Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел
– С дружком поделишь.
Он нерешительно берёт яблоко. Дорогая ведь штука. Дармовое всегда опасно, но за тёткой Фло подлянки не водится, не такая она.
– Спасибо.
Она кивает, продолжая громким шёпотом считать петли. Под этот шёпот он выходит на площадь и идёт к коновязи. Вон Гнедой уже почуял его и затоптался, пытаясь развернуться навстречу. И тёмный ком возле салуна зашевелился, отделился от стены и медленно выпрямляется. В сером предрассветном сумраке бледное пятно лица. А Гнедой сыт и напоен, сразу видно. И весел. Значит, не один был, не чувствовал себя брошенным. Он кивает мальцу, и тот, независимо вскинув голову, по-ковбойски враскачку подходит. Он достаёт яблоко, разламывает натрое. Коню, мальцу и себе. Ну… молодец, сообразил, что «спасибо» здесь лишнее.
– Где твой конь?
– Не ожеребилась ещё та кобыла…
Он удовлетворённо хмыкает, оглядывает ряд у коновязи. Ага, вроде вон тот серый.
– Бесхозного высматриваешь, Мустанг?
– Догадлив ты, Джек.
Джек-Хромуля щерит в улыбке беззубые дёсны. Где выбили, где само выпало. За сорок ему, сильно за сорок, доживает уже, болтаясь у коновязи.
– Вон тот, серый, пятые сутки стоит.
Серый костлявый неухоженный конь, уздечка, седловка – всё старое, ободранное, заседельные сумки разворочены.
– Загремел, что ли, Эдвард?
– А может, и спёкся, – пожимает плечами Джек. – Заносчив больно, – и сплюнув, добавляет: – Был.
Он кивает и отвязывает своего Гнедого.
– Бери Серого, малец. Нам здесь делать нечего.
А ничего малец, гриву с хвостом не путает. А вот садится как-то странно, не по-ковбойски. Стремена не по росту… Сообразил. Слез, подогнал всё под себя и снова в седло. Ничего, в хороших руках Серый отойдёт…
…Фредди открыл глаза и встретился взглядом с Джонатаном. Уже свеж, деятелен, весел… быстро управился.
– Выспался, Фредди?
– В принципе, да. Что у нас нерешённого?
– В принципе, всё ясно. До Краунвилля полчаса осталось.
Фредди понимающе хмыкнул.
– Хорошо возвращаться, Джонни?
Джонатан молча кивнул.
Поезд замедлился, проходя по полуразрушенному и ещё не до конца восстановленному мосту. Тогда зимой они переправлялись вброд, благо, лёд толком так и не встал. Не здесь, а ниже по течению, где река разливалась по котловине. Кругаля давали… но иного варианта не было.
– Фредди, помнишь, как мы тут зимой барахтались? – негромко засмеялся Джонатан.
– Ещё бы, – хмыкнул Фредди. – Чуть вьюки не потопили.
– А потом до утра на острове сидели, дрожали, не знали, где проход в минах, – Джонатан улыбнулся и подмигнул.
– А их там, на наше счастье, не было. Джонни, аукционы побоку?
– Сойнби только смотреть, – сразу стал серьёзным Джонатан. – Генни предупреждал.
– Ты говорил, помню. А Крокус? Мы же хотели стадом заняться.
– Зиму перекрутимся с этими, Фредди. Нет, посмотреть можно. И даже нужно. Но… Я не хочу трогать счета.
Фредди кивнул.
– Что ж, Джонни, сядем, посчитаем, подумаем.
– Последнее в первую очередь. Тут же ещё что, Фредди. Я думаю, что Дилли уже скоро дойка будет не под силу.
– Да, к Рождеству станет сильно заметно. А там и Молли на подходе, ведь так?
– Думаю, не задержится, – улыбнулся Джонатан. – Так что увеличивать число коров нельзя. Нанимать лишних людей незачем. А вот бычка хорошего… племенного…
– Месячные дешевле.
– Правильно, Фредди. Но там крови важны, а они ценятся во всяком возрасте. Так что у Крокуса всё равно покрутимся. Ладно, подъезжаем уже. Сейчас такси и домой.
– К шерифу не зайдёшь?
Джонатан покачал головой и улыбнулся.
– Домой, Фредди.
– Домой, – кивнул Фредди, вставая и беря из сетки кейс.
