Анна Владимировна Носова
Лекарство от забвения. Том 1. Наследие Ящера
И эти изменения – всамделишные или подстегнутые воображением? – полностью совпадали с душевным состоянием Шагга.
Его народ не ошибся: ведуну действительно было что сказать. В отличие от подлинных королей и напыщенных жрецов, он был для своих людей раскрытой книгой и считал, что все иные способы ведения политики не угодны праотцам. Хотя бы потому, что если кочевников и можно было обвести вокруг пальца или скрыть от них часть правды, то с духами этот фокус не пройдет. От их ока не укроется ничто и никогда. И отвечать уж всяко лучше перед живыми врахайи, чем перед мертвыми.
Бабка Хаддиш, высунув свои сморщенные руки из повозки, бережно протянула своему внуку мирно посапывающий цветастый сверток, пахнущий молоком и цветочным маслом. Шагг обхватил его своими шрамированными ладонями, прошептал над ним пару слов и поднял высоко над головой.
Крики, пляски и стихийно начавшееся безумство экзальтированной толпы не сразу дали ему начать свою речь.
Отголоски густого смолистого дыма легко просочились сквозь молодую хвойную поросль, вытеснили из вечернего воздуха соляно-йодное дыхание засыпающего Вигари и защекотали ноздри еще издалека. И хоть Куримар пока не добрался до своего места вокруг обложенного камнями костра, на сердце трактирщика немного потеплело. Так бывает, когда встретишь неожиданно старого доброго знакомого или во время бушующей непогоды шагнешь в дом, где на тихо потрескивающем огне поднимается первая пенка сорха. Его пряные нотки, к слову, тоже искрились в кольцах хитросплетенного купажа.
Трактирщик, пробираясь сквозь невысокий сосняк и смешанное густотравье – его яркая зелень отказывалась преждевременно сдаваться Скарабею, – ухватился за этот дымный ориентир и принялся жадно втягивать ноздрями его невидимые стрелки. Сознание и беспокойный ум невезучего кабатчика отозвались искренней благодарностью. Теперь можно не плутать по заросшим лесным тропам в поисках того самого холма. Ну, того, что с раздвоенной верхушкой. Теперь, когда есть такой надежный проводник, достаточно просто положиться на него и послушно следовать невидимой указке.
Теперь-то уж ничто не помешает Куримару вовремя явиться на вечер оракула, чтобы послушать сказки старого Тихха.
Поразительный, конечно, тип – этот безумный странствующий дед. Сколько ни живи на белом свете, сколько ни копти небесную синь, никогда не разгадать его тайны! Уж в этом Куримар был уверен. Нет, понятное дело: все, что плетет, грея босые мозолистые ноги у костра, этот блаженный старик, – чистой воды выдумки. И даже особо не важно, где он их берет. Может, фантазией боги не обделили; может, в странствиях своих все небылицы Харх по деревням собирает да на ус мотает; а может статься, оракул просто сны свои пересказывает.
«Сны-то, небось, ему непростые приходят, когда дыма своего нанюхается… Он-то у Тихха по фантазиям, поди, и главный», – усмехнулся Куримар. Сам трактирщик меж тем изо всех сил хватался обонянием за этот дым, надеясь встретить ночь у Двурогого холма, а не в тесном плену травы в рост взрослого хархи.
Именно надеясь. Не боясь.
Страх и Куримар давно уж не сиживали за одним столом, словно друзья в размолвке. Не сиживали с тех самых пор, как трактирщик, переступив через народные суеверия, собственными руками втащил в свое заведение полумертвеца, угрожал помощнику Аннума, и все это на глазах двух десятков хархи. О каком страхе теперь вообще может идти речь? Куримар, осторожно ступая по ползучему травяному ковру, поднял глаза на сизое темнеющее небо. Ничего нового. Все тот же подыхающий Ящер. Мелкие золотистые бисеринки звезд отчетливо обозначили часть его контура на небосклоне, залитом темно-синей гуашью.
