Анна Владимировна Носова
Лекарство от забвения. Том 1. Наследие Ящера
А вот странное место, в котором он оказался… Тут задачка посложнее будет. Однако юноша отчего-то был крепко убежден, что рано или поздно она «расколется» сама. «Нужно мудреть и меньше торопиться», – назидательно сказал он себе. И был прав. Новое тело, новое дыхание, новый статус. К этому всему нельзя подступаться в окружении старых привычек!
– Разумеется, жив, – заявил он своим двум посетителям, вызвав их облегченные и немного заискивающие улыбки.
И даже попытался приподняться на левом локте. У него это прекрасно получилось. Триумф был подкреплен аплодисментами – сдержанными, но исполненными почтительности.
Светловолосая на это только горько вздохнула и нервически дернула плечами, отводя взгляд. Только присмотревшись повнимательней, Елуам заметил, что взгляд этот был затуманен слезной пеленой – почти неразличимой в окутавшей комнату желтоватой мгле.
Вот, оказывается, каково это – отдать себя без остатка. Выжать всю свою суть до последней капли и не оставить ничего про запас. Не всякий сталкивался с подобным, ибо обычная усталость в конце тяжелого дня или моральная истощенность после длительной словесной баталии – это совсем не то же самое. Это лишь верхушка того исполинского айсберга, что придавил Илари.
Именно под ним она и нашла себя после новой встречи с невообразимой тварью – не то змеей, не то крылатым вампиром. Она так и не поняла до конца с кем. Ей и не хотелось этого понимать.
Хотелось только поскорее забыть, как о страшном сне.
В нем-то ей и довелось побывать по воле матери и странно переменившегося мастера Моффа. Да, именно так. Такая вот голая правда, не украшенная резьбой милосердия и не покрытая щедрым слоем альтруистического лоска. Более того, после всего пережитого девушке даже не стыдно было признаться, что к повторному вторжению в сознание Елуама ее буквально принудили. Просто загнали в угол, не предоставив никакого выбора. Она уже и не помнила, как, какими средствами новоиспеченным союзничкам это удалось. В самом деле, как же все произошло? Мать вроде бы шипела ей о каком-то долге – интересно, кому и когда успела она задолжать? – а Мофф, позабыв о строгости и степенности, с жаром сулил должность в Лабораториуме. Но это было вначале. Когда ее сопротивление еще не исказило их лиц и они не слились перед ее испуганным взором в одно – гневное и требовательное. Пышущее негодованием. Бросающим в нее этим уму непостижимым «должна». «Должна! Должна! Должна!!!» – громогласно взывали к ней родная мать и глава факультета, брызжа слюной и размахивая руками.
Что ж, следует отдать их упорству должное: эти двое не просчитались.
Их «должна» в конце концов подавило волю Илари, заглушив внутренний голос со всеми его сомнениями и страхами. Утихли мысли о том, что она не готова, что понятия не имеет, как побороть жуткое видение и что вообще у нее кровь стынет в жилах при одной мысли о нем.
Что еще ей оставалось? Не бежать же, как вчера, из аудитории. Да и куда ей, безродной необразованной чокнутой девице, бежать? Ни родственников, готовых приютить и выслушать, ни друзей, на которых можно положиться, ни даже просто добрых знакомых. Отец давно уж спит вечным сном в раковине своего нолла. Так что оставалось лишь признать, что ей не написать картину своей жизни собственными красками. Все наконец прояснилось, и Илари стало ясно как белый день: этого не будет никогда. Только она взяла кисть и попыталась сообщить судьбе немного светлых оттенков, как сама эта судьба вдруг сошла с картины, зловеще оскалилась и грубо ударила ее по рукам. А потом опрокинула баночку черной краски, очень похожую на ту неподатливую колбу с экзамена, и на холст полились густые смоляные реки. Они растеклись поверх всех радужно-пастельных мазков, что успела наметить Илари: обучение лекарскому делу, успешная практика в Лабораториуме, знаки научного отличия на пальцах, освобождение от пут нищеты, прощание с опостылевшим Зачерновичьем, достойная старость для матери… Ничего этого не будет. Илари отчетливо видела, как робкие фантазии задыхаются под уже застывшим слоем аспидно-черной гуаши – ее проклятия, издевательски маскирующегося под дар. Однажды выползя из своего логова, в котором доселе дремало, ожидая своего часа, это проклятие показало себя во всей красе.