Тетрадь тридцать вторая
Алабама
Графство Эйр
Округ Гатрингс
Джексонвилл
Посещение церкви прошло спокойнее, чем ожидал Эркин. В принципе это оказалось не слишком обременительным. Разумеется, пускать цветных в церковь – белое красивое здание с башней на Черч-стрит – никто не собирался. Для цветных приспособили большой дощатый склад на окраине возле Цветного квартала, оставшийся бесхозным после заварухи. Отмыли, почистили, починили электропроводку, внесли и расставили рядами скамьи – Эркин с Андреем ухитрились даже заработать на этом, подвалив к плотникам – на стене напротив дверей повесили картину с изображением длинноволосого бородатого беляка, замотанного в простыню, а по бокам от картины поставили горшки с цветами. Ну и священника дали, как положено. И чего ещё цветным надо?
Народу набилось… не продохнуть. Андрей тянул вперёд: интересно же, но Эркин упёрся, и они устроились сзади, поближе к выходу.
– От духоты спасаемся? – камерным шёпотом спросил Андрей, когда они сели.
– От твоего языка, – так же тихо ответил Эркин. – Заведёшься ведь и вылезешь.
– Точно, – сокрушённо вздохнул Андрей.
Рядом негромко засмеялись. Но уже рядом с картиной на небольшое возвышение с раскладным столиком поднялся тот узколицый поп, поднял руки успокаивающим жестом, и все, привычно подчиняясь белому, замолчали.
Эйб Сторнхилл оглядывал аудиторию. Не признаваясь в этом никому, даже самому себе, он боялся. Да, он взял на себя этот страшный груз, воистину тяжкий крест, он слаб и греховен для такой ноши, но кто-то же должен пробиться к этим душам. Что бы ни говорили о них, они не бездушны…
…– Я ценю твоё усердие, брат, – и вежливый жест холёной пухлой руки. – Но должен сказать сразу. Их души не спят. Нет. Там нечего будить, брат Эйб. Это скоты. Послушные или нет, умные или глупые, добрые или злые, но скоты. Не люди, нет.
– Мне трудно в это поверить брат Джордан.
– Они похожи на людей, брат Эйб. Очень похожи. Но только похожи. Брат Эйб, – Джексонвиллский пастор Джордан Сноу рассматривает его участливо, как больного, – приходилось ли тебе иметь дело с ними раньше? Не видеть издали, а… – ласковая улыбка, – общаться с ними? Разговаривать.
– Да, разумеется.
– Разумеется, брат Эйб. Но я имел в виду не беседы и проповеди, а изо дня в день. Обыденно.
Он понял и покраснел.
– Я всегда считал рабство грехом, брат Джордан, – и с невольным вызовом: – У меня никогда не было рабов.
– Да, мы – дети и рабы Господа. И человек, делая человека своим рабом, нарушает волю Господню. Самозванствует. Но они – не люди, брат Эйб. Ты сам в этом убедишься. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь тебе. С помещением, со всем остальным… Я скажу своей пастве, чтобы они отпускали своих… работников к тебе по воскресеньям. И вообще можешь на меня рассчитывать…
…Да, брат Джордан сделал, что мог. Пришло много, очень много. Он даже узнаёт некоторых. И зря говорят, что они все на одно лицо. Достаточно приглядеться – и различить тогда совсем не трудно. Вон эта молоденькая мулатка из кондитерской для цветных. Вон тот немолодой с сединой в волосах негр – дворник, с ним удалось неплохо поговорить, оказался довольно толковым, во всяком случае, понятливым.
Эйб говорил, стараясь подбирать самые простые, понятные слушателям слова и всё время оглядывая аудиторию. Да, его слушали, сидели тихо, не шевелясь, не разговаривая между собой. Ни дерзких взглядов, ни насмешливых, а то и глумливых реплик, с чем ему приходилось сталкиваться, трудясь в кварталах бедноты Колумбии, портовых городах Луизианы и ковбойских посёлках Аризоны. Нет, здесь ничего похожего… но чувство отчуждения, чувство стены между ним и аудиторией не проходило, а даже усиливалось. Они слушали его, но не слышали. Ни один.