«А может, – равнодушно размышлял трактирщик, – на самом деле Ящерица-то огромна – как три Сферы… Что, если она не жертва вовсе, а, наоборот, чье-то могущественное оружие?..» Куримар, заглядевшись на звезды, споткнулся о выпирающие корни. Он зашатался, балансируя, замахал руками, но все же устоял. Только острые чешуйки шишек хмеля больно царапнули голый локоть. На поврежденной коже начали собираться мелкие багровые капли, грозя замарать единственную тунику, приберегаемую «на выход». Пустяки. Трактирщик лишь скептически прищурился, сверля взглядом небесный купол с его странным посланием, и, словно бросая всему Харх вызов, прошептал:
– Вот возьмет Ящер да и рухнет нам всем на голову – то-то будет жертва! А то заладили: Скарабей, Скарабей… Еще неизвестно, откуда гром грянет! – И прибавил, уже значительно тише, будто оправдываясь за внезапную выходку: – Оно же так в жизни и бывает: боишься в горах дугорога повстречать, а несчастье-то к тебе с моря подбирается… Откуда не ждешь его вовсе. Да, так оно и бывает, – продолжил Куримар бормотать себе под нос, идя на зов дымных колец. – Приходит откуда не ждешь…
Нет, Куримар определенно не испытывал страха. Если судьбе угодно, чтобы он заблудился на подступах к Двурогому холму, трактирщик представлял себе одинокую ночь в лесу без внутреннего содрогания. Ну а если боги повелят Скарабею наслать в этот раз на Харх целый сонм жестоких испытаний – значит, так тому и быть. А может, все сложится совершенно иначе… Вдруг Ящер и в самом деле улегся на спину, чтобы нежданно-негаданно рухнуть всем на голову?..
«Так пусть эти «все» и переживают», – почти мстительно заключил Куримар. И резонно заметил: «Я к ним не отношусь». Мысли о том, что было бы неплохо, если бы и другим – не только ему, бедолаге – жизнь немного прижарила яйца, он старался гнать прочь. С другой стороны, неужели эти гнилые языки, лишившие его и жены, и репутации, и заработка, заслуживают лучшей участи?..
Трактирщик вновь поднял голову кверху, патетически тряхнув седыми патлами, чтобы еще раз полюбоваться на две трети будущего созвездия. «Вот он – знак богов для всех тех, кто считает себя умнее других! – осенило в одночасье Куримара. – Пока он, знамо дело, больше похож на какой-то набросок. Вроде того, по которому горемычный Гивдар тогда инхрустировал мою проклятую столешницу». Кабатчик непроизвольно сложил ладони треугольником и коснулся ими щетинистого подбородка, словно от кого-то защищаясь. «Но ничего! – Впервые за долгое время распрямил он свои сутулые плечи. – Этот рисунок скоро будет закончен, и, чтоб мне провалиться, он все-таки прижарит кое-кому яйца! Боги все видят! Они всяко лучше нас знают, как и когда это сделать!»
И Куримар заговорщицки подмигнул Ящеру. Теперь он, как и дым от костра Тихха, стал «старым добрым знакомым» трактирщика.
Не зря на Харх говорят, что порой созвездия заставляют деревья дружбы расти корнями вверх, а реки любви – течь вспять.
– Реки… – задумчиво пробормотал трактирщик, осторожно обходя редеющие зубья почерневших деревьев.
Он как будто на мгновение о чем-то вспомнил – не то эхо позабытого голоса, не то черты лица, размытые дождями времени… Вспомнил – и снова замер, словно позабыв, куда шел. Закрыл глаза и прислушался. Что это? Как будто легкое, невесомое прикосновение к колючей впалой щеке. Или это был всего лишь тихий плеск воды, умиротворенно струящейся между корней?
«Слава Огненному!» – отлегло от сердца у Куримара, когда он понял, что это оказалась действительно всего лишь река. Пожалуй, даже не река, а небольшой лесной ручей – урочище, отделяющее молодые хвойные поросли от холмистого нагорья.
