Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел
– Это… это когда нам уже так по тринадцать там, или четырнадцать… Привязывали и кололи… – Эд говорил тяжело, с паузами, будто и английские слова забыл.
– Инъекции, – глухо сказал Крис. – Потом болит долго и…
– И мы уже такими остаёмся. Это очень больно, – у Эда сорвался голос, и он отвернулся.
– Если тяжело говорить, то не надо, – решительно сказал Жариков.
– Тяжело, – кивнул Крис. – Но я о другом. Их-то, ну, палачей, не кололи. Руки-то обычные.
– Д-да, – согласился Эд. – Правильно. Нечему там гореть.
– Интересно, – как бы про себя сказал Жариков. – Чистая психиатрия… Или всё-таки невралгия… – и уже в полный голос. – Ладно. Пойдём, посмотрим, как они.
Синие ночные лампы в коридоре. Особая больничная тишина. Тёмные двери палат. И только две светятся таким же синеватым светом.
Через дверные фрамуги Жариков заглянул в палаты. Гэб лежал неподвижно, закрыв глаза, но что-то подсказывало, что не спит. Чак спал, всхлипывая и постанывая во сне. Жариков повернулся к молча стоящим сзади Крису и Эду и услышал тихий, но очень чёткий шёпот:
– Один не спит.
– Дыхание не то.
Жариков кивнул и тихо спросил по-русски:
– Кто поговорит с ним?
– Я, – сказал Крис.
И решительно открыл дверь в палату.
Гэб слышал шум и разговор в коридоре, хотя последние фразы разобрать не удалось, на другом языке, похоже. Русские? Сейчас зайдут, найдут таблетку, которую он, схитрив, не проглотил, а зажал в кулаке и потом запрятал под матрас, и начнётся… Ну и хорошо: кончится это нелепое противное враньё про свободу, что нет рабов и всё остальное. Вон здесь какая орава черномазых. И все спальники. Зачем русским столько? Палас, что ли, здесь? Или больных ублажают? Спальника в усладу ему не давали. Ни разу. Спальницы… да, было как-то. А вот обычных рабынь хватало. На случку для приплода. Всё прибыль хозяину. Будь они все прокляты. Все. Все до единого. И прав был Чак, когда кричал, что беляк хорош только мёртвым.
– Ты чего не спишь?
Гэб открыл глаза. Белый глухой халат, белая круглая шапочка. А лицо тёмное, и волосы из-под шапочки чёрные, волной. Метис? Метис. И… спальник, точно.
– Болит что?
Гэб медленно разжал губы.
– Проваливай, погань рабская.
Крис улыбнулся, одним мягким и быстрым движением вынул таблетку из-под матраца и показал ему.
– Ну и дурак.
Гэб приподнялся на локте, одеяло свалилось, открывая мускулистую грудь и плоский живот.
– Беги, доноси, ты… – он длинно замысловато выругался. – Я ж тебя… спальника поганого…
– Не пугай, – Крис опять улыбнулся. – Ты же палач, без приказа ни хрена не можешь. Хочешь боль терпеть – твоё дело. Во сне боли не чувствуешь.
Гэб откинулся на подушку, поправил одеяло.
– Ты… ты откуда взял, что я… палач?
– Узнали тебя, – просто ответил Крис. – И тебя, и второго.
– Врёшь, я никогда… – и осёкся.
– Вспомнил, значит, – кивнул Крис и повернулся к двери. – Пить захочешь, вода в стакане на тумбочке. А вставать тебе нельзя. Лежи и спи, – теперь он говорил через плечо.
– Ещё я тебя, поганца, буду слушаться!
– Будешь, – Крис на мгновение обернулся. – Тебе же всё равно, кто приказывает.
– Ах, ты…!!! – Гэб захлебнулся руганью.
– Ну? – Крис спокойно подождал, пока он закончит. – И это всё, что ты умеешь? Небогато. Послушай тогда.
Крис говорил спокойно, даже участливо. И, закончив длинную, лихо закрученную фразу, сказал уже серьёзно:
– Там, рядом со стаканом, кнопка. Если понадобится что или заболит, нажми. Это вызов. Приду я или доктор. А теперь спи, – и вышел из палаты.
Эд и доктор ждали его. Молча вернулись в дежурку, и уже там Жариков спросил:
– Разве телохранитель и палач – одно и то же?
