Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел
– Эй, готово.
Дверь приоткрылась, и кто-то – никто не успел разглядеть – забрал ведро. Парень прошёл к своей кровати и сел.
– Ну что же, джентльмены, – начал опять обладатель кожаного пиджака. – Разрешите представиться. Джошуа Айртон, лендлорд.
Джонатан усмехнулся. Богатство Айртонов далеко не исчерпывалось родовым имением, были и другие имения, и доли в банках и промышленных корпорациях, и ещё многое разное. Правда, в последние годы Айртонов здорово потеснил тот же Говард, и, возможно, их ждала судьба семьи Бредли, но капитуляция внесла свои коррективы во многие планы и размеры владений.
Процедура взаимных представлений заканчивалась, когда опять открылось окошечко в двери.
– Завтрак. Подходи по одному.
Каждый получил по жестяной кружке с чаем, жестяной миске с кашей и воткнутой в неё ложкой и по два куска тёмного хлеба. Ели, сидя на кроватях. Порцию нельзя было назвать щедрой, а вкус изысканным. Но в полном сосредоточенном молчании все очистили миски и кружки и составили опустевшую посуду на полочку у дверного окошка.
– Если это чай, – сказал Джонатан, укладываясь на кровать, – то я китаец.
– Да, – согласился Адвокат. – Даже рабы ели лучше.
– И много их у вас было, сэр? – подчёркнуто невинно поинтересовался представившийся филологом седой мужчина в очках.
Многие засмеялись над смущением Адвоката. Но тут распахнулась дверь.
– Айртон. На допрос.
Джонатан невольно напрягся: вот и началось главное. Посмотрел на Фредди. Лёжа на кровати, Фредди безмятежно изучал потолок.
Алабама
Графство Эйр
Когда грузовик тронулся, многие, к изумлению Мартина, попросту заснули. Живые деятельные люди сразу стали покорными и ко всему равнодушными. Эркин сидел рядом и, увидев его изумление, улыбнулся.
– Теперь уж без выбора. Привезут – увидим.
– Чего? – сразу шёпотом откликнулся кто-то. – Сортировка – она сортировка и есть.
Эркин задумчиво кивнул. Кто-то ещё вздохнул, как всхлипнул. Кузов внутри был перегорожен скамейками. Непривычно, конечно, но они быстро приспособились. Кто спал, кто просто сидел, закрыв глаза. Эркин неожиданно для себя зевнул, осторожно поёрзал и закрыл глаза. Сортировка…
…– Раздеться! Шаг вперёд! Руки за голову! Ноги расставить!
Он привычно выполняет команды. Не в первый раз. Он молод, силён. Девятнадцать лет – опытный вработанный спальник. Ночь прошла спокойно. В их камере спальников и работяг оказалось поровну и обошлось без драк. Спали по очереди не из страха, а из-за тесноты. Одни лежат и спят, другие стоят вдоль стен. Потом меняются. Он спал уже под утро и выспался. Кого и зачем отбирают… не всё ли ему равно? Все Паласы тоже одинаковы. Сосед дёргается, видно, за мошонку ущипнули. Хреново. Есть врачи – просто смотрят, а есть стервецы – или ущипнут, или ударят. Жёсткие пальцы шарят по его телу, равнодушные белые лица перед глазами. Нет, обошлось без щипков. Всё равно, как в дерьме вымазали…
…Эркин тряхнул головой, заморгал, отгоняя сон.
– Поспи тоже, – тихо сказал Мартин.
– Дерьмо всякое снится, – камерным шёпотом ответил Эркин. Не хотел, но получилось вроде жалобы.
– Точно, – отозвались сзади. – От торгов отбились, так всё равно сортировка.
– Оврага всё равно не минуем, – вздохнул ещё кто-то.
– Спите, – сказал Мартин. – На допросе свежая голова нужна.
– А чего? Нас допрашивать будут? – заинтересовался Эркин.
– Сразу не постреляли, значит, будут, – усмехнулся Мартин.
Шёпот быстро побежал по кузову, передавая слова Мартина. Да, об этом они не думали, к этому не готовились. Допросы… Так или иначе они все хоть раз да прошли через это. Раб без битья правды не скажет. Значит, будут бить. Эркин покосился на угрюмое лицо Мартина, выбивающиеся из-под шапки светлые волосы.
– Спи, – повторил Мартин. – Я тоже посплю, – и закрыл глаза.