Еще один верный знак, готовый подсказать трактирщику правильное направление. Только и всего. Однако это, знамо, лучше, чем всякое издевательское эхо да приветы от призраков. Ему, Куримару, с некоторых пор куда ближе стали простые, приземленные вещи, а чувства… Уж лучше привязать к ним камень потяжелее и как раз в такую реку забросить. Ибо проку от них никакого. «Чувства – они либо на глазах у всего честного народа тащат в твой трактир мертвеца, либо смешивают твое доброе имя с конским навозом, либо расхищают твое семейное гнездо!» Эту истину кабатчик не раз нашептывал заплетающимся языком тем смельчакам, что отваживались заглянуть к нему после того случая с Гивдаром.
Так что увольте. Никаких рек любви. И никаких друзей, кроме смолистого дыма, тревожных звездных начертаний да сказок оракула.
Осталось немного – и ручей сам выведет его к костру Тихха, что в таких потемках будет очень кстати. Куримару аж не верилось, что удача вдруг бросила на него скупой взгляд из-под своего плотного веера. Он послушно пошел вдоль ручья – на зов слабых отсветов костра, уже начавших золотить верхушки последних деревьев. Еще несколько десятков шагов, и деревья остались вздыматься грядой остроконечных факелов за спиной трактирщика. Ручей же расширил свои журчащие артерии и, выйдя за лесные пределы, превратился в извилистую ленту реки с проворным звучным течением. Казалось, что корни наконец выпустили водный поток из своей змеистой хватки и теперь он задышал наконец полной грудью.
Совсем как Куримар, у которого так и свербело поскорее добраться до временного пристанища Тихха и хотя бы ненадолго забыться, поднявшись на облаке древних мифов над несправедливостью бытия.
Он даже сделал вид, что вовсе не заметил венка из махровых соцветий пастушьего гребешка, плавно проскользившего по течению реки – перед самым Куримаровым носом. Просто запретил себе думать о той, что, кажется, когда-то любила эти нескромно-пурпурные цветы.
Только звезды. Только подкрадывающаяся из-за холмистого горизонта ночь. Только старые, проверенные друзья. Больше Куримар никого не хотел брать в свое ближайшее будущее.
«Видно, угроза с небес заставила хархи больше верить в сказки», – хмыкнул про себя трактирщик.
На сей раз – а с предыдущего пришествия Тихха миновал ровно звездный оборот – Куримар с трудом отыскал себе свободное место у высокого огненного столба. Он в ту ночь был тоже выдающихся размеров – под стать великанам. Словно это они, а не обычные хархи собрались у подножия Двурогого холма послушать новые истории из самых далеких уголков острова.
Да… и на этот раз удача не задержала свой ветреный взгляд на Куримаре. Зря он ждал тихого малолюдного вечера в отражении веселых язычков огня. Зря надеялся, что соберется лишь скромная кучка любителей чужеземных сказок и древних легенд – тех притом любителей, что не знают «непутевого грешника Куримара» в лицо.
Очень зря.
Громадный, видно собранный еще накануне, костер полыхал на всю округу, подобно огнедышащему дракону. Теперь ясно, почему его отсветы долетали аж до самых еловых верхушек и застревали в них горящими светлячками. Жар от костра сдерживал каменный обод, похожий на вытянутый кверху огненный колодец.
«Не на каждый Горидукх увидишь такой факел…» – подумал трактирщик, задрав голову аж до ломоты в шее. И все равно не смог понять, где заканчивается пламя и начинается звездный свет.
Новоявленные поклонники баек Тихха опоясывали «факел» тремя широкими тесными кольцами. Сидели кто на бревнах, кто на загодя выкорчеванных по такому случаю пеньках, кто на плетеных подстилках, а кто – просто на голой земле, поджав под себя ноги. К вящему разочарованию Куримара, свободные места – да и то их по пальцам можно было перечесть – оставались лишь в третьем, самом дальнем от рассказчика круге. Он и воткнулся в первое попавшееся, боясь, что если провозится еще несколько мгновений, то останется и вовсе без места.