Ряд за рядом Эйб Сторнхилл оглядывал свою паству. Ничего страшного. Они пришли и слушают. Остальное – его дело. Грузчики со станции сидят все вместе. Хорошо. А этих он не знает, но, значит, им кто-то сказал, и они пришли. Индеец, дворовой работник. Пришёл всё-таки. Тогда, при разговоре, был очень недоволен, но ведь пришёл. А рядом… Господь всемогущий, этот парень белый! Зачем он пришёл сюда? Да, он говорил со всеми, убеждал всех. И с этим парнем говорил. Тот был тогда пьян или с похмелья. Но его место на Черч-стрит, у брата Джордана, а не здесь…
Эркин слушал, не вдумываясь в слова, как всю жизнь слушал надзирателей. Болтает и пусть себе болтает. Сидишь в тепле, а не лежишь связанным или… Нет, перетерпеть свободно можно. Андрей наконец угомонился. А то в начале ёрзал, всё сказать что-то хотел. Пришлось дать ему локтем по рёбрам, чтоб понял: не на перегоне всё-таки…
…Фредди посоветовал им не связываться и не нарываться, и они пошли к указанному дереву. Белых ни одного, а пастухов собралось много. Некоторые косились на Андрея, но со словами не лезли. Беляк оглядел собравшихся и жестом велел им сесть.
– Дети мои…
Андрей фыркнул, невольно прыснули и остальные, но беляк не смутился и замолол примерно то же, что и у костра. Но то дети господа они все, то его. У Андрея хитро блестели глаза, явно чего-то заготовил, но пока молчит. У него тоже на языке вертелось: «Так я твой сын или бога?» – но он ограничился тем, что камерным шёпотом сообщает об этом ближайшим соседям. Те тихо смеются и передают вопрос дальше. Андрей незаметно показывает ему оттопыренный большой палец. Потом уже к ним пришёл чей-то вопрос: «А что, может, он сам и есть евонный бог?». Беляк словно не замечает их перешёптываний и продолжает долдонить своё:
– Христос любит вас, возлюбите и вы Иисуса всем сердцем…
И звонкий голос Андрея:
– А вот вы говорите, сэр. Что он велел, то мы исполнять должны.
– Да, сын мой. Воля Иисуса, Господа нашего, нерушима.
– А вот ведь в Библии сказано: рабы, повинуйтесь господам вашим, так? – невинно спрашивает Андрей. – Это же он сказал.
Беляк не успевает ответить: таким возмущённым рёвом отзываются остальные.
– И что мы все – рабы господа, – продолжает Андрей.
– Чего-о?! – как со стороны слышит он свой голос. Это его ещё у костра царапнуло, но тогда смолчал, а сейчас не выдержал. – Это что, мы – и его рабы, и отца его, и ещё… господские?!
– Мы не рабы!
– Нам Свободу ещё когда объявили!
– Ты чего несёшь, парень, охренел?!
– Это не я, – защищается Андрей. – Это тот, Иисус сказал.
– И я его ещё любить за это должен?! – он вскочил на ноги. – Мотаем отсюда!!
Беляк умолкает и беспомощно смотрит, как они хватают своих коней и уносятся врассыпную к далёким кострам…
…И этот то же самое. Бог, господь, Иисус Христос… Зачем им всем это? Тогда они вернулись к своему костру, и Фредди хохотал до слёз над рассказом Андрея, а потом сказал:
– Ну, парни, заварили вы кашу. Я и не задумывался над этим никогда.
Беляк тот сразу исчез, и больше о боге никто с ними заговаривал. И вот теперь здесь… Когда же эта нудьга кончится? Душно уже стало.
Эйб Сторнхилл заканчивал свою речь. Ничего, главное – начать, а там… там он сделает всё, что в его силах. Главное – они слушают, придёт час – услышат. А теперь сбор. Обычно он не собирал деньги сам и прямо в церкви, этим занимались женщины-помощницы, но здесь таких ещё нет. Ничего, будут. Он сказал о деньгах, повторил, что каждый даст по силам своим, сколько может, и ждал вопросов о том, куда пойдут эти деньги. У него был готов ответ. Но ни одного вопроса не прозвучало. Они молча доставали деньги и передавали их друг другу, а передние подходили и клали монетки в жестяную миску на столе. Он следил за этим и радовался. Никто, ни один не отказался дать деньги, ни один не попытался присвоить или под шумок не дать. Пусть монеты мелки, но и заработки их невысоки. И белый парень дал деньги. И индеец. Эйб сказал о службе в следующее воскресенье и призвал всех встать и помолиться Господу в сердце своём, молча. Зачем их смущать, текста они всё равно не знают. Но это дело наживное.
– Идите, дети мои, и благословение Господа на вас и делах ваших.
И с каким же радостным гомоном повалили они на улицу! Эйб невольно улыбнулся. Дети, ну, настоящие дети. Мулатка из кондитерской и ещё две девушки пошептались и робко подошли к нему.
– Мы… мы здесь уберём, масса?