Такова, оказывается, судьба. Как ни чурайся ее, рано или поздно уложит тебя на лопатки. Желчно посмеется над мечтами и вместо магистра лекарского дела превратит тебя в чье-то оружие: иди, мол, сражайся с крылатыми змеями на изнанке миров. Сражайся и побеждай их, покамест серые кардиналы потирают руки и придумывают, как бы выгодней использовать твое проклятье.
Да, убежать от них можно. Но убежишь ли от себя?
Илари хорошо усвоила ответ на этот вопрос.
Малейшее движение взимало плату в виде тяжелой одышки. Сердце колотилось так, что эхо отзывалось в ушах. Сознание с трудом отражало происходящее и едва отвечало какими-то реакциями. Единственной ясной мыслью в туманном полусне оставалось то, что теперь-то она точно ничего никому не должна.
Просто больше ничего не осталось – брать с нее было теперь решительно нечего. Ибо она собственными руками выжала свой дар, как губку, чтобы, словно порцией смертельного яда, окропить им того желтобрюхого змея. Это сработало: тварь покинула сознание Елуама. Только, когда змей по-птичьи сложил свои огромные кожистые крылья и осел в буром иле бесформенной обсидиановой массой, у Илари уже не осталось сил даже на то, чтобы порадоваться. Да и вообще, это слабенькое, жидковатое понятие «радость» совершенно не подходило к тому, что она испытала в конце пути. Чему ведь обычно радуются? Наверное, праздникам, свежему травяному хлебу, перехваченному восторженному взгляду… Илари же, пусть и на кратчайший миг, удалось ощутить абсолютное, безраздельное могущество. Колоссальную силу, равной которой нет и быть не может в природе. Необъяснимую, плохо управляемую и потому пугающую. Она как будто вдохнула новый непознанный мир, со всей его запутанной историей, древними легендами, божественными дарами и гибельными проклятьями…
И он чуть не разорвал ее изнутри.
А потом она просто выдохнула его обратно в бездну Вигари – и все закончилось. Осталась только слабость и на глазах расплывающиеся воспоминания. Они, подобно миражу, теряли очертания и цвета, торопливо сдаваясь привычной реальности.
К слову, о реальности. Она встретила девушку далеко не радушно. Никаких похвал, ни намека на награду, ни капли благодарности. И совершенно никого рядом. При одной мысли, что их с Елуамом бросили на произвол судьбы, у девушки пересохло во рту и задрожали губы.
«Где все?!»
Новая, уже зарождающаяся в глубине горла обида не позволила Илари бросить беглый взгляд на юношу: как он, очнулся ли? Или эта битва оказалась вообще напрасной? Вроде бы она зацепила какое-то шевеление на поверхности лежанки… Превозмогая себя, девушка повернулась к больному. «Кажется, мне все удалось» – равнодушно щелкнуло в голове: усталость поглотила и радость, и облегчение. Несколько формальных фраз о соблюдении покоя – вот и все, чем она удостоила спасенного пациента.
Ибо теперь все внимание было обращено в сторону входной двери. Там, кажется, и таился ответ на загадку об исчезновении всех присутствующих – в путанице голосов, доносившихся из прихожей.
Преодолевая слабость и головокружение, Илари медленно поднялась с пола и, шатаясь, словно пьяная, пошла на звук. С такой осторожностью, будто боялась заблудиться в четырех стенах своей лачуги. Если эти трусы почуяли, что их задумка обречена, и решили бежать, она им сейчас покажет! Не все же другим командовать! Сейчас она…
Сцена, открывшаяся в темной лачужной пристройке, оборвала гневный монолог Илари на полуслове.