– У этих – да, – твёрдо ответил Крис. – Я сам, правда, их в работе не видел, повезло, но рассказывали, как в распределитель привозили таких, и они слишком буйных, ну и… на кого укажут, вырубали. И вообще…
– Я тоже слышал, – кивнул Эд. – Говорят, им всё равно кого и как… На кого им хозяин укажет, и всё. И ещё говорили, им нас, ну, спальников, иногда давали.
– В утеху, – подхватил Крис, – вместо женщин. И не джи, а нас, элов. Джи-то умеют, а мы… Ну, и насмерть.
– Говорили, – Эд вздохнул. – Да, много чего говорили. Может, и врали…
– Может, – пожал плечами Крис. – Про нас тоже много врали. Только… правду врали.
– Ты это уже того… заговариваешься, – хмыкнул Эд. – Врали правду? Разве так бывает, доктор Иван?
– Интересно, – неопределённо сказал Жариков.
– Я докажу, – стал горячиться Крис. – Ну вот… Что мы без траханья жить не можем. Это как? Правда или брехня? Ну? Не сейчас, а тогда. Молчишь?
– Ты чего?! Нам это и тогда было по фигу!
– И загореться не боялся? – ехидно спросил Крис. – Чуть задёргает, не кидался к надзирателям, чтоб работу дали, а?
– Ну, было, – неохотно согласился Эд. – Так…
– Значит, правда. Что не можем – это правда, а что нам в охотку – это враньё. Так? – и сам ответил: – Так. И остальное так же. Что нам всё равно с кем. Хоть с уродкой, хоть со старухой, хоть с малолеткой, хоть… ладно. Правда или враньё, ну?
– Твоя взяла, – уныло кивнул Эд.
– И ещё… А, ладно, – не стал добивать его Крис. – Чаю, что ли, поставить?
– Чаю бы неплохо, – одобрил Жариков.
Крис встал и занялся чайником. Налил воды, включил в сеть. Достал заварной чайничек, пачку с чаем, коробку сахара, пакетик с печеньем. Эд, сидя неподвижно, глядел перед собой остановившимся глазами. Жариков рассеянно перелистывал журнал, обдумывая услышанное.
Когда чайник закипел, Крис взялся было за заварной, но тут же повернулся к Жарикову.
– Может, вы сами хотите?
Жариков кивнул и, отложив журнал, встал. Крис уступил ему место у чайного стола и сел рядом с Эдом. Жариков ничего не слышал, только заметил, как еле-еле шевельнулись губы Криса. Эд несогласно дёрнул плечом, но тряхнул головой и вымученно улыбнулся.
И они уже пили чай, когда Эд вдруг сказал:
– Если всё, что о них врали, правда, то… – и оборвал сам себя.
– То страшная это штука, – закончил за него Крис и решительно обратился к Жарикову. – Доктор Иван, вы один к ним не заходите. Опасно. И остальных предупредите.
– Спасибо, – улыбнулся Жариков. – Только опасные пациенты у нас уже были. Кричали, на стены кидались, женщин требовали, себя предлагали. Сёстры не то что в палаты, в отсек заходить боялись.
Эд смущённо зазвенел ложечкой в стакане, Крис заметно покраснел. Жариков прихлёбывал чай, оглядывая их весёлыми, но без насмешки глазами.
– Ну, всё так, – наконец сказал Крис. – И ругались, и с кулаками лезли. Что было, то было, но… Но кулаки-то у нас не всерьёз, а так… на пулю нарывались и всё. Да и не умеем мы этого. А они умеют. И хорошо умеют.
– И убивать вам не приходилось?
– Так не по приказу же! – вырвалось у Криса.
– И мы сразу, чтобы без мучений, – стал объяснять Эд. – А они и убивали, и пытали. Они – палачи.
Жариков задумчиво кивнул.
– Спасибо. И ещё, парни. Они – больные. Ни сил, ни желания убивать у них нет.
Крис несогласно опустил глаза. Жариков ободряюще улыбнулся ему.
– Ну, с чем не согласен? Давай.
– У них нет приказа, – тихо сказал Крис. – А желание всегда при них. Прикажут – и силы появятся.
– Как у вас? – ехидно спросил Жариков. – Желание всегда, а без приказа и смотреть не станете.
– Нет, – сразу сказали они в один голос.
И Эд продолжил:
– Нет же, доктор Иван, наоборот. У нас как раз желания не было, но по приказу мы всё делали.
– Почему же у них должно быть наоборот? Они – такие же рабы, какими и вы были.
– Д-да, – вынужденно согласился Крис и улыбнулся. – Поймали.
– Я вас не ловил, – твёрдо сказал Жариков. – Мы рассуждали. Они – больные люди, и наша задача помочь им.
