Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел
Эркин остановился и поглядел на Женю.
– Ну вот. Видишь развалюху? От неё по прямой туда и выйдешь к воротам. А там левее на соседней улице ярмарка. Там шумно, ты её услышишь.
Он говорил и старательно улыбался, потому что в глазах Жени стояли слёзы. Им опять надо прощаться. Чудо совместной прогулки закончилось. Нет, она не может так уйти. Здесь никого нет, они одни. Эркин понял и первым обнял её.
Рассел видел: индеец обнял Джен, её руки обвились вокруг его шеи, их лица сблизились, почти сливаясь. Рассел в каком-то оцепенении смотрел, как индеец целует Джен в глаза, щёки, губы, как Джен прижимается к индейцу, целует… спальника, чёрт побери! Ну да, конечно, индеец не перегорел, он активен, обнимает первым. Господи, Джен и просроченный спальник… хотя… хотя… а это что? Нет, этого не может быть!
Алиса подбежала к ним, с ходу уже привычно врезавшись в их ноги. Женя и Эркин разомкнули объятия. Женя подняла руки, поправляя выбившиеся из узла волосы. Алиса требовательно дёрнула Эркина за куртку, и он взял её на руки. Алиса обхватила его за шею, прижалась щёчкой к его щеке. Глядя на них, Женя рассмеялась: месяца не прошло, и как ловко Эркин держит Алиску, не сравнить с тем, когда он вернулся с заработков. Научился.
– А меня! – потребовала Алиса.
Эркин повернул голову и очень осторожно коснулся сжатыми губами её щёчки, ощутив какой-то… чистый запах.
Джен позволяет ему ласкать ребёнка?! Она что, с ума сошла? Или не знает? До двенадцати, ну, до десяти лет девочке лучше со спальником не контактировать. Ему-то всё равно кого тискать и лапать, вработанный спальник автоматичен, но Джен… как она может? Нет, она не знает, не понимает. Если индеец не перегорел, то сексуальные действия для него не просто обязательны, ему обычный ритм Паласа – три смены сексуальной нагрузки, одна смена физической – недостаточен… Что же делать? Крикнуть?
И Рассел с ужасом и стыдом понял, что не закричит, потому что боится этого спальника.
Эркин поставил Алису на землю. Женя поправила на ней беретик, одёрнула пальтишко и взяла за руку.
– Будь осторожен, Эркин. Мы ещё немного пройдёмся по городу и поедем.
– Хорошо. Я сейчас пойду на шоссе, попутку поймаю, и домой. Ты… ты поосторожнее, ладно?
Женя с улыбкой кивнула.
– Ну, всё, мы пошли.
Эркин ещё постоял, глядя им вслед. Алиса оглянулась, помахала ему рукой, и он поднял руку в ответном жесте.
Когда Женя и Алиса скрылись среди деревьев и даже белый беретик с красным помпоном исчез из виду, Эркин огляделся. Кажется, обошлось. А хорошее место какое оказалось. И чего его все так боятся? «Зайдёшь – пропадёшь». Да ни фига не пропал. Ладно, теперь можно и в дорогу. Он огляделся ещё раз и не спеша пошёл к развалюхе.
Когда индеец направился к нему, Рассел отпрянул от щели и затаил дыхание. Неужели что-то заметил? Тогда конец. В единоборстве ему просроченного не перегоревшего спальника не одолеть. Грин на такого выпускал не менее трёх обученных. И с ножами. И то было неясно, чем закончится. А уж ему-то… Сейчас индеец подойдёт, увидит…
Взвизгнули под рабскими сапогами осколки… Подошёл к стене… Зачем? Какой-то треск, будто расстегнули молнию, журчание…
Рассел понял, и ком тошноты подкатил к горлу, а щёки обожгло прилившей к ним кровью. Скотина краснорожая, он ещё и издевается!
Эркин застегнул джинсы и прислушался. Послышалось ему, или и впрямь кто-то дышит за стеной? Пойти посмотреть, что ли? Да нет, кому там быть? Крысы, наверное. Их всегда в развалинах до фига, по зиме ещё помнится.
Крыс он всегда не любил и до сих пор побаивался. Жутких рассказов о крысах, обгрызающих спящих так, что те даже проснуться не успевают, он ещё в питомнике наслушался. Рассказы Андрея о лагерных крысах были ещё страшнее.
