Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел
– Да, – жёстко ответила миссис Стоун. – Я видела достаточно обысков. И не только обысков.
– Я так рада за Джен, – попыталась сменить тему Рози.
– Да, – кивнула миссис Стоун. – У неё хватило мужества полюбить и не отступиться от своей любви, – Рози смотрела на неё, широко распахнув глаза, и она улыбнулась своей прежней мёртвой улыбкой. – Когда вы полюбите, Рози, не отступайте. Любовь не прощает предательства, а её месть страшна, – простилась сухим кивком и свернула в свой квартал.
Рози вздрогнула и побежала домой. Ведь она совсем не подумала, что и её комнату могут разграбить, как комнату этих девочек в больнице. А рядом комната доктора Айзека. Девочки сказали, что его убили, затоптали… Его-то за что?! Нет, как только русские снимут заставы, она уедет. К маме. Хватит с неё города и его радостей… Хватит!..
Она бежала по улицам, всхлипывая на ходу. Счастье ещё, что Джен так и не узнала то, что поняла она. Что толстушка Майра, и Этель, и Ирэн были заодно с этими, что давали информацию и помогали составлять списки на первую и вторую стадии, что вся их контора была только прикрытием штаба, что… нет, даже про себя страшно назвать истинного хозяина и начальника… Нет, с неё хватит. Надо сбежать, исчезнуть и затаиться. Как Джен.
Графство Эйр
Округ Диртаун
Диртаун
Машина остановилась, и они проснулись. И снова Мартина удивило их чутьё. Он вздрагивал на каждой остановке, а они даже глаз не открывали. А сейчас сразу заморгали, задвигались.
– Вылезай! Стройся!
Они прыгали из грузовика, вставали привычным строем – руки за спиной, глаза опущены – быстро поглядывая исподлобья по сторонам и почти неслышно перешёптываясь.
– Гля, решётки…
– Распределитель?
– Тюрьма, – шепнул Мартин Эркину, а уже от него побежало к остальным.
Рядом выгружалась свора.
– Во здорово!
– Чего?
– А не отпустили их!
– Ага, в одну камеру теперь, там и потешимся!
– Дурак, это ж тюрьма!
– Ну не по одному ж нас распихают.
– А один к ним попадёшь…
– Тогда хреново…
– А ни хрена, сквитаемся…
– Ты сортировку сначала пройди, прыткий…
– За Мартином смотри, а то его к белякам запихнут.
– Давай в серёдку его…
– Ага, быстро, пока не смотрят…
– И шапку ему поглубже…
Мартин и охнуть не успел, как его быстро передвинули в середину строя. Эркин остался на краю, жадно ловя обрывки русских фраз.
Так… это непонятно, а, нет, это они про беляков… другое крыло… крылья-то при чём? Нет, другое… А, камеры в разных отсеках… нет, непонятно чего-то… сразу по камерам…
– Первые четыре. Марш!
Эркин чуть не выругался в голос. Но кто же думал, что русские отсчёт с этого края начнут? Оказаться в первой четвёрке – хреново… Хорошо ещё, что четвёртым стоит.
Дверь… Тамбур… Комната… Стол… Русский в форме…
– Имя… Фамилия… Год рождения… Место жительства… Кем работаешь… Документы… Что в карманах…
Ну, это не страшно, не так страшно. Они стояли в затылок друг другу и подходили по одному. Когда Роб замялся на вопросе о документах, его не ударили, не накричали, а просто что-то чиркнули в своих бумагах и всё. И Губачу ничего не сделали, хотя у того ни документов, ни имени, ни работы… Может, и обойдётся. Ну, вот и его черёд.
Эркин, по-прежнему держа руки за спиной, шагнул к столу.
– Имя?
– Эркин, сэр.
Русский быстро вскинул на него глаза.
– Как? Эр-кин?
– Да, сэр. Эркин.
Русский кивнул, записывая.
– Фамилия?
– Мороз, сэр.
И снова быстрый удивлённый взгляд.
– Как-как? Может, Мэроуз?