Грузовик изредка потряхивало, пару раз он тормозил и снова трогался, но они уже приспособились, прижались друг к другу и качались на толчках единой массой.
Графство Эйр
Округ Гатрингс
Джексонвилл
Рассел медленно открыл глаза. Солнце? Да, солнце. Яркое злое солнце, каждый луч бьёт по голове, по лицу. Встать и задёрнуть штору? Нет сил. Тогда ночью, когда индеец его прогнал, он пришёл домой и лёг. Как был, не раздеваясь, поверх покрывала. И словно провалился в темноту. Спасительную темноту. Ничего не видеть, не слышать, не помнить. И вот солнце. И тишина. Мёртвая тишина послепраздничного утра. Кой чёрт, это уже было с ним!
Он тогда приехал к отцу по его идиотской, нелепой, унизительной, невыполнимой просьбе. Приехал, вошёл в дом и… и всё сделал. И проснулся утром в отцовской постели. И не сразу вспомнил, где он, что делает, откуда взялся лежащий рядом бронзовокожий обнажённый мужчина, раб, трёхкровка, спальник… а вспомнив и поняв, содрогнулся от отвращения к самому себе…
…Его движение разбудило спальника. Дрогнули длинные пушистые ресницы, чуть-чуть приоткрылись веки и в щели между ними мелькнули влажные чёрные глаза.
– Уже утро? – глупейший вопрос, но надо же что-то сказать.
– Да, сэр, – сразу отозвался спальник.
Надо встать, умыться, смыть грязь этой ночи, одеться, но… но не при этом… Приказать ему закрыть лицо или отправить в камеру? Чёрт!
– Ты умеешь варить кофе?
– Да, сэр.
Удачно.
– Так иди на кухню и свари кофе.
– Да, сэр, – послушно откликнулся спальник, завораживающе красивым движением слезая с кровати.
– И штаны хоть надень! – крикнул он ему в спину, и тихо почти беззвучно добавил: – Погань рабская.
Когда он вышел на кухню в отцовском халате, кофе был уже готов, круглый маленький стол у окна накрыт, а спальник молча с осторожной улыбкой на полных, красивого рисунка губах, в облегающих бёдра брюках стоял у плиты, ожидая приказаний. Он велел рабу уйти убрать в спальне и только, когда тот со словами: «Слушаюсь, сэр», – вышел, подумал, что надо было дать парню поесть. Хотя… наверняка, как все рабы, спальник, готовя завтрак, стрескал половину сам…
…Рассел медленно, со вкусом грубо выругался. Ничего этого нет. А есть… Что есть? Джен убита. И при этой мысли сразу замелькали перед глазами наглая ухмылка Сторма, застывшее лицо индейца, остановившиеся расширенные глаза Джен, пожары, скорченные трупы… Ну, что ж, ты не хочешь быть козырем в чужой игре? Тогда играй сам.
Он встал, преодолевая головокружение и звон в ушах, вытащил из-под кровати свой портфель, открыл и быстро проверил содержимое. Да, всё на месте. Он решил. Принял решение. Сам. И отступать теперь нельзя. Потому что некуда. Взял со стола книгу с буклетом, которые давал Джен, она так и остались лежать на столе. Как и мешок картошки на полу. Почему он не выстрелил в индейца. Один выстрел и… и что? Это бы не спасло ни Джен, ни её дочь. Но почему он не стрелял? Не смог? Знакомо заныла голова, предупреждая о ненужности размышлений на эту тему. Да, пистолет… В кармане. Запасная обойма… Обойдусь. Незачем. Всё. Больше ничего не надо.
Рассел уложил книгу и буклет в портфель, закрыл его и, не оглядываясь, вышел из комнаты. Быстро спустился по лестнице и без стука прошёл к хозяйке. Та была на кухне. Варила кофе. Дешёвый и вонючий, почти рабский. Стошнит от одного запаха.
– Доброе утро, Рассел, я не видела, когда вы пришли, кофе сейчас будет готов.
– Спасибо, не нужно. Я ухожу. Там наверху мешок картошки, так вы, миссис Ренн, возьмите его себе.
– Спасибо, но мне, право, неудобно…
Он повернулся и вышел, не слушая её лепет. Так эта старая бесполезная развалина живёт и здравствует, а Джен… Нет, больше он так не может.
И первое, что он увидел на улице, это спины завернувшего за угол патруля. Русские?! Вот почему так тихо. Кто их вызвал? Джен заплатила за попытку жизнью, а кто-то всё-таки смог… Ладно, тем лучше. Никуда не надо ехать. Пойдём за патрулём, рано или поздно солдаты придут к своему командованию. Сторм ли, Кропстон ли… да никто больше им не сыграет, только он сам. Всё. Для него Хэллоуин кончился.