Эркин брезгливо сплюнул, выругался вполголоса, успокаивая себя, и повернулся. И впрямь место какое-то поганое. В лесу было хорошо, а здесь… сваливать надо и поскорее. Лишь бы Женя выбралась благополучно. А уж он-то не пропадёт.
И не ушёл, а убежал. Будто… а ну к чёрту всё это!
Когда шаги удалились и затихли, Рассел перевёл дыхание и посмотрел в щель, но рабской куртки уже не было видно. И он со стоном закрыл лицо ладонями, скорчился как от удара. Да это и был удар. Такой боли он ещё не испытывал. Он боится спальника, сексуально бешеной скотины, боится. Индеец не перегорел и работает. А вместо уборки двора и мытья полов грузит мешки на станции. Каждый день. И каждую ночь работает. Проклятье! Что же делать?
– Рассел Годдард Шерман!
Он вздрогнул и поднял голову.
Она стояла против света и казалась тёмным плоским силуэтом. Но он узнал её.
– Миссис Стоун? Вы?! Откуда вы…?
– Если в вас осталось хоть что-то человеческое, – она словно не услышала его вопросов, а жёсткий холодный тон неприятно противоречил словам, – вы будете молчать об увиденном. Даже под угрозой расстрела. Вы поняли меня?
Рассел медленно вдохнул и так же медленно выдохнул, успокаиваясь.
– Вы не ответили на мой вопрос, миссис Стоун. Откуда вы знаете моё имя?
– Это вторая причина, по которой вы будете молчать. Заговорите вы, заговорю и я.
– У нас получается диалог глухих, не находите? – Рассел встал, взял газету, на которой сидел, аккуратно её сложил и сунул в карман плаща. – Но я готов выслушать вас.
Теперь они стояли лицом к лицу. Рассел мягко взял её под руку и вывел наружу.
– Миссис Стоун, ваше молчание неразумно. Вы предлагаете мне, – Рассел усмехнулся, – скажем так, сделку. Но чтобы согласиться, я должен убедиться в её выгодности. Для меня.
– Это не сделка, – разжала бледные губы миссис Стоун.
– А что? Шантаж? Тогда тем более интересно. Вам-то какое дело?
Она молчала. Застывшее отчуждённое лицо, плотно сжатые губы, бледно-голубые словно выцветшие глаза, устремлённые куда-то поверх его плеча. Рассел повернулся и посмотрел в этом направлении. Пруд? Что-то изменилось? Да. Три красные розы слегка покачивались на воде. Три розы… Зачем это ей? Неужели…
– Весьма трогательно, миссис Стоун, – Рассел очень серьёзно склонил голову. – Весьма и весьма.
– Вы не смеете… Не вам судить меня.
– Судить? – переспросил он с подчёркнутым удивлением. – И не собираюсь. Но идёмте, миссис Стоун. Это не совсем подходящее место, а разговор, как я думаю, будет долгим.
Она молчала, но не сопротивлялась, когда Рассел повёл её от пруда к воротам. Под ногами сухо шуршала осенняя трава. Особая, специально выведенная, не мнущаяся и растущая на строго определённую высоту. Никакие шины не проложат колеи. Ни тропинок, ни дорог, никаких следов. И стричь не надо.
– Вы часто приезжаете сюда, миссис Стоун?
– Как получится, – нехотя ответила она.
– Я тоже, – кивнул Рассел. – Всё-таки с этим местом связаны… незабываемые впечатления. И каждый раз три розы? Или сегодня дата? Я угадал, не так ли? И если продолжить рассуждения, то, – Рассел покосился на неё, – то и я смогу кое-чем вам пригрозить. Но не буду. Пока. И вы не ответили мне. Вы видели всё?
– То же, что и вы.
– И почему вы решили заставить меня молчать, миссис Стоун? Откуда такой интерес к делам Джен?
– Я… я хочу ей счастья.
– Вы считаете счастьем личное владение спальником? Что не надо ходить в Палас? И это говорите вы?
– Вы так не думаете, Рассел. Вы знаете, что это… совсем другое.
