Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел
Тетрадь сороковая
Алабама
Графство Эйр
Округ Гатрингс
Джексонвилл
Под утро Эркин разоспался и уже не слышал стонов и криков Мартина. Не проснулся он, и когда Мартин встал и пошёл на кухню.
Поставив кофе, Мартин заглянул в комнату для гостей, их несостоявшуюся детскую. И невольно залюбовался спящим. Эркин спал на спине, привычно закинув руки за голову, сползшее одеяло открывало грудь. Ну, до чего же красив парень! Уродится же такой…
– Эркин, – позвал он.
Эркин открыл глаза и сел.
– Что, утро?
– Да, – Мартин усмехнулся. – И кофе вот-вот готов.
– Ага, – ответно улыбнулся Эркин. – Чую.
Он спал в трусах и потому безбоязненно откинул одеяло. Встал и потянулся, сцепив руки на затылке. И снова Мартин не мог отвести взгляда от его точёного мускулистого тела.
– Ты чего? – спросил Эркин.
Мартин вздрогнул и отвёл глаза.
– Ничего. Иди кофе пить.
– Ага, сейчас.
Эркин отлично понимал, что это был за взгляд, но не сцепляться же ему из-за этого с Мартином. Это уж судьба у спальника такая. И когда Мартин ушёл, он наскоро потянулся, прогнав пару раз по телу волну, и оделся.
Когда он пришёл на кухню, Мартин уже разливал кофе.
– Значит, твёрдо решил? – спросил Мартин, едва они сели за стол.
– Твёрдо, – кивнул Эркин.
– И найдёшь – сразу уедешь, и не найдёшь – не вернёшься, так?
– Не будет мне здесь жизни, Мартин, – ответил Эркин.
– Остальные же остаются, – возразил Мартин.
Эркин пытливо посмотрел на него.
– Слушай, а ты сам что думаешь делать? Останешься здесь?
– В Джексонвилле – нет, – ответил Мартин. – Может, и штат сменю. В Луизиану, скажем, уеду, начну всё заново.
– Ну вот.
– Так это штат. Ты же… в другую страну едешь, – Мартин смотрел на него внимательно, явно пытаясь понять или наоборот, ему объяснить. – Это же всё-таки… Родина.
– Родина? – переспросил Эркин и пожал плечами. – Прости, Мартин, но хуже, чем здесь, мне нигде не будет.
– Думаешь, где хорошо, там и Родина? – усмехнулся Мартин.
– Не знаю, я не думал об этом. Родина, отчий дом, так? – Мартин кивнул. – А у меня питомник. Дом, семья? Было это у меня, а сейчас что? Мартин, у меня… жена русская, брат… русский. Были. Так что у меня всё решено. Здесь меня ничего не держит. Понимаешь, Мартин, ты воевал за… эту страну, ты… это твоя страна, не моя.
– Я понимаю, – кивнул Мартин.
Эркин допил кофе и поставил кружку на стол.
– Хороший ты человек, Мартин, спасибо тебе за всё. Но… чем помочь тебе, не знаю, ты уж прости.
– Ничего, – улыбнулся Мартин. – Сейчас пойдёшь?
– Да, тянуть нечего, – Эркин встал. – Спасибо тебе, – и виновато улыбнулся. – Не умею я прощаться.
Встал и Мартин.
– Я тоже. Удачи тебе, Эркин. И вот ещё. Держи на память, – он снял с руки часы и протянул их Эркину. – Держи-держи.
Эркин даже отпрянул.
– Ты… ты что, Мартин? Это ж…
Мартин не дал ему договорить, крепко шлёпнув по плечу, и вложил часы ему в руку.
– Надевай. Они офицерские, надёжные. Заводить их не надо, ни воды, ни удара не боятся. Будет тебе память обо мне.
Эркин нерешительно надел часы на левое запястье, как – он видел – носят белые.
– Спасибо, Мартин. Но… у меня нет ничего… тебе на память.
– Я тебя и так буду помнить, Эркин. И… ты уходишь, а я остаюсь.
Они обнялись и одновременно резко оттолкнулись друг от друга.
Мартин проводил его через холл. Эркин надел куртку и отворил дверь, ещё раз обернулся и улыбнулся Мартину.
– Счастливо, Мартин. До встречи.
– До встречи, – кивнул Мартин.
Стоя в дверях, он смотрел, как Эркин быстро, не оглядываясь, пересёк лужайку перед домом и ушёл. И мысленно повторил: «Удачи тебе, парень».