Два незнакомца в длинных плащах с развевающимися треугольными капюшонами прижали мать к серому шершавому камню голой стены. Она извивалась и хрипела в тисках их стальной хватки. Купцы и Мофф, словно зачарованные, уставились на происходящее, сгрудившись у входной двери.
Никто не думал заступаться.
– Не могу поверить!.. – раздался выразительный полушепот одного из «плащей».
Правой рукой он вцепился в плечо матери, а другой тряс коллегу за рукав. Он так выпучил свои рыбьи глаза под вскинутыми белесыми бровями, что, казалось, они вот-вот выскочат из орбит. Как заведенный он повторял:
– Их же было три! Быть не может! Сколько раз я поднимал архивы! Ну скажи, Знаир, скажи, сколько их оставалось в чаще Стуммаха в день изгнания? Может, у меня уже ум за разум, а?
– Остынь, Квилх, – хладнокровно ответствовал, видимо, тот самый Знаир.
Он был на голову выше своего коллеги и обладал несравнимо большей выдержкой. Придавливая к стене горло Наиды с непринужденностью заправского душегуба, он тем же спокойным тоном удовлетворил интерес низкорослого:
– Твой разум, поверь мне, в полном порядке. Но раз уж ты не успокоишься, пока не услышишь это из моих уст, то пожалуйста: их было три. Во всяком случае, наши предшественники нашли именно трех. Доволен?
Что происходит? Три кого? Что им, в конце концов, нужно от матери?! Странная сцена не давала ответа на эти вопросы.
Девушка, почти слившись со стеной, судорожно огляделась. Она пока оставалась незамеченной, и это было то немногое, в чем ей повезло. Стоит надеяться, что эти предатели, Мофф и купцы, ничем не выдадут ее присутствия. До крови закусив губу и боясь даже дышать, Илари старалась извлечь всю выгоду из своего положения временной невидимости. Она озиралась по сторонам в поисках какого ни на есть оружия самозащиты, ибо – тут к бабке не ходи – эти двое явились сюда не чаи гонять.
Вот, кажется, на полу, в двух шагах от нее, валяется отломившаяся ножка перевернутого стола. Кряжистая коряга сойдет за вполне себе сносную дубинку. Осталось лишь изловчиться и незаметно дотянуться до нее. Незаметно и быстро.
Нужно выиграть время у этих мерзавцев!
Глубокий медленный вдох. И такой же медленный выдох. Никак нельзя, чтобы пузырьки из наспинных плавников разоблачили скрывающуюся за стеной разведчицу! Илари мысленно призвала на помощь всю свою ловкость и проворство, поскольку понимала: от них сейчас зависит жизнь матери. И, что уже вторично, ее собственная. Готовясь совершить бросок к вожделенной коряге, чтобы потом стремительно пустить ее в ход – раскроить бритые затылки «плащей», – девушка скользнула вниз по стене и тихо присела на корточки.
Вот и новая заковыристая задачка от строгой учительницы-жизни! Поди разгадай… Да еще и в одиночку! «Как, впрочем, и всегда».
Ах да!.. В условиях задачи от этой педантичной госпожи ведь еще значится, что надо внимательно слушать звуки по ту сторону стены. Чтобы, не приведи искусники, не просчитаться.
Чтобы не совершить непоправимую ошибку. «Оказывается, ошибками грешат не только лекари…»
Илари приникла ухом к бугристой известняковой перегородке и изо всех сил напрягла слух. Только гул мелких течений, некстати разгулявшихся в дверных щелях, и приглушенные голоса «плащей». Было непонятно, спорили они между собой или, наоборот, о чем-то договаривались. «Что толку, – с досадой думала Илари, переводя взгляд с дверного проема на ножку стола. – Все равно ничего не разобрать. Семеро побери эти течения!»
Больше медлить нельзя!
Илари ринулась вперед. Упершись локтями в пол, она прижалась к нему всем телом и по-пластунски поползла к коряге, гордым флагом торчащей из груды обломков. Платье зацепилось за какую-то щепку и порвалось сбоку.
Какая, бить-колотить его эо, разница? Уж это точно осталось за пределами внимания Илари.