– Натоптали…
– Вы позволите, сэр?
Эйб радостно вздохнул. Разумеется, он приготовил все необходимые вёдра, тряпки и щётки, но готовился убирать самостоятельно, а тут…
– Спасибо вам.
С улицы донёсся взрыв хохота. Одна из девушек быстро подбежала к дверям и выглянула наружу.
– Ну и чего ржёте?! – звонко крикнула она. – Лучше бы вон со скамьями помогли.
– А чего со скамьями? – откликнулся молодой мужской голос. – Треснула, что ли, под твоей задницей?
– Чтоб язык твой треснул! Составить помоги. Мы пол моем.
Эйб, считавший деньги, поморщился, но промолчал. Разговор, конечно, непотребный для церкви, но и винить этих… детей нельзя. Сделать им сейчас замечание – это напугать и оттолкнуть. К его изумлению, несколько парней – в том числе странный белый и индеец – вернулись, очень быстро и ловко убрали скамьи, прислонив их к стене. Искоса поглядывая на Эйба, парни молча подождали у дверей, пока девушки вымоют пол, и снова расставили скамьи.
– Бог да вознаградит вас за доброту вашу.
По губам белого скользнула усмешка, но он промолчал. Девушки, а за ними и парни простились и вышли. Эйб с удовольствием оглядел свою бедную церковь. Начало положено. Мулатку из кондитерской зовут Бьюти, девушку со шрамом на подбородке… да, правильно, Рози. А третью он спросит об имени при встрече. И с парнями теперь есть о чём поговорить. Главное – начать…
От церкви Эркин и Андрей пошли к пруду. По дороге купили себе хлеба и копчёной рыбы. И два больших яблока. Сели у «своего» пня. И только тогда, после первых кусков, Эркин заговорил:
– Обошлось.
– Если б ты меня не держал, – усмехнулся Андрей, – я б пошебаршился, конечно. Он бы покрутился у меня, как уж на сковородке.
– А толку-то? – возразил Эркин. Нахмурившись, он долго разглядывал свою рыбину и наконец поднял на Андрея глаза. – Слушай, бог есть?
– А хрен его знает, – пожал плечами Андрей. – Мне это по фигу.
– А мне нет, – возразил Эркин.
– Чего так?
Эркин не успел ответить: к ним подошли трое негров из ватаги Одноухого, молча поставили на пень бутылку, положили буханку и сели рядом.
– Давай, Белёсый, – Губач выбил пробку, глотнул и пустил бутылку по кругу. – Совсем он нам мозги закрутил, не знаем, что думать.
– А я что, – взъерошился Андрей, – самый умный?!
– Вот смотри, – Эркин мотнул головой, пропуская бутылку, и продолжил: – Я – хозяйский раб. От хозяина меня русские освободили. Русский офицер пришёл, сказал. Всё. Свободен. А от этого, от господа, кто меня освободит? Ведь, беляк этот чёртов трепал, и бессмертный, и всемогущий, и… и…
– И вездесущий, – подсказал Андрей.
– А это что за хренотень? – поинтересовался Род, вгрызаясь между словами в рыбий хвост.
– Везде он, значит, – объяснил Андрей.
– Во, – кивнул Эркин. – Если он такой, от него меня кто освободит? Не хочу я больше рабом. Ничьим.
– А говорят, мы и после смерти… его рабы, – вздохнул Губач.
– Ну, как там после смерти, не знаю, – пожал плечами Андрей. – Когда помрём, тогда и посмотрим, что там и как.
– Тебе, Белёсый, всё шуточки.
– А серьёзно об этом и нечего, – Андрей сделал большой глоток и передал бутылку. – Видеть его никто не видел, так что… – он выразительно выругался.
– Оно-то, конечно, так, – Губач оглядел полупустую бутылку и поставил её на пень: пусть пьет, кто хочет, без очерёдности. – Так думаешь, слова это одни?
– Может, и так, – кивнул Род.
Упорно молчавший всё время Томми тихо, но очень твёрдо сказал:
– Прав, Белёсый. Бога беляки придумали, чтоб нас дурить. Я много хозяев сменил. Били меня… его именем. Покориться требовали… тоже бог так велел. Что хорошего у бога есть, то они себе берут, остальное нам скидывают.
Все кивнули.
– Так что, не пойдём больше? – задумчиво спросил Губач.
– Цепляться начнут, – покачал головой Эркин. – Если это так, трепотня одна, то и хрен с ними, и с попом, и с богом его. Всё равно в воскресенье работы нет. И мелочь наскрести, чтоб подавился он ею, тоже можно.