Эркин шёл уверенно, сам не замечая, что голову держит высоко, словно на него обязательные для цветных правила поведения уже не распространяются. Сыпал мелкий, еле ощутимый осенний дождь, серые тучи затянули небо. В Цветной Эркин не зашёл, ему и в голову не пришло завернуть попрощаться. С кем? И… зачем? Ещё в тюрьме в камере он сказал, что если их отпустят, то он поедет искать дочь. Друзей особых у него там не было, и… вообще. Если давать крюк, то не туда, а… вот туда обязательно, хоть так попрощаться.
Так и сделал. А оттуда прямо в комендатуру.
Комендатура располагалась в том самом особняке, где весной был бал. Эркин поднялся по широким белым ступеням и толкнул тяжёлую резную дверь. Как и в Гатрингсе, в двух шагах от двери стоял стол, за которым сидел русский в форме. Эркин достал своё удостоверение.
– Здравствуйте, – сказал он по-русски.
Дежурный удивлённо посмотрел на него, и Эркин продолжил, стараясь как можно лучше выговаривать слова.
– Я подавал заявление на выезд.
– Что в ящике?
– Инструменты, – Эркин открыл ящик.
Он ждал обыска, но дежурный ограничился коротким, правда, как заметил Эркин, очень внимательным и зорким взглядом.
– Направо, первая комната, – указал дежурный.
– Спасибо, – по-русски ему обходиться без сэра было гораздо легче.
В указанной комнате сидел русский в форме, погоны такие же, как у того, кто его допрашивал в тюрьме, как его, да, лейтенант Орлов, значит, это тоже лейтенант.
– Здравствуйте.
И опять тот же удивлённый взгляд.
– Здравствуй. Садись.
Эркин осторожно сел на стул перед столом, поставив ящик рядом на пол и зажав в кулаке шапку.
– Слушаю.
– Я подавал заявление на выезд, – у Эркина внезапно пересохло горло. – Мы должны были уехать все вместе. Мы ждали… – он не сразу вспомнил нужное слово, – визы. Но… но сейчас я один.
– Подожди, – улыбнулся офицер. – Давай по порядку. Мы – это кто?
– Жена, дочь, мой брат и я. И ещё две… девушки. Близнецы.
– Понятно, – кивнул офицер. – И кто где теперь?
– Брата убили, жену тоже, а дочку… её эти девушки забрали. Видели, как они к вам зашли. Меня выпустили, и я пришёл, – Эркин почувствовал, что начал путаться, и замолчал.
Офицер снова кивнул.
– А теперь то же самое, но с фамилиями. Документы сохранились?
– Вот, – Эркин достал своё удостоверение и полученную в тюрьме справку. – А остальные документы я отдал тем девушкам.
– Остальные – это какие?
– Свидетельство о браке, метрику, – Эркин замялся. – Там ещё Женины бумаги были.
В конце концов из вопросов и ответов сложилась более-менее ясная картина. Офицер записал все данные.
– Я запрошу сейчас Гатрингс и промежуточный лагерь, – сказал он Эркину. – Погуляй часика два и приходи опять. Или во дворе подожди.
– Я подожду, – сказал Эркин. – Спасибо.
Возвращаться в город ему совсем не хотелось. Два часа – это недолго.
Алабама
Графство Олби
Округ Краунвилль
Краунвилль
Джонатан попрощался с шерифом и вышел на площадь. Холодный ветер закручивал пыль и какой-то мелкий мусор. А на подножке грузовичка сидел и курил ковбой. Увидев Джонатана, он встал.
– До имения Бредли подбросишь, а? – спросил он с резким аризонским выдохом в конце фразы.
– Ла-адно тебе, – ответил подчёркнуто по-алабамски с оттяжкой Джонатан, счастливо улыбаясь. – Поехали.
– Поехали, – кивнул Фредди, садясь за руль.
Джонатан сел рядом, захлопнул дверцу.
– Домой, Фредди.
Фредди усмехнулся, выруливая на Мейн-стрит.
– Что сказал шериф, Джонни?
– Крикунов сразу прихлопнули. Молодняк шериф лично вразумил и раздал родителям для дальнейшего вразумления, кто постарше у него под замком. До имений даже не дошло, если только кто из лендлордов сам не попёр.
– Дураков хватает, – кивнул Фредди. – Но им туда и дорога. У нас как?
– Сказал, что порядок. Приедем – посмотрим. В Колумбии всё обошлось. Парни, правда, запаниковали, что клиентов нет.
– Успокоил?
– Сами сообразят.
– Дэннис как?
– На высоте. Есть там один нюансик, но уже дело прошлое. У тебя?
– Военный госпиталь, чего ты ждал, Джонни? Ларри я не узнал. Щёки со спины видны.
– Врёшь! – весело удивился Джонатан. – Юри видел?