Едва пристроившись между пахнущей прокисшим молоком толстухой и угловатой девицей в безразмерной льняной тунике, Куримар почувствовал, что в этом месте он нежеланный гость. В последнем земном пристанище его заблудшей души, где он мог почувствовать себя живым. Где мог на время отречься от своих невзгод и потерь, путешествуя вслед за неспешными рассказами оракула по белому свету. Что же теперь? Теперь его крохотный сокровенный мир разросся до неузнаваемости. Если раньше он казался трактирщику тихим укромным местом – пожалуй, что даже получше Святилища, – то нынче это неуютные дворцовые своды. А слетевшиеся на его свет «мотыльки» ловко растащили по крупицам весь тот глубокий смысл, что Куримар некогда находил для себя у подножия раздвоенного холма.
«Ладно! – сделал он над собой усилие. – К черту мотыльков!» Оскорбленный неожиданным ажиотажем вокруг Тиххова вечера, трактирщик даже не удостоил их взглядом. «Пришел-то я сюда не из-за вас, трусливые мошки… Ишь, слетелись к огню, чтоб укрыться от ящера!» Куримар сердито плюнул себе под ноги, чем заслужил презрительный взгляд соседки-толстухи. «То-то же!» Новая остроумная аллегория вызвала у трактирщика едкий смешок и помогла отчасти смириться с непредвиденными обстоятельствами: «Мели-мели про меня по всему Подгорью своими гнилыми языками, а теперь трясетесь от того, что Ящер скоро слизнет вас своим! Ха-ха! Ну, поглядим, как теперь Тихх утешит вас… А главное – станет ли утешать?»
Наконец Куримар сосредоточился на центре трех живых кругов – там, где горел костер и где Тихх вытряхивал себе в рот последние капли какой-то дымящейся жидкости. Ну и пусть, что он сидел спиной к Куримару, привалившись к каменному укреплению костра так, что трактирщик видел только босые, покрытые мозолистым панцирем ступни в пыли всех четырех частей огненной земли. Пусть их с Куримаром, словно волнорез, разделял тройной барьер из малодушных суеверных трусов. Плевать, что, кажется, среди них, судя по ни с чем не сравнимому душку давно не мытых тел, затесались грязные бродяги врахайи. И пусть он, Куримар, в этот раз даже не сможет заглянуть в глаза рассказчику, чтобы зачерпнуть там немного чужеземной мудрости!.. Ничего!
Когда воздух наполнился звенящей тишиной, когда замолкли птицы, цикады и даже треск горы сухого хвороста сошел на нет, Тихх наконец заговорил.
С этого мгновения все остальное резко уменьшилось в глазах Куримара – уменьшилось до размеров самой мелкой, ничтожной мошки. Трусливой ли, храброй ли… Куримару стало настолько плевать, что он даже об этом не подумал.
Исхудавший, с холодным равнодушным взглядом… Почти старик. Гайа, которая когда-то в прошлом была его сбежавшей женой Хигдаей, даже не сразу узнала Куримара. А когда узнала, то ничем себя не выдала. И, пожалуй, это было разумно… Ибо теперь у высокого костра Тихха она сидела подле своего нового мужа.
Им был ведун Шагг.
Бадирта распирал почти детский восторг, который он как мог скрывал под маской снисходительной благосклонности. Заимствованной, разумеется, у Каффа.
Синева позднего вечера уже растворялась в беспредельной тьме ночи. Она – насколько хватало ее власти – подкрадывалась к высокому костру, тесно обнимала небольшую поляну под Двурогим холмом, а стелющийся за ней лес считала уже безоговорочно захваченной территорией.
И вот в такой прельстительно-опасный час молодой принц – только подумайте! – вдруг оказался не за надежным бастионом Перстня, в безопасности стен замка-горы, а совершенно в ином месте. Нет, он даже не слоняется туда-сюда по морскому побережью в своих пространных раздумьях, окруженный вооруженными до зубов стражниками. Эти самые стражники, между прочим, остались далеко – аж за разделительной чертой Яхонтовой реки, под пологом хвойного леска.
Очень кстати, что в замке спозаранку все стало с ног на голову: запертые покои отца, сбитая с толку мать, белые лица перепуганных стражников, какой-то грохот со стороны левого крыла замка… Как на заказ! Появилось наконец не только какое-то разнообразие в этой скукоте одинаковых, как стрелы в колчане, дней, но еще и потрясающая возможность устроить долгожданный визит к безумному Тихху так, как ему, Бадирту, хотелось.
