Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел
– Это русский военный госпиталь, – голос Фредди спокоен до равнодушия. – Не думаю, что они изменят свои порядки ради вас.
– Нет-нет, я не о том, – заторопилась она. – Но вы же подтвердите, что мой мальчик… Ну, скажи сам джентльмену, что ты сделаешь с этим чёрным, если…
Фредди повернулся и вышел, не дослушав. Вернуться к Ларри и предупредить? О чём? Да какого чёрта! Вон же на лестнице парень из общежития моет, надраивает ступеньки. Даже через рабочий халат видно, как мышцы играют. Нет, Ларри ничего не грозит. А если эта идиотка верещит так громко, то это её проблема.
И в кабинет Аристова он вошёл спокойно, но Джонатан, даже не поглядев на него, сразу сказал:
– Проблемы?
– Ещё нет, – Фредди улыбчивым кивком поздоровался с Аристовым, переставил стул к столу и сел верхом, положив руки на спинку. – Кто лежит в пятом боксе, Юри?
Аристов усмехнулся.
– Он не опасен, Фредди.
Фредди покосился на Джонатана и нехотя пересказал разговор.
– Однако, – хмыкнул Джонатан.
– Он не опасен, – повторил Аристов.
– А она?
– Она впадает в панику, завидев, – Аристов задумался, подбирая слово. Джонатан и Фредди ждали. – Кого-то из местных, скажем так. Её мужа убили зимой, два сына погибли на фронте, а этого… его сильно избили на День Империи. И, похоже, за то, что не захотел присоединиться к погромщикам.
– Понятно, – кивнул Фредди. – Сыграно с блеском. Я поверил.
– Почти все верят, – Аристов, улыбаясь, посмотрел на Джонатана. – Как это она вас пропустила?
– Я слишком быстро прошёл, – усмехнулся Джонатан. – А Фредди она уже, похоже, стерегла.
– Похоже, – согласился Фредди. – Ну… её проблема. Как с нашей проблемой, Юри?
– Повторю диагноз. Хронический плеврит травматического происхождения. Общее истощение. Остаточные явления дистрофии. Из самой дистрофии вы его вытащили. Ну, и ещё немного по мелочам. Динамика положительная. Прогноз благоприятный.
– Спасибо.
– Не за что, Фредди.
– Выздоровление полное? – спросил Джонатан.
– Да, – твёрдо ответил Аристов.
– Рецидив?
– В случае повторного избиения и аналогичных условий! Глупый вопрос, Джонатан. Самая залеченная рана не даёт иммунитета от пули.
– Резонно, – Фредди очень похоже передразнил Джонатана, заставив всех улыбнуться. – Юри, эта психа точно не полезет?
– У неё одна забота, Фредди. Чтобы не полезли к её сыну. Да и бывает она нечасто. Ей ехать издалека, а с деньгами там… Я же сказал, Фредди.
– Всё, понял, – Фредди даже руки поднял ладонями вперёд.
– Ты ему скальпель покажи, Юри, – посоветовал Джонатан.
– Обойдётся, – строго ответил Аристов. – А о Ларри что ещё могу сказать? При его болезни важнейший фактор – это желание выздороветь. Он хочет.
Джонатан кивнул и встал.
– К выписке мы приедем, а может, и раньше заглянем.
– Заглядывайте, – кивнул Аристов.
– А может, и ты к нам заглянешь, Юри, – Фредди встал и поставил стул на место. – Занятие тебе мы найдём. Не заскучаешь.
– Конечно. Повторный осмотр в домашних условиях, – невинно улыбнулся Аристов.
– Точно. У каждого на своё дело руки чешутся, – согласился Фредди, выпихивая в коридор онемевшего на мгновение Джонатана. – Всё. До встречи, Юри.
– До встречи, – сказал Аристов уже закрывающейся двери.
Графство Эйр
Округ Гатрингс
Джексонвилл
Внезапно наступила осень. Как-то сразу в одну ночь натянулись тучи, посыпал мелкий холодный дождь. Эркин теперь начинал день с того, что растапливал печь, а уже потом плиту. Не зажигая лампы, не трогая штор, он босиком в одних трусах возился у топки. И просыпалась Женя теперь не по будильнику, а от пристукивания входной двери, когда Эркин уходил за водой и дровами. Дни шли незаметно, и один был похож на другой. Утренние хлопоты и вечерние рассказы Эркина о Бифпите и олимпиаде, стук пишущих машинок и щебет Алисы, с упоением играющей в щелбаны, мятые замусоленные кредитки, гордо выкладываемые Эркином на комод… И Женя как-то не сразу заметила, что Эркина что-то тревожит. А заметив, решила, что он просто устаёт на работе.