– На операции. Я ему записку оставил. Чтобы как-нибудь устроил Ларри, пока мы не приедем.
Джонатан кивнул.
– Неделю надо дома побыть, а там съездим, – Джонатан посмотрел на Фредди и спросил уже другим тоном: – Что ещё?
– Эркина привозили в госпиталь. В наручниках. На, – Фредди выплюнул окурок в окно, – на экспертизу. Как раз в тот день, когда мы в Джексонвилле шуровали.
– А увезли его когда? – спросил Джонатан.
– В тот же день. Парни говорить со мной не захотели. А Ларри видел издали.
Джонатан кивнул.
– С Алексом мы говорили уже после этого, так?
– Да. Думаешь…
– Алекс не похож на болтуна, Фредди.
– Только на это и надежда, – хмыкнул Фредди.
Город уже остался позади, и Фредди гнал грузовик, выжимая из мотора всё возможное.
– Ты куда так несёшься? – спросил Джонатан, когда на повороте грузовик встал на два колеса.
– Домой, – коротко ответил Фредди.
И Джонатан кивнул. Они оба вспомнили одно и то же…
…Джонатан загнал машину за кусты и вышел, огляделся.
– Можем расслабиться.
Фредди кивнул и вышел следом.
– Надолго?
– Час, ну, полтора.
– Хватит.
Они отошли от машины, набрали валявшегося здесь повсюду сушняка и развели костёр.
– Кидай, – улыбнулся Джонатан.
Фредди достал бумажник. Удостоверение, права, ещё всякие бумажки, сам бумажник – всё полетело в костёр. Джонатан поворошил прутиком огонь, убедился, что всё сгорело.
– Лучший тайник – костёр, – усмехнулся Фредди.
– А теперь, – Джонатан вытащил из внутреннего кармана хороший, слегка потёртый кожаный бумажник, – держи.
– Что это?
– Это твоё, Фредерик Трейси. Мне чужого не надо.
Фредди быстро вскинул на него глаза и раскрыл бумажник. Свидетельство о рождении, удостоверение, шофёрские права широкого спектра, аттестат за среднюю школу, справка из налоговой инспекции, справка об окончании заочных курсов ветеринарного фельдшера, деньги…
– Солидный набор, Джонни, денег, правда, маловато.
– Фредерик Трейси – законопослушный налогоплательщик. И, я думаю, таким и останется.
Фредди на мгновение приоткрыл рот.
– Так это, Джонни…
– Это твоё, Фредди. Изучи, не путай и береги. Второго такого чистого комплекта может не получиться.
– Понял.
– Абонируй где-нибудь в надёжном месте сейф и держи там, когда работаешь.
– Понял, – повторил Фредди. – Спасибо, Джонни. Я…
– Заткнись, ковбой, пока не врезали, – сказал Джонатан.
Фредди широко ухмыльнулся в ответ. Потом они жарили над огнём на прутиках консервированные сосиски и запивали их пивом. И вспоминали ту давнюю зиму, когда в сухой пыльный буран едва не потеряли своё стадо. А когда уже собирались вставать, Фредди сказал:
– Я не видел постоянного места жительства.
– Домом обзаведёмся, когда вывалимся, – вздохнул Джонатан.
И Фредди кивнул. Он не сказал это вслух, но оба знали завершение этой фразы: «Если доживём»…
…Дожили. И выжили. И есть дом. И вон уже поворот с шоссе, и виден столб с почтовым ящиком. Фредди притормозил, и Джонатан заглянул в ящик.
– Пусто. Поехали.
Фредди плавно бросил грузовик вперёд.
– Сюда просятся ворота с вывеской, Джонни.
– Правильно. Я уже думал. «Лесная поляна Бредли». Звучит?
– Forest Glade, – повторил за ним Фредди и кивнул: – Красиво звучит.
Вот и постройки показались, и завизжал кто-то из малышей. Фредди сбросил скорость и плавно впечатал грузовик в центр хозяйственного двора. От кухни, загонов и Большого Дома бежали люди. Джонатан вышел и огляделся, одним взглядом охватил всё. И сразу увидел то, о чём ему, давясь, икая и всхлипывая от смеха, рассказывал шериф: из-за загородки коровьего загона на него удивлённо смотрел телёнок, одетый в рабскую куртку. И впрямь на первый взгляд, как пьяный на четвереньках.
– С приездом, масса.
– Доброго вам здоровьичка, масса.
– Мы уж заждались, масса.
– Всё было тихо, масса.
Не спеша подошёл, вытирая руки ветошью, Стеф.
– Добрый день. Удачно съездили, сэр?
