Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел
Женя заставила Алису доесть макароны и хлеб и только тогда разрешила ей взяться за чай.
– Эркин, тебе не будет голодно? Возьми у меня, мне много столько.
Эркин мотнул головой и изобразил, что доедает через силу. Женя недоверчиво улыбнулась, но не стала спорить. Эркин взял стакан и с наслаждением отхлебнул. Хороший чай. Не такой, как дома, конечно, но лучше, чем в тюрьме. И сладкий.
В столовой ровный неумолчный, но и не слишком громкий шум голосов. Русская речь с изредка вплетающимися английскими словами. По напряжённой позе и застывшему лицу Флинта Эркин догадался, что русского тот совсем не знает. Чего ж тогда уехать решил? Не иначе, как на хвосте у него висят. Ну, это его проблема.
Если бы не Флинт, Эркин бы помог с уборкой, но Маша мигнула ему, и он остался сидеть, пока она собирала и относила грязную посуду. Встали все разом и не спеша пошли к выходу, оделись. Эркин подошёл к прилавку и достал белый талон, молча протянул его продавщице. Она так же молча взяла у него талон и дала пачку сигарет. Эркин сунул её в карман куртки и достал бумажник. Он сразу решил взять печенья, но растерялся от незнакомых обёрток. Подошла Женя и мягко взяла его за локоть.
– Ты что? Эркин?
– Вот. Хочу купить, – он улыбнулся какой-то новой незнакомой ей улыбкой. – И не знаю, что.
– Эрик, – сразу вмешалась Алиса, – ты вот это возьми. Оно с изюмом.
– Алиса! – возмутилась Женя.
Но Эркин уже протягивал продавщице деньги. Она подала ему прозрачный пакетик и отсчитала сдачу. Алиса потянулась к пакетику, но, поглядев на лицо Жени, вздохнула и спрятала руки за спину. Эркин убрал деньги в бумажник и засунул его во внутренний карман куртки. Хрустнул конверт, он вспомнил о письме, но тут же снова забыл. Успеется. Джексонвилл остался позади, и всё, что там было, пусть тоже… Не хочет он сейчас ни думать, ни говорить о Джексонвилле. Пакетик с печеньем он отдал Жене.
Они шли к бараку, и Женя говорила, что завтра она возьмёт в камере хранения его мешок, сегодня уже опоздали, она как-то не сообразила сразу, они, как все, оставили себе самое необходимое, а остальное сдали на хранение, в комнатах и так тесно, и вообще, чтобы в соблазн не вводить, и он возьмёт себе, что нужно, скажем, три смены, а остальное сдаст обратно. Эркин кивал. Да, конечно, они так и сделают. Было так странно, что он идёт рядом с Женей при всех, и никого не надо бояться…
Снова пошёл дождь, и видимо от этого быстро стемнело. Он дошёл с ними до их комнаты. Женя сразу стала переодевать Алису, по лицу женщины, заглянувшей за каким-то пустяком в комнату, Эркин понял, что ему пора уходить, и встал с кровати Жени.
– Я… я пойду?
– Да. Алиса, я приду, чтобы была готова.
Женя вышла с ним на крыльцо.
– Ох, Эркин, неужели это правда? Что мы вместе, – она негромко рассмеялась. – Даже не верится.
Он стоял перед ней, комкая в руках шапку.
– Я… я не знаю, что сказать… Женя, я не верю… я проснусь сейчас…
Женя обняла его и, потянувшись вверх, поцеловала в щёку.
– Это не сон, Эркин.
И снова по этому скользящему, гладящему кожу поцелую он узнал Женю. У него дёрнулись, задрожали губы. После всего, после… она поцеловала его?! Судорога сжала горло, и он только молча смотрел на неё. Женя погладила его по плечу.
– Ты устал, иди спать. Спокойной ночи, Эркин.
Эркин молча кивнул: говорить он всё ещё не мог. И повернуться, уйти, оставить её… тоже не мог. Женя поняла, и сама повернула его, и даже в спину подтолкнула.
– Иди спать, Эркин. Завтра тоже будет день.
Ослушаться он не посмел. Но через два шага оглянулся. И увидел, как за Женей закрылась дверь барака. Скомканной шапкой он вытер лицо и пошёл к мужскому бараку. Странно: ничего не делал, а устал…
У крыльца стояли в кружок и курили мужчины, почти всех он уже видел, только имена не все помнит. Увидев его, они чуть-чуть разомкнули круг, и Эркин понял. Он встал рядом и достал сигареты. Здесь курили, не передавая по кругу, а каждый свою. Эркин вытащил одну себе и передал пачку соседу. Обойдя круг, она вернулась полупустой. Он сунул её в карман и жестом попросил прикурить. К нему протянулись сразу две руки с зажигалками, и Эркин ухитрился прикурить сразу от обеих.