– Эркин, давай тарелку, я тебе ещё положу.
– Я сыт, Женя, правда.
Но Женя отобрала у него тарелку и положила ещё картошки с мясом.
– Вот, ешь.
Он кивнул и углубился в еду. Каждый раз теперь вечером Женя накладывает ему двойную порцию. И вообще… а он… Эркин вздохнул и сразу поймал на себе встревоженный взгляд Жени. Придётся говорить, объяснять. А что он может объяснить? Ведь ничего же нет, так только…
Пока он ел, Женя уложила Алису, налила ему чаю. Эркин выскреб тарелку и отодвинул её от себя, наклонился над чашкой, скрывая лицо.
– Что с тобой, Эркин? Что-то случилось?
– Нет, Женя, – он покачал головой и с усилием поднял на неё глаза. – Пока нет. Но… я не знаю, как объяснить, но… плохо будет, – и опять стал разглядывать свой чай.
– Плохо? – недоумевающе переспросила Женя.
– Да. Я не знаю, я… чувствую. Что-то будет, Женя. И Андрей говорит, – Эркин наконец оторвал взгляд от чашки и посмотрел на Женю. – Может… может, мы уедем, Женя?
Женя медленно кивнула, и он подался к ней.
– Ты согласна, да? Женя?
– Уедем, – тихо сказала Женя. – Но… но ты подумал, куда? И как? Всё бросим?
– Зачем бросать? – удивился Эркин. – Что сможем, возьмём с собой.
Женя вздохнула.
Ой, Эркин, ты думаешь, это так просто?
– Ничего, – Эркин взял её за руки и так озорно улыбнулся, что Женя невольно засмеялась в ответ. – Женя, мы… мы с Андреем всё разузнаем, подготовим. И уже тогда… Андрей тоже поедет, хорошо?
– Конечно, ведь он твой брат.
Эркин молча ткнулся лбом в её руки.
– И куда мы поедем?
– Мы ещё поспрашиваем с Андреем. Надо, чтоб и работа была, и… и чтоб спокойно было, – он рывком поднял голову. – Ты, ты только будь осторожней, Женя. Хорошо?
Женя молча кивнула. Эркин нагнул голову, потёрся лицом о её руки и выпрямился, медленно разжал пальцы.
– Я напугал тебя, Женя?
– Нет, – Женя подвинула к нему конфеты. – Знаешь, Эркин, я два года здесь живу, скоро три будет, а до этого я много переезжала, – она усмехнулась. – Я знаю, что это такое. Всё бросала. Сумку на плечо, чемодан в одну руку, Алису на другую и… вперёд. Куда глаза глядят.
– Женя, – он быстро проглотил чай, едва не поперхнувшись. – Мы не так уедем. Вот разузнаем всё, договоримся заранее. Да… да съездим туда, всё подготовим, и уже тогда ты с Алисой поедешь.
– Хорошо, – кивнула Женя. – Вы тоже будьте осторожны. И ты, и Андрей.
– Мы осторожны. Женя, – он замялся, – я видел, тебя провожал, ну, этот, ты говорила о нём.
– Рассел? – подсказала ему Женя.
– Да. Женя, ты… ты не спорь с ним. Он опасный. Я… я видел его с теми. Из своры.
– Они все опасные, – Женя встала, собирая посуду, погладила его по плечу. – Спасибо, милый, я буду осторожна.
Эркин кивнул, успев коснуться губами её руки. Женя ушла на кухню, а он остался сидеть за столом. Не хотелось вставать, вообще двигаться. Женя согласна уехать. Но куда? С кем ни заговори, у всех одно. Работы нет, беляки жмут. И здесь… Платят всё меньше, на станции стало ещё хуже. Полиция гоняет. Раньше они сами ходили, искали работу, а теперь… выгородили им у ворот… загончик. И вот стоят они по утрам, ждут, пока не придут беляки и не наймут. Как… как на торгах. А в городе работы совсем нет. На рынке… шакалить только. Что же делать? Куда бежать?
Он тяжело встал и пошёл в кладовку. Женя домывала посуду и расставляла на сушке. Он постоял в дверях, глядя на неё.
– У тебя двойная завтра?
– Да, – ответила, не оборачиваясь, Женя.