– Это-то понятно, – кивнул Эд.
– Нам это доктор Юра на Хэллоуин здорово объяснил, – улыбнулся Крис. – Я думал, он прибьёт Андрея. Ну, когда тот одну сволочь узнал и перевязывать отказался.
– Я помню, – тоже улыбнулся Эд.
– Да, Иван Дор-ми-дон-то-вич, – снова постарался Крис, – а что такое клятва Гип… Гиппо…
– Гиппократа, – помог ему Жариков. – Эту клятву даёт врач.
– Каждый? – заинтересованно спросил Эд.
– Да, каждый. Гиппократ – это такой великий врач жил в древности.
И Жариков стал рассказывать, стараясь не забывать, что ни об Элладе, ни о… да ни о чём они не знают. Выслушав его рассказ, они переглянулись.
– Здорово, конечно, – сказал Крис и явно оборвал себя, не договорил того, что вертелось у него на языке.
Эд понимающе кивнул и пустился в длинные рассуждения о преимуществах чая перед кофе. Жариков не настаивал на прежней теме. Рано или поздно, но разговор этот опять завяжется и, насколько он понимает, пойдёт о врачах. Врачи в госпитале и в питомнике. Врачебная профессиональная этика. Здесь есть о чём поговорить.
Они допили чай, Крис вскипятил чайник, чтобы, когда захочется, можно было просто подогреть, и снова пошли в обход.
На этот раз в обеих палатах спали. Чак даже затих и расслабился: видимо, боль отпустила. Как уложили его на спину, укрыв по грудь и руки поверх одеяла, так и лежит. А Гэб завернулся в одеяло с головой и лицо спрятал, только чуть макушка торчит. Эд насмешливо улыбнулся и на вопросительный взгляд Жарикова ответил уже знакомым тому почти беззвучным шёпотом.
– Это он от нас прячется.
Жариков не понял, но кивнул. Парни это заметили и, когда вернулись в дежурку, стали объяснять:
– Это когда хочешь один остаться.
– Да, лицом к стене ложились.
– Или лицом на пол.
– Руками ещё закрывались…
– Вот теперь понял, – вырвалось у Жарикова. – Это… в камерах?
– Да. Но так только работяги спали.
– А вы?
Они негромко фыркнули коротким смехом.
– Нас ещё в питомнике закрываться отучили.
– Да, лечь на спину, руки за голову, ноги раздвинуть.
– Ну, руки вдоль тела ещё можно, или под себя, под поясницу подсунуть.
– И всё.
– И никак по-другому.
– Но почему? – вырвалось у Жарикова.
Они пожали плечами.
– Не знаем, – сказал Эд.
– Нам же не объясняли ничего, – у Криса зло дёрнулся угол рта. – Просто если по-другому лёг, били. Вот и всё. Вы же… вы же видели нас, ну, как мы спим. И сейчас…
Жариков кивнул.
– Я как ложусь, – задумчиво сказал Эд, – пока одеяло не сдвину, не лягу, как положено, то заснуть не могу. А ты?
– Простыню я свободно терплю, а одеяло… на ногах только.
– А Арчи под одеялом спит.
– Так он домашним сколько был? – и, видя изумление Жарикова, Крис пояснил: – Домашний когда, то если на ночь хозяйка или хозяин у себя оставляют, то поневоле под одеялом спишь. А в Паласах одеял нету, – и опять оборвал себя. – Ладно, хватит об этом. Как спят они, так пусть и спят.
Жариков кивнул. Вот так, обмолвками, обрывками, даже не через час, а через день по чайной ложке, но ни о чём расспрашивать впрямую нельзя. Нет, они ответят, но не будет их желания объяснить, впустить в свой мир.
Когда шаги в коридоре затихли, Гэб осторожно сдвинул с лица одеяло. А то душно. Ушли. Чёртовы поганцы. Но, видно, хорошо они здесь устроились, и заводиться с ними рискованно, себе дороже выйдет. Неужели русские заставят его гореть? За что? Что он сделал русским? Ну, не нужен он, ну, хорошо, он – палач, убийца, ну, так расстреляйте. Ведь всё равно перегоревшему нет жизни. Сегодня вот Чака увидел, так страшно стало. Не руки, а так, подвески, и по лицу видно, каково пришлось. Теперь Чака будут исследовать. Нелёгкая смерть, чего уж тут. Но Чака-то хоть за дело, он беляков в Колумбии нащёлкал… сколько захотел, а его-то за что?
