Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел
Когда они отошли от корпуса с тюремным отсеком, Андрей спросил:
– Ну, как?
– У нас порядок, – улыбнулся Джо.
А Джим, лукаво подмигнув, продолжил подчёркнуто невинным тоном:
– Посидели, поговорили. О России, о жизни. Нам интересно, солдату приятно, – и уже своим обычным голосом: – А у вас как?
– Порядок, – ухмыльнулся Андрей.
А Новенький добавил:
– Обделался со страху.
Заржали все четверо.
– Но, парни, – отсмеялся Джо. – Теперь молчок.
– Само собой, – кивнул Новенький. – А солдат?
– А что солдат? – Джим пренебрежительно сплюнул. – Ну, посидели, ну, потрепались. Он и не заметил, что вы выходили.
– Дело, – кивнул Андрей. – А теперь всё. Разбежались.
И к жилому корпусу они подошли порознь. Джо с Джимом – ну, они всегда вместе – и Андрей с Новеньким.
– Ну? – тихо говорил Андрей. – Убедился? Не ты его, он тебя боится.
Новенький кивнул и, помедлив, спросил:
– А… а когда мы второй раз пойдём?
– Ошалел? – изумился Андрей. – Моли бога, чтоб это обошлось. Узнают… оба отсюда вылетим, и парней подставим, и солдата. Молчи, будто и не было. Про себя радуйся, а наружу не выпускай.
– А… а ты… а если он пожалуется?
– А мы при чём, если ему что-то там чудится? Ты про галлюцинации слышал?
– Это глюки? – неуверенно спросил Новенький. – Вроде туманных картинок, что на обработке показывали?
– Вроде, – не слишком уверенно согласился Андрей. – Пока не спросят, молчим. Спросят – отпираемся. Понял?
– Не дурнее тебя, – буркнул Новенький.
В корпусе они разошлись по своим комнатам.
Алабама
Графство Олби
Округ Краунвилль
Имение Джонатана Бредли
Фредди шевельнул поводом, придерживая Майора, и огляделся. Да, эти пастбища стоит поддержать. Подсеять, удобрить. Лес как естественная граница и прикрытие от ветра. Хотя Алабама – не Аризона, здесь ветра неопасны, не так опасны. Неплохо. Резервации уже нет, и прореживать лес не нужно: больше некому прятаться в зарослях.
Перегнувшись с седла, Фредди сорвал пучок травы, промял в пальцах и пустил травинки по ветру. Конечно, после Аризоны любая трава шёлковой кажется, но тут… Майор неспешно поднялся на холм и сам остановился у камня. Фредди скользнул равнодушным взглядом по полуразвалившимся шалашам резервации и более внимательным по открывающимся за ними холмам. Имперские земли. Теперь, значит, федеральные. Может, прикупить этот кусок?
Он слегка подтолкнул Майора и, переправившись через ручей, объехал стороной остатки резервации. Посмотрим уже пристально. Нет, похоже, не стоит. В эту землю слишком много надо вкладывать. А им пока земля, которую нельзя сразу использовать, ни к чему. Пока. И покупать импер… тьфу ты, федеральную землю – это связываться с чиновниками. А они не меняются. Так что… слишком накладно.
Фредди развернул Майора и вернулся в имение. Теперь осмотреть северный край. Джонни говорил, что видел оленьи следы. Олени, конечно, могут потравить пастбища, но охота на оленя – дорогое удовольствие. Им можно даже откупиться, если столкнёшься с любителем баловаться ружьишком. Старый Охотничий Клуб русские, говорят, прикрыли, вычистили и зачистили, так что… тут можно и надо подумать. Да и не годится северный край под пастбища, вернее для тяжёлого молочного скота. А заводить ещё одно стадо, лишь бы не гуляла земля… нет, это уже выпендрёж.
Майор шёл ходкой машистой рысью, не мешая ему смотреть и думать. В Аризоне никому в голову не приходило подсевать траву или ещё что-то делать с пастбищами. Что дано, то и есть. Да скажи аризонским ковбоям, что пастбище надо обрабатывать как сад или огород, смеху было бы… на год, а то и на несколько лет. Когда один из богатых невпроворот ранчеро – деньги ему девать было явно некуда – завёл перед домом английский газон и заставил своих рабов его стричь, пропалывать и поливать, то поглазеть на это зрелище съезжались со всей округи. Ковбои собирались вокруг газона и начинали обсуждать, как нужно вывихнуть мозги, чтоб до такой хренотени додуматься. Выписанная из Англии трава сохла, её дважды в день поливали. И вид чистой драгоценной воды, разбрызгиваемой над никому не нужной травой, делал ковбойские языки особо язвительными. Даже рабы, гнувшие на этом чёртовом газоне спины, тихо кисли от смеха, слушая перекликающихся ковбоев, по пастбищной привычке оравших во всё горло. Время от времени ранчеро выскакивал на террасу и палил в воздух, разгоняя их как воробьёв. Чей-нибудь конь обязательно пугался выстрела – ковбойский конь выстрела боится, х-хе! – и мчался через газон, выворачивая комья земли с нежным дёрном. А то и сбрасывал своего всадника, и они все бросались на помощь товарищу.