Какая удача, что в этот раз никто не помешал принцу сделать все по своему вкусу! Все были слишком заняты, слишком взволнованны, чтобы вникать в то, что он пытался до них донести. Слишком рассеянны… И это полностью совпадало с интересами Бадирта!
А интерес его был и оригинален, и прост одновременно – как, впрочем, все гениальное в этом мире. Ну какое, скажите на милость, веселье в том, чтобы прибыть на вечер оракула чинно-благородно, будто бы ты и правда подлинный наследник престола? Таких вот благопристойных принцев, с блеском в глазах и на камзолах, Харх, думается, уже навидался. И они наверняка прискучили ему ну просто до тошноты. Нет, Бадирту-то, конечно, и так было чем удивить огненный остров… Но, как ни прискорбно, время этого «подарка», припрятанного на дне его кармана, еще не настало.
А выкинуть что-нибудь эдакое хотелось прямо сейчас!
Вот и пришлось выдумать – не без помощи желтоглазой кошки Йанги, конечно – экстравагантную забаву: заявиться к Тихху в одежде простолюдина, без сопровождения (Эббих не в счет), стражников и прочей монархической мишуры! А что? Мать еще до всей этой неразберихи в левом крыле замка дала согласие на визит принца к оракулу. И пусть только попробует потом отрицать это при короле! А уж как, в каком виде нанести визит – это его, Бадирта, личное дело.
«На самый худой конец, от родительского гнева всегда можно будет откупиться тем, что это целиком и полностью была идея Йанги… – рассуждал принц, пока заворачивался в неведомо откуда приволоченные Эббихом лохмотья. – А то и вовсе ее главное условие. Для моей же безопасности…»
Похоже, ссылаться на Йанги входит у Бадирта в привычку. Ему действительно казалось, что в ее власти оправдать любой его поступок.
– Ну, каково, а?! – всю дорогу приставал Бадирт к горбуну.
Пробираясь через лес, он постоянно рассматривал полы своей крестьянской туники и разваливающиеся сандалии из потрепанной кожи – точь-в-точь сын бедного земледельца. Принцу всегда было по нраву входить в новые роли.
Эббих, для верности перемазанный сажей и прихрамывающий больше обычного, был наряжен в том же стиле. Это не мешало ему в десятый раз ответить принцу, что он-де в полном восторге от его смелости и изобретательности.
За этой видимой уступчивостью от Бадирта скрылось то, насколько в тот вечер Эббих был серьезен и сосредоточен. Если бы принц ненадолго отвлекся от самодовольства, возможно, заметил бы, что горбун сегодня больше похож на хищника, высматривающего жертву, чем на приближенного верховной жрицы Харх, который собрался послушать несколько чужеземных баек у костра. Напряженный и сосредоточенный, ковылял Эббих к холму под покровом ночи.
Как бы то ни было, маскарад, в котором карлик принял самое непосредственное участие, удался на славу! Ибо, когда принц и дворцовый горбун, оставив стражу на приличном расстоянии, попытались разместиться вокруг костра, никто не обратил на них внимания. Их толкали в бока, не давали протиснуться меж тесных рядов, а когда ряженые пытались сесть, то их и вовсе посылали в огненную жаровню, утверждая, что место это занято аж со вчерашнего дня.
Внимание и уважение… Разве их заслуживают крестьянский мальчишка и его калека-отец?
Только когда двое наконец пристроились во втором ряду – за спиной воняющего вчерашней сивухой здоровяка, – до Бадирта окончательно дошло, как именно они сейчас выглядят со стороны. Дошло, что в глазах всех этих простолюдинов они с Эббихом – отец и сын.
По спине принца пробежал холодок, словно он не сидел напротив пылающего до небес костра. Эти пару мгновений он ощущал себя голым перед этой грязной, галдящей толпой. Бадирт судорожно вцепился в рукав своей протертой туники: нет, вроде бы она на месте. Ладони, однако, стали холодными и неприятно влажными. Принцу казалось, что в легких нет больше воздуха – только этот проклятый дым с какими-то лиходейскими острыми специями.
