Анна Владимировна Носова
Лекарство от забвения. Том 1. Наследие Ящера
Стоит лишь на мгновение заглянуть в глубины сердца Окайры – и станет ясно: большего откровения в нем не найти. Это было и ее утешение, и оправдание, и вызов, и смирение. Ей нужен был этот лик. Именно такой. Чтобы открывать перед ним тайники своей души, делиться впечатлениями дня и усердно, истово молиться.
Молиться так, как она уже никогда не сможет в стенах Святилища, преследуемая надменным прищуром Йанги. Ибо именно при таких обстоятельствах вопрошающие вороны не только путали мысли и сбивали с «молитвенного сердцебиения», но и порой грозились выклевать глаза.
При всем при том прихожане, вытаращившиеся в Святилище на уже готовую скульптуру, вовсе не разделили тогда философии своей королевы. Что, дескать, за селянка взяла себе грех на душу, самовольно поселившись на священном звездном теле? Что она о себе возомнила?! Кто вообще выдумал такое окаянство? Смертные не достойны видеть лицо всемилостивой Матери звезд – возлюбленной самого Огненного бога! Ибо оно ну страсть как совершенно и красота его не по нашему хархскому скудному умишку! Узреть ее достоин токмо лишь Огненный – на то он и бог!
Ко всему прочему – совершенно неприличный цвет изваяния.
– Где это видано, чтобы лик Светлейшей Матери был высечен из черного мрамора?
– Кто посмел облечь нашу защитницу в траур?! – негодующе вопрошали верующие друг у друга.
Да, в то злополучное утро всенародное вознесение молитвы на грядущий хлад Летучей мыши – начала зимнего сезона Харх – определенно не задалось. Святилище буквально кипело от неодобрительных взглядов и осуждающего шипения, плавно перерастающего в гул ропота. Благо бюст находился на безопасной высоте алтаря, иначе – голову на отсечение! – не выдержать бы ему праведного гнева толпы!..
Что ж, откровенно говоря, Окайра и не ожидала, что «ее» Матерь будет принята подданными. А на то, что хоть кто-нибудь из них уразумеет истинное послание божества, и вовсе не надеялась. Ей было вполне достаточно, что скульптура хоть единожды «побывала» в главном островном Святилище, впитала в себя живительный дух хоровых молебнов и «познакомилась» с верховной жрицей и народом. Нет, разумеется, королева сознавала, что настоящей Матери звезд и без того все прекрасно видно с высоты ее небесного трона и что «сводить» ее с представителями ею же созданного мира – глупость несусветная, которая к тому же отдает душевным расстройством. «Но ведь «моя» Матерь-хархи – она же совсем другая! – рассуждала, дивясь собственным мыслям, Окайра. – Раз уж она наделена нашими чертами, то, значит, и во всем остальном она такая же хархи, как и мы… И чем ближе она к нам – тем прочнее священные узы между мирским миром и вечностью! Между Матерью звезд и нами – ее детьми, за которых денно и нощно болит ее душа!..»
Потому-то Окайра остановила выбор на черной горной породе, которая, вопреки подозрениям прихожан, не была «трауром» или иным выражением глубокой печали. Нет.
…Королева в задумчивости остановила взгляд на простом лике Матери-хархи. Лицо из гладкого черного мрамора, испещренное тонкими золотистыми прожилками, на удивление естественно проступало из центра каменной гексаграммы. Ее лучи плавно расходились симметричными волнистыми линиями так, что казались прядями волос. Вьющихся и непослушных, как у всех коренных хархи. В вечернем сумраке молельни, разбавленном лишь пятью огоньками свечей, они в самом деле казались блестящими угольно-черными локонами, которыми любовно играет налетевший с Вигари ветер… Словно Матерь-хархи, следуя своей старой «земной» привычке, убрала волосы назад – именно так, как это выглядело на набросках Окайры, – но природная стихия внесла в ее прическу коррективы. Так или иначе, скульптура, затерянная в собственном духовном лабиринте, этого вовсе не замечала. И ей определенно не было дела до своего внешнего вида.