– Я провожу тебя. Ну, там встречу и до дома. В десяти шагах буду идти, не ближе. А тебе спокойнее.
Женя вылила грязную воду в лохань, вытерла руки и повесила полотенце. Эркин молча ждал её ответа. Она подошла к нему и обняла. Привстав на цыпочки, поцеловала в щёку. И он не смог не обнять её.
– Спасибо, Эркин, но мне спокойнее, когда я знаю, что ты дома. С Алисой.
Он вздохнул и поцеловал её в висок.
– Хорошо, Женя. Как ты скажешь, – и желая пошутить, закончил по-английски: – Слушаюсь, мэм.
Он добился своего: Женя засмеялась. И ещё раз поцеловала его.
– Спасибо, милый.
Они стояли, обнявшись, пока Женя не вздохнула:
– Поздно уже.
– Да, – он сразу разжал объятия. – Да, Женя. Спокойной ночи, так?
– Спокойной ночи, – улыбнулась Женя.
Эркин ушёл в кладовку, вытащил и развернул постель, разделся и медленно вытянулся на перине, завернулся в одеяло. Может, и обойдётся всё. Найдут они с Андреем подходящее место. Переедем туда и… и заживём. И впрямь погано здесь становится.
Рассел медленно закрыл книгу и откинулся на спинку кресла, сцепив пальцы на затылке. Всё-таки он прав. Он победил в этом споре. Но спор заочный, и, побеждённый, к сожалению, никогда об этом не узнает. Как он и говорил, их рассудила жизнь. Развязала узел и завязала новый…
…Они идут по коридору. Матовые лабораторные двери без табличек. Кому надо – тот знает, а кому не надо – тому здесь делать нечего. Пористый пластик пола делает шаги бесшумными, как во сне.
– Денег у меня нет.
– Я слышу это, отец, каждый раз.
– Но на этот раз их действительно нет. Ничего нет.
– Многообещающее заявление. А что-нибудь у тебя есть?
– Да. Долги.
Он даже останавливается от неожиданности, и отец, не оборачиваясь, уходит. Он догоняет и подстраивается. И молчит. Отец никогда, ни при каких обстоятельствах не брал в долг. И никому никогда не одалживал. И того же требовал от него. Всегда.
– Отец, ты шутишь?
– Нет, – резко бросает отец.
– Отец… и много? Большие долги?
– Это не твоя проблема.
– Хорошо, но… – он хочет предложить помощь, но на ходу меняет фразу. – Зачем тебе это понадобилось?
– Это моя проблема.
Но всё-таки отец замедляет шаг и нехотя начинает объяснять:
– Я закупил материал для исследований. Это оказалось слишком дорого.
– С каких пор ты закупаешь материал на свои деньги? И почему ты не обратился ко мне?
– Я сказал, что это не твои проблемы.
Отец останавливается перед глухой железной дверью в конце коридора и начинает её отпирать. Ключ-печатка, сейфовый ключ, предохранитель… однако, мощное сооружение. Он повторяет это вслух.
– Я не могу рисковать, – отмахивается отец. – Входи.
Отец пропускает его, тщательно запирает дверь, и несколько мгновений ожидания в полной темноте. Он слышит тяжёлое болезненное дыхание нескольких людей и начинает догадываться. Отец включает свет. Стандартный лабораторный блок из лаборатории, соединённой с холлом и камерой для материала, отделённой решетчатой стеной. В камере… он подходит поближе. Да, камера автономная, со своей канализацией. На полу тонкая циновка. И сколько тут особей? Пятеро? И, чёрт возьми, все спальники!
– Отец?!
– Да, – отец роется в шкафу, достаёт банку сухой смеси, раскладывает смесь по мискам и заливает водой из крана. На ложку смеси две кружки воды. – Да, на них ушли все деньги. А сейчас они прожирают мою зарплату.
Отец подходит, и они, стоя рядом, рассматривают через решётку тёмные обнажённые тела. Два негра, трёхкровка, мулат, метис. Но…
– Но это же сумасшедшие деньги, отец!
– Без тебя я бы этого не заметил.
– Зачем это тебе?
– Я хочу выяснить некоторые вопросы.
Тяжёлое хриплое дыхание, судорожные подёргивания, закаченные в полуобмороке глаза.
– Я специально купил разного возраста. Хочу проследить закономерность.
– И что ты с ними делаешь?
– Наблюдаю и фиксирую. Два пали. Анатомировал.