Гэб сглотнул готовый вырваться наружу крик. А если… если так… если попробовать договориться с этим метисом? Про таблетку-то всё-таки не донёс, а то бы уже отметелили. Беляки такого – непослушания с обманом – не прощают. Или это ему утром устроят? Публично, чтоб все увидели, в назидание. Вот спальники повеселятся: не часто такое зрелище. Нет, если этот парень придёт один, нужно попробовать поговорить. Руки пока не болят, так ведь белякам если что втемяшится… будешь гореть, и всё. Доведут до горячки, не отступятся. Пойти в раскрутку, чтоб пристрелили? Опоздал с этим. Надо было тогда, когда русские только в кабинет хозяйский вошли, а сейчас чего… опоздал.
Гэб откинул одеяло и потянулся к стакану на тумбочке. Не так хотелось пить, как просто… сделать что-то, хоть это. Вода как вода, ничего не подмешано. И ставя стакан обратно, наткнулся на кнопку и даже рассмеялся. Вот оно! Сам же сказал, чтобы, если понадобится что, то нажал, вызвал. А если беляк, доктор придёт? – ворохнулось опасение. И тут же досадливо мотнул головой. Не попрётся беляк ночью, дрыхнет наверняка. С двумя-то спальниками… Ну… рискнуть? Придётся.
Он осторожно погладил выпуклую кнопку. Шершавая. Чтобы не скользила, наверное. И, помедлив, всё-таки нажал. И прислушался. Но ни звонка, ни ещё чего не услышал. Неужто обманул? Зачем? Жаль, если так. Нет, вот шаги по коридору, открывается дверь…
Гэб откинулся на подушку, едва не выругавшись в голос. В палату вошёл белый. Доктор. Значит, всё-таки поганец сказал про таблетку. Сейчас начнётся… И вопрос доктора он не понял, даже не расслышал.
– Я случайно, прошу прощения, сэр, случайно её задел.
– Ничего страшного, – Жариков подошёл к кровати.
Когда в дежурке замигала лампочка и Крис сорвался с места, он не пустил парня, а пошёл сам. Конечно, звали не его, но… но он не ожидал такого страха. По мере того, как он подходил, этот могучий, налитый силой негр вжимался в подушку и бормотал:
– Не надо, сэр, я не хотел, я случайно, сэр…
Жариков сел на стул у кровати и стал ждать. Наконец негр замолчал, выровнял дыхание.
– Руки болят? – повторил Жариков свой вопрос.
– Нет, сэр, – теперь Гэб говорил осторожно.
– Не спится, – понимающе улыбнулся Жариков.
И по мгновенно исказившегося от страха лицу Гэба понял, в чём дело. Значит, таблетку выбросил или спрятал и теперь боится наказания. Успокоить вряд ли удастся, а вот переключить… можно попробовать.
Гэб настороженно следил за доктором. Бить не будет: позиция не та. Не знает? Простил?
– Вы хотите о чём-то спросить, Гэб?
Гэб судорожно сглотнул. Это не приказ, но… но можно понять, как разрешение.
– Я… я не слышу Чака, сэр, – и вдруг вырвалось: – Что вы с ним сделали?
– Ничего. Он просто спит, а во сне, – Жариков улыбнулся, – боль не ощущается.
– Спит, – повторил Гэб и вдруг с внезапно вспыхнувшей надеждой: – Сэр, а мне так можно? Заснуть и не проснуться? Я же ничего вам не сделал. Я не убил ни одного русского. Можно мне такую смерть, сэр?
– Вы хотите умереть, Гэб?
– Вы всё равно убьёте меня, сэр, – со спокойной усталостью ответил Гэб. – Но сначала… Почему вы хотите, чтобы я мучился, сэр? Простите, сэр, но… что мне сделать, чтобы вы меня убили? – Неужели, – Гэб с ужасом чувствовал, что его несёт, что он говорит непозволительное, но что-то в лице и глазах этого белого словно подталкивало и не давало замолчать, – вам обязательно нужны наши мучения? Зачем?
– Мы не знаем механизма этого процесса, – спокойно ответил Жариков. – Чак сказал, что вы горите, как спальники, это правда?
– Да, сэр.
– У спальников, когда они горят, любые обезболивающие только продлевают болевой период. Пока мы не знаем, что с этим делать.
– Ну, раз вы хотите, если вам это интересно, – Гэб уже не мог остановиться, – ну, так заставьте гореть своих красавчиков. Их же много, исследуйте их, а мне дайте умереть.
– Они все перегорели, – ответил Жариков.
– Нет! Это неправда! – вырвалось у Гэба.