Как и Окайре. Они обе, погруженные в совершенно иные заботы, были слишком далеки от этой чепухи.
«Пожалуй, нужно вернуться к молитве», – решила королева. Слишком долго она отступала и откладывала. Пора наконец высказать божеству то, что не дает покоя уже почитай как тринадцать звездных циклов. Окайра, конечно, посылала об этом небу мольбы. Давно. В том-то и дело, что это были именно мольбы – несвязные, сумбурные, путаные. Всегда неизменно отчаянные… Теперь же пришло время осознанной молитвы, и надо прочесть ее по всем правилам, по всем канонам. Работа сложная, утомительная, словно кропотливая вышивка по изнанке собственной души. Она требовала предельной искренности и открытости, равно как и предельной внутренней собранности. Ведь речь шла не о пустяках или каких-нибудь обычных, «рутинных» обращениях к высшим силам, привязанным, скажем, к смене звездных фигур на небосклоне. Тут дело обстояло куда серьезней, а потому и подготовка нужна несравнимо ответственнее. Окайре предстояло вымолить милосердие и обеспечить небесное покровительство для своих детей. Она чувствовала: ей необходимо защитить их перед лицом духовной стези, на которую они оба встали в столь юном возрасте. Рувва – в стенах огбаха для светлых сестер, по зову собственного сердца, а Бадирт… Ох!.. Королеве действительно было непросто думать об этом, не испытывая ядовитых уколов вины.
Младший сын еще до рождения был предназначен Святилищу. Хотя какой тогда был выход?.. Иначе огненный остров лишился бы преемника опалового венца, а Кафф – долгожданного и единственного наследника…
Довольно! Окайра набрала в грудь побольше воздуха. Хватит оправданий! Это бесконечное самоедство за последние звездные циклы успело ей изрядно опротиветь!.. Она готовилась. Она выучила наизусть пять основных частей своего обращения к Матери-хархи – да, молитва будет предназначена именно ей, а не традиционным фигурам из Святилища – и мысленно расставила их на позиции. Расставила, словно будущее войско слов-защитников, призванное уберечь детей от жестокостей судьбы. Да, так она и планировала: вступление, вознесение почестей Матери звезд, исповедь о Бадирте, исповедь о Рувве и в завершение заклинательные трехстишия.
Пять усилий души. Пять духовных посланников. Или пять взводов ее, Окайры, войска под флагом короны из трех треугольников? Это уже было неважно – лишь бы укрыть свою плоть и кровь от последствий клятвы, данной когда-то Йанги в приступе отчаяния. Чтобы детям, не приведи Огненный, никогда не пришлось расплачиваться за решение матери…
Больше откладывать нельзя! Кто знает, чем закончится следующий обморок?
И вообще говоря, ни один оракул не в силах своевременно предостеречь от угроз завтрашнего дня. Они, вместе с порождающим их злом, творятся силами, неподвластными ни королям, ни огненной ярости легендарных воинов Харх. Это Окайра знала наверняка.
Королева сосредоточилась на лице Матери-хархи, так похожем на ее собственное, посильнее сжала обереги между ладонями, сплела пальцы в ритуальный знак и приготовилась к нелегкой духовной работе.
Последний глубокий вдох, словно перед прыжком, и можно начинать.
«О великая Матерь звезд…»
Фраза так и не была закончена. Ее оборвали шум шагов за спиной и движение воздуха, потушившее одну из пяти свечей. В молельне сделалось еще темнее, а лицо Матери-хархи еще больше слилось с хмарью вечерних сумерек. Воображение королевы, усиленное сакральной обстановкой, услужливо добавило необходимые детали: изваяние будто бы лишилось своего лица…
«Что это? – лихорадочно забегала глазами по молельне Окайра. – Очередной дурной знак? Или повторение утреннего обморока? Что дальше? Быть может, вся комната поплывет во мрак, а там уж и я вслед за ней?..»