– Болевой шок?
– Если бы это были люди, я бы поклялся, что суицид. Редкий способ самоудушения. А здесь… – отец пожимает плечами.
Он снова рассматривает спальников. И наталкивается на ненавидящий бешеный взгляд. А этот… ого?!
– Отец, это что, просроченный?
– Да. Двадцать пять полных.
– Он-то тебе зачем?
Отец улыбается.
– Мне интересно, сколько он протянет. Такой, понимаешь ли, активный.
– Отец, это всё исследовано в питомниках.
– Я их сейчас осмотрю и накормлю. А потом поговорим.
Отец достаёт и собирает дубинку-разрядник. Длинный тонкий стержень с шипастым шариком на конце и толстой рукояткой-футляром. Нажимает кнопку, проверяя заряд. С шарика слетают голубые искры.
– Тебе помочь?
– Я ещё справляюсь.
Отец отпирает решётку. Становится очень тихо, потому что спальники затаили дыхание.
– Уже не кричат?
– Отучил, – отец взмахом дубинки приказывает крайнему слева встать и выйти.
Он смотрит, как с трудом поднимается и, широко расставляя ноги, выходит молодой – лет девятнадцати, не больше – негр. Что-то хрипит, умоляет не трогать его, но, повинуясь взмаху дубинки, залезает и ложится на лабораторный стол. Отец быстро пристёгивает фиксирующие ремни и начинает работу, не обращая внимания на сдавленные всхлипы и стоны, делает записи. Гениталии воспалены и болезненны, это же и так видно. Ему становится скучно, и он отворачивается, рассматривая неуютный лабораторный холл. Зачем это отцу? Весь процесс уже давно описан, обе стадии известны. Процент летальности тоже. Зачем? Дикий нечеловеческий вскрик заставляет его вздрогнуть и обернуться к отцу. А, пункции семенной жидкости. И не катетером, что тоже весьма болезненно, а шприцем, прямо из семенника. И тоже, в принципе, ничего нового дать не может. Ударом по лицу отец заставляет негра замолчать, заканчивает осмотр, отстёгивает ремни и рычагом наклоняет стол, скатывая спальника на пол. Тот лежит, вздрагивая всем телом. Плачет, что ли?
– Ты хотел помочь, – отец улыбается. – Поставь ему миску вон там. И посмотри, что будет.
Он пожимает плечами и выполняет просьбу. Это тоже известно. Болевая деградация. Распад личности. Да, увидел или учуял, ползёт к миске. Нет, не стал лакать, взял в руки и пьёт через край. И остатки выбирает рукой, а не вылизывает. Второй, третий, четвёртый… Всё одно и то же. Крики, захлёбывающиеся после ударов по губам. А ведь бьёт отец несильно, без крови. И разрядник ещё ни разу в ход не пустил, только держит всё время под рукой. А дверь камеры каждый раз запирает и снова отпирает. Да, без лаборанта, это сильно затягивает процесс.
– Возьми, – отец даёт ему второй разрядник. – Подстрахуешь меня.
Да, с просроченными надо осторожно. Они непредсказуемы. Недаром спальников старше двадцати пяти держать запрещено. Но этот сейчас тихий, даже несколько заторможенный. В отличие от остальных ни о чём не просит. И молчит. Хотя отец специально трогает болевые точки. Чувствительность понижена? И к миске не пополз, пошёл. Явно ведь через боль.
– Что-то он тихий сегодня, – отец подмигивает ему. – Не иначе как тебя испугался.
Грязные миски летят в раковину. Отец быстро обмывает их и оставляет сохнуть, вытирает руки.
– Анализы потом. А теперь поговорим.
В холле угловой жёсткий диван и маленький столик. Они садятся и не рядом, и не напротив. Отец закуривает и бросает на столик пачку сигарет. Он кивает и достаёт свои.
– Зачем это тебе, отец?
– Мне интересно. Первое. Насколько неизбежна летальность. Второе. Какие изменения в психике. И третье. Обратим ли процесс.
– Что?!
– Ну да, – отец довольно смеётся. – Можно ли перегоревшего спальника сделать опять рабочим.
– И спальника нормальным, – иронически заканчивает он фразу.
– Нет, это уж доказано, процесс необратимый. А вот здесь… здесь я хочу ещё кое-что попробовать.
– А просроченный тебе зачем?
– Хочу проследить все стадии. И психику.
Он задумчиво кивает.
– А меня зачем вызвал? Наладить аппаратуру?