– А скажи, как льёт.
– Да, теперь надолго.
– Осень.
– А снега не дождёшься, – тоскливый вздох.
– Прошлой зимой был, – вступил в разговор Эркин, стараясь говорить, как можно чище.
– Был, да не лежал, – возразил тосковавший о снеге.
Разговор о погоде, о всяких пустяках. Прошлое все отсекли и о нём говорить пока не хотели, а о будущем… только гадать. Докурив, разошлись.
Войдя в свою – уже свою! – комнату, Эркин застал Анатолия и Романа спящими, Кости не было, а вот ещё двое, днём он их не видел. Один – смуглый и черноволосый, на первый взгляд даже не примешь за белого – сидел на своей кровати и читал газету. А второй – стриженый наголо, со шрамом на подбородке – лежал и курил, глядя в потолок.
– А, новенький, – оторвался от газеты смуглый.
Эркин кивнул, снимая куртку.
– Я – Фёдор или Тедди, если хочешь.
– Эркин Мороз, – уже привычно представился Эркин.
– Мороз – это пойдёт, – кивнул Фёдор.
– Грег, – буркнул со шрамом.
Эркин невольно вздрогнул. Грегори?! Нет, совсем не похож. Вошёл с полотенцем на плече Костя, улыбнулся.
– О, все в сборе! Ну, кто куда, а я на боковую.
Эркин повесил куртку на гвоздь у двери рядом с пальто, плащом, двумя тёмно-синими куртками и армейской шинелью со следами от споротых нашивок и, сев на кровать, стал разбирать талоны.
– Ты их в тумбочку сложи, – посоветовал, раздеваясь, Костя, его кровать была рядом. – Все в ящиках держат, чего с собой таскать. У нас на этот счёт строго. Визу никому не охота терять.
– Спасибо, – Эркин вздохнул, справляясь с голосом. – Баня… как работает?
– А как всё. С восьми и до восьми, – Костя зевнул. – А умывальники в конце, в уборной.
– Ага, – Эркин разложил талоны в ящике тумбочки, взял полотенце и встал.
Уборная в дальнем торце барака. Народу немного, толкаться и ждать особо не пришлось. От казённого полотенца пахло как… как и в тюрьме. Не сказать, что уж очень неприятно. Заметив, что кое-кто тут же прямо под кранами стирает, Эркин быстро разулся, смотал портянки, натянул опять сапоги на босу ногу и занял освободившуюся раковину.
– Чего без мыла? – рыжеусый голубоглазый мужчина выкручивал над раковиной трусы. Веснушки у него так густо покрывали не только щёки и скулы, но даже плечи, что кожа казалась красноватой.
– Не купил ещё, – ответил Эркин, вспоминая, было ли мыло на прилавке в столовой.
– Завтра сходишь в баню, купишь. Держи, – рыжеусый протянул ему жёлтый обмылок.
– Спасибо, – улыбнулся Эркин, быстро намылил портянки и отдал мыло. Трусы снимать не стоит, завтра возьмёт бельё, сходит в душ, нет, надо привыкать и про себя по-русски, как все говорят, в баню, и уж тогда… – А сушить где?
– На батарею под окно повесь, к утру просохнет. Отожми только, как следовает, чтоб на пол не накапало.
Рыжеусый закончил стирку и ушёл, а его место заняли двое мальчишек, лет по пятнадцати, не больше. Они не столько мылись, сколько брызгались и топили друг друга в раковине. Эркин прополоскал и выкрутил портянки и отошёл, уступив место седому в заплатанной рубашке.
Вернувшись в комнату, Эркин повесил полотенце на спинку кровати у изголовья, но так, чтобы не касаться головой, а портянки на длинную ребристую трубу под окном. И в самом деле, труба горячая, к утру просохнет. Здесь уже висели чьи-то носки и выцветшая до голубоватой белизны майка. Одежду все складывали и вешали на спинку в изножье. Эркин быстро разделся и лёг. Фёдор по-прежнему читал, а Грег уже спал. Эркин завернулся в одеяло, натянув угол на лицо, чтобы уйти от света, как уже привык в тюрьме.