О продолжении молитвы думать не приходилось. Вновь она погибла в зародыше, не успев распуститься цветом истинной веры в тиши молельни, укрытой от чужих глаз. «Как те, кто был до Бадирта…»
Боясь снова оказаться в удушливом плену беспамятства, королева, продолжая глубоко дышать, часто заморгала. Окружающая обстановка замелькала вспышками света, а нос остро защекотала струйка дыма, исторгнутая на прощанье фитилем потухшей свечи. И, кажется, монархиня была в молельне уже не одна… Она, не меняя коленопреклоненной позы, медленно обернулась.
Нет, Окайре определенно все это снилось…
– Вижу, что сознание вернулось к тебе, коль скоро ты уже ведешь задушевные беседы со своей названой сестрой, – резонно заметил Кафф, подходя ближе к супруге. Добродушия в его голосе чуть-чуть не хватило, чтобы смягчить снисходительно-насмешливую интонацию.
Впрочем, с отстраненной манерой общения мужа Окайра за последние созвездия волей-неволей успела свыкнуться. Как и с его легким, но ощутимым небрежением к ее набожности. Все это было не в новинку и уже давно перестало ранить. Что, в конце концов, такого, что муж шел к Огненному богу другой дорогой? Может, эта дорога для него – единственно возможная?..
Королеву встревожило иное.
Чтобы он, подлинный король Харх, решил вдруг лично посетить скромную молельню Окайры? К тому же в самый обычный день, не отмеченный каким-либо религиозным праздником? В голове мелькнула робкая мысль о том, что обеспокоенный супруг явился сюда в поисках нее самой, прослышав об утреннем инциденте. Мелькнула – и тотчас исчезла.
Тем не менее он явился. Кафф во всем своем величии стоял в сакральной обители жены, и это было еще более диковинно, чем если бы то же самое происходило в ее опочивальне.
Окайра окинула царственного супруга испытующим взглядом и вынесла неизменный вердикт: годы над ним не властны. Да и властно ли вообще что-либо?.. В ее глазах супруг представал все тем же молодым наследником опалового венца, вошедшим в Зал славы северных воинов, окруженный щеголеватой стражей, там, на милой сердцу родине за горной цепью Убракк. И хоть к тому моменту Игхор, ее отец, уже вынес не подлежащее обсуждению матримониальное решение, сердце юной Окайры затрепетало так, словно она готовилась вступить в нешуточную борьбу за внимание этого мужчины.
Вот он стоит посреди ее личного маленького оазиса, едва подсвечиваемый трепещущими на сквозняке свечами – безоружный, в своем повседневном льняном хитоне, на белоснежной ткани которого небрежно раскинулись волнистые пряди темных волос… По рельефным скулам скользят золотистые отсветы, подчеркивая бронзу кожи. Ох, как же раньше – десятки созвездий назад – эта мужественность волновала кровь Окайры!..
Но, увы, не теперь. «Видно, полдня провели с Явохом за своими танцами с мечом: лоб уже будто из меди отлит…» – устало отметила про себя королева, делая усилие, чтобы скрыть раздражение. Стоит признать, что его причина крылась вовсе не в недостатке мужниного внимания и заботы. Теперь. Так уж вышло, что с определенного момента Окайра больше не нуждалась в ней, обходясь собственными энергетическими ресурсами: молитвами, мантрическими трехстишиями, диалогами с Матерью звезд, неспешными философскими рассуждениями. Все эти духовные утешения по иронии судьбы заменили ей супруга. И вот теперь уже его вторжение в сокровенный мир отзывалось маленьким внутренним бунтом, который легко гасился двумя-тремя глубокими вдохами и короткой мысленной мантрой.
Как бы ни складывались обстоятельства, за последние созвездия она действительно многому научилась. Ей пришлось.
– Благодарю за заботу, Ваше Величество. Силами Аннума я уже вполне сносно себя чувствую, – вовремя успела ответить супругу Окайра, придерживаясь самого учтивого тона.
Вот и прекрасно. Муж получил ответ на свой вопрос, пауза не успела стать неловкой – разве не успешно парировала она вызов?
– Надеюсь, что Матерь звезд услышит твои молитвы и ниспошлет тебе доброго здравия. – Кафф показал на изваяние из черного мрамора.