Он еще сильнее стиснул рукав, едва не продырявив его ногтями.
– Тррр-щщ-хх-ррр, – хрустел сухостой в костре, отдаваясь оглушительным скрежетом в голове принца.
Теперь «гениальная» идея Бадирта уже не казалась ему удачной. Больше всего сейчас хотелось поскорее покончить со странным маскарадом, вернуться в свою роскошную спальню, а наутро представить, что это был всего лишь дурной сон.
– …поэтому сегодня я вложу в ваши уши лишь часть предания, – вторгся в мечущие мысли негромкий голос.
Тихх. Оракул. Блаженный странник, беседующий с каменными головами Севера. Оказывается, он уже начал свой рассказ – рассказ, за которым, словно за каким-то чудодейственным лекарством, пришло сюда столько островитян: от изгоев врахайи до особы королевских кровей.
– Ибо – уверуйте в это! – и под каменными черепами роятся домыслы, – провозглашал старик, поглаживая амулет на своей морщинистой шее. – Прислушаетесь к ним, к этим домыслам, – и быль станет небылью. Купитесь на них – и истина канет на дно. Не вернете тогда ее уж на сушу! А истина на суше нужна, словно звездный свет. Здесь и так уже слишком темно – я почти не вижу ваших лиц… – Оракул слепо пошарил горбатым носом меж воздушных звеньев дымных колец. Дети из первого круга шарахнулись, прячась в полах мамкиных хитонов. – Без истины нас ждет мракобесие ночи, преклонение перед грехом и чаша, полная крови невинных! Отринем истину, похороним прошлое – и мертвый Ящер коронует изуверского Скарабея! И тогда, – Тихх обвел замерший круг полубезумным взглядом, – тогда некому будет похоронить нас. Слушайте! Слушайте сказание, полное осколков затонувшей в Вигари истины, что я вымолил у думхров – каменных идолов древних. Вгрызайтесь в них до основания! Впитывайте их кожей! Впускайте их в свое сердце! Слушайте то, чем готова помочь нам память Севера. – Старик понизил голос почти до шепота. – Если Пастухи миров будут милосердны, то я доберусь до юга Харх, и спустя звездный оборот я принесу сюда тайны его черных шаманов. Если Пастухи мне позволят… – Очевидно, Тихха не смущало, что никто не понимал ровным счетом ничего из его витиеватого и сумбурного вступления. – Да, именно так! Если им будет угодно, я доберусь до Чарьа, я принесу сюда и его память. Быть может, это избавит наших детей от повторения ужасов прошлого и сорвет корону со Скарабея!
Оракул воздел руки к звездному Ящеру, беспомощно распластанному по темному небу.
– Забывать нельзя! Услышьте! Уверуйте! Познайте!
Он открутил верхнюю часть каменного черепа – своего шейного амулета – и плеснул из него в толпу какой-то прозрачной жидкостью. Некоторые слушатели с визгом и проклятьями бросились со своих мест в сторону леса. Те, что оказались крепче духом, обменивались с соседями недоуменными взглядами. Нашлись и те немногие, кто смотрел на Тихха как на пророка и нового верховного жреца Харх: они растирали по лицам и рукам попавшие на них капли и шепотом повторяли за оракулом странные слова.
И Тихх, обращаясь к ним, пообещал:
– Да исцелит вас мое лекарство! Лекарство от забвения!
Глава 22 Твари
Уверенный дневной свет эфимиров беззастенчиво прорвался сквозь дрогнувшие веки Елуама. Это было избавлением: рассветные отблески милостиво прекратили одинокие скитания нового пилигрима по мглистым пустошам безвременья. Заставляя глаза жмуриться, а ресницы трепетать, этот свет выжег зияющую черноту пустого космоса, чуть было не поглотившую молодого вига.