– Федька, – глухо сказал из-под одеяла Роман. – Гаси свет, понял, нет?
– За день не надрыхся? – спокойно ответил Фёдор, переворачивая страницу.
– Гаси, пока я не встал, – подал голос Анатолий.
– А пошли вы… – затейливо, но беззлобно выругался Фёдор, но всё-таки сложил газету и встал.
Эркин слышал, как он прошёл к двери и щёлкнул выключателем. Потом стукнула дверь, видно, в уборную пошёл. Эркин откинул одеяло с лица и лёг на спину. Какой был долгий день. И кончился. Женя… Женя рядом. Значит, что? Значит, не зря у него сердце молчало у могил, что у церкви, что на белом кладбище. Ладно, об этом нечего, отрезано. Теперь… теперь всё заново. Это уже не Алабама, здесь другие порядки. Флинт этот если сунется, отметелю… аккуратненько, чтоб не придрались. Андрей говорил: «Технически». Ох, Андрей, Андрей, прости меня, брат. Я себе никогда не прощу. Женя простила, а я… Женя… похудела как, глаза на пол-лица, ничего, если выход свободный и город недалеко, схожу, подзаработаю и прикуплю к пайку. И ей, и Алисе. Паёк хороший, но всё – паёк. Завтра… завтра он возьмёт себе двое трусов, ещё две пары портянок, две рубашки, мыло и мочалку купит. Женя сказала, что она все вещи взяла, только постели оставила. И тряпки, совсем уж ненужные. Ну, и посуду, утварь всякую кухонную, мебель… похоже, что так. Но кто же это так квартиру разворотил, все перины, подушки, даже одеяла вспорол, пух с ватой выпустил?
Вернулся Фёдор. Не зажигая света, прошёл к своей кровати, разделся и лёг. Когда он затих, Эркин открыл глаза. Да, на дворе горят то ли фонари, то ли… как их, да, прожекторы, и через незанавешенное окно достаточно светло. Он закинул руки за голову и сразу ощутил помеху. А, это же часы, что Мартин ему подарил. На память. Он поднёс руку к глазам. Стрелки и цифры светились молочно-белым цветом. Маленькая между десятью и одиннадцатью, большая – на семёрке. Это сколько? Неважно. Завтра покажет их Жене и попросит, чтобы научила разбираться. И самая длинная тонкая стрелка быстрыми мелкими рывками движется. А, это ему ещё Джонатан показывал. Полный оборот – минута. Ладно. Снять их, что ли, на тумбочку положить? Нет, не стоит. Не видел ни у кого, пусть на руке будут. Привыкнет. В наручниках же спал, и ничего.
Сонное дыхание, похрапывание… надо спать. Дорога, жёлто-бурые поля, Алиса в красном пальтишке тянет его за руку, русский офицер смотрит его удостоверение, Женя… Женя… Он беззвучно шевельнул губами, уже засыпая, наконец засыпая. Всё, кончено, отрезано, оторвано. Он ушёл, слышите вы, рожи, морды, хари? Никому, никогда, ни разу не показал, не намекнул, не дал прорваться, но он знал, что уйдёт, сбежит. Рабу бежать некуда, никто не поможет, не укроет, так говорили, да? Рождённому рабом и умереть рабом, так? Врёте, всё вы врали. Он ушёл!
Эркин улыбнулся, не открывая глаз. Он спит. Завтра с утра, ну, там будет видно, что с утра. Будет жизнь и совсем другая. Он не знает, будет ли лучше, да никогда и не думал так, не такой уж он дурак, чтоб не понимать: только хорошо не бывает, всяко будет, но по-другому – это главное, это… а остальное? Он справится со всем, всё выдержит. Он ушёл. И неважно, сколько ему ещё идти, и куда, он ушёл, ушёл, ушёл…
Эркин спал и улыбался во сне, и ни храп, ни сонное бормотание соседей не разбудили его. А может, это дождь так усыпил, в дождь всегда хорошо спится. И спешить некуда. Ни к бычкам, ни за водой и дровами не нужно. Спи, сколько хочешь. И снов своих он не запомнил, а может, ему ничего и не снилось.