– Скажем, догадываюсь. Кто вам Джен, что вы так защищаете её? Или… вам понравился этот спальник?
– Не пытайтесь разозлить меня, Рассел, – миссис Стоун говорила уже совсем спокойно, обычным равнодушным тоном. – Я выразилась достаточно ясно, и вы меня поняли. На всякий случай повторяю. Заговорите вы, заговорю и я.
– Лучше бы вы повторили свой первый аргумент, – Рассел помог ей перешагнуть через поваленное дерево. – А это… У каждого свои скелеты в шкафах, и лучше без крайней нужды их не трогать. Так кого вы защищаете? Её или его?
– Ваше решение зависит от моего ответа?
– Браво, – рассмеялся Рассел. – Примем как версию, что обоих. Я не спрашиваю вас, откуда вы взяли ту информацию, которой мне угрожаете. Не спрашиваю, что это за информация. По очень простой причине, – он сделал паузу, ожидая её вопроса, но она молчала, и тогда он сказал сам: – Я не боюсь.
– Почему? – вопрос прозвучал с обычной равнодушной вежливостью, когда ответ не нужен и не интересен, но этикет требует поддерживать разговор.
– Потому что мне всё равно, миссис Стоун. Прошлого уже нет, будущего ещё нет, а настоящее мне неинтересно.
Она пожала плечами. Они уже подходили к кованым распахнутым воротам.
– Ну вот. Вы сейчас на вокзал, миссис Стоун? – она неопределённо повела плечом, и он усмехнулся. – Не смею навязывать своё общество, милая леди. Видите ли, миссис Стоун, я всегда поступаю так, как я сам считаю нужным. Я могу выслушать совет, но принять его или отвергнуть… решаю я сам. Чем бы мне ни угрожали, а угрожать вы, кстати, можете только русскими, что вы меня им сдадите, то для этого вам придётся пойти к ним и донести, а вы, как я понимаю, не сторонница доносов, так что ваша угроза… блеф.
Они уже вышли на тихую улицу, зажатую оградой парка и задними дворами домов. Слева издалека доносился гул человеческих голосов.
– Вы блефуете, миссис Стоун, – повторил Рассел. – Но, принимая решение, я, несомненно, обдумаю ваши… мм-м… пожелания. А сейчас… не смею задерживать.
Он слегка поклонился и преувеличенно театральным жестом поднёс к губам её руку, не коснувшись губами, а опять же театрально только изобразив поцелуй.
Миссис Стоун не отдёрнула руки, казалось, она не видела, не замечала его. И когда он разжал пальцы, повернулась и ушла, не оглядываясь.
Рассел проводил её взглядом до угла и не спеша пошёл по улице. Однако, кто бы мог подумать, что миссис Стоун как-то связана с Центром. Он совсем её не помнит. Хотя… хотя он и не знал в лицо всех сотрудников. Интересно, насколько она осведомлена о работах? Всего Центра и о его конкретных. Три розы в пруду. Три красные розы на могилу любимого. Но почему именно в пруд? Хотя… пруд как замена… неужели Оврагу?! Совсем интересно. Если принять эту гипотезу, то многое становится понятным. И почему она помнит его, а он её нет. «Материал» он никогда не рассматривал. Превращение объекта в субъект мешает исследованию. И как же она тогда выжила? «Материал» ликвидировали вместе с исследователями и обслуживающим персоналом. Но… но это проблемы миссис Стоун. Его они не касаются и не волнуют. А вот Джен…
Рассел невольно вздохнул. Нет, если Джен хочет использовать спальника и получать от этого удовольствие, то это святое право каждой белой леди. Для того спальников и делали. Но если из-за спальника она отказала Хьюго, то… то, значит, она считаете спальника способным на чувства. Женщины легко теряют голову и верят, вернее, не верят в то, что интимные ласки и самый великолепный секс не означают наличия каких-то человеческих чувств. Да и многие мужчины грешат этим же. Но вернёмся к Джен. Разумеется, он не будет ей мешать, но предостеречь от некоторых ошибок необходимо. Вряд ли ей понравится, если спальник растлит её дочку. И самое… обидное, что сделает это из привычки к работе. Начав сексуальные действия, вработанный спальник действует автоматически. А Джен доверяет ему девочку, разрешает её трогать. Джен надо предупредить, а дальше пусть решает сама: мала её дочка или нет. Но сделать это надо очень аккуратно. К тому же вряд ли она единственная постоянная клиентка у индейца. А вот хозяина, скорее всего, у него нет. Так что… ну, посмотрим по ситуации.