И сообразив тут же, что он сказал, со стоном закрыл лицо локтем, прикрывая другой рукой живот, не зная, как лечь, что прикрыть от неизбежного удара. Жариков молча смотрел, как он корчится, пытаясь спрятаться от несуществующих ударов, слушал быстрый захлёбывающийся тихий крик.
– Сэр… простите, сэр… не надо… я не хотел, сэр… простите глупого негра, сэр…
Жариков переждал и, когда из-под локтя осторожно блеснул глаз, мягко повторил:
– Они все перегорели.
– Сэр, – Гэб лёг на спину, руки вытянул вдоль тела, показывая своё послушание. Покосился на недопитый стакан, но потянуться за ним не посмел. – Сэр, я видел, как спальники горят. Перегорев, они умирают, сэр.
– Как?
– Они… – Гэб запнулся, подбирая слово, – они перестают жить. Не шевелятся, не едят, не пьют. Если его не трогать, он так и умрёт, сэр.
– Вы… много видели таких?
– Да, сэр. Нас учили на них.
– Учили? – переспросил Жариков. – Но чему?
– Не бояться чужого крика, сэр. Они, когда горят, всё время кричат. А потом… они как тряпочные, сэр, не сопротивляются. Хозяин специально покупал загоревшихся или выбракованных и заставлял гореть.
– А таких, кто старше двадцати пяти? – спокойно спросил Жариков.
– Просроченных? Да, сэр. Эти для рукопашного боя шли. Они ведь сильные и сопротивлялись, – Гэб улыбнулся. – Им говорили, что если отобьются, то их оставят жить. Они и верили, сэр. И на пытках они долго сознания не теряют.
Гэб замолчал и посмотрел на дверь. Жариков нахмурился: если парни стоят там и слушают, то как бы не начали счёты сводить. Потом посмотрел на Гэба и понял, что тот думает о том же.
– Сэр, простите меня, сэр, – Гэб умоляюще смотрел на него. – Я всё сделаю, всё приму, сэр. Воля белого священна, я знаю, сэр, но… не отдавайте меня им, сэр. Я буду гореть, раз такова ваша воля, сэр, я не посмею спорить, сэр. Хотите меня убить – убейте, я всё приму, сэр. Только… я прошу, сэр, ну, я что угодно сделаю, не отдавайте меня спальникам, сэр. Я видел, ещё тогда, в учёбе, одного отдали спальникам, просроченным. Чтоб они не сразу горели, им давали иногда работу, сэр. А этого в наказание… они… к утру он был мёртвым, сэр.
– Задушили? – спросил Жариков.
– Затр… занасиловали, – поправил себя Гэб. – Их пятеро, он один. Ну, и устроили ему… «трамвай». Только не «трамвай», сэр.
В дверь палаты осторожно постучали, и всунулась голова Эда.
– Прошу прощения, доктор, но вас к телефону просят.
– Меня? – удивился Жариков. – Кто?
– Не знаю, доктор. Говорят, срочно.
– Хорошо, – Жариков встал, улыбнулся Гэбу.
И тот вдруг вскинулся, ухватился за его халат.
– Сэр, позвольте мне пойти с вами, они всё слышали, не отдавайте меня им, сэр.
– Никто тебя не тронет, – мягко высвободил халат Жариков. – Не бойся.
Гэб рванулся за ним, соскочил на пол, но доктор уже вышел, а в палату вошли… двое. В одинаковых халатах и шапочках. Они стояли в дверях, сложив руки на груди, и молча смотрели на него. Гэб попятился, сел на кровать. Вот теперь конец. Даже если он уложит этих двух… Он вскочил и метнулся в угол, прикрывая спину. Чёрт, не сообразил захватить одеяло или простыню, чтобы набросить на головы наддающим. Ну, ладно, их двое всего, непросроченные, и раз горели, то… отобьётся. Ну, идите же, получите так, что надолго запомните. Но они не двигались. Стояли и смотрели. И это было самым страшным.
…Что никто ему на самом деле не звонил, Жариков заподозрил сразу. Но всё-таки пошёл в дежурку. Телефон молчал, и на коммутаторе подтвердили, что никаких звонков не было. Обратно он уже бежал. Пока не случилось непоправимого.
Крис и Эд были в коридоре. Стоя между палатами Чака и Гэба, они о чём-то тихо разговаривали. И, повернувшись к подбегавшему Жарикову, посмотрели на него с таким невинным выражением, что последние сомнения в подстроенности отпали.
– С вами я ещё разберусь, – бросил им Жариков, открывая дверь палаты.