Фредди улыбнулся воспоминанию. Многие ради такого развлечения жертвовали сменным отдыхом, приезжая издалека. А потом ранчеро и вовсе то ли разорился, то ли окончательно свихнулся, и газон быстро стал обычной пыльной плешиной с пучками жёсткой травы. Давно это было, но наверняка и сейчас об этом рассказывают у ковбойских костров, привирая и приукрашивая, как и положено для кострового трёпа.
Он остановил Майора у одного из оборудованных ими ещё зимой наблюдательных деревьев, прямо с седла подтянулся и залез на крохотную смотровую площадку, спрятанную среди ветвей. Биноклем в таких засидках он не пользовался, во всяком случае в ясную погоду, зная, как трудно уберечься от случайно ударившего в стекло луча, мгновенной яркой вспышкой выдающего наблюдателя. Было тихо и очень… спокойно, не сразу нашёл он слово. Да, пустынно, большинство имений или в забросе, или ещё только медленно приходят в себя после зимней заварухи. Правда, зимой и весной тишина была другая. Сейчас уже не ждёшь выстрела, все успокоились. Особо буйные и непонятливые в земле.
Фредди мягко спрыгнул в седло и поскакал к северным холмам. Нет, увеличивать имение, прикупать соседние земли не стоит. Они не обиходят столько, а хапать лишнее… Нет, накупить, держать впустую, не используя, и платить сумасшедшие налоги… Всё равно основной доход не здесь…
…Джонни, румяный не то от возбуждения, не то от нахлеставшего по щекам холодного ветра. Глаза пьяно блестят, хотя они пятый день капли в рот не берут.
– Это наш шанс, Фредди.
– Думаешь, как крыша имение надёжно?
– Не то слово!
Джонни аж чуть пританцовывает, как застоявшийся конь.
– Мы сможем вывалиться, Фредди. У нас будет не только крыша, у нас будет легальный доход, понимаешь?…
…Фредди придержал Майора, всматриваясь в прихваченную морозом корку грязи. Да, Джонни прав, олень. Но один, заблудился, что ли… во всяком случае… где один, там может быть и два, но они бывают здесь наездами, так что… даже если стадо здесь и обоснуется, всё равно пройдёт несколько лет, пока можно будет начать охоту. Но если прикидывать задел на будущее… Судя по следам, рогач крупный, так что… завезти сюда. вон в тот лесок, брикет сена и сделать солонец, пусть приводит своё семейство.
На всякий случай он проехал до границы имения и немного вдоль неё. И уже убедившись, что следы есть, не очень старые, но всё одного и того же оленя, повернул к дому.
Серое, уже зимнее небо, холодный сырой ветер. И спокойная тишина вокруг.
Колумбия
Дня Благодарения они ожидали со страхом. Тщательно скрывая его от всех, и прежде всего от самих себя. Чтобы не накликать ненароком. Но обошлось. И даже Роберт не стал ворчать, что из-за праздника они два дня не работали. К тому же и в пятницу, и в субботу такой наплыв был, что они с ног сбились и все руки себе отмотали. Так устали, что и друг друга не размяли после работы, навели порядок на первом этаже, поднялись к себе и рухнули.
Найджел высвободил руки и потянулся, выгибаясь. Всё тело гудит, а уже два дня с той гонки прошло.
– Найдж, – позвал его Метьюз, – хватит дрыхнуть. Вставай.
– Ага-а-а! – отозвался протяжным зевком Найджел и встал с постели.
Не одеваясь, вышел в холл и увидел Метьюза, домывавшего пол.
– Чего в такую рань? А Роб где?
– Внизу с прачкой объясняется, – Метьюз поглядел на него и хмыкнул: – Ты когда вчера вернулся?
– Во-первых, – Найджел снова зевнул, – не вчера, а уже сегодня. А во-вторых, праздники затем и придуманы, чтобы праздновать.
– А в-третьих, мотай в душ, пока Роб не поднялся. Через полчаса открываем, а ты как после смены.