– Раз вернулись, значит, удачно, – хмыкнул Фредди, шаря глазами по суетящейся под ногами мелюзге. – Держи, Марк. От отца тебе.
Подставив обе ладони, Марк бережно принял пакетик. Прижал к груди и попятился, выдираясь из толпы.
– А спасибо где? – остановил его Стеф.
– Спасибо, масса, – прошептал Марк: у него внезапно пропал голос.
– Не за что, – усмехнулся Фредди.
Джонатан сразу ушёл осматривать коров и Монти. Фредди открыл борт, и Сэмми с Ролом сгружали мешки, а Мамми уже звенела ключами у кладовки. Стеф подошёл к Фредди.
– «Рыгуны» куда?
– Давай к домику, – кивнул Фредди. – Патронов много потратили?
– Так. Рожка по два. Потренировал их немного.
– Гильзы убери на всякий случай.
– Могли с зимы валяться, – возразил Стеф и пояснил: – Малышня растащила уже. А запрещать, да отбирать… больше шуму выйдет.
– Тоже верно, – согласился Фредди. – Шериф оружие видел?
– А как же, – усмехнулся Стеф. – Ему по службе всё видеть положено. Но смолчал. Самооборона – святое дело.
Покупок в этот раз было немного, грузовик быстро опустел, и Фредди загнал его в сарай. Когда он подошёл к их домику, три автомата и цинк с остатком патронов лежали на веранде. Фредди занёс всё в дом и уложил на прежнее место. Конечно, жаль, что шериф видел, но тут уж ничего не поделаешь. Ладно, Хэллоуин многих образумил, может, и здесь, если по-глупому не нарываться… А ведь Стеф прав. С зимы валялись. Тогда и прибрали. Надо – выдали, не нужны – убрали. Так и сделаем. Тогда… тогда их не сюда, тогда… сундук! Окованный железом, старинный сундук. Перетащим его сюда и в самый раз. Ключи у лендлорда и старшего ковбоя.
Фредди вытащил автоматы и цинк обратно в свою комнату, засунул под кровать и закрыл кладовку. Вынул из шкафа и надел запасной пояс с кобурой и кольтом, и побежал в Большой Дом. Сундук они тогда так там и оставили: неподъёмный и замок сломан. А вот и пригодился. И замок – не проблема.
Джонатан осмотрел коров и лошадей.
– Как он погулял тогда, масса Джонатан, – Молли, тяжело дыша, затолкала наконец Монти в стойло и накинула щеколду, – так и буянит теперь, гулять просится. Ну, мы одеваем его и пускаем. Скучно ему взаперти, масса.
– Ладно, – кивнул Джонатан. – Пока не очень холодно, пусть гуляет.
В скотную всунулись мордашки Тома и Джерри.
– Масса Джонатан, – затрещали они в два голоса, – масса Фредди в Большой Дом зовут.
– Иду, – кивнул Джонатан. – Всё хорошо, Молли.
– А и спасибо, масса Джонатан, – засияла улыбкой Молли.
Роб, сопя, пытался дотянуться до гвоздя, чтобы повесить курточку Монти. Джонатан мимоходом помог ему и пошёл в Большой Дом. Что там ещё Фредди придумал? Интересно.
Колумбия
ВЧ № 4712
Михаил Аркадьевич оглядел сидящего за допросным столом с опущенной головой Чака.
– Болит меньше?
– Да, сэр, – шевельнул Чак распухшими искусанными губами. – Я их не чувствую, сэр.
Он говорил ровным безжизненным голосом.
– Я вам всё сказал, сэр. Убейте меня.
– Вы хотите умереть, Чак?
Чак с усилием поднял на него глаза. В них уже не было ненависти, только усталость, покорная усталость старого раба.
– Я не могу жить, сэр.
– Чак, вы сами сказали, что горите, как спальники, так? – Чак кивнул. – Но спальники, перегорев, живут. Вам надо пережить этот период.
– Без члена проживёшь, сэр, а без рук?
Равнодушный тон и вызывающе дерзкие слова.
Михаил Аркадьевич кивнул.
– Вы правы. Но всё восстановимо. Пока человек жив. Идите отдыхать, Чак.
Когда Чак, бессильно болтая руками, ушёл, Михаил Аркадьевич прошёлся по кабинету, посмотрел на Спинозу.
– В госпиталь, Михаил Аркадьевич? – сразу понял тот.
– Да, Олег Тихонович, сегодня же. И предупредите доктора Аристова. Раз механизм тот же…
– Вы не сказали ему, что направляете в госпиталь, – сказал из своего угла Гольцев.