Гэб сидел на кровати, весь мокрый, будто его водой окатили. Но видимых травм, похоже, нет. Увидев Жарикова, он всхлипнул и закрыл лицо ладонями. Широкие плечи задрожали в беззвучном плаче.
– Ну, что ты, ну, ничего, ну, успокойся, – приговаривая эти незначащие, важные не смыслом, а интонацией слова, Жариков уложил его в кровать, укрыл одеялом и напоил.
Гэб пил, стуча зубами по краю стакана.
– Стояли и смотрели… – с трудом разбирал Жариков в его всхлипываниях. – Лучше бы побили. Я бы отбился. А они… смотрели.
На этот раз таблетку Гэб проглотил без сопротивления. Жариков посидел ещё немного рядом, пока дыхание не выровнялось и не стало сонным, и вышел, бесшумно закрыв за собой дверь.
Крис и Эд ждали его, сохраняя на лицах прежнее невинное выражение. Жариков молча смерил их презрительным взглядом и больше уже не замечал. Заглянул в палату Чака и убедился, что тот спит. Ещё раз проверил, спит ли Гэб, и пошёл в дежурку. Крис и Эд переглянулись и молча последовали за ним.
В дежурке Жариков молча тщательно записал в журнал всё положенное, потом заполнил свою тетрадь и обе персональные карточки. На Эда и Криса он по-прежнему не смотрел. И они начали нервничать. Переглядывались, быстро что-то шептали друг другу. Крис опять включил чайник, и они стали заново накрывать чайный стол. И наконец, то ли сочтя момент подходящим, то ли не в силах больше терпеть его отчуждённость, перешли к более активным действиям.
– Иван Дор-ми-дон-то-вич, – начал Крис, – чай готов.
– Спасибо, – холодно ответил Жариков.
– Доктор Иван, – жалобно почти простонал Эд, – ну, мы же ничего такого…
Жариков, подчёркнуто не слыша, перечитывал свои записи, расставляя на полях ему одному понятные значки. Крис и Эд снова переглянулись и подсели к его столу. Теперь их лица выражали искреннее раскаяние и мольбу о пощаде. Артисты!
– Ну, – Жариков решил, что больше тянуть и нагнетать не нужно, – поиздевались над беззащитным и довольны. Хороши!
– Да мы его и пальцем не тронули, – чуть-чуть преувеличенно возмутился Крис.
– А что у него крыша такая слабая, так мы не при чём, – поддержал его Эд.
– Ах, вы не при чём?! – взорвался Жариков. – У него нервный срыв, а вы…
– А сколько наших он забил? – спросил Крис. – Конечно, спасибо ему, знаем теперь, куда нас в двадцать пять отправляли.
– Мы и вправду не хотели ничего такого, – перебил его Эд. – Просто как услышали…
– Нет, мы будем делать всё, как положено. И ухаживать…
– И кормить, и подмывать…
– Да, второй-то, как его, Чак?
– Да, Чак, – кивнул Эд.
– Он же без рук совсем.
– И, если очень надо будет, – Эд невесело улыбнулся, – приласкаем. Мы же понимаем.
– Но… – и Крис вдруг сказал по-русски: – душа загорелась, – и опять по-английски: – Мы и стояли у двери, чтобы не сорваться.
Жариков слушал их, переводя глаза с одного на другого. Искренни или играют? Никаких клятв или обещаний не дают, но, похоже, это и не нужно.
– Иван Дормидонтович, – с каждым разом у Криса получалось всё лучше, – ему гореть обязательно? Не выдержит он горячки.
– Почему ты так думаешь? – уже своим обычным тоном спросил Жариков.
– Кто не сам горит, тому из «чёрного тумана» не выйти, – ответил Крис. – Иван Дормидонтович, вот как мы стали по своему выбору гореть, так ни один больше не умер.
– Но и лечить научились, – возразил Жариков.
– И это, – кивнул Крис. – Но… Гэб хочет остаться рабом. Не просто палачом, а рабом.
– Так, – согласился Эд. – И не срыв у него, доктор Иван, а просто… – он запнулся, подбирая слово, – страхом накрыло, вот.
– Да, – кивнул Крис. – Это не срыв. Раб, когда срывается, то в раскрутку идёт, это совсем другое, и по-другому. Он… просто раб.
– Да. Мы, – Эд невесело хмыкнул, – мы ведь так же. И плакали, и просили.
– И в ногах ползали, – у Криса дрогнули губы, но он справился с собой. – И руки им целовали. Чтоб не били, чтоб…
– Руки?! – с медленно закипающим гневом спросил Эд. – А сапоги ты не целовал?