– И это, – кивает отец. – И я думал, ты заинтересуешься этим аспектом.
Он пожимает плечами.
– У меня своя работа, отец. Но… если тебе нужно протестировать их… В принципе я не против, хотя ничего нового… Да и реакции у них сейчас неадекватны. А просроченный… сколько у него?
– Второй месяц пошёл. Я купил его на Рождество.
Он кивает. У просроченных горячка долгая. Но отец рискует.
– Ты рискуешь, отец.
– Это моя проблема. Я хочу подержать его подольше. Ты когда-то утверждал, что срок произволен. Вот и проверим. Спорим, не протянет и полугода? – смеётся отец.
И он срывается.
– При таком содержании они все попросту сдохнут, не успев перегореть. Какая закономерность, чёрт возьми, при одноразовой кормёжке?! Да, психика сорвана, да, болевая деградация, но тело-то у них здоровое. Все наши воздействия, облучения и прочее – это воздействие на мозг.
– Нарушение сперматогенеза тоже… мозговое? – насмешливо улыбается отец. – Ты в чём-то прав, но всё проверяется опытом. Жёстким опытом.
Они долго отчуждённо молчат. Он разглядывает через решётку спальников. Судороги утихли, глаза закрыты. Все лежат как положено: на спине, руки за головой, только ноги разведены чуть шире обычного.
– Ты не приковываешь их?
– Незачем. И на оправку сами встают. Не буду же я с ними сидеть круглосуточно. У меня есть работа, а это так… в личное время.
– А если просроченный начнёт буйствовать?
– «Если» не научная категория.
И он упрямо повторяет:
– Зачем тебе это? Чтобы спальники дольше работали?
– Это побочный, но желательный эффект. Интересно, можно использовать как основание для финансирования. Спасибо.
– Отец, ты видел облучённых белых?
– А это уже неинтересно, – отец гасит сигарету. – Принцип воздействия на мозг один и тот же. Ты умён. Да, я хочу проверить и это. Обратимость психических процессов. Если десять лет – срок естественного угасания тормозного плеча, то…
Отец обрывает фразу, но он и так уже всё понял. То столь же естественное угасание возбуждения… Сексуальная активность, переходящая в агрессию. Спальников обрабатывают к четырнадцати, и к двадцати пяти… да, всё понятно. Плюс накопленная мышечная масса…
…Рассел медленно опустил на стол руки, накрыл ладонями книгу. Да, всё-так, и он был прав. Здоровое тело. Спальника надо убить, сам он не умирает. И что теперь? Удивительно, как индеец продержался столько времени. Да, если считать с декабря, скоро десять месяцев. Приступы… чего? У перегоревшего спальника атрофируется сексуальная активность и остаётся агрессия в чистом виде. Если, конечно, выживет, что очень большая редкость, уникальное исключение. А у просроченного? То же самое. Так что этот парень не насильник, а убийца. Приступ бешенства, требующий немедленно бездумной разрядки. Как у того просроченного. Что ухитрился так придушить всех своих сокамерников, что никаких следов борьбы. Будто они так и лежали, пока он их душил одного за другим. А его самого пришлось пристрелить: кидался на решётку, не давая войти в камеру, сумел поймать и переломить пополам разрядник. Отец был в отчаянии: повторить эксперимент не на что…
…Постаревшее обмякшее лицо, нервно дрожащие пальцы с сигаретой.
– Ты можешь это объяснить, Рассел? У него уже кончились боли. И у остальных. Это не болевой шок.
– Депрессия у них кончилась?
– В принципе, да. Лёгкая заторможенность, не больше. Они были послушны, но… но почему они не сопротивлялись?
– А если они сговорились, отец?
– О чём? Чтобы их убили?
Он пожимает плечами.
– Форма оригинальная, не спорю. А суть…
– Самоубийство?! Чушь! Инстинкт самосохранения превалирует в любых условиях. Конфликт исключён. Я специально кормил их по одному и болтушкой, чтобы не сцепились из-за еды. Нет, это какая-то нелепость.
– Ладно. У тебя будут неприятности?
– Мои проблемы, – отмахивается отец. – Мне надо понять…
…Рассел встал, убрал книги, выключил лампу и подошёл к окну.