А вот «флаг» – как раз совсем наоборот! Пара мышечных сокращений на змеиный манер позволили наконец ухватить корягу.
Дело осталось за малым: незаметно подкрасться к незваным гостям сзади и привести в исполнение план. «В мыслях-то оно легко…» – чуть ли не вслух вздохнула девушка. Кажется, до нее только сейчас дошло, что ради спасения матери она готова размозжить черепа двум взрослым громилам. Нет, воли и морального настроя на подобное деяние ей было не занимать… Только кто сказал, что силенок-то хватит.
Что ж, проверить это можно лишь одним способом. Илари крепко зажала под мышкой свою драгоценную дубинку и, стараясь создавать как можно меньше шума, начала медленно подниматься с колен. Она встала на ноги, резко выпрямилась и, сжав свое оружие обеими руками, крылатой тенью метнулась за стену.
Видимо, восприятие, а позже и память проявили к Илари милосердие. Ибо то, что произошло дальше, они сохранили лишь скудной россыпью отрывочных эпизодов – слишком размытых и туманных, чтобы ранить в полную силу.
Вот она, не помня себя от негодования, врывается в тесную клеть пристройки. Пара узких окошек-бойниц пропускают ничтожно мало света, а лучи, освещающие перевернутую кверху дном комнату, сюда просто не дотягиваются. Плохо. Дубинка того и гляди угодит мимо цели. Или, еще хуже, впотьмах вероломно сменит хозяина и обрушится прямо на Илари. От частого моргания и мотания головой во все стороны никакого толку. И, как водится в подобных ситуациях, промедление дорого обошлось.
Ее заметили.
– Ты еще откуда? – недоуменно рявкнул тот, что повыше. – Мастер сказал, ты очухаешься не раньше вечера!..
– Мофф! – злобно прошипел второй «плащ». – Ты нам что обещал насчет молодой полугурилии? А?! Теряешь сноровку, старый ябедник? Отвечай, когда к тебе обращается инквизиция Обители!
– Уважаемые стражи правосудия, – начал было Мофф откуда-то из-за спины купцов. – Я, признаться…
Признаться седой мастер ни в чем не успел. Когда Илари изо всех сил рубанула тупым концом дубинки низкорослого «плаща» по его бритому затылку и тот, оглушенный ударом, отнял свою мясистую лапищу от шеи ее матери, никто, разумеется, его уже не слушал. Тучный инквизитор схватился обеими руками за ушибленную голову и взвыл не то от боли, не то от неожиданности.
– У-у-ух-х-хо-о-о! Прямо в темя, паршивка! О-о-ох-х-хо-о-о!
Получилось так, что это протяжное «о-о-ох-х-хо-о-о» и стало той разделительной чертой, за которой обычно хорошая память Илари вдруг превратилась в скверного хрониста.
Все закрутилось и замелькало перед глазами мелкими разноцветными песчинками. В каждой из них запечатлелись отдельные фрагменты того сценария, что уготовила Илари жизнь. Да-да, та самая чопорная дама с жестоким взглядом.
В одной из таких песчинок был Лиммах. Илари запомнила только его порывистое движение в свою сторону и угадывающееся в глазах желание защитить ее от «плащей». И был он, увы, не один. Куда же без старого, увешанного золотом Яллира? Он-то своей цепкой жилистой рукой, увитой тонкими лозами сверкающих браслетов, и остановил проводника купеческих караванов. Если поместить эту песчинку-воспоминание под лупу, то можно даже разглядеть, что остановила Лиммаха не крепкая хватка – уж он-то всяко был посильнее старика, – а его взгляд. Предельно убедительный и прямо-таки чародейски властный.
От круговорота событий немедля отщепилась новая песчинка. Внутри нее ослепленный яростью Квилх набрасывается на Илари. В его руках – грубая веревка. Тут же рядом с ним и Мофф. Тот, не понимая пока назначения этой веревки, негодующе вздымает рукава своего кимоно – оно чуть ли не светится в темноте, – по всей видимости, взывая к благоразумию «уважаемого стража правосудия».