«Вечное это твое доброе здравие… – вспыхнула про себя королева, не в силах побороть новую волну раздражения. – Вот уж правду народ молвит: ты не меняешься!.. Как начал повторять эту присказку за своим отцом в шестнадцать, так она к тебе намертво и приклеилась…» Однако все это было запрятано слишком глубоко, чтобы хоть изгибом брови отразиться на лице Окайры.
И вместо упрека слуха ее мужа коснулся вполне благопристойный ответ:
– Да внемлет Светлейшая посланию твоему, мой господин, да вернет тебе троекратно благопожелание твое.
Королеве нравилось, как свободно и естественно она извлекала эти словесные аккорды. Ее невидимый щит, выплавленный из Семи наставлений, древних молебнов и жреческих учений, позволял отразить любое нападение извне. Почти любое…
Кафф улыбнулся одними губами. Уверенной походкой он пересек линию из вышитых малиновых подушек, на которых застал супругу, и подошел к тяжелому серебряному канделябру. Супруг Окайры со значительным видом оглядывался по сторонам, словно в аскетичной тесной молельне и впрямь было что изучать взглядом. «Чувствует себя здесь гостем», – с некоторым удовлетворением заключила Окайра. Незаметно кивнула сама себе: «И правильно».
– Окайра, ты, как всегда… – Кафф помедлил, подбирая слово, – деликатна.
«Не удивлена», – мысленно усмехнулась королева. Похоже, ей действительно начало доставлять удовольствие «считывать» внешнюю сторону поведения супруга. «Светские эпитеты всегда заменяли тебе истину, мой господин. И ты в этом ничем не лучше меня. Точно так же укрываешься ими от неудобств этого мира. Как и все короли, наверное…» Это обобщение помогло Окайре немного смягчить свой категоричный вывод. Как бы ни обращалась с ней судьба, королева никогда не славилась острым языком.
Что ж, «похвала» мужа прозвучала как утверждение, не требующее ни ответа, ни – подсказывала Окайре интуиция – даже благодарности. Ей оставалось лишь скромно опустить глаза и внимать.
Шестое чувство не подвело.
– Вчера мы оба были на совете. Помнишь слова Имита?
Да, какой-то частью сознания королева удерживала тревожную мысль о зловещем прорицании звездочета. Но, что уж скрывать, у нее был тяжелый день. Он принес с собой и размолвку с Бадиртом, и вызванную ею же немощь, и грубое вторжение в молитву… В ком эти злосчастия не заглушили бы эхо суеверных опасений? Спасибо заботливому супругу: он потрудился напомнить Окайре о пугающих рисунках звездочета. И королева была почти уверена в главной причине этого напоминания. Кафф наверняка воспользовался им для того, чтобы поскорей вернуть супругу к насущным вопросам острова.
Коротким кивком головы Окайра показала, что память ей пока не изменила и Его Величеству нет нужды утруждать себя пересказом речи Имита. Королева отлично понимала, что большего от нее сейчас не требуется. Она выскажется уже после того, как муж закончит с той частью своих измышлений, которыми вознамерился с нею поделиться. И выскажется именно о той части проблемы, о которой Кафф желает узнать ее мнение, – не больше и не меньше. Ей, подлинной королеве Харх, уж точно не пристало ахать и охать перед мужем, точно перепуганной суеверной курице.
Король удовлетворенно сложил свои большие загорелые ладони в знак того, что дальше речь пойдет как раз о том самом пророчестве. С тенью привычного недоверия покосившись на изваяние Матери-хархи, он продолжил:
– Скажу тебе, как моей подлинной и законной супруге, прямо: я опасаюсь.
Голос мужа приобрел знакомые – не из далекой ли юности? – доверительные нотки. А его сдержанность, обусловленная, конечно, только лишь религиозной обстановкой, вызвала у Окайры ассоциацию с исповедью. Только вот перед кем? К Матери-хархи он всегда относился как к безобидной жениной блажи. А вот к ней самой…
Так уж вышло, что теперь Окайра действительно не знала ответа на этот вопрос.