– Пришлось пару раз, – вздохнул Крис. – Мне ещё не хуже всех. Самого страшного у меня не было.
– А ты видел таких, у кого было? – возразил Эд.
– Нет, – кивнул Крис. – После такого не живут. Я слышал.
– Я тоже много чего слышал, – буркнул Эд. Покосился на внимательно слушавшего их Жарикова. – Ладно. Доктор Иван, а может, – в его голосе вдруг прозвучала надежда, – может, он наврал, а? – и, не дожидаясь ответа растерявшегося Жарикова, продолжил со странной, неслыханной ранее Иваном тоской: – Ну, обидно же. После всего. Что они сделали с нами, как мы работали на них, и после всего даже не Пустырь, не Овраг, а этим сволочам, чтобы они тренировались на нас. Ну, мы знали, что двадцать пять исполнилось – и всё. Смерть. А оказывается… даже смерти нам нормальной не давали. Даже этого… – он оборвал фразу и уткнулся в чашку с чаем.
Парни не защищались и не нападали. И не играли. Это Жариков понял. И ухаживать за Чаком и Гэбом они будут. Но подстраховаться надо. Пожалуй, да, Тётя Паша. Её авторитет для парней непререкаем. Она присмотрит. А он отоспится с утра…
Крис внимательно посмотрел на Жарикова и улыбнулся.
– Вы уже не сердитесь на нас, Иван Дормидонтович.
Он не спрашивал, а констатировал факт. Жариков невольно улыбнулся в ответ. Трудно сердиться на них. Как на детей. К сожалению, инфантильность остаётся серьёзной доминантой…
– Доктор Иван, – тихо сказал Эд, – ничего такого не будет, не беспокойтесь. Мы всех предупредим.
– Всё будет в порядке, – кивнул Крис. – Нас, конечно, малость шарахнуло, но остальным мы уже объясним.
Жариков кивнул. Что ж, срыв, конечно, возможен, но, если сумели сдержаться, не сделать второго шага… это уже достижение.
Дальше они пили чай, и разговор шёл уже беспорядочно, перескакивая с одного на другое. Парни очень старались говорить больше по-русски. Жариков подсказывал, переводил, осторожно поправлял. Однако же, как за русский взялись, неужели… неужели решили уже навсегда связаться с Россией? Интересно. Но это потом. У Криса получается лучше, но Эд его нагоняет. Если это и у остальных… раньше к русскому языку многие относились, скажем так, небрежно. Ругань сразу выучили и почти в полном объёме, даже свои конструкции изобретают. Многое понимают, но говорить то ли стесняются, то ли не стараются, обходясь мимикой и жестикуляцией. Очень интересно.
Крис поймал изучающий взгляд Жарикова и улыбнулся.
– Всё будет хорошо, Иван Дормидонтович. Если Гэб захочет жить, то выживет.
– А Чак? – спросил Жариков.
– Он злой, на злости держится, – ответил Эд.
– Да, – кивнул Крис. – Злые сами не умирают, их кончать надо.
– Крис!
– Чак выживет, – убеждённо сказал Крис. – Руки не поднимаются, а нас поливал… Ну, когда мы перекладывали его.
– Я не слышал, – удивился Жариков.
Парни рассмеялись.
– Камерный шёпот за два шага не слышен, – объяснил Крис и повторил: – Он выживет.
– А как он потом будет жить? – задумчиво спросил Жариков.
Крис пожал плечами, переглянулся с Эдом.
– Ну, не знаю. Может, и восстановится у него.
Эд кивнул.
– Да. Мы думали уже. Ведь, – он замялся, подбирая слова, – ну… ну, как сказать, Крис?
– Членом не только трахают, – не очень уверенно сказал Крис и, не увидев протеста Жарикова, продолжил смелее. – Остальное же мы можем. И в душе там, или на массаже трогаем и ничего. Слайдеры вон верхом ездили. Так, может, и у него… у них. Убивать не смогут, а остальное всё… пожалуйста.
– Молодец! – искренне восхитился Жариков. – Какие же вы молодцы оба. Спасибо, парни.
Крис и Эд одновременно расплылись в широчайших обаятельных улыбках. Мир стал окончательным, и об их визите в палату Гэба речи больше не будет. А значит, и самое опасное – их обман – тоже похоронен.