Найджел ещё раз зевнул, с хрустом потянулся и зашлёпал в ванную.
Когда он, прогнав остатки сна холодным душем, вышел в холл, из кухни пахло кофе и хлебом и было слышно, как хохочет Роберт. Найджел улыбнулся: даже если над ним, всё равно хорошо. А то Роберт совсем…
– Ага, – встретил его Роберт. – Явился! Ну как, хорошие сны видел?
– Лучше всех, – ответил Найджел, садясь к столу.
Как всегда, по утрам они сидели в одних трусах, ведь всё равно сейчас спустятся вниз и наденут свою рабочую форму.
– Ну, так как погулял, Найдж? – Метьюз вытер ломтём хлеба свою миску и взялся за кофе.
– Хорошо, – улыбнулся Найджел. – А вы чего не пошли?
Метьюз и Роберт переглянулись и заржали.
– Ага, – кивнул Найджел. – Каждый развлекается по-своему.
– А ты как думал, братик? – Метьюз встал и собрал миски с кружками. – Давайте вниз, я сейчас уберу здесь и спущусь.
Роберт кивнул и встал.
– Пошли работать, Найдж. А то выпить будет не на что.
Найджел ухмыльнулся в ответ, легко сбегая вниз. Утренняя тяжесть в теле уже прошла. Он быстро натянул штаны и рубашку, застегнул пояс-сумку, оглянулся на Роберта.
– Открываю, Роб.
– Дверь не перепутай. Сегодня вторник.
– Помню.
Найджел щёлкнул замком на двери для цветных, распахнул её и тихо засмеялся, вдохнув холодный чистый воздух. Ага, и от калитки уже идёт первый посетитель, Конни-маляр, они его ещё со стройки знают. Он тогда от себя сделал красивые бордюры в жилых комнатах и на кухне.
– Привет! – весело поздоровался Найджел. – Общий?
– Привет, – ухмыльнулся Конни. – Где наша не пропадала, давай общий. Братан здесь?
– А где ж ещё? – засмеялся Найджел, пропуская Конни в холл. – Роб, общий.
– Привет, Конни, – сразу откликнулся Роберт. – Проходи.
Ну, с почином. Хотя уже бывало так, что с утра один, а потом чуть не до обеда впустую, но обычно если есть первый, то дальше так и пойдут.
Звякнул колокольчик над дверью, и Найджел улыбнулся вошедшему.
– Доброе утро, дядюшка Рем.
– Кому доброе, – старый Рем осторожно перетащил непослушные ноги через порог. – А меня радикулит прихватил. Вторую ночь не сплю.
– Не проблема. Сейчас всё сделаем.
Вдвоём с Метьюзом они помогли старику раздеться и лечь на массажный стол. Снова звон в холле, и Найджел, переглянувшись с Метьюзом, вышел из кабинки. Мет и один справится. Ого, сразу двое. Ну… тьфу, чтоб не сглазить, а ведь пошло!
– Привет, одному подождать придётся.
– Иди ты, Ал, я подожду.
Роберт, сосредоточенно трудившийся над блаженно посапывающим Конни, улыбнулся. Слава богу, крутится карусель. Найдж – молодец, как улыбнётся, так у клиента никаких претензий. А этот белый старик – как его, Мортон, что ли, да, он, говорят, банкир – чуть ли не каждый день приходит, и чтоб его обязательно Найдж обслуживал. Общий и бодрящий сразу. Тройной тариф без звука выкладывает. Надо для таких, что побогаче, дорогих лосьонов купить. О, опять звенит…
– Отдыхай, Конни. Пять минут.
– Ага-а, – ответили ему протяжным выдохом.
Обтереть руки и в холл.
– Рад вас видеть. Джек, ты?
– Да, привет, Роб, куда?
– Проходи сюда. Сейчас Мет освободится, Дик.
– Ладно, подожду.
Роберт вошёл за Джеком в свободную кабину.
– Спину?
– Да, как всегда. Слышал последнюю новость? Ну, про того хмыря с Розового Холма. Жена от него сбежала.
– Ну! – тихо присвистнул Роберт. – Этой новости неделя скоро.
– Так ты знаешь, с кем она диранула?! С евонным племяшом! Во!!
– Ни хрена себе! – ахнул Роб, аккуратно размазывая по спине Джека растирку.
– Во, я ж говорю, все беляшки – шлюхи, но чтоб с роднёй…! – Джек осуждающе покрутил головой.