– Нет, сэр. Мороз. Frost.
Русский улыбнулся.
– Так может, у тебя и отчество есть? – спросил он с заметной насмешкой, специально ввернув в середину фразы русское слово.
Эркин напрягся, но отвечал по-прежнему спокойно.
– Да, сэр. Фёдорович.
– Скажи пожалуйста, – удивился русский. – А документы?
– Да, сэр.
Эркин осторожно, чтобы резким движением не навлечь удара, распахнул куртку и достал из кармана рубашки красную книжечку удостоверения, подал её русскому и снова заложил руки за спину.
– В чём дело? Почему задержка?
– Посмотрите, капитан.
Русских уже трое. Вертят его удостоверение, рассматривают его самого, явно сверяя с фотографией.
– Может, ты и русский знаешь?
Спросили по-русски, и темнить уже поздно. Шагнул – так иди.
– Немного понимаю.
– Давно подал заявление?
– Двадцать первого октября.
– Где оформлял?
– В Гатрингсе.
Русские вопросы наперебой с трёх сторон. Эркин отвечал по-русски, стараясь не путаться в словах, спокойным голосом, только пальцы за спиной всё сильнее вцеплялись друг в друга.
– Ладно, – тот, кого называли капитаном, был, видимо, старшим. – Остальное потом. Оформляйте в общем порядке.
– Есть.
Эркин перевёл дыхание. Дальше пошло быстро. Две сотенных кредитки – как это он не сообразил, пока везли, посмотреть, но обошлось, положили к остальному без вопросов – бумажник, несколько сигарет, расчёска – купил тогда в Гатрингсе на толкучке – рукоятка ножа, немного мелочи, обе запаянные в целлофан справки, шапка – всё, больше ничего у него в карманах не было, выдернули ещё пояс из джинсов. Охлопали ещё раз по карманам, отдали расчёску и шапку, а остальное сгребли в пакет. И вот он уже идёт по коридору. Стены глухие, как в лагерном отсеке распределителя.
– Стой.
С лязгом открывается дверь.
– Вперёд.
Эркин перешагнул через порог, дверь захлопнулась, и… и увидел всех троих. Губача, Роба и Длинного, растерянно озиравшихся по сторонам.
– Меченый!
– Чего так долго?
– Бумаги мои смотрели. Вы чего стоите?
– Да чего-то… – промямлил Роб, оглядывая теснившиеся в камере двухэтажные койки.
А Губач ответить не успел. Дверь открылась, впустив Митча, который с ходу заорал, бросаясь к одной из верхних коек у стены.
– Это моя!
Его вопль привёл в чувство остальных. Дверь часто лязгала, впуская всё новых и новых. Расстрел явно откладывался, и надо было устраиваться. В общем, койки занимали без стычек. Поменяться всегда можно, а если друга или брата загонят в другую камеру, то ничего ты уж не поделаешь. А глухая стена вместо решётки позволяла чувствовать себя совсем свободно. Мартина встретили радостным, но тихим – на всякий случай – рёвом.
– Мы уж боялись, что тебя к белякам загонят.
– Нет, их ещё во дворе держат.
Они злорадно заржали. Вошли ещё четверо. Всё, все койки заняты, остальные, видно, в другую камеру попали. Отсутствие простынь и одеял никого не смутило, вернее, многие этого просто не заметили. Отдельная кровать, матрац и подушка… если не верх комфорта, то очень близко к нему. Лечь, вытянуться…
– Ещё пожрать бы дали, так совсем красота!
– А про сортировку забыл?
– А ни хрена! Пока не шлёпнули, жить надо.
– Это да, это ты правильно.
– Пожрать бы…
– Постучи и попроси.
– Во! Сразу дадут!
– Так не ему одному. Нам тоже достанется.
– Ложись, Мартин, ты ж в машине не спал, – сказал Эркин.
Мартин устало кивнул. Посмотрел на часы.
– Долго ехали.
– И где мы? – поинтересовался Эркин.
– Не знаю, – Мартин тяжело лёг на койку и повторил: – Не знаю. Не могу сообразить. Сигареты забрали, чёрт.