Колумбия
ВЧ № 4712
Автохозяйство
Тим уложил и закутал Дима, загородил лампу, чтобы свет не мешал малышу, и раскрыл книгу. Столько лет прошло, как учился, а экзамен – дело серьёзное. Хорошо, что нашёлся учебник на английском. И вообще… всё так хорошо устраивается, что даже страшно. В самых смелых мечтах он и не думал о Русской Территории. А ведь там-то уж точно до него никто не дотянется. И всего неделя ему. На всё про всё. Конечно, с ежедневными походами в их сарай и с вознёй по хозяйству ему к экзамену не подготовиться. И за Дима спокойнее. Здесь и крыс нет, и пол не земляной, а то весной Дим как начал кашлять, так всё лето почти, а застудит лёгкие… много ли такому малышу надо. А здесь… пол деревянный, кровати… даже бельё им дали. И одеяла. Две кровати вплотную, тумбочка и… всё, больше ничего в этот закуток не влезло. Он сегодня полдня вытаскивал отсюда всякий хлам, мыл, чинил проводку. Завтра, да, уже завтра, он сходит в сарай, домом-то его не назовёшь, заберёт остатки вещей и предупредит хозяина, что съезжает.
Тим поймал себя на том, что только водит глазами по строчкам, и сердито тряхнул головой. С этим со всем решено и думать нечего. За жильё и питание за неделю он заплатил. Деньги ему этот… вернул. Все. И большая сумма оказалась. Нет, надо заняться делом. Так он полночи просидит и ничего не выучит. Но помимо воли его мысли снова и снова возвращались к сегодняшнему…
…Старый Серж смотрит в упор, требовательно, даже строго, так что ни соврать, ни уйти от ответа не получится.
– Как дальше думаешь жить, Тим?
– Я… я не понял вас, сэр. Я работаю, у меня сын, что ещё? – он улыбнулся ненавидимой им заискивающей рабской улыбкой.
Неужели его хотят уволить? За что?!
– А уйдём, что тогда?
Он невольно понурился.
– Буду искать работу, сэр.
– А с жильём? Где ты сейчас живёшь?
– В сарае, сэр, – вырвалась правда. И тут же заторопился, прикрывая её. – Я печку купил, сэр, железную, так что тепло.
– Ну да, ну да, – Старый Серж насмешливо кивает. – То-то ты сына с собой таскаешь. Боишься одного оставлять, разве не так? – и сам отвечает за него. – Так. Во всё тряпьё на ночь заворачиваешь, куртку свою сверху, а сам рядом зубами стучишь, – и в ответ на его изумлённый взгляд – неужели за ним следили?! – насмешливо машет рукой. – Знаю, сам через это прошёл. Ладно, это всё мелочи, перебиться можно. А о будущем ты думал? И своём, и Дима. В какую школу он пойдёт? Ну?!
– Я уже думал об этом, сэр, – вздыхает он.
– И чего надумал?
– Ничего, сэр, – разводит он руками. – Был бы я посветлее…
– А он потемнее, – заканчивает за него Старый Серж. – Если бы да кабы… Не знаешь этой присказки? Ничего, узнаешь. Дим у тебя русский, это ты знаешь?
Он мрачно кивает. Ещё зимой догадался.
– Жить вам здесь спокойно не дадут. Дима ведь в Цветном не примут. Верно? Верно. Это раз. Тебе как белому жить не дадут. Тоже верно. И это два, – Старый Серж загибает пальцы. – А встретишь кого из своих хозяев, что тогда будет? Это три. Ну, чего молчишь?
– А что я должен говорить, сэр? – он чувствует, что начинает злиться. – Я уже думал об этом. И что из того? Я – негр и никогда не побелею. Дима я не отдам. Никому. Надо будет, если прижмут…
– Стрелять будешь, ясно, – снова перебивает его Старый Серж. – И сядешь в тюрьму, если тебя в перестрелке не шлёпнут. А Дим в приют пойдёт. Это всё тоже ясно и верно. Ладно. А уехать не думал?
– Куда, сэр? Где я смогу жить, как хочу? Скажите, сэр, я поеду. В Луизиане, Аризоне, где? Везде одинаково, сэр.
– А на Русской Территории. В России? Не думал об этом, – щурится Старый Серж.
– Кто же меня туда пустит? – удивляется он.
– Это не проблема, не бери в голову. Речь о тебе идёт. Поедешь в чужую страну? Всё другое будет. Язык, обычаи…
И он срывается.
– Я к чёрту под хвост поеду, лишь бы… лишь бы в покое оставили. И меня, и Дима.
– Понятно, – кивает Старый Серж. – Ну, смотри, Тим, не передумаешь? Назад не повернёшь?
Он устало усмехается.