– Если чтоб не цеплялись… – протянул Род.
– Ладно, – тряхнул кудрями Андрей. – И впрямь… От нас не убудет, и неохота из-за такой ерунды завязываться. Он, дьявол, въедливый, заметно.
– Это да, – Губач взял бутылку. – Допиваем?
– С собой возьми, – отмахнулся Эркин.
Андрей молчаливым кивком согласился с ним. Губач засунул бутылку в карман и встал. Поднялись и остальные.
Эркин и Андрей ещё побродили по Цветному, балагуря и задираясь. О церкви, когда они остались вдвоём, Эркин сказал:
– Я одного боюсь. Что он так и повадится по домам шляться.
– Ла-адно, – протянул Андрей. – Отвадим.
Домой Эркин пришёл уже ближе к сумеркам. Женя была дома.
– Ну как?
– Всё хорошо, Женя, – быстро ответил он.
Забросил свою джинсовку в кладовку и быстро побежал вниз в сарай. Цветному все дни рабочие. В тот раз это его спасло, пусть так и будет. Не станут к Жене цепляться. А про свою церковь она ему за ужином расскажет.
Но за ужином говорили совсем о другом. Женя опять расспрашивала его про перегон и Бифпит. Зашла речь об играх. Он рассказал о щелбанах. И Алиса потребовала, чтобы он её научил. Ей посещение церкви совсем не понравилось. Полдня хорошо себя вести и ничего за это не получить! Алиса была настолько возмущена, что и за игрой пыталась жаловаться Эркину, но быстро сообразила, что это не «ласточкин хвостик», здесь проигрыш грозит лишним щелчком в лоб, постепенно увлеклась и забыла про свои огорчения. Игроков разогнала Женя, отправив Алису спать. Этот момент пришёлся как раз на её проигрыш, и Алиса подчинилась с невиданной готовностью. Эркин не стал спорить: щёлкать Алису в лоб оказалось очень трудно. От напряжения сдерживаемой силы у него даже рука заболела.
– А расчёт завтра, когда доиграем, – пообещала из-под одеяла Алиса.
– Спи, – рассмеялась Женя.
Улыбнулся и Эркин. Женя налила ему и себе по второй чашке чая. Эркин взял свою чашку, охватил её ладонями, будто греясь.
– Знаешь, Женя, у нас было костровое время.
– Как это?
– Ну, вечером. Бычки улягутся уже на ночь, мы поедим и сидим у костра. – Треплемся, – Эркин улыбнулся и сказал по-английски, явно кому-то подражая: – Святое время, – и продолжал опять по-русски: – Понимаешь, говорим обо всём, смеёмся. Свободно говорим. Обо всём.
Женя кивнула.
– Я поняла, Эркин. Сейчас костровое время, да?
Он счастливо улыбнулся.
– Да.
Улыбнулась и Женя.
– Сначала о делах поговорим, правильно?
– О делах, конечно.
– Тогда слушай. За квартиру я заплатила до Рождества. Керосина купила.
– Тоже до Рождества? – усомнился Эркин, прикидывая в уме размер бутылки в сарае.
– Нет, конечно. Нам негде столько держать, но запас должен быть. Вот я и купила ещё бутылку полную. Понимаешь? Одна расхожая, а вторая в запас.
Он кивнул.
– Ага, понял. А себе ты чего купила?
– Обо мне потом, – строго сказала Женя. – Алисино зимнее я посмотрела. На эту зиму ей хватит. Она же растёт сейчас.
– Может… ей куклу купить? – неуверенно предложил Эркин.
– Куклы у неё есть, – улыбнулась Женя. – Я посмотрю из игр что-нибудь. Мозаику там или ещё что. И лучше книгу. Ей пора учиться читать.
Эркин кивнул, но глаза у него на мгновение стали грустными. На мгновение, но Женя заметила и рассердилась. На себя. Как же она раньше об этом не подумала?!
– И тебе надо учиться.
– Для взрослых нет школы, – вздохнул Эркин.
– Я научу, – храбро вызвалась Женя.
Эркин посмотрел на неё с таким радостным изумлением, что она рассмеялась.
– И… и по-русски тоже? – наконец спросил он.
– И по-русски, – кивнула Женя. – Ты чай пей. Остынет.
Он послушно отхлебнул, не отводя от неё глаз. Женя с удовольствием смотрела на него, на его счастливое лицо, на сильные плечи, туго натягивавшие старенькую, выцветшую от стирок рубашку. Удивительно, как ему всё идёт, всё к лицу.