Машину ждали долго, и выехать удалось только в сумерки. Зато обещали отвезти прямо в региональный лагерь для репатриантов. Машина оказалась крохотным грузовичком. В кузове ни скамеек, ни укрытия. Маша и Даша помогли Жене устроить Алису между узлами, а сами сели у переднего борта, чтобы не задувало. Но Алиса захныкала, и Женя взяла её на руки, где Алиса сразу успокоилась и заснула.
– Устроились? – в кузов заглянул немолодой солдат, что днём ходил с ними по городу.
– Да, спасибо, – откликнулись они в три голоса.
– Ну, счастливо вам. С богом.
– Спасибо, до свидания.
И машина тронулась. Они сидели, прижавшись друг к другу. Говорить уже не было сил. Они едут. Неважно, куда. Главное – всё кончилось. И этот безумный день, или сутки – Женя уже не могла вспомнить, когда всё это началось – и эта жизнь. Они уезжают навсегда. Что бы ни было, как бы ни было, но сюда они уже не вернутся. Никогда. Женя вздохнула, закрывая глаза, и вздохом отозвалась Алиса.
Машина плавно покачивалась, а перед Женей проплывал этот день. С той минуты, когда она увидела Алису, обняла её…
…Суматоха и неразбериха. Если бы не солдат, на удивление быстро во всём разобравшийся и всё решивший за них… Они пошли к Маше и Даше. Все вместе. Комнатушка в больнице оказалась не так разгромленной, как разграбленной. Кто и когда взломал замок, польстившись на жалкие тряпки девочек – даже их старые тёмно-синие куртки угнанных забрали – и скудную утварь, разбираться было некогда и незачем.
– Пусть им наш кусок поперёк горла встанет, – махнула рукой Маша.
Девочки собрали немногое, брошенное грабителями, но ещё пригодное в дороге. Узелок вышел маленький. И от девочек – вспоминала Женя – пошли домой. Город был по-прежнему пустынен. И вот уже дома началась настоящая суета…
…Женя невольно улыбнулась воспоминаниям. На этот раз всё взяла в свои руки миссис Стоун. Солдат сидел в углу и, молча улыбаясь, наблюдал за их беготнёй. Именно миссис Стоун настояла затопить плиту и что-то приготовить поесть. Рози и девочки помогли с вещами…
…– Девочки, простыни возьмёте себе.
– Что вы?!
– Как можно?!
– Нужно! – она, убедившись, что Алиса жива, и узнав, что Эркин тоже жив, хоть и арестован, была готова горы свернуть. – Не спорьте и не обижайтесь. Всего я всё равно не возьму. Мы так и думали, что всё придётся бросить. Лучше же вы, чем кто другой.
Они говорили по-русски, и солдат поддержал её:
– Правильно. Слушайте её, девки. Всё не голыми будете.
– Забирайте всё, – вошла в комнату миссис Стоун. – И так… мебель, почти вся посуда… Вы слишком щедро награждаете соседей, Джен.
Даша и Маша переглянулись и кивнули.
– Мы вам поможем с вещами, – сказала Маша.
Она упрямо покачала головой.
– Миссис Стоун, Рози, выберите себе, что хотите. На память.
Миссис Стоун медленно кивнула.
– Спасибо, Джен. Разумеется.
А потом они все сидели за столом. Ели жареную картошку, творог, ещё что-то, пили чай с вареньем. Это уже Рози предложила съесть всё, что нельзя взять с собой. Алиса к концу обеда клевала носом, и её уложили спать. А они стали собираться дальше. Хотя в принципе всё уже было уложено. Получилось много: туго набитые вещевой мешок и рюкзак Эркина, большой ковровый узел – ковёр потряс и девочек, и солдата – и ещё узлы с тем, что она подарила Даше и Маше. Заново переложили, увязали. Она разбудила Алису, одела её. Присели на дорогу. Миссис Стоун и Рози присели со всеми. Встали.
– Рози, миссис Стоун, – она почувствовала, что сейчас заплачет, – я так благодарна вам.
– Не стоит, Джен, – миссис Стоун улыбалась тонкими бледными губами, и её улыбка сейчас не казалась такой безжизненной. – Будьте счастливы, Джен. Вы заслуживаете счастья.