Джексонвилл спит. Где-то там этот спальник. Индеец со шрамом на щеке. Сколько неопознанных трупов отмечают приступы его злобы? Летом индейца не было видно, то ли прятался, то ли болтался где-то в других местах. И если бы не Джен, то плевать бы на всё это. Но он уже несколько раз видел эту скотину недалеко от дома Джен. Джен сентиментальна. Пожалеть, обогреть, укрыть… И внезапно в тихом послушном до покорности красавце просыпается мстительный кровожадный убийца. Великолепно знающий анатомию, нечеловечески сильный. Указать на него Норману… Противно. И… и индеец, в конечно счёте, не виноват. Как не виновата мина, убивая наступившего на неё. Спальников делали. И сделали именно такими. Русские собирали уцелевших и куда-то увозили. По многим данным на исследования. Так что русским индейца тоже не сдашь, если хочешь сохранить остатки самоуважения. Выйти с ним на единоборство… Ну, можно найти и другую форму самоубийства. Не столь болезненную. Остаётся… подстеречь и пристрелить. В принципе, это не сложно. Но – это стать убийцей. Ещё более худшим. Парень убивает, не понимая и не сознавая, а ты… И остаётся тебе одно. Зрелище. Ты – зритель. Если бы не Джен, какая бы это была удобная, выигрышная позиция. Попробуем её всё-таки сохранить.
Рассел отошёл от окна, разделся, не включая света, и лёг. Спать не хотелось, вообще ничего не хотелось. Всё иметь и всё потерять. Чтобы не сойти с ума, не убить себя, не открыть стрельбу по всем остальным, остаётся одно. Отстраниться от мира и вообразить себя зрителем в театре или в кинозале. Ты только зритель. И не замечать условий жизни. Если это только можно назвать жизнью. И не думать. Жить, как живётся, как получается. И помнить, что тебе повезло. Ты один. Не на кого опереться, идя по краю пропасти, но и никого не потянешь за собой при падении.
Алабама
графство Олби
округ Краунвилль
Имение Джонатана Бредли
Огонь в камине горит ровно без треска и выхлопов. Фредди откинулся на спинку кресла, вытянув ноги на решётку, и задумчиво рассматривает пламя через стакан.
– Джонни, ты скоро?
– Сам собой займись, – отвечает Джонатан, не отрываясь от книги.
– До чего грубый лендлорд пошёл, – вздыхает Фредди. – Можешь закрыть свой справочник. Монти здоров. Как бык.
– Он скучный.
– Ему бодаться не с кем, вот и скучает.
Монтгомери Семнадцатый Уиллишоу Вудсворт – их последнее приобретение. Глава и основа их породистого молочного стада. Будущий глава будущего стада. Объект волнений Джонатана и заботы всех в имении. Интересно получается. К лошадям, в принципе, кроме Роланда, все равнодушны, заботливы, но… не душевны. К коровам… в общем, так же. Но вид двухнедельного бычка всех привёл… Фредди даже названия не смог сразу подобрать. Да, то же, что и у Эркина: Один, от мамки отняли… Ну, правильно, свой брат, а уж увидев свежее клеймо в ухе, чуть ли не за перевязками побежали. Ублажают теперь Монти… все, кому не лень. А он, стервец, лизучий, ласковый. Но они и подбирали такого. Фредди с удовольствием погрузился в воспоминания…
…Джонатан оглядывает выставленных на аукцион телят.
– По статям этот не в пример лучше.
– Угадай в бутоне розу, – фыркает он в ответ.
Джонатан улыбается. На самом деле это звучит куда сочнее и непристойнее, но больно много народу вокруг.
– Смотри на глаза, Джонни. Как тебе вон тот, третий слева?
Джонатан незаметно оглядывает шоколадного с проседью по шерсти телёнка.
– Да, прилично. Чем он тебе?
– Мы что, к быку отдельного скотника нанимать будем?
– Резонно, – кивает Джонатан. – Думаешь, здесь обойдётся без этого?
– Смотри сам, Джонни. Вон тот, черноголовый из той же обоймы.
– Я понял. Но тот мясной. А характер… в быке не это главное.
– Джонни. Ты помнишь быка Кренстонов? Он у тебя в каталоге одном старом.
– Ещё бы, призёр-производитель! Нам бы такого, – завистливо вздыхает Джонни.
– Ага. Эркин рассказывал. Как его на порку отправили, а этот призёр сорвался, и все рабы с надзирателями на крышах сидели. Мы с Эндрю животы от смеха надорвали. Но это про других хорошо слушать. А меня такая перспектива не привлекает.
Джонатан смеётся.