– Теперь давай с тобой. Тебе на зиму…
– У меня всё есть, – быстро сказал Эркин.
– Тебе нужна тёплая рубашка. И не одна.
– Рубашек у меня много, – возразил он. – А куртка тёплая.
– Какая куртка? Джинсовая?
– Да нет, моя. Ну, толстая, рабская. Она очень тёплая.
– Рабская, – повторила Женя.
Эркин на мгновение свёл брови, но тут же улыбнулся ей.
– Мне нельзя выделяться, Женя. Куртки у всех рабские. В эту зиму все их носить будут.
– Ну, хорошо, а если будет очень холодно?
– Я тогда две рубашки надену. Или джинсовую, а рабскую сверху, – тихо засмеялся. – На работе всегда жарко, – и уже серьёзно: – Была бы работа.
– Будет, – улыбнулась Женя. – Ты же хороший работник. И Андрей. Вы всегда работу найдёте. А может, и на постоянную устроитесь.
Эркин осторожно пожал плечами и упрямо спросил:
– А себе что ты купишь?
– Я туфли хочу, – вздохнула Женя.
– А что? – сразу встревожился Эркин. – Не хватает?
– Да нет, понимаешь… Я видела туфли, они красивые, но… но непрактичные.
– Это как? – недоумевающе спросил Эркин.
– Ну, слишком нарядные. Их только на праздник. И потом… если в них ходить по улице, они развалятся быстро.
Эркин кивнул.
– Я понял. А… а ты сразу две пары купи. И носи по очереди.
– Как трусы? – съехидничала Женя.
Он не сразу понял, а потом рассмеялся и, смеясь, кивнул.
– Ага.
– Нет, Эркин, – отсмеялась Женя. – Так не делают. Туфли я себе куплю, но попозже. Понимаешь, мне нужны такие, чтоб и на улицу, и для работы. И чтоб на ноге были удобны. Нарядные мне не так нужны. И чтоб на зиму… Я видела, – она мечтательно улыбнулась, – черевички.
– Что-что? – переспросил он.
– Ну, как сапожки, только короткие, до щиколотки и на каблучках.
– А они, – Эркин тщательно выговорил новое слово, – практичные?
– Думаю, да.
– Тогда покупай, – решительно сказал Эркин. – Денег хватит?
– Хватит, – улыбнулась Женя. – И ещё я хочу белья купить. Простыни, наволочки, полотенца. И пододеяльники.
Эркин сразу переспросил:
– Пододеяльники – это что?
– Ну, как чехол на одеяло. Чтоб одеяло не пачкалось.
– Ага, понял. Покупай.
– Хорошо. Только я всё это постепенно буду покупать, чтоб не так в глаза кидалось. А то ещё пойдут… – она сделала выразительную гримасу, – разговоры.
– Ты осторожней, – сразу сказал он и вдруг совсем другим каким-то робко-виноватым тоном: – Ничего, что я так… командую?
– Всё правильно, – рассмеялась Женя. – Ты же обо мне заботишься.
Он так смотрел, что Женя не удержалась и потянулась погладить его по плечу. Он сразу перехватил её руку, прижал к губам. Поцеловал в ладонь, в тыльную сторону и снова в ладонь. Женя другой рукой погладила его по голове. И он так же ловко перехватил и поцеловал и эту руку. Потёрся лицом о её ладони и медленно, не выпуская, опустил их на стол. И по-прежнему не отводя глаз, мягко потянул Женю к себе. И даже стол не помешал ему. Женя только на секунду поддалась, и она уже сидит у него на коленях в плотном кольце из его рук.
– Ой, как это у тебя получилось? – удивилась Женя, обнимая его за шею.
Вместо ответа Эркин только плотнее прижал её к себе, так что его лицо оказалось у её шеи.
– Женя, так хорошо? Тебе удобно?
Он спрашивал тихо, перемежая слова поцелуями.
– Ага, – вздохнула Женя, прижимаясь губами к его шее.
Он шевельнул плечами, помогая её руке проскользнуть под ворот его рубашки. А его рука уже под её халатом скользит кончиками пальцев по её животу. Теперь уже не она, а он внутри её объятий, целует её шею, ключицы, склоняет голову, двигаясь губами по её груди. Женя прижималась лицом к его волосам, пока не коснулась губами гладкой кожи на шее и поцеловала его как раз на границе волос. Он вздрогнул и замер. И Женя не услышала, а ощутила его выдох:
– Ещё.