Рассел вышел к ярмарке, скользнул взглядом по скопищу палаток, торговцев и покупателей. Белые и цветные вперемешку. Нет, он не любитель такого. И что теперь? Пообедать и вернуться в Джексонвилл? И что? Слушать опять вздохи о прошлом и надежды на поворот… Нет, надоело. К тому же собирался именно на весь уик-энд. Решил – делай. И не меняй решения без крайней необходимости.
Он повернулся и по-прежнему не спеша пошёл к Мейн-стрит. Лёгкая пробежка по барам, обед в ресторане, а там и вечерняя программа определится сама собой.
Джексонвилл
Алиса заснула сразу, как только они сели в вагон. Женя сняла с неё пальто, усадила поудобнее и укрыла своим плащом. Алиса сонно вздохнула, не открывая глаз. Как бы не пришлось её от вокзала до дома нести на руках. Всё-таки она ещё мала для таких поездок. Но день был… просто упоительный. И подумать только: она теперь замужем! Даже свадебное путешествие у них было в этот странный парк. И свадебный пир. Сэндвичи, шоколад и яблоки. А потом ещё обед в кафе, правда, уже только вдвоём с Алисой. А под конец ещё мороженое со взбитыми сливками. Немудрено, что Алиска спит, её саму в сон клонит.
На этот раз были попутчики, но Женя не обращала на них внимания, как, впрочем, и они на неё. Женя села поудобнее и закрыла глаза…
…Над столом в жёлто-оранжевом, как солнце, абажуре горит лампочка, и в её свете зелёная скатерть на столе блестит и переливается.
– Дима, это не слишком опасно?
– Слишком опасно – довоенная категория, – отец, не спеша, вдумчиво раскладывает по скатерти карты…
…Женя вздохнула, не открывая глаз. Отец любил раскладывать пасьянс, считая это лучшим отдыхом. А мама вязала. За картами и вязанием и решались, как она сейчас понимает, все домашние проблемы. Её никогда не прогоняли, она слушала, часто не понимая, но, оказывается, всё запомнила…
…– И отказ может быть деянием, Дима.
– Я врач. Если я промолчу, откажусь… это чьи-то жизни. Чьи бы они ни были.
– Но, Дима, надо подумать и о будущем.
– Я сделал всё возможное…
…Это она потом узнала и поняла. Все деньги были положены в банк, целевым вкладом на её образование. Их хватило на школу, а потом у неё была стипендия, и она смогла закончить колледж.
Женя слышала, как мимо ходили, как напротив вставали и садились, поезд не очень удачный – много остановок, но с другой стороны… Алиса поспит, да и ей самой надо отдохнуть. Она на мгновение как проваливается в полусон-полувоспоминание…
…– Будь умной девочкой. Тебе придётся рассчитывать только на себя. Учись, как следует. Без профессии… – мама сокрушённо качает головой.
– Мама, а ты?
– У меня был папа.
– А я замуж выйду.
Мама смеётся.
– Ну, ты же ещё совсем маленькая, Женя. Когда это будет, если будет, и как оно будет… Не загадывай. Загад не бывает богат.
– А вот и будет.
– Когда будет, тогда и поговорим…
…Вот оно и есть. И есть он, готовый всё взять на себя, пожертвовать всем, даже собой. А мамы нет. Маме бы он понравился. Работящий, спокойный, хозяйственный. Да, мама бы одобрила её выбор. И папа. Отец и Эркин дружили бы, мама вязала бы Эркину.
Женя вздрогнула и открыла глаза. Ей показалось, что она произнесла это запретное имя вслух. Но пожилые джентльмены напротив были заняты своими газетами. Пронесло. Но рановато она расслабилась. И… где они сейчас? И как раз в купе заглянул проводник, встретился с Женей взглядом и улыбнулся.
– Джексонвилл через семь минут, миледи.
– Благодарю, – кивнула Женя.
Семь минут – это разбудить Алису, привести её в порядок и самой собраться.