– Всё будет хорошо, Джен, – Рози обняла её и поцеловала в щёку. – Напишите, когда устроитесь на новом месте.
– Обязательно. Рози, миссис Стоун, до свиданья.
– До свидания, Джен.
– До свиданья.
Но знали, что прощаются навсегда. Алиса вежливо сделала книксен. И они ушли…
…Женя на мгновение открыла глаза. Они едут. Зашевелилась и села рядом одна из сестёр. Женя их не различала.
– Маша?
– Я Даша, – привычно ответили ей и вздохнули. – Скажите, а… а Андрей часто бывал у вас?
– Нет, – покачала головой Женя. – Я вот думаю сейчас, вспоминаю. Три раза он… с Эркином, – ей ещё требовалось усилие, чтобы произнести это имя вслух при посторонних, – пилили и кололи дрова. Один раз он обедал у нас, и… да всё, пожалуй. Вот кроватку и стол кукольные, это он сделал. Чинил лестницу, она скрипела, – Даша слушала её так жадно, что Женя не смогла не продолжить: – Эркин, – на этот раз его имя далось ей легче, – много рассказывал о нём. Как они вместе работали летом, пасли бычков.
– Да, Андрей нам рассказывал, – кивнула Даша. – Он… он приходил к нам… иногда. Пил чай и рассказывал. Он… весёлый и ласковый… – она всхлипнула на последнем слове.
– Точно, что он погиб? – тихо спросила Женя.
– Да. Она, – Даша кивком показала на Алису, мирно посапывающую на коленях Жени. – Она всё видела. Пришла к нам, вся в крови, перепуганная… и рассказала.
Женя задумчиво кивнула.
– А… а кто сказал Эркину, что меня убили?
– Не знаем, – Маша открыла глаза, но осталась лежать. – Он не сказал.
– Да, – подхватила Даша. – Пришёл, аж чёрный весь. Поспал немного, поел и ушёл.
– Он не ранен?
– Нет, – ответили они в один голос.
– Кто был ранен, тех в госпиталь отправили, – пояснила Даша.
– Документ, ну, удостоверение русское, мы ему передали, – сказала Маша.
– И деньги туда вложили.
– Да, две сотенные из пакета.
Неуверенная интонация последней фразы вызвала у Жени улыбку.
– Всё правильно, девочки. И… и давайте на ты.
– Хорошо, – сразу сказала Маша, а Даша молча кивнула.
Они засыпали, просыпались, говорили о чём-то, снова засыпали, а дорога всё не кончалась.
Тетрадь тридцать восьмая
Графство Олби
Дарроуби
Центральная тюрьма
Допросы шли весь день. До обеда и после обеда. В каком-то странном, но явно неалфавитном порядке. Вызвали Джонатана. Фредди проводил его взглядом до двери и снова накрыл лицо шляпой. Но и минуты не прошло, как рядом с его кроватью остановились.
– Спишь?
Фредди узнал по голосу Ночного Ездока и сдвинул шляпу.
– Есть проблемы?
Ночной Ездок усмехнулся.
– Надеешься выскочить?
Фредди молча смотрел на него, и Ночной Ездок сел на край его кровати.
– Знать бы кто нас так подставил.
– Думаешь, на Рождество закончилось бы по-другому?
Ночной Ездок пожал плечами.
– Без русских… хотя… дважды по одному маршруту не ездят.
Фредди кивнул. Стоявший у окна Спортсмен обернулся.
– Ещё кого-то привезли.
Ночной Ездок спросил, не оборачиваясь.
– Сколько машин?
– По моторам слышно, что две. Грузовики.
– Ещё партию заловили, – буркнул кто-то.
Лязгнула дверь. Очередной допрошенный, ни на кого не глядя, прошёл к своей кровати. Вызвали следующего. Им оказался Спортсмен. Заметно побледнев, он вдруг быстро перекрестился и, независимо вскинув голову, пошёл к двери.
– У каждого своё, – хмыкнул ему вслед Ночной Ездок и твёрдо посмотрел в глаза Фредди. – Обидно залететь на пустом.
– Обидно, – согласился Фредди. – На пустом отбиваться тяжело.
– Не знаешь, что прикрывать, – кивнул Ночной Ездок. – Выйдем, будем с подставой разбираться.
– Если выйдем, – улыбнулся Фредди.