Только когда все перемелется и уляжется, Илари, быть может, горько усмехнется, крутя перед умственным взором эту памятную песчинку. Да, быть может, она заметит почти комичное сходство этого движения с жестом, которым мастер буквально вчера призывал соблюдать тишину на экзамене. Кто знает, вдруг щепотка иронии хоть немного уменьшит боль? Раньше, помнится, это снадобье не раз приходило к ней на выручку…
Хотелось бы верить, что и сейчас не подведет.
Правда, будем честны, много ли сможет обыкновенная ирония против другой, отравленной черным ядом песчинки, которая вот-вот выскочит из смерча, со всех сторон обступившего Илари? Она уже в пути – безошибочно метит прямо в сердце. Там и будет погребена, на самом его дне.
– Ты не должна была этого видеть. Мастер сказал, что ты будешь в отключке до вечера, – вот и все, чем удостоил ее высокий «плащ».
Прежде чем снова сомкнул пальцы в белых перчатках на шее ее матери.
Прежде чем она перестала хрипеть, сопротивляться и пытаться вырываться из этой самой руки. Не должна была видеть… Пока эта фраза разрывала Илари изнутри своим чудовищным смыслом, еще можно было что-то сделать. Был мизерный шанс воспользоваться промедлением, которое, будучи хозяином положения, позволил себе «плащ». Последние несколько секунд, когда от нее, Илари, еще что-то зависело.
Увы, способность мыслить стратегически, а действовать молниеносно ей изменила.
Так что вместо решительных действий, вместо отчаянных попыток противостоять убийце эти секунды вместили в себя лишь беспредельный ужас в широко распахнутых глазах. Ужас расползался по всему существу девушки, наполняя ее слепым черным отчаянием – истощающим и разрушительным. Не веревка, которой разъяренный Квилх связал ее руки, сдерживала Илари. Ее тело попросту вмерзло в пол и отказалось слушаться. Язык окостенел. Впрочем, даже если бы этот общий паралич его даже не коснулся, все равно не нашлось бы в языке вига слов, способных хотя бы частично передать силу тайфуна, бесновавшегося в голове Илари. Его молнии короткими электрическими разрядами вспыхивали в голубых глазах.
Может быть, поэтому момент, когда мать рухнула на руки Знаира, и был частично скрыт от Илари демонической пляской светотени. И от этого выглядел еще менее реальным. Да, момент был скрыт, но, увы, отнюдь не смягчен.
Илари и в самом деле увидела то, что не должна была видеть.
Последним, что успело приклеиться к этому самому страшному в ее жизни воспоминанию, стала одна-единственная застрявшая в сознании мысль: все было предрешено. Эти «плащи» шли сюда с четко поставленной целью. Они шли убить мать – раньше или позже, тем способом или иным. «Это не просто двое безумцев. Ими управляет поистине могучая сила», – тупо качала головой Илари, лежа калачиком на каменном полу, пока вокруг нее оживала немая сцена.
И хоть Илари не хватало еще многих камней, чтобы сложить из них крепкий фундамент понимания происходящего, начало этому все же было положено. Имелся по крайней мере один камень – и не простой, а краеугольный.
Надпись на нем гласила: «Все было предрешено». В этом «предрешено» скрывалось какое-то странное, необъяснимое утешение…
Илари почти не почувствовала, как ей развязали руки, как на трясущиеся плечи лег тот самый ненавистный черный плащ, как кто-то протянул ей продолговатый пузырек, как ее горло обожгла горячая кисло-пряная жидкость. Не почувствовала просто потому, что не хотела. Она падала в свою личную бездну скорби и отчаяния, на лету цепляясь за это «все предрешено». И иногда – за беспокойство о Елуаме. Может, хоть кого-то удастся еще спасти?..
Пообещав себе по «пробуждении» первым долгом осмотреть молодого пилигрима, Илари растворилась в тяжком забытьи.