– А зачем, Александр Кириллович? Чтобы выслушать ещё одну истерику про «лучше убейте сами»? – Михаил Аркадьевич пожал плечами. – Ну, с его делом всё понятно. Состояние аффекта. Спусковым механизмом послужила та же листовка, так что его случай подходит под общую тенденцию. Оформляйте, как и остальных цветных.
– С этим ясно, – кивнул Спиноза. – А с Гэбом?
– С Гэбом ещё проще. Там ничего нет. За насильственное удержание в рабской зависимости отвечает Кропстон.
– Нет, Михаил Аркадьевич, дело не в этом, – вмешался Гольцев. – Он же не горит, пока выполняет приказы.
– Да, я помню, вы говорили об этом нюансе. Ну, что ж, давайте с ним тоже побеседуем. Вызывайте, Олег Тихонович.
– Аристов говорил, что спальнику предлагается выбор. Перегореть или остаться спальником, – задумчиво сказал Гольцев.
– Это интересно, Александр Кириллович, но здесь, – Михаил Аркадьевич покачал головой, – здесь выбор иной. Остаться профессиональным убийцей или стать беспомощным инвалидом. У спальников известен один случай восстановления. Через пять лет.
– Да, – кивнул Спиноза, – пять лет с парализованными руками…
– А Тим? – не сдавался Гольцев. – Руки работают. Если его расспросить ещё раз…
– Вы же сами мне весьма убедительно доказывали, Александр Кириллович, – улыбнулся Михаил Аркадьевич, – что с Тимом случай особый, исключительный, и что дальнейшее расследование не нужно и даже вредно. Я с вами согласился. Будьте последовательны, Александр Кириллович.
– Буду, – кивнул Гольцев. – Конечно, ему это лишние травмы. Жалко парня, но…
– Но не уподобляйтесь, – Михаил Аркадьевич на секунду остановился, подбирая сравнение. Спиноза и Гольцев с интересом ждали. – Чрезмерно рьяным. Когда не думают о средствах, то неизбежно теряют цель.
Спиноза и Гольцев быстро понимающе переглянулись. Михаил Аркадьевич, не обратив на это внимания, повернулся к двери и кивнул заглянувшему сержанту.
Почти сразу в кабинет вошёл Гэб. Руки за спиной, глаза опущены.
– Здравствуйте, Гэб. Садитесь.
– Здравствуйте, сэр.
Гэб сел на обычное место, положил руки на крышку стола.
– Сегодня хотелось бы поговорить о вас, Гэб. О вашем будущем. Вы думали о нём?
– Будущее раба в воле хозяина, сэр, – привычно бездумно ответил Гэб.
– Двадцатого декабря прошлого года все отношения рабской зависимости прекращены. Вы слышали об освобождении всех рабов?
– Да, сэр.
– Почему вы не ушли от Кропстона?
Гэб поднял глаза и медленно неприязненно улыбнулся.
– И потом кричать от боли, как Чак? Я через две камеры его слышу, сэр. Он горластый.
– И вы решили остаться рабом, Гэб?
– Я хотел жить, сэр, – снова опустил глаза Гэб.
– Значит, когда вас выпустят, вы вернётесь к Старому Хозяину?
Гэб вскинул глаза и вдруг подался к ним всем телом.
– Сэр, возьмите меня к себе. Своим рабом. Вам же нужен… Я и шофёром могу, и секретарём, и камердинером. Я… я русский выучу, сэр.
Михаил Аркадьевич грустно улыбнулся, покачал головой.
– У нас нет рабов, Гэб.
– Сэр, вы можете называть меня, как вам угодно. Я знаю, есть адъютанты, денщики, референты… Это же всё равно то же самое, сэр.
– Однако, – хмыкнул Спиноза.
– Гэб, – сказал Гольцев, – я знаю одного парня. Он перегорел ещё зимой. Не скажу, что он благоденствует, но он живёт, работает, растит сына. Он был в вашей десятке, – Гэб недоверчиво улыбнулся. – Его зовут Тим. Помнишь Тима?
– Сэр, я помню Тима. Его сдали в аренду, и он погиб.
– Почему ты так думаешь?
– Его хозяин должен был… всё сделать и вернуться. Он не вернулся, значит, погиб. Если мёртв хозяин, раб-телохранитель не должен жить.
– А если Тим уцелел?
– Он бы вернулся один, – Гэб опустил голову. – Чтобы принять награду. Или наказание.
– Какую награду?
– У раба одна награда, сэр. Лёгкая смерть от руки хозяина.
– А наказание?
– Трудная смерть. Смерть под пыткой, – Гэб пожал плечами и вскинул голову. – Сэр, раз вы решили, что я должен гореть, раз вы осудили меня… Я всегда выполнял приказы. Чак мечтал убить хоть одного белого по своей воле. А теперь он горит.