Свет, откровенно говоря, был не то чтобы ярок. Все-таки Зачерновичье – так уж исстари повелось – отродясь не славилось ни прозрачностью вод, ни искристостью проходящих сквозь них лучей. Тем не менее для Елуама, целых полтора светокруга проболтавшегося в мире куда более сумрачном, дело обстояло совершенно иначе. Ему эти бледно-желтые линии, сочащиеся сквозь тусклую муть, представлялись слепящими огненными факелами.
Их воинственно полыхающее пламя властно звало его на Харх.
Должно быть, вчера ночью он благополучно возвратился с инициации. Он дышит. Он ощущает свое тело в водном пространстве. По венам струится густо-синяя кровь, снабжая затекшие конечности живительным теплом. А тупая ноющая боль в грудной клетке лишь подкрепляет мысль об успешном исходе обряда в Расщелине. «Выплатила свой оброк, нечестивая!» – с трудом провернулись жернова мыслей в голове Елуама. Изловчившись, он ощупал пальцами свои верхние ребра. Те заметно раздались вширь. Все, что над ними, – тоже. Собственные кости казались юноше распахнутыми створками раковины. Он, разумеется, и понятия не имел о механизмах таинства инициации, но отчего-то был уверен, что гурилии просто взяли специальный ключ и открыли его, Елуама, изнутри. И не сказать чтобы это вмешательство ощущалось как нечто противоестественное…
Все будто бы, напротив, наконец стало на свои места. Вернулось к истокам. Словно он изначально родился с этими дополнительными межреберными разрезами, словно всегда с таким характерным свистом растворенный в воде кислород прокладывал себе по ним дорогу.
Правда, теперь его не хватает. Грудь, издавая натужный хрип, заходила ходуном в жадном стремлении поглотить больше невидимых воздушных пузырьков. Словно голодная китовая акула, которой вместо вожделенных жирных рыбешек попались в пасть только их прозрачные личинки, тотчас же лопающиеся на зубах.
Впервые Елуаму пришла в голову мысль о том, как же здесь, в бездне его подводной родины, душно. Неожиданному открытию недолго суждено было занимать юношу. Теперь им владело страстное желание поскорее отправиться туда, где животворного кислорода куда больше. Туда, где жадная соленая глотка не забирает себе почти все его хрустальные капли, оставляя своим обитателям лишь жалкие осколки.
Лучи эфимиров резали и резали черноту, все еще сгущавшуюся в уголках глаз юноши. Пламя их факелов влекло Елуама на Харх зазывными болотными огоньками.
Да, путь из мира, скрытого от других, в мир привычный оказался нелегким. Хорошо еще, что фрагменты этого «скрытого мира» остались себе безумствовать за ставнями сомкнутых век и не вырвались наружу из тесного заточения. Как теперь не поверить, что неведение – не только гарантия крепкого сна, но и хорошее снадобье? Быть может, даже получше пресловутого хархского вселекаря.
Он просто спал. Просто вчера выдался трудный, полный испытаний день. Только вот сны были какие-то тяжелые…
Когда глаза привыкли к утреннему свету и проступили наконец очертания обстановки, Елуам осознал, что находится вовсе не дома.
– Тише, тише, – полушепотом обратилась к нему юная светловолосая вига.
Она отличалась от тех девиц, коих в немалом количестве приводил домой братец Тэун. «Но чем же?..» – спросил себя юноша, с трудом фокусируя взгляд на своей «сестре милосердия». И понял, что дело, пожалуй, было в особой чистоте ее внимательного взгляда. Да, определенно в этом! Но какой же это был утомленный взгляд!.. Девушка, заметив первые попытки больного приподняться на локтях и оглядеться, тотчас остановила его:
– Пожалуйста, не трать силы!
«Это при том, что ей самой силы ох как не помешают», – непроизвольно подумалось Елуаму. «Сестре», разумеется, его мысли были невдомек, а потому она, теперь уже гораздо строже, сказала:
– Ты только-только отошел от инициации. Тебе там внутри многое изменили, чтобы ты мог выйти на сушу. Понимаешь?
Она еще спрашивает… Елуам, стараясь выглядеть как можно уверенней, кивнул. Так, что шея чуть не хрустнула.