– Опасаюсь, что слухи уже поползли.
Будто бы опомнившись, Кафф попытался вернуть уверенно-звучную интонацию. Однако в его голосе не было ни мощи, ни властности. Голос будто бы вообще принадлежал не ему, а придворному шуту, осмелившемуся на пародию. Тем не менее Кафф, не отступаясь от задуманного, продолжил:
– Прошел всего лишь один день, а мне уже доложили о волнениях в народе. Кто их знает, быть может, слова о пророчестве как-то просочились за стены Грота заседаний. А может статься, хархи и сами что-то углядели…
Король в глубокой задумчивости перебирал пальцами по своей мощной, золоченой от загара шее. Глядя сквозь узкие проемы окон – в сизую бесконечность вечернего неба, – он поведал:
– Я приказал на время оставить звездочета в замке-горе. Ему отведена собственная палата и все необходимое. С Ладони ночью открывается прекрасный вид на звезды – ничуть не хуже, чем в горах. Ты спросишь: зачем это все? Во-первых, я предвидел суеверные припадки среди населения. Ни для кого не секрет, где обитает Имит, а потому мне необходимо было обезопасить его от лишних беспокойств. К тому же в уединении и под охраной ему будет проще сосредоточиться на наблюдениях и избежать ошибок, которые могут стоить ему жизни, а опаловому венцу – репутации. Во-вторых, держа Имита рядом с собой, я смогу своевременно узнавать обо всех изменениях в строении Ящера. Это позволит вовремя предупредить население о возможных угрозах (или, напротив, возвестить о «ложной тревоге») и успеть с мерами защиты. Если речь идет только о засушливом Скарабее, то тут и опасаться особо нечего: мои гильдии и вверенные им рабочие силы подготовились на славу.
Окайре показалось, что муж обращается не столько к ней, сколько к кому-то невидимому, находящемуся за пределами молельни. А может, и вообще за пределами знакомого ей мира… Как будто он находился не тут – на расстоянии вытянутой руки, – а бесконечно далеко.
– Но! – В такт своему восклицанию он поместил перед грудью клин из сложенных ладоней.
Окайра напряглась: верный признак, что сейчас должно прозвучать то, о чем супругу трудно говорить… Она незаметно сплела пальцы в ритуальный знак и направила ему мантрический посыл на стойкость духа. И – вот чудеса! – это помогло. Кафф заговорил свободно, не стесняясь делиться мыслями и тревогами с ней, своей странной, не от мира сего женой:
– Но что бы мы ни предприняли здесь, в замке, и как бы ни старались уберечь наш народ, всегда будет оставаться то, перед чем мы бессильны. – Он разомкнул клин ладоней и развел руками. – Я говорю о нас, о хархи – в самом плохом национальном смысле. Клубок слухов растет день ото дня. И – я знаю, и ты знаешь – они уже поползли по Подгорью. Я чувствую это, Окайра!..
Он что, взял ее руки в свои?.. Нет, это точно сон! Но, пожалуйста, Матерь звезд, пусть он не заканчивается!..
Кафф, продолжая вглядываться в сумеречную звездную даль, сделал глубокий вдох. Черные глаза сосредоточенно сузились, широкие ноздри несколько раздулись, под тканью хитона расправилась мощная грудь и распрямились широкие плечи. Окайре он виделся хищным зверем – вожаком огромной дикой стаи. Он не безмятежно-самодовольно созерцает свои владения! Он прислушивается к обрывкам старинных песен, к отголоскам народных толков и пересудов, к эху едва различимого шепота, недобро шуршащего вокруг ночных костров. Вместе с йодом Вигари он вдыхает в себя каждую искаженную временем легенду, весь цветастый хоровод домыслов и все до единого детские всхлипывания, вызванные видениями из незнакомых страшных снов. Да, он, ее Кафф, словно хищник, навис над собственным гнездом, готовый накрыть его телом!..