Торжество белоснежного цвета с вызовом противопоставляло себя скорби новоиспеченной сироты. Вычурность серебристо-снежной лепнины и утонченная осанистость витых колонн вместо ожидаемого восхищения вызывали молчаливое раздражение. Хотя такое ли уж молчаливое, если так и не погасшие вспышки молний в глазах были красноречивей самых отборных ругательств? Молнии не то что не погасли, а, стоило Илари восстановить малую часть своих сил, разгорелись заново. Неукротимо и страшно.
Деревянными шагами ступая по аквамариновому зеркалу пологих ступенек, она походила на ощетинившегося дикого зверька, выхваченного охотниками из родной норы. Да, Илари мало чем отличалась от такого вот хищного зубастого детеныша, которого зверобои притащили за шкирку в свое укрытие.
«Притащили зачем-то живым…» – безмолвно недоумевала Илари.
Закутанная с головы до пят в черный чесучовый плащ – нужно же было чем-то прикрыть изодранное платье, – девушка медленно спускалась к тронному залу. Достаточно бросить беглый взгляд на ее уже совсем по-взрослому нахмуренный лоб и недоверчивые глаза, обрамленные землистыми кругами, чтобы вынести точный вердикт: она не рада приглашению.
Разве радость – это то, что испытывает жертва при виде своего терзателя? Найдется ли в целом мире безумец, встречающий ликованием своего врага? С радостным ли сердцем он переступит порог его логова?
Ох, как же клялись и божились инквизиторы, что грядущая встреча не несет ни малейшей для нее, Илари, опасности! Как дико ей было наблюдать за метаморфозами их поведения… Не каждый день, право, увидишь, как два экзекутора, завершив свое темное дело, срывают с себя маски хладнокровных убийц и начинают вдруг рассыпаться перед тобой мелким бесом!..
Как же это омерзительно! Их фальшивое участие, деланое сострадание и обещание покровительства привели Илари в ярость. Да как они, только что забрав у нее мать, вообще смеют о чем-то просить?! Честное слово, уж лучше бы они, как двое самых обыкновенных мясников, после содеянного просто обобрали весь дом – если там вообще было что брать, – отпустили бы на прощание пару скабрезных шуточек и убрались бы подобру-поздорову… Да, это было бы тоже гнусно и мерзко и, ясное дело, прожгло бы зияющую дыру в душе Илари… Но, искусники свидетели, это лучше, чем продолжать светскую беседу с убийцами твоей семьи!
«Обитель всецело разделяет ваши чувства. Сейчас вы вправе выражать их как угодно. Ваше благоразумие и готовность к содействию Обители обеспечит вам защиту и достойную компенсацию, леди Илари», – наперебой стрекотали ей в оба уха Знаир и Квилх. Уже поглядывая на свои карманные часовики, они делали друг другу знаки, что, дескать, пора кончать с лирикой и переходить к следующей части задания.
Делать вид, что у нее, жертвы, есть выбор, на вкус Илари, было верхом лицемерия. Еще одно подтверждение, что их «сострадание» гроша ломаного не стоит. Эти ищейки Обители говорили так, будто она и вправду могла принять решение, сколько же благоразумия им отвесить и в каком объеме оказать содействие!.. Будто, ежели она предложит им недостаточно или вовсе откажет в подобных услугах, Обитель лишь вздохнет и отнесется к этому с пониманием. «Вместо того чтобы уничтожить – хладнокровно и невозмутимо», – добавила Илари от себя. «Как родителей…» – выдохнула она с новой порцией слез.
Ах, если бы у нее оставалась в запасе хоть капля сил… Голову на отсечение, она, не задумываясь, вкралась бы в бритые инквизиторские головы: разнюхала бы все об их детских страхах, тайных фобиях, ночных кошмарах и обратила бы эту невидимую армию против них! Вряд ли они устроены сложнее Елуама.
«А может, и проще ульмэ!»
Илари с ненавистью покосилась на лоснящиеся складчатые затылки своих провожатых. До трона, напоминающего занесенный снегом вулкан, оставались считаные шаги. Восседающая на нем фигура уже перестала быть отдаленной сияющей точкой. С каждой преодоленной Илари ступенькой ее вид и форма обретали все больше подробностей. И они, против воли юной вига, приковывали к себе ее полный изумления взгляд.