– Резонно. Убедил. Но только одно, Фредди. Чтобы бык сорвался, его надо спустить.
– И хвост накрутить, – кивает он. – Знаю эту механику.
– Но в остальном ты прав, – становится серьёзным Джонатан…
…И они купили Монти. За характер. Ну, и с учётом его статей, происхождения и родни. Недёшево он им обошёлся. Так ведь если подумать, во сколько влетело Перси Вудсворту сохранить зимой свой питомник… Так он чуть ли не в убыток себе продал. Джонни с Перси полдня просидел в баре, договорился, что тёлочек уже напрямую покупать будет, минуя аукцион. Но это когда Монти подрастёт.
Джонатан захлопнул ветеринарный справочник и убрал его на полку. Долго возился в баре и наконец сел в кресло со стаканом.
– Уф, не верится, что свалили.
– Кто в охотку вкалывает, тот и отдыхает в оттяг, – философским тоном, но по-ковбойски ответил Фредди.
– Это не отдых, а передышка, – возразил Джонатан, укладывая ноги на решётку. – И весьма краткая. В Спрингфилд нам теперь когда?
– У Ларри месяц пошёл с девятого. Выпишут его…
– Восьмого ноября, в октябре тридцать один день.
– Резонно, – передразнил его Фредди. – Приедем седьмого. На всякий случай.
Джонатан кивнул.
– Тогда как раз сначала в Колумбию, а уже оттуда за Ларри.
– Да, надо посмотреть, как у Слайдеров дела пойдут.
Оба улыбнулись, вспомнив одно и то же…
…Двухэтажный домик ослепительно сиял свежей краской. Перед домом узенькая лужайка с осенней пожухшей травой, выложенная осколками плитки дорожка от калитки в низкой живой изгороди к крыльцу. Рядом с калиткой вывеска. «Братья Слайдеры. Массажный кабинет. Открыто: понедельник, среда, пятница с 9.00 до 13.00; вторник, четверг с 14.00 до 18.00». Они переглянулись. Две смены по четыре часа с часовым перерывом на ленч и уборку. Толково. Их, видимо, заметили в окно, потому что они ещё только подходили к крыльцу, когда дверь открылась. Найджел в светло-жёлтых просторных штанах и рубашке с короткими рукавами навыпуск приветствовал их такой счастливой улыбкой, что не улыбнуться в ответ было нельзя.
– Добрый день, джентльмены, прошу вас.
Они вошли в пустынный очень просторный холл.
– Не открылись ещё, что ли? – сразу спросил Фредди.
– Уже работаем, сэр, – сразу ответил Роберт. – Сейчас пересменка как раз. Через, – он посмотрел на круглые стенные часы в простенке между окнами, – через десять минут цветной вход откроем.
– Отлично, – кивнул Джонатан. – Показывайте пока, как устроились.
Длинный холл вдоль всего дома, шесть кабинок для массажа – четыре со столами и две с ваннами для гидромассажа, туалеты в маленьком боковом коридорчике, мебель, – всё сияло умопомрачительной чистотой.
– С этой стороны вход для белых, сэр. А с этой, – объяснял Роберт, – для цветных. И там своя вывеска. Мы двери изнутри запираем и портьеру задёргиваем. И всё, сэр.
– Клиентов много? – улыбнулся Джонатан.
– Пока не очень, сэр, – вздохнул Роберт.
– О нас ещё мало знают, сэр, – развёл руками Метьюз. – Но кто у нас побывал, снова приходит, сэр.
– Самое главное, – кивнул Джонатан.
Пока всё осмотрели, пришло время открываться, и Роберт предложил, если джентльмены не против, подняться наверх. Тем более что и все документы у них наверху. Джонатан согласился. И они уже поднимались по винтовой лестнице на второй этаж, когда внизу стукнула дверь и Найджел весело сказал:
– Привет. Спину, общий?
И низкий голос прогудел:
– Привет. Давай спину, парень, общий не потяну сегодня.
– Проходи.
– С почином, – тихо и очень серьёзно сказал Джонатан.
– В третий раз приходит, – так же тихо ответил Роберт.
Второй этаж сиял такой же чистотой и ещё большей пустотой, так как мебель фактически отсутствовала. В просторном холле стоял только массивный старый двухтумбовый письменный стол. Метьюз принёс из кухни табуретки, прислушался и убежал вниз. Роберт достал из письменного стола книги и гордо выложил их перед Джонатаном.
– Вот, сэр. Здесь, что мы тратили.