Джек работал муниципальным дворником на Розовом Холме, где жили признанные богачи Колумбии, и был набит рассказами об изменах, скандалах и прочих разных тайнах. О многом Роберт знал от белых клиентов, тоже охотно болтавших во время массажа, но, чтобы не обижать Джека, возмущался и восхищался, точно попадая в тон. Впрочем, он так поступал со всеми клиентами, независимо от их цвета. И Найджел с Метьюзом тоже.
Он разминал, растирал твёрдые, собранные в желваки мышцы Джека, болтал с ним и внимательно слушал шумы и голоса в холле. Слава богу, крутится.
В кабину заглянул Метьюз.
– Я получил с Конни.
Роберт кивнул, не прерывая работу. Ноябрь в конце, платежи уже сделаны. Не думал, что с Хэллоуином выкрутимся. В декабре что? Рождество в конце, а там и Новый Год, наплыв будет большой, а потом неделя простоя, не меньше. Ну, ничего. В январе карнавалы, так что тоже пойдут. Да, в Сочельник только до ленча работаем, надо по календарю посмотреть, на какой день приходится. Ага, Найджел проводил, берёт следующего. Ну вот…
– Ну вот, Джек. Как ты?
– Уф, спасибо, Роб. Сколько с меня?
– Как всегда.
– Держи. И от меня на выпивку.
– Спасибо, Джек. Заходи.
– Как деньги получу, так зайду.
Когда Джек вышел, Роберт мгновенно собрал и скинул в ящик использованную простыню, протёр стол, пол, включил вентиляцию, застелил свежим.
– Роб, гидромассаж.
– Иду.
Гидромассаж – дело не простое, в одиночку они пока с таким не рискуют. Но зато и цена на него… до сих пор ни один цветной так не шиковал. И не всякий белый. Ну-ка, посмотрим, кто так разгулялся? А, ну у этого шальные деньги бывают. Раз хочет – сделаем…
К ленчу они вымотались до предела. Но Найджел ещё провожал, улыбаясь, последнего клиента, а Роберт с Метьюзом уже, сбросив форму, чтобы зря её не мять и не грязнить, мыли кабины и холл. Захлопнув дверь, Найджел задвинул щеколду и присоединился к братьям. Наведя порядок, они побежали наверх. Перекусить, размять друг друга…
Холодное, нарезанное ломтями мясо, хлеб, густая белёсая жидкость дымится в мисках. Роберт подозрительно оглядел свою миску.
– И что это за пакость, Мет?
– Не хочешь, отдай мне, – быстро сказал Найджел.
А Метьюз объяснил:
– Подлива. Вообще-то это был суп. Но сильно выкипел.
Роберт вздохнул.
– Да, такая круговерть была… не до жратвы.
– Зато и заработали, – Найджел подмигнул Метьюзу. – Так как, Роб? Ну, раз тебе не нравится.
– Обойдёшься, – Роберт свирепо выдвинул нижнюю челюсть и обхватил свою миску обеими ладонями.
Найджел рассмеялся, едва не поперхнувшись. Улыбнулся и Мет.
– Потянуться не успеем?
– Нет, – решил Роберт, отставляя миску. – Всё. А то отяжелеем.
– Да, – кивнул Найджел. – Сейчас начнётся.
Белых клиентов у них всегда было больше, чем цветных. И если такой наплыв, то… но лучше не загадывать.
– А что на обед будет? – спросил Найджел, помогая Метьюзу собрать посуду.
– Что сумею, – улыбнулся Метьюз. – Но мясо есть, каша, хлеб. Чего ещё?
– Сойдёт, – кивнул Роберт и встал. – Не праздник – обойдёмся. Всё, пошли вниз. Догоняй, Мет.
Внизу чисто, проветрено, всё готово к работе. Они быстро оделись, ещё раз обошли кабины.
– Роб, лаванды мало осталось.
– Я заказал. Завтра с утра привезут.
– Тратиться на доставку? – пожал плечами Найджел. – Я бы сбегал.
– Надо держать марку, – улыбнулся Роберт. – Мы постоянные оптовые покупатели. За опт скидка.
– Ага, – подошёл к ним Метьюз. – Но доставка эту скидку съест. Так на так получится. Но ты прав, Роб. Марка есть марка. Время?
– Время, – кивнул Роберт и пошёл к двери, выходящей на улицу для белых.
Щёлкнула задвижка. И почти сразу – Роберт отойти от двери не успел – звякнул колокольчик, впуская посетителя.
– Привет, парни.
– Добрый день, мистер Оунс, – улыбнулся Роберт. – Прикажете общий, сэр?
– Да, парень. Что-то я устал от праздников.
– Хорошо, сэр. Пожалуйте сюда, сэр.
Проходя в кабину за Оунсом, Роберт, быстро оглянувшись, подмигнул Найджелу и Метьюзу. Они ответили ему улыбками: карусель закрутилась. Ну, удачи нам.