– Эллис, проснись, малышка.
Алиса неохотно открыла глаза и села. Женя поправила ей волосы, помогла надеть пальто, надела на неё беретик, быстро накинула плащ, достала зеркальце и оглядела себя. Нет, кажется, не растрепалась.
Поезд плавно замедлял ход, вкатываясь под вокзальный навес.
– Вот и приехали, – улыбнулась Женя Алисе, вставая и беря её за руку.
Попутчики вежливо приподняли шляпы. Женя ответила им столь же вежливыми кивком и улыбкой и вышла из купе.
Когда они уже покинули вокзал, Женя озабоченно спросила Алису:
– Ты дойдёшь сама? Или взять на ручки?
Алиса посмотрела на неё и вздохнула:
– Я постараюсь.
– Ну и умница. Пойдём.
– Мам, а Дрыгалка моя где?
– У меня. Дома поиграешь, хорошо?
Но Алиса надула губы, и Женя решила уступить. В Гатрингсе она же разрешила играть на улице, так что всё должно быть по справедливости. Женя достала из кармана плаща меховой комок и надела петлю от резинки на ладошку Алисы. И теперь та шла рядом, в такт шагам выбрасывая и ловя игрушку.
Так они шли по Мейн-стрит, на минутку остановились у витрины игрушечного магазина, и Алиса с полным удовлетворением отметила, что такой Дрыгалки там нет. А мама это заметила? Заметила, конечно.
Они шли долго, очень долго. Но наконец дошли. Их забор, их калитка. Женя достала ключи, но Алиса толкнула калитку, и та открылась перед ними.
Дверь сарая открыта настежь, и в его глубине возится, чем-то громыхая, Эркин. Женя, крепко сжимая на всякий случай руку Алисы, прошла мимо. Нижняя дверь открыта, лестница только что вымыта, верхняя дверь не заперта, в кухне булькает на плите чайник.
– Вот мы и дома.
– Ага, – выдохнула Алиса, закрывая глаза.
– Ты спишь уже? – смеялась Женя, раздевая её. – Сейчас ляжешь, моя маленькая, зайчик мой.
– Ага-а, – соглашалась Алиса, покорно крутясь под её руками.
Когда Женя уложила Алису, в кухне грохнула об пол вязанка. Женя ещё раз подоткнула одеяльце и вышла в кухню. Эркин, сидя на корточках перед плитой, поправлял огонь.
– Чайник уже кипит, – сказал он, не оборачиваясь.
Женя молча подошла и села рядом с ним, ткнулась лбом в его плечо, обняла. Эркин потёрся щекой об её волосы.
– Женя, я ещё воды принесу сейчас и закрою всё, хорошо? – его шёпот словно погладил её.
Женя с трудом оторвалась от него и встала.
– Да. Воды хватит, я сейчас приготовлю что-нибудь.
– Ты устала, не надо.
Но Женя уже хлопотала у шкафчика и стола.
– Нет, я быстро. Ты закрывай всё и поднимайся, уже темнеет.
– Ага.
Выходя из кухни, Эркин захватил вёдра, и Женя только покачала головой. Молчаливое упрямство Эркина было ей уже хорошо знакомо. Ну что, яичницу, что ли, быстренько сделать? Да, окна в комнате, чтобы со двора не увидели.
Женя задёрнула и расправила шторы, зажгла лампу и побежала на кухню, где уже накалилась сковородка. Три яйца. Ей одно, Эркину два. И чай заварить.
Эркин внёс в кухню полные вёдра, вышел в прихожую запереть дверь и прошёл в кладовку переодеться.
– Эркин, у меня готово уже.
– Да, – сразу откликнулся он. – Иду.
Женя накрыла на стол, загородила лампу маленькой складной ширмой, выложила из сумочки остатки шоколада и ещё одну плитку, повернулась к двери и едва не столкнулась с Эркином, который нёс сковородку с шипящей и стреляющей яичницей и чайник.
– Куда прикажете ставить, мэм?
Его плутовская улыбка обожгла Женю, словно солнечный зайчик ударил в лицо. Эркин поставил чайник и сковородку на стол, сел на своё место и, всё ещё улыбаясь, ожидающе посмотрел на Женю. Она негромко, чтобы не разбудить Алису, засмеялась в ответ и села к столу, разложила яичницу по тарелкам.