– Назад – это в рабы? К хозяину под плеть?…
…Тим разгладил смятую кем-то до него страницу. Учебник старый, захватанный. И рисовали в нём, и чертили, и подчёркивали. А он, оказывается, многое, да почти всё помнит. Автомобиль, устройство, эксплуатацию, ремонт – это всё он сдаст. И покажет, и расскажет. Рассказывает он, конечно, хуже, чем делает, но… справится. А вот правила, знаки… если у русских они другие, то будет тяжело.
Вздохнул и заворочался, сталкивая с себя одеяло и кожаную куртку, Дим. Тим быстро повернулся к нему.
– Ты что?
– Пап, жа-арко.
Тим осторожно губами тронул лоб мальчика. Нет, всё обычно. Может… а ведь и впрямь здесь теплее, чем в их сарае. Он взял свою куртку и повесил её на гвоздь у двери, над пальтишком Дима.
– Так лучше?
– Ага, – вздохнул Дим, зарываясь в подушку, и вдруг рывком сел, протирая кулачками глаза. – Пап, ты где?
– Здесь я, – Тим сел на кровать и Дим сразу полез к нему на колени. – Ты чего? Ночь сейчас, спи.
– Да-а, а ты чего не ложишься?
– И я сейчас лягу.
Но Дим уже устроился у него на коленях, положил голову ему на плечо и опять заснул. Тим осторожно переложил его в кровать, укрыл. Всё, надо тоже ложиться. А то как он завтра полусонным работать будет? Тим закрыл учебник, разделся, складывая одежду на спинку кровати, и лёг. Да, на простынях, под одеялом… давно не спал. Дим не жмётся к нему, раскидывается во сне. И он сам чувствует, насколько теплее. Хорошие одеяла дали, совсем не вытертые. И не дали, а продали. Это теперь его. И простыни. Четыре штуки и четыре наволочки. Уезжать будет, то матрацы и подушки сдаст, а бельё и одеяла заберёт. И в дороге, и на новом месте будет легче. Из одежды Диму… ботинки тёплые, все говорят, что в России холодно… хотя тут загадывать нельзя. Вот сдерут с него неустойку за сарай, что съезжает, не предупредив за две недели, хотя… опять же, он не помесячно, а понедельно платил, так что можно и поспорить. А печку… печку он загонит, топчан их, конечно, стол-шкаф из ящика – это ни один дурак не купит, ну, и чёрт с ними, но печку он неплохую смастерил, на лопуха очень прилично пойдёт. Тряпьё, чем топчан застелен… туда же, к чёрту. Посуда… Кружки из консервных банок, пара мисок, армейский плоский котелок… Котелок удобный, миски и ложки тоже с собой. Кружки? Бросить их, что ли, купить нормальные? Диму на зиму всё нужно, он растёт. Пальто это, когда летом покупал, Диму чуть не до ботинок было, а сейчас только колени закрывает, хорошо, ума хватило рукава не обрезать, скоро отворотов уже не будет. И самому бы пару рубашек, тёплых. Его рабская совсем заносилась, хорошо, куртке сносу нет и ботинки окованные, не продерутся… Ладно. Надо спать.
Тим повернулся набок лицом к Диму. Теперь если малыш проснётся, то он легко дотянется до него. Давно не спал раздетым, да, с той ночи в пустой квартире. Как же хорошо… Они уедут. И никогда, никогда он не увидит бледно-голубых холодных глаз, рассматривающих человека как… как насекомого. И не услышит этого голоса, этих слов… А по-русски не страшно. Си-ту-а-ци-я. Нет, дёргает, конечно, но не так, совсем не так. Конечно, ещё и язык надо учить, русский, говорят, трудный, но ему и не такому приходилось учиться. И так хорошо выучился, что и хочешь забыть, а всё помнишь. Но это всё побоку. А когда уедут, то и вовсе из головы можно будет выкинуть. Будто этого никогда и не было, не было, не было…
Графство Дурбан
Округ Спрингфилд
Спрингфилд
Центральный военный госпиталь
Аристов захлопнул журнал и устало протёр глаза. Всё. На сегодня, можно считать, всё. Сейчас добраться до своей комнаты и спать. Если только его опять не перехватят. Как в тот сумасшедший день, когда Золотарёв привёз этого парня, индейца. Он тогда дождался Родионова и – была не была, хотя с детства презирал ябед – пошёл к генералу. Кольке надо дать укорот, это раз, танк без тормозов надо останавливать, пока он по телам не пошёл, это два. И нестерпимо жалко этого парня, уже три. Выговорившись, предъявив направление, выплеснув всё, пошёл к себе…
…Общежитие уже спало, даже парни угомонились. Во всяком случае, в их крыле было тихо. Он прошёл к своей двери, достал ключ, открыл и… мягким толчком в спину ему помогли войти. Он ни удивиться, ни сообразить что-либо не успел. Да и слишком устал. Включил свет, обернулся и увидел. Майора медицинской службы, штатного психолога широкого профиля Ивана Дормидонтовича Жарикова, скрестившего на груди руки и прочно закупорившего своей атлетической фигурой дверной проём.