Атланта
Сейлемские казармы
Центр репатриации
Ясные дни стояли неделю. Уже ночью небо опять затянули тучи, посыпалась мелкая ледяная крупа. Её сменил дождь, и снова то ли снег, то ли град. Ну, не зима, как говорили многие, а сплошное издевательство. Эркин другую зиму представлял себе плохо, но не спорил. Да ему и не до погоды. Снег, дождь, град… да не всё ли равно?! У него уже на руках ответ на запрос. Работа, жильё – всё есть. Теперь получить маршрутный лист, по которому они будут получать билеты, пайки и прочее – и в дорогу! Загорье. Не ближний свет – все говорят. Ну, так ведь они и хотели подальше. Интересно, конечно, что за жильё, хотелось бы квартиру, как в Джексонвилле, но сказано просто: жильё и работа.
Эркин, стукнув по стояку, вошёл в их отсек. Алиса сидела на койке и грызла яблоко, а Женя шила.
– Эркин, – улыбнулась она. – Всё в порядке?
– Да, – Эркин покосился на лежавшую на своей койке Нюсю и, сняв куртку, сел рядом с Алисой. – Что со мной может случиться, Женя?
Алиса забралась к нему на колени.
– Эрик, а бананы кончились. И апельсинок только две осталось.
– Хочешь апельсин? – Эркин протянул руку к тумбочке.
– Апельсин после обеда, – строго сказала Женя. – Ты ещё яблоко не доела.
Алиса вздохнула и прислонилась к Эркину, положив голову на его плечо.
– Ладно, Эрик. Я потерплю.
Женя рассмеялась. Улыбнулся и Эркин.
– Женя, если сегодня получим маршрутку, то завтра поедем.
– Да, конечно, – кивнула Женя. – Конечно, Эркин, ты узнал?
– Да, – Эркин снова улыбнулся. – Обещали сделать к молоку. Прямо до Загорья. Мы успеем собраться?
– Ну конечно, – Женя оборвала нитку и сняла чулок с кулака. – А как у Тима?
Эркин вздохнул.
– Он на неделю задержится.
Женя понимающе кивнула. Дим и Катя ухитрились простудиться, и теперь, пока они не выздоровеют, Тим с места не стронется. Куда ж ехать с больными?
– Ну, ничего, – утешающее сказала Женя. – Догонит.
– Вещи… сейчас заберём?
– Нет, – качнула головой Женя. – После ужина. Если завтра с утра уедем, то после ужина надо. Всё соберём, уложим.
Алиса молча и очень внимательно слушала их, хотя такой разговор был не первым. Но она тоже любила слушать, как ни поедут и как будут жить. Алисе, в общем, нравилась жизнь в лагере, но поехать в поезде и смотреть в окошко… нет, это тоже очень интересно и хорошо.
– Как там на дворе? – спросила Женя.
– Льёт и сыплет, – ответил Эркин. – Зима.
– Не зима, а издевательство, – вздохнула Женя.
Эркин согласно кивнул. Если бы не Нюся, он бы сел рядом с Женей, но ему и так было хорошо. Женя отложила зашитые чулки и взяла его рубашку. Придирчиво оглядела воротничок и пуговицы, подняла на Эркина глаза.
– Да, – кивнул Эркин. – В ней и поеду.
– Ты в баню сегодня пойдёшь?
– Да, хотел. А что?
– Возьми мой талон, мы не пойдём. Боюсь, Алиска застудится, – объяснила Женя. – Тогда застрянем.
– Хорошо, – Эркин чуть подвинулся, чтобы Алисе было удобнее.
Ему было так хорошо, так спокойно. Даже взгляд Нюси, то и дело задевавший его, не тревожил. А ведь он уже вот так держал Алису на коленях. У костра в Джексонвилле. Да, Чолли прав, ребёнок на твоих руках… это пережить надо…
…Вчера они долго трепались у пожарки. Чолли из-за чего-то завёлся, ну да, Стёпка Ухарь – странное прозвище, уши у мужика обычные – стал рассказывать, как гулял-погуливал, девок брюхатил, и ни одна не захомутала, свободен он… И Чолли сорвался.
– Это не свобода, а…! – он крепко выругался. – Ничего нет дороже детей! Дети – это свобода!