На каждый стук двери все замолкали и поворачивали головы. Вошёл Джонатан. Как и остальные молча прошёл к своей кровати и лёг. Вызвали Филолога. Ночной Ездок, по-прежнему сидя на кровати Фредди, молча смотрел на Джонатана. Тот оглядел его и Фредди потемневшими глазами и улыбнулся.
– Самое сложное – это доказать реальное алиби.
– Но возможно? – спросил Ночной Ездок.
Джонатан пожал плечами.
– Они сами ещё толком не знают, кого нахватали, но разбираются аккуратно и систематично.
Ночной Ездок забористо выругался.
– Много в форме. Похоже, на горячем брали, – задумчиво сказал Джонатан. – А так… Главный вопрос. Кто подтвердит твою личность и отношение к цветным. И ждать подтверждения.
Джонатан говорил негромко, но очень чётко, и остальные в камере, примолкнув, делали вид, что не слушают. Ночной Ездок кивнул.
– Ну, я ещё доберусь до этих умников.
Фредди усмехнулся.
– Не жадничай.
Стукнула дверь. По-строевому печатая шаг, прошёл в свой угол военный.
– Трейси. На допрос.
Фредди встал и кинул шляпу на подушку. До самой двери он затылком чувствовал взгляд Джонатана.
– Руки за спину. Вперёд.
В коридорах людно, и навстречу и в обгон ведут. Конвоиры все русские. Джонни прав: от чёрной формы самообороны в глазах рябит. Молодняка много. Назалетали по-глупому. Сосунки.
– Стой. Лицом к стене. Пошёл.
Всюду порядки одинаковые. На щеках неприятно зудит щетина. Ну да, выехали вчера утром. У Джонни мало заметно, а у него сразу вид как у беглого каторжника. С незнакомым следователем может помешать. Переходы большие. Но добротная постройка. Дарроуби… Когда русские успели тюрьму переделать? Всегда обычная была. Хотя… стоп, говорили. Лагерная пересылка. Ни хрена себе! Но… Додумать не успел.
– Стой, – быстрая непонятная речь, и открывается тяжёлая дверь. – Заходи.
Фредди выдохнул сквозь стиснутые зубы и шагнул через порог.
Колумбия
ВЧ № 4712
Чак неподвижно лежал на койке. Руки брошены вдоль тела как ненужные тряпки. Пока не болят. Пока. Ноет шея. Крепко его скрутил этот чёртов беляк. А как всё шло хорошо. Весь вчерашний день, он шёл от квартиры к квартире, от дома к дому, сквитывая всё накопившееся за годы, беспощадно отдавая и взимая долги. А к вечеру почувствовал, что идут за ним. И заторопился, боясь не успеть. Кого-то вообще не нашёл – дом заколочен, где-то успели спрятаться, а искать ему некогда. На улицах русские патрули, те же белые. С ними связываться рискованно. И вдруг ни с того, ни с сего заныл локоть. Не ушибал вроде. Совсем нелепо. Он же в работе, а болит. В каком это доме? А, там где белый слизняк на коленях ползал, просил взять жену, дочь, лишь бы ему его жизнь поганую оставил. Его шлёпнул легко. Хоть и хотелось, чтоб сволочь белёсая прочувствовала всё, как те, которых по его же приказу, но не стал, некогда. И тут влетела раскосмаченная беляшка, шлюшка недоделанная и заверещала:
– Папа… папочка…
Он поднял уже пистолет, прицелился, и вдруг как иглой кольнуло в локоть, в болевую точку, чуть пистолет не выронил. Перехватил левой, выстрелил, не глядя, и ушёл. Не то, что контрольного не сделал, даже не посмотрел, куда попал. Плохо попал. Крик за спиной не умолкал долго. Потом… потом он встретил пятерых, прямо на улице, в форме. Они тоже боялись патрулей, пробирались куда-то и шарахнулись от него врассыпную. Стрелять он не стал: патронов совсем мало осталось, догнал двоих – дурни, вместе побежали – и прикончил ножом. Потом… всё путается, руку то отпускало, то кололо. Правда, он с левой и стреляет, и ножом, но… но не то. Ночью, нет, под утро, дважды налетал на засады и еле уходил.
Чак осторожно шевельнул плечами. Да, тогда он и засветился. Думал – оторвался, а его попросту повели. Поздно сообразил, что не сам идёт, а его ведут, что не просто патрули, а его загоняют. Дурак, хотел пройти к Слайдерам, размять руки. И узнать об этом красавчике, Найджеле, как добрался. И вот… Уже светло совсем было. Военная машина сзади. Он посторонился, пропуская её. С военными никто не связывается. А тут вторая в лоб. Так и не понял, с какой на него прыгнули. Он ещё трепыхнулся, но скрутили его… крепко. Никогда бы не поверил, что один на один уступит беляку. И ведь при оружии был. А достать не успел.