Эркин снял куртку, лёг и укрылся ею. Разуваться не стал: днём в любой момент дёрнуть могут, пока не велели спать.
– Меченый, ты в отруб?
– Что не доем, то досплю, – ответил Эркин, закрывая глаза.
Кто-то засмеялся, но большинство тоже стало укладываться, кое-кто уже похрапывал. Эркин повернулся набок, натягивая на плечи куртку…
… Шёпот Зибо выдёргивает его из сна.
– Угрюмый.
– Чего тебе?
– Слышишь?
Он сонно поднимает голову. Вроде крики какие-то. Но далеко.
– Ну и что?
Он уже понял – что. Пупсика застукали с Угольком. Доигрались. И надзиратели готовят на завтра… веселье. Трамвай. Их поставят во дворе, всех, по росту. Чтоб все видели. И чтоб надзирателям всех было видно. На балкон выйдут хозяева. Пупсика и Уголька заставят раздеться, привяжут и начнётся. И всем смотреть, и попробуй глаза закрыть – сразу в пузырчатку, а вякнешь чего – сам рядом ляжешь. Зибо всхлипывает. Ему-то чего? Сами виноваты, голову потеряли…
…Эркин заставил себя открыть глаза. Разноголосый храп, постанывание, сонное бормотание и разговоры трепачей сливались в ровный негромкий гул. Эркин посмотрел на соседнюю койку. Мартин лежит на спине, руки под головой, но глаза открыты, смотрят, не отрываясь, в потолок. Эркин сразу занял верхние койке себе и Мартину рядом. Наверху хорошо: не под ногами у всех, и чтоб тебя сонного ударить, придётся лезть вверх, успеешь проснуться. Неподвижный взгляд Мартина не понравился Эркину.
– Мартин, спишь? – шёпотом позвал он.
– Нет, – тихо ответил Мартин. Громче, чем положено в камере, но за общим гулом сойдёт. – Не могу. Глаза закрою… и вижу… опять всё.
Эркин медленно кивнул. Он тоже заставил себя проснуться, чтобы не увидеть того, что было потом. Знал, что на месте Пупсика увидит Женю. И тогда точно закричит. Распределитель – не Палас, конечно, но кричащих во сне нигде не любят.
Лязгнула дверь, и весь шум как ножом отрезало.
– На оправку. Выходи по одному.
Это все знали. И сразу двинулись к выходу, оставляя куртки и шапки на койках.
– Руки назад. Вперёд марш.
Это тоже знакомо. Жалко, стены глухие, не видно, кто в соседних камерах, ну да тут ничего не поделаешь. У русских свои правила. Наличие в туалете не только унитазов, но и раковин так всех обрадовало, что Мартин удивился. Но ему тут же объяснили, что в распределителях раковин не было, ни попить, ни лицо обмыть, а здесь-то… красота! Живём!
Эркин с наслаждением умылся, потом скинул рубашку и обтёрся до пояса.
– Меченый, охренел? Застудишься!
– А ни хрена! – Эркин прямо на мокрое тело натянул рубашку. – Она тёплая.
Удачно он тогда утром надел свою тёмную, ещё из имения, рубашку. В ней и не мёрзнешь, и не потеешь сильно. Как и в джинсе. Тогда, зимой, он даже после общих ночёвок у костра забирался подальше в заросли, раздевался, обтирался снегом, надевал рубашку, куртку и шёл дальше. И ничего, ни хрена он не застудился.
– Всё. Выходи.
Их привели обратно в камеру. Спать уже не ложились. И как в воду глядели. Стукнуло окошко.
– Подходи по одному.
Миска с кашей, два ломтя тёмного хлеба и кружка с чем-то тёмным и даже слегка дымящимся. Кто-то в коридоре наливал, раскладывал и подавал в окошко. Руки были светлые. Неужто беляк? Ну, ни хрена себе! Но думать об этом некогда и незачем. Ели быстро – что заглотал, то и твоё – рассевшись на нижних койках, кто с кем, кому доверял, понятно. Огрызок попробовал трепыхнуться, но ему сразу с трёх сторон дали по шее, что-то неразборчиво рыкнул Арч, привстали, выглядывая шибко хитрого, Эркин и Губач – и вопрос со жратвой был решён окончательно и бесповоротно. Лопай своё, а в чужую миску не заглядывай.