Окайра чуть не ахнула в искреннем изумлении: таким королева не видела мужа, пожалуй, никогда. Она замерла – не живее наблюдавшей за ними скульптуры, – держа свои руки в его ладонях и боясь нарушить негаданное волшебство неосторожным вздохом. Время остановилось… Какое, оказывается, благо – не возводить «высоконравственные» крепости, не отгораживаться ими от мирских событий и близких!.. «Надо просто жить – открыто и жертвенно! – с восторгом глядя на мужа, подумала Окайра. – Молитвы – это, безусловно, моя помощь семье и народу, но… – она еще раз украдкой посмотрела на Каффа, – что в них толку без тех, кто своей волей претворит их в жизнь?.. Недаром Огненный бог так ценит нашу силу, нашу внутреннюю ярость – благословение предков. Нужно делать то, что можешь, ради других – будь то шепот мольбы, или взмах клинка, или подавление собственной гордыни».
Одна истина следом за другой, словно распускающиеся цветы, торжественно венчали мысли Окайры. Всем своим существом она сплелась с душой мужа, а значит, с его ответственностью перед небом и народом, с переживаниями за весь Харх и каждого его жителя. Когда теперь они вот так – рука в руке – стояли перед лицом мрачных пророчеств, устрашающих созвездий и смутной будущности, королева наконец ощутила себя почти счастливой. Она готова взять на себя тяжесть мужниной ноши, забрать его волнения и бессонницу.
В какой же момент венценосный супруг пожелал прервать их спонтанную идиллию? Как долго ладони Окайры грелись в чудотворном тепле его крепких рук? Королеве было сложно сказать: может, всего-то несколько золотых мгновений, а быть может, уже и утро не за горами… Она очнулась от звука его голоса и нехотя стряхнула лоскуты сиюминутного блаженства. Они тотчас рассыпались серым пеплом воспоминаний, и безразличное ко всему прошлое увлекло их в бездну забвения.
– Окайра, ты слушаешь меня? – словно откуда-то из-под воды донесся до нее знакомый требовательный возглас. Руки уже не ощущали благословенного тепла. Да и звездное небо успело завернуться от посторонних глаз в изорванный капюшон пыльно-серых облаков. – Окайра?!
Королева, словно оправдываясь за свои неуместные грезы, приложила треугольник из пальцев к груди: верное уравновешивающее средство. В подтверждение своего внимания она сказала:
– Разумеется, Ваше Величество. Мы вели беседу о слухах вокруг предзнаменования Имита, который ныне находится в замке-горе.
О своих чувствах во время совместного созерцания ночного неба и истовом желании взять на себя духовный груз супруга королева сознательно умолчала. Кафф только что сделал первый шаг ей навстречу – впервые за долгие созвездия ледяной равнодушной учтивости. Не хватало сейчас нагородить религиозных словес вперемешку со слезливыми женскими сантиментами – и по собственной глупости все погубить! «Как тринадцать звездных оборотов назад…»
Кафф, даром что умелый дипломат, все же влил ложку дегтя в так хорошо завязавшуюся беседу:
– Да, слухи…
Повернувшись спиной к узким оконным проемам, король подошел к черной мраморной скульптуре. Задумчиво глядя на Матерь-хархи, он наконец высказал свое тайное намерение:
– И, дабы не дать страхам укорениться, нам следует выпустить их наружу.
Пространное высказывание оставило в сердце королевы целую вереницу опасливых предположений и пугающих догадок. Вся эта гамма эмоций с точностью слепка отпечаталась на лице Окайры. «Выпустить наружу?.. О чем ты? Что ты хочешь предложить нашему честному, прямодушному народу, готовому уверовать в любое мало-мальски складное сказание?..»
Супруг избавил Окайру от необходимости формулировать вопрос. Ответив уверенным кивком на ее недоумевающий взгляд, он, словно выступая с речью на совете, сообщил:
– Это сделает Горидукх.
Королева смотрела на несказанно довольного собой мужа и с горечью понимала: он имел в виду не усердие коллективных молебнов и не удвоенные жертвоприношения ненасытному Скарабею. «Неужели…» – ахнула она про себя, на лбу ее обозначились глубокие морщины. Королева принялась беззвучно молиться, украдкой косясь на молчаливое изваяние: «О Матерь-хархи, только не это!..»