– Поэтому, прошу тебя, не трать силы, – повторила девушка. И с тяжким вздохом добавила: – Потому что у меня их больше нет…
Сказав это, она нахмурилась и быстро отвела свой чистый и непорочный взгляд. Елуам механически проследил за ним, одновременно пытаясь оглядеть комнату. Что ни говори, а роскошью это странное место не отличалось. Да что там роскошью! Здесь, пожалуй, даже не знают об элементарном порядке. Все кругом перевернуто вверх дном. «Нет, это, по крайней мере, точно не лекарница. В лекарницах так все расставлено, как будто там не лечат, а геометрию изучают».
Елуам, оставаясь в полной неподвижности – ему не хотелось нарушать просьбу миловидной «сестры» – и двигая одними зрачками, получал все больше и больше пищи для размышлений.
Непрозрачная вода, запруженная водорослевыми клочьями и планктоном, каменная комната, обставленная, мягко говоря, без излишеств, на полу – металлические тазы с какими-то ошметками и осколками стекла. Из них еще и вырывается тонкая пряжа молочно-бордового пара… Сквозь него юноша не сразу и заметил, что они со светловолосой девицей были здесь не одни: у дверей столпились какие-то незнакомые вига. Они ожесточенно спорили, даже не замечая Елуамова присутствия.
Да где же он, во имя искусников, находится?!
Ни один предмет окружающей обстановки и не думал прийти на помощь подсказкой. И что прикажете делать? Не выставлять же себя перед этой молодой особой перепуганным мальком, бьющимся в истерике: где это я?! Хочу, мол, поскорее домой, мамка заждалась! Кстати, она, светловолосая, видно, не особо-то и жаждет общения – вон как упрямо отводит взгляд. Ей бы самой сейчас домой да выспаться как следует. «Тогда, наверно, станет еще красивей…» – закончил за Елуама его внутренний голос.
Вдруг в эти приятные размышления бесцеремонно вторгся незнакомый бас.
– Новый купеческий пилигрим! – прозвучало прямо над ухом Елуама.
Сказать по правде, он не сразу смекнул, что обращаются именно к нему. Купеческий пилигрим… Такая непривычная музыка для его слуха… Но как же сладко, как мило сердцу ее звучание!
Нужно поскорее на нее отозваться, ведь это он, Елуам, – тот самый пилигрим, который выжил после всех тягот инициации! Быть может, пилигрим, странствия которого изменят саму историю Вига!
Юноша не стал откладывать наслаждение в долгий ящик.
– Да! – ответил он с едва скрываемым восторгом, теперь уже даже не пытаясь угадать, кто стоит перед ним. Наверняка ведь кто-то из Черторга пришел его проведать, а заодно восхититься его выдержкой. Да мало ли какие еще сюрпризы и наслаждения готовит ему новый день? – Это я – Елуам, – не без гордости уточнил он, с ног до головы оглядывая незнакомца в темном плаще, нависшего над его лежанкой.
– Ты жив… – будто не веря глазам, проговорил посетитель. – Ты действительно жив, – повторил он для верности.
Высказав эту очевиднейшую истину, вига извлек из глубины своего плаща стопку тонких белых мембран, перетянутую полоской серебристой кожи ската, и быстро сделал пару пометок прикрепленной к ней остроконечной палочкой.
Пока таинственный посетитель царапал свои умозаключения на мембране, к нему подскочил второй – видимо, друг или коллега – и безо всякого стеснения заглянул ему через плечо. Тот, второй, был пониже, так что удовлетворить свое любопытство он смог, лишь встав на цыпочки. Блеск его узких черных сапог, выглядывающих из-под такого же, как и у первого, плаща, на фоне мутной захламленной комнатки буквально резал глаза.
Вынырнув из-за плеча коллеги, второй порывисто поправил круглые очки – они того и гляди готовы были соскочить с его приплюснутого носа – и пробежался пальцами по груди Елуама. С такой осторожностью, что юноша даже не почувствовал прикосновений. «Ну точно – посланцы из Черторга», – заключил он, не желая лишними вопросами выдавать свою неосведомленность. Тем более что здесь и так все понятно.