Она рассмеялась и поцеловала его ещё раз, опять туда же и ниже, в выступивший бугорок позвонка. Он резко встал, так резко, что она тихо вскрикнула, но ни испугаться, ни что-то сообразить не успела. В два шага Эркин достиг кровати, положил Женю и сел рядом. Озорно улыбнулся.
– На мя-яконьком, – сказал он очень похоже на Алису, мягко вытаскивая из-под Жени её халат. И уже другим серьёзным тоном: – Тебе не холодно?
– А мне от тебя тепло, – Женя попробовала передать его интонацию и по его улыбке поняла, что попытка удалась.
Плюш ковра приятно щекотал ей спину. Эркин выдернул из штанов и распахнул рубашку, придвинулся поближе, чтобы ей было удобно дотянуться до него. Женя улыбнулась и подняла руку, мягко коснулась основания его шеи. И тут же его рука так же легла на её шею точно на то же место. Улыбаясь, Женя водила пальцами по его груди, ключицам, животу, снова поднималась к шее. И, молча улыбаясь, он необыкновенно точно копировал её движения, гладя её тело. Женя попробовала обмануть его, неровными резкими движениями и остановками, но его улыбка становилась только шире, да озорно блестели глаза. Женя трогала его круглые жёсткие соски и ощущала его пальцы на своих, быстро вела пальцами по ложбине, разделяющей грудные мышцы, вниз к поясу. И с той же скоростью его пальцы скользили по её телу между грудей к животу и так же замирали у резинки её трусиков.
– На работу не проспим? – улыбнулась Женя.
– Ни в жисть, – ответил Эркин с улыбкой.
Женя осторожно нашла узел и потянула за конец. Эркин свободной рукой подправил её пальцы, чтобы она не затянула, а распустила узел. И одновременно её рука скользнула по его лобку, а его пальцы совершил тот же путь по её телу. Эркин приподнялся, давая штанам соскользнуть вниз, быстрым движением плеч сбросил рубашку и уже обеими руками сдвинул с её бёдер трусики.
– Так, Женя, да?
– Ага, – Женя обняла его за поясницу, потянула к себе. – Иди ко мне.
– Иду.
Мягким гибким движением он опёрся ладонями о постель, подтянулся и лёг на Женю, вытянувшись во весь рост, распластался.
– Иду?
– Иди, – рассмеялась Женя и неожиданно для самой себя выгнулась, принимая его встречным движением.
Эркин тихо охнул, прижимаясь к ней.
– Так?
– Ага. Не уходи.
– Сейчас вернусь.
– Ой!
– Тебе больно? – сразу встревожился он.
– Не уходи, – Женя обхватила его за плечи, за шею, попыталась напрячь внутренние мышцы.
– Я здесь, Женя, я с тобой, – его шёпот обжигал ей кожу. – Ага! Ох, Женя… Женя… Женя…
Он звал её, чувствуя приближение туманящей голову волны, чёрно-красного водоворота. И слышал её голос, звавший его.
– Эркин… я здесь, Эркин…
– Я здесь, – откликнулся он, плотнее охватывая её и замирая.
Вздыбившаяся волна нависала над ним. Он знал, что они в комнате, на кровати, что на столе горит лампа, он всё видел и понимал, но чувствовал волну. Она здесь, малейшее движение – и она рухнет на него, закрутит в бешеном водовороте, не оставляя ничего, только тепло Жениного тела и её запах…
Эркин крепче упёрся локтями в постель, осторожно поёрзал, укладываясь так, чтобы полностью закрыть Женю, чтобы потом, когда волна уйдёт, Женя была под ним, как под одеялом. Руки Жени мягко гладили его плечи и спину, её глаза влажно блестели, но губы улыбались. Он пошевелил бёдрами, ворочаясь в ней, готовясь к последним ударам, и волна сразу придвинулась, изгибаясь и приготовившись к прыжку.
– Женя… готова?
Она, улыбаясь, кивнула.
– Я иду.
– Встречаю, – выдохнула она.
Так резко и сильно он ещё не бил Женю, и с той же силой рухнула на него горячая волна, он успел поймать тихий, шёпотом, вскрик Жени и повторить удар…
Он лежал на Жене, всё ещё соединённый с ней, и медленно переводил дыхание. Волна не ушла, она осталась и покачивала его, мягко и ласково. Эркин осторожно шевельнулся, нашёл губами губы Жени, её щёки, влажные и чуть солоноватые, глаза… Она вздохнула, словно просыпаясь, и подняла веки, увидела его лицо и улыбнулась.