Впрочем, с молитвами она, видимо, опоздала. Опять.
– В этот раз мы проведем наше ритуальное празднество не так, как всегда, – произнес Кафф. – Как ты помнишь, в этом звездном цикле мне посчастливилось переждать хлад на южных землях Чарьа, а заодно навести порядки на восточно-степных границах вместе с наместником Сауггом, наследником Ахриба Медного Черепа.
Окайра окончательно поникла. Муж мог не продолжать. И не делать из нее темную затворницу, несведущую в государственных делах. Ей прекрасно было ведомо о цели того длительного путешествия на юг острова: как же прирожденный копьеносец Кафф мог упустить возможность «поиграть в войну» с восточными задирами, да еще и в компании своего молодого южного ставленника?.. Ускакал, прихватив несколько передовых отрядов военачальника Рагадира. А уж о моральном облике молодого наместника Саугга – этого новоявленного «регионального фаворита» Каффа и по совместительству царька полудикого Чарьа – королева уже тоже давным-давно имела собственное мнение. «Неужто эпидемия грехов южан уже и до нас добралась…»
Дальнейшая речь короля – да, это уже была не доверительная беседа, а именно речь, твердая и императивная, – дала исчерпывающий ответ на сей вопрос.
– Вижу, что помнишь. Так вот, Саугг поделился со мной некоторыми… скажем так, местными традициями, связанными с Горидукхом. Вера южан допускает, что отвести множество напастей Скарабея можно не только задабривая его. Нет, разумеется, они чтят заветы древних: алтари исправно пополняются жертвами, в том числе и кровью добровольцев; из пирамидных святилищ денно и нощно раздаются молитвы. Но это не все. В ночь проводов Ящера южане стараются показать Скарабею, что они – потомки легендарных огненных воинов. Что они есть продолжение бесконечной цепи поколений, переживших его засуху и слепящие смерчи. То есть, – Кафф перевел взгляд с изваяния на побледневшую Окайру, – своими действиями они говорят Скарабею, что дань традициям предков – это одно, а их собственные желания, позывы и… безумства – совсем иное. Потому у них в Чарьа повелось выпускать свои страсти на волю именно в ночь Горидукха: они не только жгут костры до небес, пекут пироги из дичи с красными ягодами и хором славословят богов…
– …но и предаются коллективному грехопадению, перечеркивающему все эти благочестивые действа! – не выдержала королева. Крайнее возмущение придало ей смелости. Окайра даже не заметила, что вторглась в неприкосновенные воды монаршего монолога. – И ты, – условности, вроде «Ваше Величество», тоже полегли под натиском разбуженного гнева, – хочешь, чтобы наш народ таким вот средством отвадил от себя гнет Скарабея?! Стонами оргий? Видом бесстыдно обнаженных тел? Вкусом и соком плоти чужой жены?
Что и говорить, после всех событий того бесконечного дня у королевы осталось ничтожно мало сил. Она ощущала себя пустым сосудом, пересохшим ручьем в песках… Но если все же в ней осталось хоть что-то от ее духовной и женской силы, то сейчас она пошарит по закоулкам сознания и – во имя Матери звезд! – обрушит на Каффа! Даже если придется расплатиться новым обмороком или какой другой хворью…
Она будет готова уплатить столько, сколько потребует у нее небо в обмен на эту смелость!
Окайра сделала два шага навстречу супругу. Он вновь снисходительно ухмыльнулся, как бы говоря: что, дескать, от тебя можно было ожидать, послушница в короне! Монархиня расправила плечи. Дальше ей не пришлось прилагать усилий, ибо слова – грозные и ожесточенные – полились сами собой.
И в них, признаться, не было уже ничего ни от веры, ни от любви.
– Тебе был знак, Кафф, – взметнула Окайра вверх правую ладонь – ни дать ни взять вещунья из-за северных гор.