Грязную – только по названию, кто хлебом, а кто и языком вычищал миски – посуду через окошечко в двери отдали и, сыто отдуваясь, разбрелись по камере. Сегодня точно ни Оврага, ни Пустыря не будет. Все сортировки с утра бывают. Но у русских всё не по-людски.
Лязгнула дверь, и рявкнуло:
– Арч, Аист, Алан. На выход.
Трое названых медленно подошли к двери.
– Куртку… брать, масса? – осторожно спросил Арч.
И вдруг незлой и достаточно громкий, так что все услышали, ответ:
– На допрос с вещами не вызывают.
Дверь захлопнулась, и все бросились к Мартину. Так сортировка или что?
– На допросах и отсортируют, – объяснил Мартин.
– Ага, – сообразил Эркин. – Не щупают, а спрашивают.
Мартин невольно улыбнулся и кивнул. Снова лязгнула дверь.
– Эркин Мороз. На выход.
Сцепив за спиной руки, Эркин шагнул через порог в коридор, не оглянувшись, успев только поймать в спину голос Мартина:
– Удачи тебе.
Шли долго. Непривычно – шаги за спиной, а дубинкой не тычут, только голосом командуют. Переходы, лестницы, повороты… Эркин ничего не запоминал. Незачем. Обратно в камеру ведь тоже надзиратель отведёт, или в другую, или ещё куда… Совсем другой коридор. Двери деревянные с табличками. Как в комендатуре.
– Заходи.
Стол напротив двери. За столом русский, молодой, вряд ли старше него самого, в форме, показывает на столик посередине комнаты.
– Садись сюда.
Эркин осторожно сел. Стол и стул вместе. Сидишь как в клетке. Быстро не вскочишь, не увернёшься, но и из-под тебя не вышибут. Руки за спиной держать неудобно, и он их осторожно положил ладонями вниз на стол. Окрика нет, значит, можно.
– Я лейтенант Орлов. Буду вести твоё дело, – русский улыбается открыто, без затаённой издёвки, и Эркин, на всякий случай осторожно, пробует улыбнуться в ответ. – Сначала мне надо записать полные сведения о тебе. Назови своё полное имя.
Полное – это с отчеством? Наверное, так.
– Эркин Фёдорович Мороз.
Русский, кивая, быстро пишет.
– Год рождения?
– Девяносто шестой, сэр.
Русский поднимает голову.
– Если хочешь, можем говорить по-русски. Ты знаешь русский?
– Да, сэр. Как скажете, сэр.
– Хорошо, – Орлов перешёл на русский. Интересно, насколько велики познания парня? На чужом языке врать сложнее, трудно следить за нюансами. – Место рождения?
– Алабама, – и добавил по-английски: – Я из питомника, сэр.
Так у них и пошло дальше. Сразу на двух языках.
– В Джексонвилле давно?
– С весны.
– А точнее?
– Я не знаю… месяца. Я болел тогда, – про клетку всё же лучше пока не рассказывать. – Было ещё холодно.
– Листвы ещё не было?
– Нет. Я уже на работу ходил, когда листья появились.
– Ясно. И где жил в Джексонвилле?
Эркин замялся. Адрес тогда записала Женя, он даже не спросил.
– Я не знаю, как улица называется.
– В Цветном квартале?
– Нет, сэр, в белом, – как объяснить, чтобы сразу поняли? – Ну, я… – и как в воду прыгнул. Жене он уже не навредит, чего уж тут. – Я у… жены жил. А всем мы говорили, что я койку снимаю. И плачу деньгами, и всю работу по дому делаю.
– Здорово придумали! – искренне восхитился Орлов.
И Эркин невольно улыбнулся в ответ.