– Ага, – Джонатан быстро просматривал рисунки и цифры. – А что я формы вашей не вижу?
– Нам её в госпитале подарили, сэр. По четыре комплекта каждому, – улыбнулся Роберт. – Мы заплатить хотели, так нас чуть не побили, сэр.
– Это от остальных, что ли? – спросил Фредди.
– Да, сэр. А простыни и полотенца мы уже купили. Там же. Очень дёшево, сэр. По себестоимости, – старательно выговорил Роберт. – Вот они, сэр, – он осторожно перелистнул книгу и показал одну из первых записей.
– Понятно, – кивнул Джонатан. – А еда ваша где?
– А еду мы не записывали, сэр, – удивился Роберт. – Мы записываем только то, что для дела купили. А едим мы на свои, сэр.
– Ну-ну, – хмыкнул Джонатан. – А здесь что?
– А, сэр, это мы сами придумали.
Во второй тетради они записывали доходы. Наверху дата. Дальше столбиком рисунки: человечек, отдельно ноги, отдельно спина, отдельно руки. И напротив каждого рисунка палочки. Сколько было клиентов. А в конце листа крупно выведенные цифры общей суммы.
– Толково, – одобрил Джонатан.
– Так после каждого и бегаете наверх записывать? – усмехнулся Фредди.
– Мы запоминаем, сэр, – спокойно ответил Роберт.
– А деньги где?
– Вот, сэр, – он приподнял подол рубашки и показал закреплённый на поясе кошелёк. – Сюда складываем. А после смены уже здесь считаем и записываем, сэр.
– Так и носите на себе? – удивился Джонатан.
– Только сменные, сэр, – улыбнулся Роберт. – А так, – он помялся и нехотя сказал: – У нас тайник есть, сэр.
– Надёжно?
– Только мы найдём, сэр, – твёрдо ответил Роберт.
Джонатан посмотрел на Фредди. Тот кивнул: судя по рассказам Эркина, они это умеют.
– Хорошо. Ну, давай считать.
Считали долго. Отработав, поднялись Найджел и Метьюз, снова убежали вниз, вернулись и снова убежали… Наконец разобрались со всем. И с деньгами, и с документами. Убедившись, что Роберт всё понял и в принципе готов к возможным осложнениям, Джонатан встал.
– Ну, всё. Через месяц мы заглянем. Вдвоём или один из нас.
– Хорошо, сэр, – Роберт вытер рукавом лоб. – Будем признательны вам, сэр.
Он говорил машинально, явно прислушиваясь к шуму внизу. Фредди невольно напрягся, но внизу стукнула дверь, и всё стихло. Лёгкие быстрые шаги, и в холл поднялся Найджел. Его мальчишеское лицо было жёстким и неприязненным.
– Опять? – тихо спросил Роберт.
Найджел угрюмо кивнул и сказал явно не то, что собирался.
– Без десяти. Мет там дорабатывает. Закрываем?
Роберт свёл брови.
– Нет. Ровно в шесть.
– Как скажешь.
Найджел пожал плечами и повернулся к лестнице, но Фредди остановил его.
– В чём проблема?
– Это не проблема, сэр, – сразу ответил Найджел.
Фредди молча смотрел на него, и парень всё-таки ответил:
– Тут один приходит. Руки делать. И кочевряжится.
– Не хочет платить? – прищурился Джонатан.
– А пошёл он… – Найджел вдруг завернул такое ругательство, что Фредди невольно крякнул. – Прошу прощения, сэр, но ему охота за те же деньги ещё и поливать нас. Да кто мы, да откуда это знаем, да… да ну его, сэр.
– А ты с него за такое двойную плату бери, – серьёзно посоветовал Фредди.
Роберт улыбнулся, а Найджел рассмеялся:
– Спасибо, сэр, так и сделаем, сэр, – и быстро побежал вниз.
– Мы можем выйти не через холл? – спросил Джонатан.
– Да, конечно, сэр.
Они спустились по винтовой лестнице в коридорчик, и Роберт открыл левую дверь. Длинная терраса вдоль всего дома была пуста.
– Вот, налево, сэр.
– Спасибо, Роб. Мы найдём. До свиданья.
– До встречи, парень.
– До свиданья, сэр. Всегда рады вас видеть, сэр.
Когда Роберт ушёл в дом, они переглянулись, и Джонатан, прищёлкивая каблуками по дощатому полу, пошёл к калитке на «белую» улицу, а Фредди остался ждать…