И разговор снова ушёл на всякие мелочи госпитального быта. После Хэллоуина парни избегали выходить в город, предпочитая свободное время проводить в госпитале. В общем, занятия они себе находили. В тренажёрном зале, в библиотеке, на курсах, куда ходило большинство. В закутке между лечебными корпусами они сделали себе что-то вроде маленькой спортивной площадки и там, несмотря на наступившие холода и дожди, всё время кто-то крутился, подтягивался и отжимался. Ещё весной им показали футбол и волейбол, и это тоже дало занятия вплоть до почти настоящих матчей.
О Гэбе и Чаке они больше не говорили. На рассвете все вместе сходили посмотреть на них. На этот раз спал и Гэб. Когда Жариков заходил в палаты, парни оставались в коридоре, но ни в их позах, ни в последующих высказываниях никакой враждебности, как, впрочем, и сочувствия, Жариков не заметил, только спокойная деловитость. Ну, раз парни обещали, то так и будет. Слово они держать умеют, в чём Жариков уже неоднократно убеждался.
Графство Эйр
Округ Кингслей
Коттедж № 3715
…опять туман. Белый плотный. Тёмные полосы стволов. И тихий, как шёпотом, свист.
– Мама, что это?
– Не что, а кто. Это синички, Серёжа.
– А они добрые?
– Пей молоко, а я тебе расскажу про синичек.
– А мне?
– И тебе. Пейте.
Аня утыкается носом в большую фарфоровую чашку, так что её короткие толстые косички торчат кверху. Не отрываясь от своей чашки, он тянется к ним.
– Не приставай к Ане.
– Я не пристаю.
– Пристаёшь, – заявляет Аня, встряхивая косичками. – Мама, он пристаёт.
Он вздыхает. Мама смотрит на них, качает головой и улыбается.
– Не ссорьтесь. А то я не буду рассказывать.
Мама всегда так. Чуть что «не буду рассказывать». И папа. Папа тоже интересно рассказывает…
…– Увидев смерть друга, Ахилл обезумел.
– Гаря, что ты ему рассказываешь?
– Троянскую войну, Римма.
– Тебе мало той войны, что есть?
– Папа, а бывает так, чтобы войны не было?
– Вот, пожалуйста!
– Ну, устами младенца…
– Я не младенец!
– Сергей, цепляться к словам неинтеллигентно…
…Красное круглое личико, круглый рот и противный режущий уши крик.
– Мам, она опять плачет! Ну, мама же!
– Конечно, плачет. Он ей рожи показывает.
– У-у, ябеда…
…– Здравствуйте, дети.
– Здравствуйте, здравствуйте, – кричат они на разные голоса.
Русоволосая женщина в зелёном платье смеётся.
– Ну, не все сразу. Вы же теперь ученики. Меня зовут Валентина Леонидовна. А сейчас каждый из вас чётко скажет, как его зовут. Полным именем.
– Это с отчеством?
– Конечно, – она заговорщицки им улыбается. – Вы же русские, – и уже строго: – Если вы хотите что-то сказать, поднимите руку. Всё понятно?
Они кивают.
– Вот и молодцы. А теперь… Тебя как зовут?
Он встаёт.
– Сергей Игоревич Бурлаков…
…Сергей Игоревич Бурлаков. Это я. Я живу в Грязино, Песчаная улица, дом двадцать шесть. Мою маму зовут Римма Платоновна Бурлакова, а папу Игорь Александрович Бурлаков. У меня две сестры. Аня и Мила. Мила ещё маленькая и в школу не ходит. А Аня учится.
– Мама, проверь. Всё правильно?
– Правильно, но грязно. Перепиши, пожалуйста.
– А Анька не переписывает.
– Она аккуратнее тебя. Перепиши.
– Вот допишу до конца, тогда и буду переписывать. Мам, я напишу, что Милка приставучая?
– Зачем?
– Ну-у…
– Лучше напиши, какая она хорошая и что ты её любишь.
– Надо мной тогда смеяться будут.
– Нет, тебе будут завидовать, что у тебя такая хорошая младшая сестра, а ты хороший брат.
– Хороший брат! – фыркает Аня, кладя перед мамой свою тетрадь. – Разве он хороший?
– Другие ещё хуже, – возражает он, садясь снова за сочинение.
И мама смеётся. А вечером рассказывает об этом папе. И все смеются…
…– Папа, а было, что войны не было?
– Было, Серёжа.
– И будет?
– И будет. Всё имеет начало, расцвет и конец.
– Всё-всё?
– Всё-всё, – смеётся папа и взъерошивает ему волосы, проводя пальцами по его голове от затылка ко лбу.
– Значит, если меня не было, то потом и не будет?