…Когда их с Елуамом доставили в Дворцовый круг и высадили из фицци у врат Обители, не обошлось, разумеется, без настойчивых проповедей относительно правил поведения и дворцового этикета. Видать, их священные постулаты не являются исключением даже для таких «почетных» гостей, как они с новым пилигримом. Завернувшись в Квилхов плащ, Илари как бы отгородилась от внешнего мира – пусть и условно. Она еще не была готова покинуть свою личную пропасть скорби. У нее не было сил даже поднять голову, дабы увериться, что там, наверху, все так же светят лучи эфимиров, резвятся глубинные течения, а жизнь неумолимо продолжается. И уж тем более не было сил выслушивать, какие еще требования эта самая жизнь вознамерилась ей предъявить. Илари даже отчасти оскорбило, что настроение Елуама было полностью противоположным. Она присмотрелась повнимательней – и правда: преисполненный глубокой почтительности, молодой вига, затаив дыхание, внимал наставлениям сухощавого камергера в кипенно-белом двубортном сюртуке. Новоявленный пилигрим согласно кивал и выказывал прямо-таки образцовую учтивость. С виду он будто бы даже нисколько не путался в ценных сведениях, проникавших одновременно от камергера и Яллира (тот настоял на сопровождении неокрепшего собрата) в оба его уха. Умудрялся еще время от времени щеголевато взмахивать своей теперь уже аккуратно расчесанной челкой.
– Еще раз напоминаю вам, что вы пойдете вторым, вслед за леди Илари. Вы запомнили, уважаемый новый пилигрим, как должно обращаться к хранителю? – вопрошал его камергер. Чопорный тон царедворца был пронизан холодным скепсисом.
– Безусловно, господин Эакью, – бодро ответствовал юноша.
Надо думать, он стремился умилить старика этой своей молодцеватой готовностью. Так или иначе, по Елуаму было видно, что он, в отличие от леди Илари, пребывал в полном восторге от происходящего. Все кругом – и его новая роль, и общество, и предстоящая высокая аудиенция – приносило юноше несказанное удовольствие. Входя в образ успешного дипломата все больше и больше, он даже решился на короткую репетицию. Сделав вид, что склоняется в изысканном полупоклоне – отшлифованная Черторгом великосветская улыбка не сходила с его лица, – пилигрим, не поднимая взгляда, произнес:
– Ингэ, властелин моего эо и всего Вигари, безраздельный и вседержавный хранитель Вига, всенаследник великих праотцев и верховный страж Разума!
Камергер согласно, но сдержанно закивал. Даже инквизиторы не преминули обменяться одобрительными взглядами.
Если не обращать внимания на то, что при каждом вдохе «господин новый пилигрим» совершал волнообразное движение грудью и слегка опирался о Яллирово плечо, то его легко можно было спутать с высокопоставленным завсегдатаем Обители.
«И ведь, поди ж ты, когда-нибудь он им и станет!..» – подумалось вдруг Илари.
Что ни говори, а все карты и вправду были на его руках: и обольстительная внешность, и врожденная обходительность, и истинно купеческая смекалка. Да, вернувшись к жизни, Елуам поведал о себе много интересного… Теперь Илари видела, что это не просто несчастный юноша, дорого заплативший за освоение вожделенного ремесла. О нет! Он далеко не жертва, вроде нее самой. Глядя на учтивые реверансы Елуама, Илари наконец уразумела, кто он на самом деле. Перед ней стоял обаятельный молодой вига – одной ногой уже на пороге своей блестящей карьеры и светлого, полного перспектив будущего. Предсказать это будущее, кстати, не так уж сложно. Он, безусловно, станет вовсю пользоваться вживленным в него даром, совершит немало увлекательных паломничеств на Харх, всенепременно обогатит Вига новыми сокровищами. А посмотрите только на его галантность! И слепому видно, что он будет вхож в самые высокие общества и огненной, и подводной столиц. С такой-то улыбкой! С таким-то умением мгновенно запоминать имена из пятнадцати слов! С его этим даром схватывать все налету и по доброй купеческой традиции обращать себе в выгоду!