– Сколько верёвочке не виться, а кончика не миновать, – глубокомысленно провозгласил Иван, насладившись его видом.
– Вань, устал я, чтоб в твои игры играть, – устало сказал он.
– Какие игры?! – очень искренне возмутился Иван. – Я тебя ждал не для игр, а для дела.
– Вань, – попросил он, – давай завтра.
– Ладно, – неожиданно покладисто согласился Иван. – Сейчас я тебе быстренько морду набью, а все объяснения завтра.
Он оторопело уставился на Ивана, держа китель в руках.
– Это ещё за что?!
– А за нарушение корпоративной этики.
– Ванька, если ты с перепоя, так пойди и опохмелись, а мне не до твоих закидонов.
– Закидоны у тебя. А у меня законное возмущение. И пьёте вы, хирурги, у вас спирту хоть залейся, а нам сто грамм на квартал выдают. Так что нечего баллоны катить.
Отвязаться от Ивана сложно, а зачастую и невозможно.
– И чем ты так возмущаешься?
– Мы как условились? Даже в инструкции внесли. Бывшие рабы, независимо от причины обращения, осматриваются в присутствии и при участии… кого? Пси-хо-ло-га! А ты?!
– Вань, ну, не до того было, тут такое творилось… Завтра я тебе всё расскажу.
– Нет, милый, расскажешь ты мне сейчас. И не что ты выберешь, а что мне нужно.
– Вань, завтра.
– Нет, сейчас. Пока свежие впечатления.
– Иди ты со своими впечатлениями! – взорвался он наконец. – Тут боль живая.
– У тебя? – Иван сел к столу, всем своим видом показывая, что расположился всерьёз и надолго. – С каких это пор хирурги боли боятся? Ладно, Юрка, не дуйся. Ставь чайник, садись и рассказывай.
И вытащил Ванька из него всё. Он сам не ждал, что столько увидел и запомнил. Ушёл от него Ванька намного за полночь, опустошив чайник и заявив на прощание:
– Ладно. Объяснение, но не оправдание. Я тебе ещё отомщу. И месть моя будет страшной.
– Иди, Ваня, готовь свою месть у себя. Я спать буду.
– Запомни. Я отомщу.
– Запомню, только спать дай…
…Аристов усмехнулся, потёр лицо ладонями и встал. Собрал и заложил картотеку в шкаф. Однако, как всё сошлось на этом парне, Морозе…
Он не додумал, потому что в дверь осторожно постучали. Аристов невольно поморщился.
– Да!
В приоткрытую дверь заглянул Крис, и Аристов, скрыв вздох, кивнул. Отказать парням в разговоре нельзя. И кто там? Крис, Андрей, Эд, Майкл, Люк.
– Доктор Юра, – заговорил по-английски, задавая тон, Крис, – извините нас, что мы так поздно, но нам очень нужно поговорить с вами.
– Очень нужно, доктор Юра, – просительно улыбнулся Андрей.
– Садитесь, – кивнул Аристов.
Как обычно, парни ловко и быстро расставили перед столом стулья и сели полукругом.
– Доктор Юра, – начал опять Крис, – вот мы подумали и решили вас просить.
– О чём? – удивился Аристов.
Парни быстро переглянулись.
– Доктор Юра, вот как побывал здесь тот парень, индеец, так мы уже два дня спорим, – заговорил Люк.
– Мы ведь как думали, – подхватил Эд, – год протянем и в Овраг. Ну, без мучений, мучиться вы нам не дадите, заснём, скажем, и во сне…
– Ты соображаешь, что несёшь? – не выдержал Аристов.
– Доктор Юра, ну, всё равно помирать.
– Это мы раньше так думали, – заторопился Андрей. – А теперь…
– А теперь получается, что мы жить будем, – снова перехватил Крис. – Мы ведь дальше Рождества не заглядывали, а теперь…
– Теперь дело другое, – понимающе кивнул Аристов.