– Ты ел что-нибудь в городе?
– Ага, – Эркин энергично расправлялся с яичницей. – Вкусно как, Женя. У вас как, всё порядком обошлось?
– Порядком, – улыбнулась Женя. – Мы отлично прогулялись. Бери ещё. Я больше не хочу. Бери-бери, мы очень хорошо пообедали в Гатрингсе.
Эркин недоверчиво посмотрел на неё, но она уже положила ему на тарелку остатки яичницы, налила чаю.
– Ты рано вернулся?
– Ну, я сразу на шоссе пошёл и на попутке поехал, – Эркин улыбнулся. – На русской машине. В кабине ехал. Как… как лендлорд. Уф, вкусно как, спасибо, Женя.
– На здоровье.
Женя смотрела, как он пьёт чай, и скручивала шоколадную фольгу в две длинные узкие полоски. Одну обернула себе вокруг правого безымянного пальца, проверила, как снимается и надевается колечко. Эркин рассеянно смотрел на неё, о чём-то задумавшись, и вздрогнул, когда она взяла его за руку.
– Что?
– Подожди, сейчас объясню.
Женя сделала ему такое же кольцо на безымянный палец правой руки, сняла и положила рядом со своим. Она придумала это ещё в Гатрингсе и специально купила перед отъездом плитку в золотой, а не в серебряной, как обычно, фольге.
– Эркин, ты знаешь, что мы сегодня сделали?
– Ну-у, – Эркина насторожил её торжественный тон, и отвечал он потому неуверенно. – Ну, документы получили. Ну-у, – и вдруг догадался: – Мы поженились, так?
– Так, – кивнула Женя. – Когда люди женятся, они дают друг другу клятву.
– Что?!
– Да. Теперь так, – она надела ему на мизинец своё колечко, а его на свой палец, встала, потянув его за собой. – И повторяй за мной. Я, Евгения Маликова…
Она сделала паузу, и Эркин, уже начиная понимать, сказал внезапно пересохшими губами:
– Я Эркин Мороз…
– …В здравом уме и твёрдой памяти…
– В здравом уме и твёрдой памяти.
– …Беру тебя в супруги…
– Беру тебя в супруги.
– …И обещаю тебе…
Женя говорила торжественно и даже чуть сурово, сразу и вспоминая, и придумывая. И Эркин повторял за ней таким же строгим тоном.
– … Любовь и верность… в здоровье и болезни… в радости и печали… рядом и вдалеке… и клянусь в этом… и только смерть разлучит нас.
Эркин нахмурился и впервые не повторил, а сказал по-своему.
– И даже смерть не разлучит нас, – и, отвечая на удивлённый взгляд Жени, упрямо сказал: – Я и там буду верен тебе.
– И я тебе, – кивнула, соглашаясь, Женя. – А теперь меняемся кольцами. Вот так. И ты мне надень. Ага. И поцелуемся. Вот теперь всё по правилам.
Эркин всё ещё обнимал её, и Женя засмеялась и тут же заплакала.
– Ты что? – испугался Эркин. – Женя?
– Ничего, – она прижалась щекой к его груди и всхлипнула. – Я о маме подумала. И папе. Они были бы так счастливы. У меня свадьба, а их нет.
Эркин молча обнимал её, прижимая к себе. Он не знал, что сказать, он о таком не думал, старался не думать. Зибо… Зибо бы обрадовался… да нет, старику такое и в страшном сне бы не привиделось. И не считал он никогда Зибо отцом, это была насмешка белых над Зибо и над ним, только старый раб-дурак мог поверить. Нет, но… но Женя…
Женя всхлипнула в последний раз и подняла голову.
– Ох, извини, Эркин, у нас радость, а я плачу.
Эркин осторожно поцеловал её в глаза, собирая губами слёзы.
– Ничего. Я… я просто… я не знаю, что надо говорить, Женя.
– Ничего и не надо, – засмеялась Женя. – Мы сейчас чай ещё будем пить. С шоколадом.
Они снова сели за стол. Чай уже остыл, но им было не до этого. Эркин то и дело косился на поблескивающее у него на руке кольцо. Женя заметила это и улыбнулась.