Новая волна осмысления свирепо лизнула Илари ледяным языком: так вот ради кого она отправилась за пределы бытия, дала вывернуть себя наизнанку, да еще и поплатилась жизнью родной матери! «Как?! Как так вышло?!» – содрогалась она, всецело отдаваясь запоздалому сожалению. Зачем вообще было все это? На чье будущее она без оглядки променяла свое собственное? А мать… Выходит, ее жизнь шла небольшим довеском, чтобы выкупить у судьбы этого голубоглазого юношу?
Жизнь в обмен на жизнь…
Получается, пару светокругов назад они оба покинули свои дома и отправились навстречу будущему, мечтам и разгоняющим молодую кровь амбициям. Она, Илари, – в Университет, а Елуам – в Расщелину. И вот куда их это привело. Сейчас они так же одновременно – вот ведь злая насмешка! – войдут в Обитель хранителя, чтобы узнать, что ждет их впереди. И Илари, признаться, крепко сомневалась, что вытянет счастливый жребий. Куда ей, жалкой сироте, тягаться с такими баловнями судьбы?..
Она посильнее закуталась в плотный шелк плаща, стараясь не глядеть на Елуама. Ибо из того несчастного голубоглазого юноши он превратился в живое свидетельство ее собственного краха – и теперь каждый взгляд в его сторону отзывался нестерпимой болью в истерзанном сердце.
…Мелодичней смеха Илари в жизни не слышала. Он был скорее похож на виртуозные переливы арфы, чем на звук, издаваемый живым существом. В этом звуке одинаково гармонично уживались высокие и низкие ноты. И нет, они не были вложены в последовательные легато для одной руки. Они звучали слаженным единогласием аккордов. Преимущественно – октавами. Во всяком случае, неискушенный в музыкальной грамоте слух Илари воспринимал этот голос как одновременно мужской и женский. Певучее звонкое меццо-сопрано, наложенное на густой бархатный баритон.
– Дитя, ты и вправду думаешь, что я испепелю тебя одним своим взглядом за то, что ты ошиблась в моем полном имени?
Хранитель еле сдержал новый поток своего двухголосого смеха. Его продолговатые миндалевидные глаза изучали Илари так, словно она была не жалкой неудачницей из самого бедного круга Нуа, а по меньшей мере долгожданной иноземной гостьей.
Ну и черт с ним, с этим взглядом! За последние пару светокругов она уже привыкла, что все кругом на нее глазеют, точно на хархскую диковину. Подумаешь, хранитель… Для кого «вседержавный наследник моих праотцев» (или как там учил этот старик в слепящем глаза сюртуке?), а для кого – убийца родителей. Нет, делайте что хотите, но он не заставит Илари преклониться перед ним! И не дождется от нее подобострастия, к которому, видать, успел привыкнуть во время своего «вседержавия». Ничего, как-нибудь переживет: здесь и без нее охотников полакействовать хоть отбавляй.
К примеру, блестящий дипломат и перспективный купеческий пилигрим Елуам – чем не новый достойный паж для верховного стража Разума?
Вместо того чтобы вежливо ответить на шутку хранителя, Илари лишь крепче стиснула зубы. Да, она действительно ничего не слушала из того, что говорил ей камердинер. Потому-то полное имя Ингэ у нее, что называется, в одно ухо влетело, из другого вылетело. И она не собиралась ни оправдываться, ни подыгрывать ему. Или ей.
Только сейчас, приглядевшись к облику владыки Вигари, девушка в полной мере осознала, что в буквальном смысле не может определить его пол. Эта физиологическая странность вызвала у Илари нешуточный интерес: что это, мол, перед ней такое? Невероятно, но разбуженное любопытство сумело победить даже ненависть. Нарушая одновременно несколько заповедей камергера, девушка без тени стыда подняла на Ингэ глаза и совершенно неучтиво на него уставилась.