– Да. Доктор Юра, вы ведь уедете. Не к этому Рождеству, позже, но уедете, – Крис дождался кивка Аристова. – А мы? Мы куда? Вы… вы дали нам жизнь. И когда мы горели, и потом… дали нам жильё, еду, работу… Спасибо вам, больше, чем спасибо, – остальные кивками согласились с ним, – а потом что?
– И что вы решили? – спросил Аристов.
– Мы, – Крис обвёл рукой сидящих, – и ещё… остальные хотим уехать. С вами. В Россию. Это возможно, доктор Юра?
– Я не думал об этом, – честно ответил Аристов. – И… все так решили?
– Нет, не все, – ответил Эд.
– Кто боится.
– Кто здесь стал завязываться.
– Но мы хотим уехать.
– Почему? – Аристов тут же пожалел о своём вопросе.
Парни сразу стали разглядывать стены, пол и потолок кабинета, у Криса и Люка заметно потемнели от прилившей крови щёки, у Андрея даже слёзы на глаза выступили.
– Скажу за себя, – наконец справился со смущением Крис. – Доктор Юра, мы… мы нужны? Нет, работа наша в госпитале нужна? Или вы это просто придумали, чтобы… нам деньги платить. Есть от нас польза?
– Есть, – твёрдо ответил Аристов.
– Раз так… Россия меня спасла, русские. Значит, и я должен… Нет, не спасать, этого я не могу, хотя бы помочь.
– Я тоже… поэтому, – тихо сказал Андрей.
– На нас долг, – кивнул Эд.
Этого Аристов никак не ждал и растерялся. А они смотрели на него серьёзно и требовательно.
– Это возможно? – повторил Крис.
– Да, – наконец кивнул Аристов и твёрдо повторил: – Да.
Парни снова переглянулись.
– Извините, что мы так поздно, – решительно встал Крис. – Спасибо. Всё, что для этого нужно, вы нам потом скажете, так, доктор Юра?
– Спокойной ночи, – старательно выговорил по-русски Андрей.
И остальные попрощались по-русски, бесшумно расставляя стулья и выходя.
– Крис, – окликнул Аристов.
Крис остановился на мгновение в дверях, оглянулся.
– Спокойной ночи, Юрий Анатольевич, – блеснула мгновенная улыбка. – Всё будет в порядке.
И Аристов кивнул. Значит, об этом можно не думать. Не думать?
Их привезли сегодня днём. В тюремном «воронке». Чак и Гэб. Рабы-телохранители. Генерал Родионов предупредил и объяснил ситуацию, как говорится, дал вводную. Поэтому и отправили их сразу в отсек, где раньше лежали парни, и разместили в соседних палатах. Да, и похоже, и не похоже на горячку у спальников. У Чака парализованы руки, и в то же время вся симптоматика второй стадии. А с Гэбом… Ну, там Ивану работать и работать. Да и с Чаком тоже. Крис обещает, что всё будет в порядке, ох, кажется, у парней своё представление о порядке. Сочувствия к этой паре парни явно не испытывают. И похоже, вполне взаимно. Иван несколько часов провёл с ними, ходил из одной палаты в другую. Объяснял, уговаривал, расспрашивал, налаживал контакт. На ночное дежурство встали Крис и Эд. Ну, ладно, если что… Иван тоже собирался там ночью присмотреть. Не было же ещё такого…
Аристов наконец закрыл кабинет и отправился спать, заставив себя не зайти в тот корпус. Всё-таки психолог там нужнее хирурга.
Выйдя во двор, парни разделились. Крис и Эд пошли на дежурство, а остальные в жилой корпус.
Несмотря на ощутимо пробиравший холод Крис и Эд шли медленно.
– Думаешь, получится? – наконец спросил Эд.
– А отчего ж нет? – пожал плечами Крис. – Доктор Юра раз обещал, то сделает.
– Во-первых, ничего он не обещал, – возразил Эд. – А во-вторых, и над ним начальства хватает. Скажут, что не нужны спальники, и всё. Дескать, своих таких хватает.
– Мы ж перегорели, – усмехнулся Крис.
– Это ты свои висюльки показывать будешь, что они у тебя просто так без дела болтаются? – хмыкнул Эд. – И санитаров там и без нас навалом. Это доктор Юра нас утешает, что мы нужны, а на деле…
– Любишь ты себя пугать. Ещё не замахнулись, а ты уже синяки пересчитываешь. Здесь я не останусь. С госпиталем не возьмут, сам буду пробиваться.
В темноте блеснула улыбка Эда.
– Сказать тебе, почему ты в Россию намылился?
– Заткнись.
Крис сказал это спокойно, даже лениво, но Эд почувствовал, что оказался на грани, за которой уже не драка, а убийство, и смолчал.
У самых дверей от стены отделилась тёмная тень.
– Я уж заждался вас.
– Джо? – удивился Эд. – Ты чего не дрыхнешь?
– Я – Джим. Вас жду.
Джо и Джим всегда ходили вместе. Одногодки, оба негры, круглолицые, с одинаковыми причёсками, оба джи. Их многие принимали за близнецов. И даже звали одним именем: Джо-Джим.
– Чего тебе? – спросил Крис.
– Вас предупредить. Вы с этими двумя поосторожнее. Они – палачи. Оба. И горят, когда не убивают.
– По-нят-но, – протянул Эд.
– Спиной к ним не поворачивайтесь, – продолжал Джим. – И, если что, вырубайте сразу насмерть. Они хуже цепняков.
– Слыхал я о таких, – задумчиво сказал Крис. – Ладно, спасибо, что предупредил.
Джим кивнул и исчез, растворился во тьме. Крис и Эд переглянулись и молча вошли в корпус, быстро прошли в отсек, где когда-то сами лежали. Сейчас все палаты пустовали. После Дня Империи больше спальников не привозили. Из той четвёрки остался в госпитале только Новенький, а те трое, встав из «чёрного тумана», ушли. И вот теперь эти двое.
В дежурке – в их отсеке была своя, отдельная – за столом дремал над журналом Жариков. Крис и Эд молча, бесшумно двигаясь, надели глухие халаты санитаров. Затягивая пояс, Крис подвигал плечами, проверяя свободу движений.
– Кулаками махать не придётся, – вдруг сказал Жариков. – Они спят.
Крис и Эд переглянулись. Способность доктора Ивана всё видеть с закрытыми глазами и понимать так, будто… будто сам был одним из них, уже не удивляла. Но всё-таки…
– Иван… Дор-ми-тон-то-вич, – почти не спотыкаясь, выговорил Крис, за что Эд поглядел на него с явным уважением, – вы им дали снотворного?
– Дал, – с удовольствием кивнул Жариков. – Молодец, Крис, хорошо получается, – продолжил он по-русски и тут же перешёл на английский. – Эд, ты всё понял?
– Я понимаю лучше, чем говорю, – медленно, но без ошибок, ответил по-русски Эд.
И дальше они говорили то по-английски, то по-русски. Ведь главное – это понимать друг друга.
– Они… не сопротивлялись?
– Нет. У Чака нет на это сил. А Гэб, – Жариков невесело улыбнулся, – не хочет сопротивляться.
Эд понимающе кивнул.
– Он боится гореть, так?
– Так, – ответил за доктора Крис. – У Чака уже «чёрный туман», – и тут же поправился: – депрессия?
– На грани, – ответил Жариков. – И боль, и паралич.
Эд с сомнением покачал головой.
– У нас ни у одного так не было.
– Это похоже, но не то же самое, – Жариков отложил журнал. – Парни, если я сейчас вас кое о чём спрошу…
– Я отвечу, – сразу сказал Крис.
– И я, – кивнул Эд. – Что вы хотите узнать, доктор?
– Про горячку, да? – догадался Крис.
– Верно. Боль локализована или разлита?
– Начинается с очага, – задумчиво ответил Крис. – А когда выгибать начнёт, то уже ничего не соображаешь.
– Да, – согласился Эд. – Засвербит, задёргает…
Поочерёдно, помогая найти нужные слова, поправляя друг друга, они восстановили почти полную картину болевого периода. И получалось, что и боль, и жжение сконцентрированы в гениталиях, в мошонке, член мало болит, нет, так же, но не сразу, после начинается, а в начале, когда только дёргает, работой всё можно снять, но если пропустил этот момент, то всё, терпи уж до конца.
– А у них, значит, руки, так, доктор?
– Да, – кивнул Жариков. – У Чака руки. Надо бы расспросить, как шёл процесс, но он не может, или не хочет отвечать.
– Странно, что руки, – задумчиво сказал Крис.
– А что странного? – возразил Эд. – Чем работаешь, то и горит.
– Оно так, – кивнул Крис. – Но нас-то кололи туда. Вспомни, так же болит.
– Похоже, – поправил его Эд.
– Я ничего не знаю об этом, – сказал Жариков. – Если можете, расскажите.
Они переглянулись. У Криса потемнело лицо.