– Женя, – осторожно спросил Эркин, – если его всё время носить…
– Ну что ты, нет, конечно. Настоящие кольца золотые, и… – Женя вздохнула, – нельзя этого сейчас. Вот когда переедем, устроимся…
Эркин кивнул.
– Обязательно. Женя, а как с Андреем?
– А просто, – Жене всё было сейчас нипочём. – Он ведь получит разрешение раньше нас, так? Ну вот. Он съездит в тот город, получит разрешение и вернётся. Я съезжу в Гатрингс или ты, там посмотрим.
– Лучше ты, там, наверное, писать придётся, а я… – Эркин вздохнул.
– Хорошо, – кивнула Женя. – И уже тогда все вместе поедем. Да, знаешь, Эркин, надо уже потихоньку начинать готовиться.
Эркин быстро допил чай.
– Что покупать?
– Не покупать, – засмеялась Женя, – а… ну, подумать, что возьмём с собой, что оставим.
– Бросим? – удивился Эркин.
– Ну-у, может, и продадим. Это всё надо обдумать.
– Хорошо, – кивнул Эркин.
Женя с наслаждением допила свой чай и начала было собирать посуду, но тут же остановилась и осторожно сняла с пальца колечко из фольги. Эркин сразу сделал это же и стал помогать ей. Вернее, решительно отобрал чашки и тарелки и унёс их на кухню. Женя посмотрела на лежащие на столе два тоненьких и… каких-то беззащитных колечка и поняла. Нет, сегодня она не отпустит его. Они – супруги, муж и жена, и они должны быть вместе. Она пошла на кухню и в дверях столкнулась с Эркином.
Он не успел ничего сказать, встретившись с ней глазами, и молча протянул к ней руки. Женя шагнула к нему. Он обнял её и прижал к себе.
– Мы муж и жена, – сказала наконец Женя. – Я не отпущу тебя. Это наша ночь, понятно?
– А что? – осторожно целуя её, между поцелуями спросил Эркин. – У мужа и жены – это по-другому?
Женя засмеялась, обнимая его за шею. Губы Эркина скользили по её шее, плечам, лицу. Он… он словно дышал ею, прижимал к себе так, что она и через одежду ощущала его перекатывающиеся, вспухающие и опадающие мышцы, и сама всё тесней прижималась к нему.
Мигнула лампа, и это оторвало их друг от друга. Пока Эркин возился с лампой, Женя быстро разобрала постель.
– Гасить? – тихо спросил Эркин.
– Конечно, гаси, – Женя распустила волосы, тряхнула головой, разбрасывая по плечам пряди. – И иди сюда.
– А куда же мне ещё идти? – притворно удивился Эркин, гася лампу и бесшумно пробираясь к окну, чтобы чуть сдвинуть штору, на ходу сбрасывая рубашку и штаны.
– Ни в какую кладовку я тебя больше не отпущу, – строго сказала Женя, нашаривая под подушкой ночную рубашку и тут же засовывая её обратно.
Эркин промолчал, но она не обратила на это внимания, потому что не услышала, а ощутила его уже рядом и, протянув руку, наткнулась на его плечо. Женя потянула его к себе, и Эркин легко поддался, мягким плавным движением лёг рядом с ней. Женя набросила на него одеяло.
– Вот так. Тебе удобно?
– Ага, – Эркин осторожно касался губами её уха. – Так как это у мужа и жены?
– Вот так! – Женя обняла его, прижалась всем телом.
– Ага, понял, – засмеялся Эркин, гладя Женю по спине и медленно напрягая мышцы живота и бёдер.
Женя вздохнула, встречая его. Эркин мягко толкал её, прихватывая губами за мочку уха, сдерживал себя, растягивая… ох, опять подступает волна.
– Эркин…
Руки Жени всё плотнее прижимают его, его толчки становятся сильнее, резче, размах больше…
Когда Женя заснула, Эркин осторожно вылез из-под одеяла, подобрал с пола свою одежду и ушёл в кладовку. Быстро постелил и лёг. Нет, Женя может говорить всё, что ей угодно, но он её не подставит. С каким трудом он каждый раз отрывает себя от неё. Но пока есть свора, он будет так делать. Иначе пока нельзя.