Чак почувствовал, как кровь прилила к щекам. Опозорился. А был лучшим в их десятке, и потом… не было такого, чтобы беляк его… нет, конечно, когда хозяин бьёт, или белый прикажет не двигаться, то да, но этот-то не приказывал. Молча завалил и скрутил. Ни достать, ни выбросить ничего не успел. Запихнули в машину на пол между сиденьями. Хорошо, хоть ноги не ставили, любят это беляки: сбить с ног, да ещё и потоптаться на лежащем. Этого бы не снёс. А так… лежал тихо. Ехали недолго, одна только остановка была. Судя по шуму, перед воротами. Выдернули из машины, поставили на ноги и не пинком, а каким-то ловким броском втолкнули в дверь. Даже оглядеться не успел. И уже там, в комнате, тесной от множества русских, сняли наручники, стягивавшие за спиной запястья, и обыскали. Оба пистолета, два ножа – простой кинжал и выкидной на пружине – кастет, запасные обоймы, перчатки со свинцовыми накладками, запасной глушитель… Он стоял, подняв руки и расставив ноги, а они его охлопывали, расстёгивали на нём куртку и рубашку, расстегнули брюки, проверили все внутренние карманы… правда, не рвали ничего. И не били. Велели разуться, и ботинки с окованными краями и режущей пластинкой в носке положили к оружию. А ему дали другие, обычные рабские и разрешили застегнуться. Но пояс с тяжёлой шипастой пряжкой забрали и тоже бросили к оружию. На другой стол рядом бросили его сигареты, несколько смятых кредиток, ключ от квартиры, скомканный носовой платок… Всё. Больше ничего у него нет. И незнакомая непонятная речь, которой он боялся.
– Арсенал ходячий…
– Как его Сашка взял…
– Ну, так Бешеный…
– А погулял парень…
– Готовился…
– Да, здесь не самооборона…
– Какая самооборона при таком наборе?
– Умышленное…
– И при отягощающих…
Он почувствовал, что дрожь вот-вот прорвётся наружу, но показать белякам свой страх… не дождутся!
А потом другая комната, где было всего двое русских. Щуплый в очках за столом с бумагами и второй – помоложе и побольше, с ссадиной на скуле. Велели сесть за маленький стол посредине комнаты. Стол допросный – намертво соединённый со стулом и прикреплён к полу. Он послушно сел. Руки почему-то не приковали к столу. Дрожь ещё была, но уже подкатывала злоба, не горячая красная, когда кровь в глазах, и всё тело рвётся, а белая холодная злоба бессилия.
– Я майор Арсеньев, – заговорил по-английски очкастый. – Буду вести твоё дело. Назови своё имя.
Что ж, обычная провокация. Имя рабу не положено. Странно, что его берут на такой глупый крючок. Но он не связан и руки не прикованы, если их как следует разозлить, то…
– Чак, сэр, – слова почему-то застревали, их приходилось выталкивать.
– Хорошо. А полностью?
Он с усилием поднял на них глаза, руки на крышке стола сами собой сжались в кулаки. Русские смотрели на него спокойно, очень внимательно, без ненависти и страха. Его все боялись. Даже те временные хозяева, которым сдавал его в аренду Старый Хозяин. И ненавидели. Потому что боялись. Он молча смотрел на русских в упор и ждал удара. А его всё не было. Или… или по-другому, током прямо через стол и стул, он видел такое… или… молчание становилось невыносимым. Высокий вдруг встал, пошёл к стене. Он невольно скосил глаза. Пошёл к пульту? Нет, ещё один стол, на нём графин с водой и стаканы. Сразу захотелось пить. Русский с полным стаканом идёт к нему. Сейчас будет, дразня, пить сам или плеснёт в лицо? Лучше бы выплеснул, тогда хоть губы оближешь. Русский стоит перед ним и протягивает ему стакан. Опять ловушка. Он смотрит на руки белого. Золотистый пух на красноватой обветренной коже, белые полоски и пятнышки шрамов, костяшки… От зуботычин следы другие, в перчатках бьёт? Нет, он не поддастся. Русский ставит стакан между его стиснутых кулаков и отходит.
– Пей, – говорит Очкастый.