– А о чём мечтал ты, Гэб?
– О лёгкой смерти от руки хозяина, сэр, – почтительный ответ прозвучал издёвкой.
– А сейчас? – улыбнулся Гольцев.
– А разве что-то изменилось, сэр? – равнодушный тон сменился вызывающим так резко, что они невольно переглянулись.
Гольцев встал и шагнул к Гэбу.
– Думаешь нарваться на удар, ответить и в драке получить пулю, Гэб? Так? Не выйдет.
Гэб молча опустил голову на сжатые кулаки.
– Ответь мне на один вопрос, Гэб, – Гольцев сделал паузу, но Гэб оставался неподвижным. – Ты вернёшься к Старому Хозяину? Хочешь вернуться?
Михаил Аркадьевич одобрительно кивнул. Плечи и затылок Гэба задрожали.
– Нет, – наконец всхлипнул он. – Я не хочу, сэр, простите, не надо. Лучше… лучше гореть.
– Он убьёт тебя? Ты этого боишься?
– Он… сам не убивает, – всхлипывал Гэб, – но… он сделает так, чтобы я сам себя… Когда он захочет, он всё может.
– Он может, пока ты и такие как ты, любого цвета, его слушаются, – свирепо сказал Гольцев.
И тут Гэб внезапно заговорил, впервые сам.
– Вы спросили, сэр, о чём я мечтал. Я мечтал сам выбирать себе хозяина, сэр. Неужели и сейчас этого нельзя, сэр?
– Нельзя, – резко ответил Михаил Аркадьевич. Жестом он отодвинул Гольцева и подошёл к столу, за которым сидел Гэб. – Посмотрите на меня, Гэб.
Гэб медленно поднял залитое слезами лицо.
– Рабство отменено, Гэб. И даже если вы хотите остаться рабом-убийцей, палачом, то этого нельзя. И просто рабом нельзя.
Гэб покачал головой.
– Раб всегда будет рабом, сэр. Вы прикажете мне гореть, и я буду гореть. Но свободным я не стану.
Михаил Аркадьевич улыбнулся.
– Вы молодец, Гэб. По приказу свободным не станешь. А разве вы не хотели стать свободным?
Гэб резко отвернулся от него. Михаил Аркадьевич кивнул.
– Ну что же, Гэб. В тюрьме вас держать не за что и незачем. Вы не совершили никакого преступления, – Гэб медленно повернулся к нему. – Но отпустить вас… на свободу, как остальных задержанных, мы не можем. Вы… подчинитесь любому мерзавцу, который объявит себя вашим хозяином, и выполните его любой приказ.
– Нет, сэр! – вырвалось у Гэба.
– Даже если он скажет те слова, Гэб? – грустно улыбнулся Михаил Аркадьевич, выделив голосом слово «те».
– Вы… вы знаете их? – завороженно смотрел на него Гэб.
– Я – нет. Но… ваш Старый Хозяин, которого вы так боитесь, что имени его не называете, он знает. Он может передать их любому. Так? Так, Гэб. И вы будете опять убивать тех, на кого вам укажет ваш хозяин.
– Тогда убейте меня, сэр.
– Нет. Вас сегодня перевезут в госпиталь.
– К врачам? – в голосе Гэба искренний страх. – Вы отдаёте меня врачам, сэр?
– Там вам помогут. И вам, и Чаку.
Гэб опустил голову.
– Такова ваша воля, сэр. Слушаюсь, сэр.
Гольцев досадливо мотнул головой, но Михаил Аркадьевич продолжал:
– Вас ломали, Гэб. Вы сами рассказывали нам, как это делали. С вами. С Чаком. С другими. Теперь сломанное надо чинить. Вы сами с этим не справитесь. Значит, вам помогут.
– Тим… тоже там будет? – глухо спросил Гэб.
– А зачем? Тим справился сам.
Гэб опустил глаза.
– Слушаюсь, сэр.
– Когда-нибудь мы продолжим этот разговор, – пообещал Михаил Аркадьевич, отходя к столу и вызывая конвой.
– Слушаюсь, сэр, – упрямо повторил Гэб.
В кабинет заглянул сержант.
– Идите, Гэб.
Гэб встал, заложил руки за спину и, не оглядываясь, пошёл к двери.
– Упрямый, – одобрительно сказал Гольцев, когда за Гэбом закрылась дверь.
– Нет, Александр Кириллович, – мягко возразил Михаил Аркадьевич. – Это не упрямство, а страх. Пусть плохо, но по-прежнему. Вот что это такое.
– Он защищает свой мир, – задумчиво сказал Спиноза. – Его можно понять.