То ли Чолли русских слов не хватило, то ли… Стёпка Чолли забил, на смех выставил, а потом они как-то отделились, ушли к дальней пожарке, и Чолли заговорил:
– Сволочь он, дурак. Свобода… да гори она огнём, свобода такая, сволочь, такое слово поганит. Мне тринадцать было, меня из резервации увезли, длинный, работать может. Ну, и пошёл. Ты ж знаешь, коли перепродадут, срок заново мотаешь. Мне всё по хрену было. Паши – не паши, а срока не закончишь. Главное – не попадайся. Сколько я хозяев поменял… – Чолли выругался, – И купил он меня, мне уж… да, восемнадцать, а может, и больше, сволочь, гад белёсый, морда гладкая, глаза холодные. Я не чухнулся сначала, а он… подловил он меня, гад. Нет, понимаешь, ни в жратве, не в одежде особо не прижимал. Ну, в рабском само собой, но не голым, штаны, рубашка, сапоги, куртка с шапкой, даже портянки… ну, всё дал. Кашу с хлебом и кофе я получу. И спать… у него и рабы были, и батраки из угнанных, надзиратели, само собой, ну, и я. Так рабов в барак, у батраков… ну, как здесь, только похуже, а меня в отдельную каморку на ночь, под засов. Ничего так? Можно жить?
Эркин медленно кивнул.
– Где я был, там отработочных в рабском бараке держали.
– Во! Ну что, я и жил себе. Весной меня купили, лето отпахал, а осенью… у него кабинет был, позвал он меня, поставил и стал… костяшками на счётах щёлкать. Сколько я, понимаешь, отработать должен, и сколько он мне насчитывает. Этот день я плохо, вишь ли, работал, так этот день не в счёт. Это я куртку порвал – день долой. Это я два пайка выжрал – тоже день долой. И пошёл, и пошёл… – Чолли разразился отчаянной бранью. – Нет, всё видит, гад, всё знает, всё помнит. Я-то, дурак, радовался, что к доброму попал, плетей за всё лето, считай, ни разу не получил, ну, оплеухи не в счёт, да и не распускал он рук особо. Для этого надзирателей держал, ну и… ещё по-всякому. Он, гад, сволочуга, и говорит мне. Три года, дескать, это тысяча сто дней, отработаешь – отпущу, а за лето насчитал мне… семнадцать дней.
Эркин присвистнул.
– Ни хрена себе! Это как же так?
– А вот так! Он ведь ни плетью, ни кулаком меня не трогал. Он жратву, одежду, сон, мою, вишь ли, непочтительность, да всё в дни переводил и вычитал. Тысяча сто дней и по двадцать четыре часа в день, это сколько, а?
Эркин свёл брови, считая, запутался и тряхнул головой.
– Нет, больно много.
– Во! А он сосчитал, сволочь, гадина, чтоб ему… Двадцать семь тысяч рабочих часов я ему должен.
– С ум сойти! Это ж… подожди, ну по десять часов в день работать, это ж… две тысячи семьсот дней, а в годах… подожди, сейчас… семь лет и ещё тридцать девять дней. Ни хрена себе! У тебя ж три года отработки.
– Во-во. В года он мне не пересчитывал, я одно понял: взяли меня за глотку и держат. Двадцать семь тысяч, а мне за всё лето четыреста часов насчитал.
– Подожди, семнадцать дней по двадцать четыре – это… подожди, сейчас… это четыреста восемь часов.
– И тут обманул, – кивнул Чолли. – Нет, ты слушай. Ну, я и запахал. Он мне на Рождество ещё двести часов щёлкнул, смеётся, работай, дескать, старайся.
– Чего так мало?
– Холодно уже, так он за отопление вычитать стал. Ну, дом-то, где мы все были, крыло – барак, крыло для батраков, ну и кухня там рабская и прочее, он отапливался, вот за дрова и за прочее. Это ладно. Меня в конюшню к лошадям поставили, ну, и всюду ещё по мелочам. Только и сидел, что за жратвой, а лежал ночью в каморке. А весной… кровь у меня заиграла.
– Понятно, – кивнул Эркин.
– Я и слюбился с одной. Навроде того дурака Стёпки был. И ещё от злобы на хозяина. Он на этот счёт строг был, когда без его приказа. Одного чёрного так застукал. Ну и… – Чолли сплюнул.
– «Трамвай»? – глухо спросил Эркин.
Чолли покачал головой.
– Яйца ему отрезал. Овечьими ножницами. Ну, знаешь, овец стригут.
– Однако!
– Во-во. Всем, понимаешь, в назидание. А меня забрало. Ни хрена, думаю, не поймает он меня. На конюшне ко мне втихую не подойдёшь, кони, они не выдадут. А там настил сенной, сбруя внизу.
– Знаю, – кивнул Эркин.
– Ну вот. Она забежит ко мне, мы туда, раз два и нету нас, разбежались. Потом и другая, так же.