Он осторожно сдвигает руки, охватывая ими стакан. Как это они не побоялись дать ему стекло? А если там не вода, а рассол или ещё что? Но он уже наклонился и коснулся губами края. Вода? Вода! Он делает ещё глоток, и сдерживаемая дрожь вдруг прорывается, всё тело дрожит, ходит ходуном, даже зубы стучат о стакан, горло сводит судорогой, вода течёт по подбородку, заливается за воротник… последние капли он выпивает, запрокидывая стакан над головой, вытряхивает их в рот.
– Дать ещё? – спрашивает второй.
Он молча мотает головой. Нет, он не даст себя прикормить, как тогда…
– Я мало убил, – говорит он вдруг неожиданно для самого себя. – Мало. Не успел. Всех.
– У тебя был список? – спрашивает Очкастый.
– Я их знал, всех, – выплёвывает он слова. – А не этих, так других. Всех. Под корень.
Очкастый спокойно смотрит на него, а он уже не может остановиться.
– Я их видел. Тогда они… им чужая жизнь ничто… Ликвидировать списком… Главное – массовость… Не распыляться… Ну, так и я их… Списком. Их жизни мне ничто. Все они передо мной ползали, у меня в ногах валялись! Все! – он переводит дыхание. Почему они не ударят его? Чего ждут? Он наговорил уже достаточно даже не для удара, а для пули. Чего им ещё? – Вы убьёте меня, но я убивал вас! Сам! Без приказа!
Он вдруг понял, что кричит, и замолчал.
– А по приказу? – спросил Очкастый. – Многих убил?
– Много. Не считал, – он заставил себя говорить без крика. – И убивал. И бил. И тоже. Молили меня.
– Как звали твоего хозяина?
Он судорожно схватил ртом воздух.
– Которого, сэр?
Он сказал «сэр», он что, ломается? Они быстро переглянулись.
– Их было так много?
– Меня сдавали в аренду, сэр, – тихо сказал он, поняв, что сломался.
– Ну что, – заговорил вдруг второй. – Интересная, конечно, ситуация…
– Не-ет! Нет, сэр, не надо! Я всё скажу, всё сделаю, только не надо, сэр! Не надо! Только не это!
Он захлёбывался в своём крике, не смея встать, бился головой о крышку стола. И вдруг… сильная рука, ухватив его за волосы, подняла голову, а другая, не менее сильная, прижала оба его запястья к столу. Его держали крепко, но без боли. И он узнал эту хватку. Так вот этот его скрутил?!
– Ну, – он сжался, ожидая неизбежного, но прозвучали совсем другие слова: – И чего ты распсиховался?
Хватка постепенно ослабла. Его не держали, а придерживали. Очкастый принёс ему стакан с водой. Тот, пустой, он, видно, сбросил со стола, сам не заметил когда. Он пил маленькими частыми глотками.
– Успокоился? – спросил его Скрутивший.
Он кивнул.
– Тогда давай дальше поговорим.
Они не отошли, остались стоять рядом. И их вопросы падали на него сверху, как удары. Он и вздрагивал от них, как от ударов. И отвечал. Уже плохо сознавая, о чём его спрашивают и что он отвечает. А потом Очкастый сказал:
– Хватит на сегодня.
И его отвели в эту камеру. Маленькую. На полу и десяток вплотную не ляжет. Но он один. И есть намертво приделанная к стене койка, такой же стол напротив и стул. И стена не решёткой, а сплошная, дверь с окошком. Такие камеры он видел. В распределителе в таких, только без мебели, держали лагерников. Никогда не думал, что попадёт в такую. Ему принесли еду. Миску с кашей, кружку с чем-то вроде кофе и два ломтя хлеба. Он всё съел и снова лёг на койку.
Чак осторожно пошевелил плечами, сжал и разжал кулаки. Нет, всё в порядке. Пока. А дальше что… дальше не его воля. Когда дадут сигнал отбоя, ну, простыни, конечно, излишество, но одеяло дадут? Тогда можно будет раздеться и лечь нормально. И закутаться так, чтобы никто не видел лица. Хотя… что он наговорил этим русским? А! Не всё ли равно? Он пришёл к финишу. Этих беляков ему не простят. Да и прошлых тоже.
Алабама
Графство Эйр
Округ Гатрингс
Джексонвилл
Они стояли у окна, смотрели на улицу и слушали. Когда внизу хлопнула калитка, миссис Стоун повернулась к Рози.
– Давайте наведём порядок, Рози.