– Можно, – согласился Михаил Аркадьевич. – Но…
Он не договорил. Зазвонил телефон, и снявший трубку Спиноза тут же протянул её Михаилу Аркадьевичу.
– Генерал Родионов слушает, – удивлённо сказал в трубку Михаил Аркадьевич, выслушал краткое сообщение и кивнул. – Хорошо. Поднимайтесь, – и, положив трубку, посмотрел на Спинозу и Гольцева. – Кажется, мы можем позволить себе обеденный перерыв. Скажем, на… полчаса.
– Конечно, – понимающе кивнул Спиноза.
Гольцев радостно улыбнулся, тоже кивнул и пошёл к двери. Уже выходя, оба разминулись с молодцевато откозырявшим им седым старшим сержантом.
Выйдя в коридор, они прислушались. Но бесполезно: нужно очень кричать, чтобы пробить здешние двери. Гольцев и Спиноза переглянулись.
– Бойцы вспоминают минувшие дни, – улыбнулся Спиноза.
– Ради воспоминаний Савельич официально не пойдёт, – покачал головой Гольцев. – Пошли. Обед есть обед.
– Есть смысл, – кивнул Спиноза.
Как только закрылась дверь, Савельич снял фуражку и улыбнулся.
– Как жизнь, Миша? Прыгаешь?
– Топчусь потихоньку, Савельич, – улыбнулся Михаил Аркадьевич. – А ты как шлёпаешь?
– Нога за ногу задеваю, – хмыкнул Савельич. – Но я по делу к тебе.
– Догадываюсь. И даже по какому именно, – Михаил Аркадьевич жестом пригласил его сесть на стулья у стены и сам сел рядом.
– Ну, раз догадливый, ругать буду поменьше, – Савельич сел и достал сигареты. – Что ж ты, генерал, а что под носом у тебя творится, не видишь, это как?
Михаил Аркадьевич принёс со стола пепельницу и пристроил её на стуле между ними.
– Так твой нос ближе был, ты чего проглядел? Очки нужны? – удивился он, закуривая.
– Хорош, – кивнул Савельич, – отбился. А то я бы с тобой иначе разговаривал. Что с парнем думаешь делать?
– Давай, Савельич, твой план, – предложил Михаил Аркадьевич.
– Ладно, – покладистость Савельича заставила Михаила Аркадьевича насторожиться. – Так. Парня надо убирать. Отсюда, во-первых, и из нашей системы, во-вторых. Причины объяснять?
– Кратко.
– Почему отсюда. Он негр, пацан у него беленький, за мулата никогда не сойдёт. Здесь им жизни не будет. Негде им здесь жить. И, не дай бог, Тим на кого из прежних своих хозяев напорется. Он парень, конечно, с головой, но тогда сядет за убийство. И с отягощающими, это уж точно. Теперь почему от нас. Сволочей у нас… сам знаешь. Попадёт под любителя куражиться, опять же прежние дрожжи взыграют. Не любит парень палачества, но обучен этому капитально. А у нас любителей, чтоб свой палач под рукой был, хватает. Колька твой не самый ещё, и похлеще есть. Достаточно?
– Вполне. И что предлагаешь?
– В Россию его надо отправлять, Миша. Чтоб жил нормально, работал, женился, детей растил. Пацан у него русский, с Горелого Поля.
– Согласен, – кивнул Михаил Аркадьевич. – И что от меня нужно?
– Два сигнала. Чтобы у парня экзамены приняли. На права и на автослесаря. А может, и на механика. И чтоб шёл, ну, не как репатриант, а как беженец.
– Сделаю сегодня же, – кивнул Михаил Аркадьевич. – Значит, считаешь, парня трогать не надо?
– Не надо, Миша. Он своё прошлое с кровью от себя отрывает. Не береди рану. Что мог, он Сашке рассказал, а остальное… не его это проблема. Пока его пацан держит.
– А согласится он в чужую страну ехать?
– Ради пацана он и не туда поедет, – усмехнулся Савельич.
– Да, ради ребёнка человек на многое способен, – кивнул Михаил Аркадьевич. – Думаю, за неделю надо уложиться.
– С экзаменами? Да. А с остальным как получится. И поживёт он пока в казарме.
– Зачем?
– Не зачем, а почему. Больно плохо живёт парень. Ну, и обвыкнет заодно, и языку поучится.
– Понятно. Если он сам этого захочет, Савельич. Сам.
– Он и так у нас целый день, и пацан с ним.
– Он приходит на работу и уходит домой. Понимаешь?
Савельич задумчиво кивнул.
– Что ж, тоже резон, конечно. Ладно. Как он сам захочет. Всё, значит.