– Эркин… хорошо, да? Тебе хорошо?
Он медленно, будто только учился говорить, ответил:
– Да, очень. Ты… ты не устала?
– Не знаю, – Женя медленно подняла руки, погладила его плечи, голову. – Полежим так, хорошо?
– Тебе… нравится? Ну, когда я… в тебе?
– Мне всё нравится, – тихо засмеялась Женя.
И он, отзываясь на этот смех, покачался на ней. Чуть-чуть. Чтобы она почувствовала его.
– Тебе не тяжело?
– Нет, мне хорошо. А тебе?
– Очень. Мне никогда так хорошо не было.
Улыбка Жени стала лукавой.
– Ты так всегда говоришь, каждый раз.
– Это же правда, – он улыбнулся. – Я же индеец, индейцы не умеют врать.
– Совсем-совсем?
– Совсем-совсем, – кивнул он и серьёзно: – Я говорю правду, Женя. Мне каждый раз хорошо, – и помолчав, будто проверял, убеждённо закончил: – Как никогда.
Женя уложила его голову себе на грудь. Он потёрся об неё щекой и всё-таки медленно приподнялся.
– Я… посмотрю на тебя. Можно?
– Можно, конечно, – удивилась его просьбе Женя. – Тебе всё можно.
Эркин медленно плавно выпрямлялся, не разрывая замок, а мягко очень плавно отделяясь от Жени, и встал над ней на коленях так, что Женя осталась лежать на спине между его ногами. Его взгляд мягко гладя двигался по ней, как до этого его руки, и на себе он ощущал такой же гладящий взгляд.
– Какой ты красивый, Эркин.
– Опередила, – улыбнулся он. – Только ты лучше. Правда.
– Сейчас скажешь, что лучше всех, – смеялась Женя.
– И скажу. Это тоже правда, Женя. Ты лучше всех.
Женя медленно закинула руки за голову и потянулась.
– Как хорошо, Эркин.
– Лучше не бывает, – кивнул он. – Я уложу тебя, хорошо?
– Как это?
– Ну, ты поспишь. Тебе надо отдохнуть.
– А тебе?
Он улыбнулся её вопросу.
– От радости не устаёшь.
– Ой, как это тебя хорошо получилось?! – Женя порывисто поднялась к нему. – Значит, тебе это в радость, и ты не устаёшь, а мне, значит, отдыхать надо, мне, получается, это не в радость, да? Вот я тебя за это сейчас!
Она обхватила его за шею и резко дёрнула на себя. Эркин поддался рывку и позволил повалить себя на постель. Задыхаясь от смеха, она шутливо тузила его, так что он попросил:
– Женя, не щекочи, я ж в голос заржу, Алису разбудим.
– Придушу провокатора, – грозным шёпотом сказала Женя, усаживаясь на него.
Эркин согнул ноги в коленях, чтобы Женя могла опираться спиной. Теперь она сидела у него на животе и даже ноги ему на грудь поставила.
– Тебе удобно? – заботливо спросил Эркин и, дождавшись ответного кивка, продолжил: – Ты меня пока душить будешь, я вздремну малость, – закрыл глаза и даже всхрапнул.
Женя рассмеялась и попыталась встать, но он сразу открыл глаза.
– Нет, Женя, ты сиди.
– Тебе же тяжело, – возмутилась она.
– От тебя? Никогда.
Но она всё-таки слезла с него и встала.
– Лампа догорает уже.
– Понял, – Эркин потянулся, проехавшись спиной и ягодицами по мягкому ворсу ковра. – Ох, хорошо как. Всё, встаю.
Он сбросил себя с кровати, нашёл шлёпанцы, подобрал штаны и рубашку. Женя уже надела халатик и унесла на кухню чашки, и там теперь еле слышно звякала посуда и плескалась вода. Эркин, прижимая к груди одежду, прошёл к себе в кладовку, вытащил и развернул свою постель, сложил штаны и рубашку и вышел на кухню.
– Я возьму тёплой воды? Оботрусь.
– Конечно, бери, – Женя расставляла вымытую посуду на новенькой проволочной сушке.
– А… а ты?
– Я уже, – засмеялась Женя. – Пока ты штаны свои искал.
– И я уже, – Эркин расправил на верёвке влажное полотенце. – Завтра я поправлю.
– Что?
– Сушку. Там гвозди слабые, я смотрел.
– Ага, – Женя вдруг зевнула. – Спокойной ночи, Эркин.