– Сразу с двумя? – ухмыльнулся Эркин.
– Нет, конечно, заметили бы. Так, какая забежит – с той и трахаюсь. Говорю ж, дураком был. Ну, и не досмотрел. Травинка в волосах у неё осталась. Он и выследил нас. Тихо вошёл, я и дёрнуться не успел. Так на ней и лежу. А он стоит и смотрит на нас. Ну что, говорит, кончай, чего остановился… – Чолли глубоко затянулся сигаретой.
Из темноты вышел и встал рядом с ними Тим. Чолли покосился на него, но промолчал, не прогнал. Не стал возражать и Эркин. Чолли перевёл дыхание и продолжил:
– Ну что. Встал я, штаны подтягиваю. Она встала рядом. Стоим, ждём… он так спокойненько: «И много их к тебе бегает?». Я молчу.
– Врезал? – спросил Тим.
Чолли кивнул.
– Он хлёстко бил. Пока я корячился, она и назвала. Вторую. Он меня сапогом под челюсть ткнул и говорит: «В баню. Лошадей уберёшь и в баню».
– Он так и сказал? – медленно переспросил Эркин. – Не в душ, а в баню?
– Ну да, – удивлённо посмотрел на него Чолли. – А что?
Эркин поймал внимательный взгляд Тима и отвёл глаза.
– Так, ничего. Ну и…
– Что ну, пошёл, конечно, куда я денусь. Пришёл. Сидит он за столиком таким, на столе ножницы. Овечьи. Те самые. И они обе уже голые, перед ним стоят. Он мне так пальцем показывает, чтобы я разделся и рядом встал, – Чолли жадно закурил. – Опять же куда денешься. Стою. Тут только увидел. Обе… с пузечками. От меня. Мои дети, понимаешь… – Чолли хотел выругаться, но всхлипнул.
Тим угрюмо кивнул и тоже закурил. Постояли молча, и Чолли опять заговорил.
– Ну, посмотрел он на нас и говорит. Что посмотрит, дескать, что выродится, а пока, говорит, пока походи ещё, потряси, а там видно будет. Ну и… чего там, в первый раз я сам, без приказа, на колени встал, сломался я, – Чолли снова всхлипнул. – Меня на ночь приковывать стали. Кольцо в стене и ошейник на цепи. И запор снаружи. И днём следили. Он, сволочь, дал им родить, а потом… потом лендлордов каких-то позвал и меня им… – Чолли выругался, – предъявил. Как раба. Нагишом. Я-то уже совсем смирным стал. И дети на столе. Лежат. Посмотрели они на них, на меня… И решили, гады…
– На случку отобрали, – понимающе кивнул Эркин.
– Тебя, что ли, красавчика, не отбирали на это?! – яростно посмотрел на него Чолли. – Ну и заткнись! Сам всё знаешь.
Эркин промолчал, опустив глаза. И быстрого взгляда Тима он не заметил.
– Знаем, – спокойно сказал Тим. – Я тоже через это прошёл. Много привезли?
– Двенадцать. Растравкой напоили, аж распирать стало. И… и пошёл. Как в чаду. День, ночь, ничего не помню. А потом… потом дал мне отлежаться и всё, опять я пошёл дни считать. А когда они затяжелели уже точно, их по своим лендлордам отправили, а меня опять в кабинет, и он, гад, мне сказал, что он мне, понимаешь, он мне сказал, что засчитает эти дни, понимаешь? Стёпка – сволочь! Дети – обуза, говорит, дурак, сволочь, мы ехали когда, Иван спросил, сколько детей у меня, так сколько? Уже четырнадцать, понимаете, а где они, по каким Оврагам лежат? Я ж… я ж не знаю даже, кого родили. Парни, девки… – Чолли отчаянно махнул рукой.
– Я тоже не знаю, – тихо сказал Тим. – Я даже не помню, сколько их было.
Чолли несколько раз вдохнул и выдохнул. Он не мог остановиться. И Тим, и Эркин понимали это и молча ждали. Уйти сейчас или перевести разговор… Чолли не заслужил такого.
– Пахал я, как проклятый, дни считал. А он… то засчитает, то вычтет. Найси когда появилась… я уж смотреть на неё боялся. Тех-то двух, он до года им дал покормить и продал. Боялся я: увидит он, как я на Найси смотрю, и всё… продадут. А мне… мне хоть слышать её. И она… смотрит на меня. Только когда я на дворовых работах, переглядываемся. И кормили меня вместе с рабами. На отдельном конце. Так хоть за столом тоже, переглянемся. А уж поговорить… и думать не моги. Ну, на общих работах ещё, и когда неуков объезжал, ну, тогда все смотреть собирались, этому хозяин не препятствовал. Потом затяжелела она.
– От кого? – вырвалось у Эркина.
– Возили её, мне не сказали, – огрызнулся Чолли. – Раз дурак, то молчи. А тут хозяин, гадина, гнида белоглазая, то ли подсмотрел, то ли догадался…
– И что?
– И ничего. Понимаешь, я двор мёл, а она как раз шла. С животом уже. Ну, и один лоб, из угнанных, толкнул её. Я и врезал ему, чтоб ногами накрылся. Он встал и на меня. Он-то – белый всё-таки, хоть и угнанный. А мне всё по хрену стало. Ну, и я ему… от души. А хозяин тут же. Плетью нас вытянул, разогнал. И… и не спросил ни о чём. Меня так и обдало холодом. А он смотрит на меня, ухмыляется. И говорит. Что ты, дескать, моё добро хранишь, это правильно, молодец, а за драку с тебя вычесть надо. Подавись, думаю. Лишь бы… А потом родила она, – Чолли вздохнул. – Как все. До года кормила, и отобрали. И ещё раз. Хозяин меня уж не сторожил так. Видно, решил, что я кончен. Я и дни считать бросил. Всё равно не выпустит, пока все соки, всю силу у тебя не вытянет. Одного боялся. Продадут меня – и не увижу её больше. И тут, тут он меня опять к себе в кабинет. Чего это, думаю, ничего вроде нету за мной. Кони в порядке всегда, сбруя в порядке… А на столе бутылка русской водки и стакан. Он мне наливает, полный, и даёт. Пей, говорит. Я держу стакан, думаю: чего он ещё, гнида белоглазая, задумал? А он говорит: «Сто часов тебе осталось. Пей за это». Я и выпил. И вырубился. Как в каморку попал – не помню. Кто меня туда затащил и бросил – не знаю. А проспался, встал, мне и шумнули, что пьяный я Найси звал. Всё, думаю, вот теперь, всё. Не меня, так её продадут – один чёрт. Коней чищу, гривы им заплетаю, голова с похмелья… как мне, скажи, по ней дубиной врезали. И тут меня за плечо трогают. Оборачиваюсь… Найси. «Ты что, – говорю, – крышу потеряла?» А она мне… «Ты меня звал, – говорит, – вот я и пришла». И улыбается. Я и забыл обо всём. Обнял её, и стоим так, – Чолли задохнулся и замолчал.
– Не застукали вас? – тихо спросил Эркин.
Чолли мотнул головой.
– Нет, обошлось. Но… хозяин… он всё всегда знал. И стукачей хватало, и сам он… Ладно. А потом он опять. Я уже спал, меня отперли, растолкали. Иди, дескать, хозяин зовёт. А ночь уже. Ну, думаю, донесли ему, как мы с Найси, теперь-то… то ли ножницы, то ли торги… Вхожу, он сидит за столом, смотрит на меня. Я встал, как положено. Руки за спину, голову опустил. И жду. А он мне… «Кончился твой срок, – говорит, – Завтра лендлорды съедутся, я тебе заранее говорю, чтобы ты головы не потерял. Ну, – говорит, – чего молчишь?» Я… я как рыба на берегу. Он засмеялся и говорит: «Где твоя резервация? Куда поедешь?» А я не знаю, не помню. Так и сказал ему. Он кивает. «Ты, – говорит, – работник старательный, могу и оставить». Я глазами хлопаю, а он мне… дескать, контракт, по контракту жильё, обеспечение и, если что останется, то деньгами на руки. И… и говорит… Я ему, дескать, рабов наделал. Меня-то после того раза, ещё пару раз… Напоят растравкой и запрут то с одной, то с двумя, я и лиц там не помню. Привозили их. Да, четыре всего. Ещё, значит, четверо мальцов. Рабов. И за это… словом, он мне какую риз рабынь отдаст. Чтоб жила со мной. «А то, – смеётся, – тебя, бычка, если не приковывать, ты мне, – говорит, – всех перебрюхатишь, без разбора».
– Потому ты и Редокс? – спросил Тим.
– Ну да. Кто меня Чолли назвал, я не помню. К нему я уже с этим именем попал. А Красным Бычком он меня с той случки звал. Ну, и назавтра, при лендлордах, отработку мою засчитал, подписал, выписал бумагу мне, что Чарльз Редокс, они как услышат, так, гады, заржут, от отработки свободен. И тут же годовой контракт. Я крест поставил, руку ему поцеловал и пошёл на конюшню.