Михаил Аркадьевич улыбнулся.
– А с этим… шустряком как думаешь? Ему трибунал положен.
– Не трогай дерьма, Миша, вонять не будет. Парня пристроим, тогда и с шустряком разбираться будем. Келейно, по-свойски да по-домашнему, – Савельич подмигнул и тут же стал серьёзным. – Здесь чуть тронешь, такое полезет, что не обрадуешься.
– Тоже резон, – Михаил Аркадьевич очень точно передал интонацию Савельича.
Они рассмеялись, и Савельич встал, надел фуражку. Михаил Аркадьевич так же встал в уставную стойку. Рукопожатие, один взял под козырёк, другой, щёлкнув каблуками, склонил голову, и Савельич ушёл.
Михаил Аркадьевич сел за стол. К приходу Гольцева и Спинозы он закончил обе записки и сделал необходимые звонки.
– Олег Тихонович, пожалуйста, вот это отправьте по официальным каналам, а это, – Михаил Аркадьевич дописал последние слова и сложил листок, – это я попрошу вас, Александр Кириллович, отвезти в Комитет узников и жертв, Бурлакову в руки. А теперь продолжим.
И они продолжили. В конце концов, и Чак, и Гэб, и тем более Тим – только эпизоды, и не самые значимые. Благодаря им удалось связать несколько нитей, заполнить пару проломов в мозаике. И надо работать дальше.
Графство Эйр
Округ Гатрингс
Джексонвилл
Во дворе Эркину указали скамью под навесом, где он мог посидеть и подождать. Эркин сел и прислонился спиной и затылком к опорному столбу. Вот и всё. Ни волноваться, ни отчаиваться он уже не мог, не было сил. Не было сил даже осмыслить вчерашнее. Просто он ходил по городу, смотрел и не видел, слушал и не слышал, и, если бы не Мартин… Эркин прикрыл глаза. Как же он вчера… словно опять в «чёрный туман» угодил.
И сегодня… Сегодня, идя в комендатуру, он сделал крюк. Прошёл мимо дома Андрея. И своего. И то соображал, то снова проваливался в «чёрный туман»…
…– Эй, парень.
Он останавливается и медленно поворачивается на голос. Из-за невысокого ажурного забора на него смотрит краснолицый старик.
– Подойди, парень. Дело есть.
– У меня нет с вами дел, сэр, – отвечает он, подходя.
– Зайди, – перед ним распахивают калитку.
Как во сне, нет, как снова в «чёрном тумане», как тогда в имении, он идёт за стариком. Да, это старик. Шаркает, кашляет. И совсем маленький, до плеча ему не достаёт. Холл.
– Подожди здесь.
Старик уходит и возвращается с… деревянным ящиком для инструментов. Как у Андрея был.
– Вот, держи.
Зачем это? Он берёт ящик и не глазами, а рукой, всей ладонью ощущает знакомую округлость ручки. Андреев?! Он недоумённо, словно просыпаясь, смотрит на старика.
– Парень этот, светленький, напарником твоим был, так ведь?
И он твёрдо отвечает:
– Брат.
– Ну вот, – кивает старик. – Бери. Инструмент свой – великое дело. Я знаю. И память тебе. О брате. А теперь иди. Иди. А то ещё увидит кто.
– Спасибо, сэр, – машинально отвечает он.
И уходит…
…Но ведь не приснилось. Вот он, ящик Андрея стоит у его ног. Он показывал дежурному у входа, а сам толком и не посмотрел, что там. Но даже если инструменты заменили чем-то негодным и ненужным, то сам ящик тот же. Память. Эркин судорожно сглотнул, не открывая глаз. Спасибо вам, сэр, спасибо.
И ещё было…
…Он уже идёт по Мейн-стрит, всегда запретной для цветных, и его снова окликают.
– Постойте.
Он опять послушно останавливается и оглядывается. Белая женщина. Старая. Что ей надо?
– Я видела вас… с Джен. В Гатрингсе. В парке.
О чём это она? Гатрингс, парк?
– Вот, возьмите. Я уверена, что вы встретитесь.
Он смотрит на неё, видит, как шевелятся её бесцветные тонкие губы, слышит слова, но доходит до него как-то смутно, обрывками.
– Джен столько перенесла… я уверена, вы всё поймёте и простите…
Он должен прощать Женю? Она сумасшедшая? Или это у него самого крыша съехала? О чём это она?
– … уезжайте. Я видела его… Теперь ему понадобилась дочь, такие ни перед чем не остановятся… Возьмите, отдадите Джен, там я всё написала…
Он берёт конверт, который она ему протягивает, засовывает в карман и машинально повторяет:
