными руками разбить сосуды своего эо, переосмыслить все верования и ценности и погрузиться в опасный мир темных вод. Погрузиться, чтобы вернуться обратно другим – чужим и незнакомым самому себе. Чтобы потом долгими светооборотами пытаться забыть о них, склеить сосуды эо и снова их наполнить.
Хоть чем-то.
О искусники, неужто он еще не испил своей чаши? Не может ведь, в самом деле, эта исчерпавшая себя история получить продолжение! Особенно сейчас… И не может же этот, казалось бы, уже замкнутый круг, вновь предательски истончиться и снова превратиться в спираль, способную увлечь его в темные воды? В те, от которых он, Мофф, давно уж открестился, выплыв однажды обратно в безопасную прозрачную лазурь.
Какое наивное предположение! Какой преждевременный вывод!
С другой стороны, мастер ведь и впрямь неплохо держался и с предельной старательностью – насколько хватало сил – не подпускал к себе ничего оттуда. Даже в случае с ульмэ – предметом научного вожделения многих. Говоря без ложной скромности, старый мастер и здесь оставался честен с собой. Он все сделал правильно. Едва почуяв гнилостно-сладкий душок тех самых темных вод, источаемый несчастной рыбой, он твердо решил отказаться от искушения. Не задумываясь, был готов тотчас же передать стеклянный куб с ней (и с блестящими научными перспективами одновременно!) факультету тонких материй. Мало того, мастер бы даже никогда не спрашивал о судьбе этого «подарка». Пережил бы недовольство коллег-ученых да и забыл бы все, как страшный сон. К счастью, нашелся этот Гифу – солдат на два фронта. Его глаза на консилиуме все сказали за него самого. Они буквально кричали, что Гифу тоже почувствовал в ульмэ нечто странное, выходящее за рамки традиционного лекарского ремесла. «Вот фортуна и выбрала своего «счастливчика», – с облегчением решил тогда Мофф. Ясно же, что он не возьмется за исследование столь подозрительного феномена, несмотря на то что остальных едва не заставил передраться меж собой!
И все бы сложилось наилучшим образом, коли бы на его, Моффа, голову не явилась она – девица с безродной вязью. Явилась – и перевернула все с ног на голову. Что за наваждение заставило умудренного опытом мастера вернуться к этой проклятой ульмэ, которой всего-то несколько светокругов оставалось спокойнехонько пролежать себе в Лабораториуме, а потом мирно перекочевать на соседний факультет?
Стоп! Лабораториум!!!
Только сейчас мастер отчетливо осознал, что ульмэ никоим образом не должно было быть среди прочих «пациентов» на испытании. Возраст возрастом, а память пока, к счастью, оставалась ему верна и утверждала со всей определенностью: распоряжения включить данный феномен в список объектов для вступительного испытания мастер не давал.
Уж не Гифу ли – даром что большой оригинал – незаметно притащил ее на экзамен? Что, если ему надоело продолжать изображать собственное исследование? Вопрос на вопросе да вопросом погоняет… Хотя, если вспомнить, как рьяно этот самый Гифу возвращал девицу на ее место и буквально перегородил собой дверь, чтобы она не сбежала, многое начинает проясняться!
Другое дело, что он, Мофф, в конечном счете самолично вручил ей эту злополучную рыбу, снабдив ассистента, раздававшего «пациентов», недвусмысленным указанием. Нет, это уже ни в какие ворота!
Дослушивая монолог Илари, мастер всем телом ощутил, что вновь, как бы он ни открещивался, над ним снова закручиваются темные спирали неведомых замыслов и материй. В этом вихре он почувствовал себя микроскопической песчинкой. Никакой опыт, никакие знания и заново накрепко сколоченное эо не могли противостоять этому. А еще – беспощадное подсознание, нашептывающее: «Поделом тебе, старый грешник!» – и злорадно шипящее: «Сам-то такой еретик, каких еще поискать! Уж я-то знаю…»
Хотя, если крепко задуматься, а чего еще можно было ожидать от встречи с дочерью Наиды Эну?
Несмотря на нешуточный накал эмоций с обеих сторон, диалог между Моффом и Илари вдруг резко оборвался. Девушка не успела дождаться ни наказания, ни поощрения за свою исповедь, а мастер лекарского дела – смириться с очередным своенравным поворотом судьбы и морально сгруппироваться перед прыжком в прошлое.
Ничего из этого не произошло.
Настойчивый стук в дверь не оставил выбора – Мофф нехотя направился на звук, мысленно находясь очень далеко и действуя механически. Илари же так и осталась на своей «развилке», распятая на ее двурогом столбе.
Непрошеных гостей было четверо: один из лекарских ассистентов, с долей страха и неуверенности поглядывающий на мастера из-под белесых бровей, а за ним – группа купцов разного возраста. Самый младший покоился на руках у среднего и, похоже, не дышал.
Глава 16 Жатва
«Его как подменили».
Сколько ни вглядывайся сквозь рассеянный полумрак, как ни надейся на помощь скупых лучей, пробивающихся сквозь окошко-глазницу, – все без толку! В облике этого создания решительно ничего не осталось от него прежнего. Да что там облик! И шут бы с ней – с этой внешней оболочкой. Всем ведь известно, как несправедливы и порой даже жестоки бывают годы к уязвимой и, увы, недолговечной живой материи. Все можно было бы понять: и эту обрюзглость, и расплывшиеся под отечной маской черты, изжелта-серый оттенок кожи, на щеках переходящий в крупные свекольные пятна – пожалуй, единственное доказательство, что кровь еще циркулирует. Понять можно было и редкую седую поросль, заменившую некогда буйную волнистую гриву. «Грива… Именно так говорила всегда мать. А когда его волосы грубели от мытья заваренной в кипятке золой, она заботливо умащала их пчелиным воском… А после – долго-долго расчесывала деревянным гребнем, напевая что-то из былин восточных кочевых народов. И когда даже у него заканчивалось терпение, мать лишь мягко просила посидеть спокойно еще немного…» Теперь-то уж в этом ритуале нет нужды: причесывать, прямо говоря, особо и нечего.
Впрочем, и это не беда, кабы не иные обстоятельства!
Умм – он ведь вообще не из тех, кто склонен сетовать на зримые отметины прожитых звездных циклов. Напротив, молодой стражник даже находил в морщинах какую-то особую притягательность. Чем они, в конце концов, не сродни воинским наплечным татуировкам? Стоит взглянуть повнимательней, и станет ясно: разница не больно-то велика, а если хорошенько призадумаешься, то увидишь, что ее и нет вовсе. За внешними изменениями, будь то седины, тусклый цвет лица, борозды морщин или согбенность, определенно кроется нечто большее, чем подступающая старческая немощь и бессилие перед великим замыслом Огненного бога! Что это, если не выслуженные признаки мудрости, символы познания жизни во всей ее многогранности, свидетельства более глубокого прорастания корнями в саму эту жизнь?.. Недаром ведь с каждым звездным циклом, проведенным в королевской армии (даже самым скупым на события), твоя татуировка увеличивается еще на один язычок пламени, чтобы под конец службы превратить руку в один сплошной огненный всполох!.. И какие-то особые достижения или высокие награды для этого вовсе не обязательны. Да и, если разобраться, какой в них толк? Само присутствие в рядах королевской стражи – уже высшая награда, коей могла осчастливить тебя жизнь! Стало быть, дожить до старости на священной земле Харх и увидеть себя убеленным сединами – не меньшая награда, и радость от нее должна быть сильнее, чем от плодов цветущей юности.