Привычная ухмылка сползла с красивых губ короля. Нет, он не испугался. Пока. Его охватило любопытство и предвкушение необычного представления. Что ж, «публика» его получит, да только вряд ли останется довольна…
– Звезды древнее и мудрее нас, – тем же нравоучительным тоном изрекла Окайра, – будь мы хоть тысячу раз коронованы. – Да, она тоже будет делать из мужа олуха и невежду, напоминая ему, как и он ей, очевидные вещи! Почему бы и нет? Она, Окайра, всегда быстро училась и хорошо усваивала уроки. – И вот ты видишь, точнее, к тебе приходят и под нос суют предупреждение, которое звезды сочли нужным тебе оставить. Мы ничтожны, слабы и к тому же слепы – потому не ведаем, что именно несет в себе небесное послание! Но боги, сильные и всеведущие, прощают нам нашу дремучесть, говорят с нами на понятном нам языке. Ящер мертв, Кафф! Спроси любое несмышленое дитя: хороший это знак или дурной?! Пойди к Имиту, которого ты, словно придворного шута, теперь держишь при себе, и поинтересуйся его трактовкой. Или, может, ты думаешь, он ответит, что это – к мягкой погоде и полному штилю в островной жизни?! Нет, Кафф! Тысячу раз – нет! И тебе это доподлинно известно! С неба на тебя глядит не просто причудливый рисунок! Не случайное совпадение в расположении звездных тел!
Кажется, такая резкая перемена в поведении и интонации королевы возымела эффект. Но, увы, не совсем тот, на который она рассчитывала. Да, ей удалось завладеть вниманием супруга, в чем последнее время она была не особенно сильна, но вот обратить в свою веру – явно оказалось не во власти Окайры. Нет.
Тысячу раз – нет.
На лице Каффа отчетливо отражалась борьба любопытства, насмешки и удивления. Каждое слово, каждая фраза жены пробуждали к жизни то одну, то другую эмоцию.
Слабость разливалась по смертельно уставшему телу королевы, размывая песчаные замки словесных конструкций – единственного оружия против тронувшегося умом супруга. Окайра уже с трудом улавливала нить и подбирала нужные слова.
Она провалилась в кромешную пропасть, и над ней уже сошелся шов земляной трещины… Очень, кстати говоря, похоже на утреннее «затмение». Только тогда она была лишь беззащитной жертвой, а ныне… «Всемилостивая Матерь звезд, обними своим благодатным светом и укрой от напастей мира! Ибо, клянусь, я не хочу верить, что сейчас я выбрала этот греховный путь сама!.. Опять…»
– Ты видишь, – все-таки продолжала Окайра, – ты сам прекрасно видишь, что это – предупреждение! Мы все что-то делали неверно: ты, я, совет, гильдии, воины, купцы, ремесленники, крестьяне! И, быть может, даже наши великие предки!.. Все мы грешны – до последнего юродивого! Боги нами недовольны: их гнев уже вычертил нам на небе свое послание. Да, солдаты твоей армии – образцовые потомки огненных воинов-хархи. – Как бы ненароком вплетя в свою речь эту притворную похвалу, королева слегка понизила голос. – Своей доблестью и мужеством они исправно поддерживают пламя священной ярости на зубцах короны Огненного бога. И, безусловно, наши жертвы, молитвы, обряды, искры ритуальных костров и курящиеся благовония святилищ – пусть и ничтожно, но воздают Матери звезд за ее безграничную милость. О да, мы бережно взращиваем в себе и в наших детях то, что делает нас хархи! От созвездия к созвездию мы заново вышиваем этот завещанный праотцами узор: закаляем тело и укрепляем дух, служа нашим богам.
Кафф вскинул бровь и согласно кивнул, разводя руками: так чего же, мол, им не хватает? То, однако, была лишь мимика, которую он, опытный политик, в любых обстоятельствах умел подчинить своим целям. А вот взгляд…
Взгляд – вот что может выдать истинные чувства. Аксиома, известная всем от мала до велика, и Кафф ее не учел: из глубины его угольно-черных глаз предательски сочилось смятение.