– Да, конечно, – Рози тряхнула головой и подняла с пола разорванный пакет от шали.
– Нет, Рози. Сначала отберите, что вы возьмёте себе на память о Джен. Остальное потом.
– Что потом, миссис Стоун?
– Потом мы опять всё раскидаем. Имитируем погром.
– Да, но… зачем?
– А зачем это сделал тот, кто уводил девочку? Подумайте, Рози.
– Эндрю, кажется? Нет, Андре.
Миссис Стоун поморщилась.
– Без имён, Рози. Ну, так зачем он это сделал?
– Ну-у, – Рози почувствовала себя ученицей на экзамене и рассердилась. – Ну откуда я знаю?! Ну, чтобы подумали, что здесь уже были… эти.
– Вот и мы сделаем для этого же. Пусть думают на них. Выбирайте.
Рози обвела взглядом комнату.
– Но… я, право, затрудняюсь. А вы, миссис Стоун?
– Побыстрее решайте, Рози. Мне, да и вам, пора домой.
Рози нерешительно взяла с комода фарфорового пеликана.
– Миссис Стоун, почему Джен не взяла его с собой?
– Тяжело, громоздко, безвкусно, лицемерно и подло, – отрезала миссис Стоун.
Рози вздрогнула от её тона и выронила статуэтку. И увидев осколки, заплакала. По-девчоночьи, всхлипывая и даже как-то подвывая. Миссис Стоун, не обращая на неё внимания, деловито распахнула дверцы шкафа, сгребла и разбросала по полу какие-то вещи, тряпки, смахнула с комода валявшиеся там забытые или ненужным мелочи, выдернула и бросила на пол ящики. Потом ушла на кухню. Рози вытерла ладонями лицо и пошла к ней. И уже вместе, стараясь особо не шуметь, они побили и разбросали посуду и утварь. Рози заглянула в кладовку.
– Миссис Стоун, здесь и так… ой, а это что? Забыли?
Она вытащила из-под стеллажа туго скатанную постель.
– Нет, – пожала плечами миссис Стоун. – Джен же так и решила не брать постели. Можно подпороть.
– Зачем?
– Всё затем же, Рози.
Рози принесла из кухни нож. Они вспороли наискось перину, одеяло и подушку и вытащили остатки в кухню так, что куски ваты и перья разлетелись по полу.
– И в комнате так же?
– Да. Мародёры зашьют.
Они вернулись в комнату. Хрустя осколками, миссис Стоун подошла к кровати.
– Помочь вам?
– Нет, Рози, это не сложно.
Двумя резкими взмахами миссис Стоун взрезала перину, проткнула подушку, потом перешла к детской кроватке и вдруг застыла.
– Нет, не могу. Сделайте это, Рози.
Рози кивнула и подошла к ней. Взяла нож и разрезала перинку, подушку, одеяльце. Оттолкнула ногой на середину комнаты распоротого медвежонка. Отбросила нож. Он где-то зазвенел. Оглядела разгромленную развороченную комнату.
– Да, – поняла её миссис Стоун. – Вот теперь это похоже на правду. Идёмте, Рози. Нам надо уйти тихо.
– Вы так ничего и не взяли себе, миссис Стоун, – Рози осторожно пробралась к двери.
– Незачем, – просто ответила миссис Стоун. – К тому же, если что, придётся объяснять, как к вам попала эта вещь.
– Да, – кивнула Рози. – Я и так не забуду.
Они вышли на лестницу, и миссис Стоун оставила дверь открытой. Спустились. Рози осторожно выглянула. Двор пуст. Они перебежали к калитке, выскочили на улицу и быстро свернули за угол.
– Да, а ключи? – Рози вытащила из кармана своего тёмно-синего плащика оставленную ей Женей связку.
Миссис Стоун взяла у неё связку, быстро сняла с кольца ключи, кольцо с немудрящим потёртым брелочком отдала Рози, а ключи бросила в сточный жёлоб у тротуара. Рози кивнула. И какое-то время они шли молча.
– Думаю, завтра контора не будет работать, – попробовала заговорить Рози.
– И послезавтра, – прежним жёстким тоном ответила миссис Стоун. – И не думаю, что она вообще заработает. Там был штаб. И как прикрытие она больше никому не нужна.
– Я уеду к маме на ферму, – сразу сказала Рози. – А вы?
Миссис Стоун пожала плечами.
– Я не думала об этом.
– Миссис Стоун, – робко начала Рози. – Вы… вам уже приходилось видеть… такое?