– И никто не догадался, не пронюхал?
– Нет, – мотнул головой Эркин. – Её за другое… убили, – он схватил открытым ртом воздух, как от удара, и заставил себя продолжить. – Она… она пыталась вам позвонить. В комендатуру.
Орлов кивал, не отрываясь от письма. Когда Эркин замолчал, поднял голову.
– Здесь есть графа «состав семьи». Давай заполним. У тебя есть кто из родных?
– Жена… была. Убили, – Эркин старался говорить спокойно, вжимая предательски вздрагивающие пальцы в крышку стола. – Брат… был. Убили.
За спиной стукнула дверь. Эркин замолчал, но не обернулся.
– Ну, как дела? – прозвучал весёлый, ненавистно знакомый голос. – Справляешься?
Мимо Эркина к столу прошёл русский в форме. Обернулся. Эркин узнал его и почувствовал, как по спине поползла холодная волна. И увидел, что его тоже узнали.
– Ага, старый знакомый, – Золотарёв улыбнулся и перешёл на английский: – Бегал, бегал и добегался. Вот теперь поговорим. Подробно и обо всём, спешить некуда.
Опустив веки, Эркин рассматривал свои руки. Зашелестела бумага.
– Ты смотри, какой шустрый, – продолжил по-русски Золотарёв. – Со всех сторон задницу прикрыл и всюду поспел. И жена, и брат…
Орлов молча показал на строчку: «Достаточно свободно владеет русским». Золотарёв кивнул и опять по-английски.
– Хорошо устроился, спальник, – у Эркина напряглось лицо, Орлов удивлённо приоткрыл рот, но Золотарёв жестом велел ему молчать, продолжая по-английски. – Что же ты за растеряха такой, всё потерял? А? И этот, лагерник, тебе не помог. Ты за него тогда на пулю, считай, лез, а он тебя подставил и дёру. И Бредли с Трейси не приехали. Что ж твой… лендлорд ни тебя, ни… семьи твоей не откупил? И ковбою старшему ты не нужен стал. Они там виски пьют, других бедолаг мордуют. Ну, чего молчишь? – и вдруг рявкнул: – Отвечай!
Эркин медленно поднял голову. Застывшее лицо. Широко раскрытые глаза смотрели в стену между Орловым и Золотарёвым. Орлов быстро написал на листке: «Глухо», – и два вопросительных знака. Показал Золотарёву. Тот пренебрежительно мотнул головой.
– Хороший ты парень, – сказал он участливым сожалеющим тоном. – А связался с такой уголовной сволочью. Бредли – шулер, барыга. Не знаешь, что это? В карты жульничает, краденым торгует. Трейси – киллер, наёмный убийца. А лагерник… Ты хоть подумай, сколько жизней надо было загубить, чтобы в лагерь попасть. И в лагере выжить. И для каких дел им ты, спальник, был нужен. Об этом тоже подумай. У тебя же не вся сила в член ушла, и в мозгах хоть что-то должно быть.
Эркин продолжал молчать. Золотарёв, насмешливо щурясь, оглядывал его неподвижное лицо, угадывающийся под тёмной рубашкой с открытым воротом мускулистый, налитый силой торс, спокойно распластанные на столе красивые ладони.
– Русскому тебя ведь лагерник учил. Или ещё кто? Ну? Для какого дела тебя готовили? Для этого и в Джексонвилл привезли. К кому?
Молчание Эркина не остановило его.
– Бабу эту ты хоть сам нашёл? Или тебя к ней в постель Бредли положил? Или это так, для блезира? Ну да, ты ж перегорел, от тебя сверху никакого толку нет. А снизу ты с кем работал?
Орлов всё с большей тревогой вглядывался в невозмутимое лицо Эркина.
– Николай Алексеевич.
Золотарёв вздрогнул и посмотрел на него.
– Я бы хотел продолжить работу.
Тон у Орлова спокойный, даже чуть извиняющийся. Золотарёв зло улыбнулся.
– Ладно. Не горит, – и опять Эркину: – Ты подумай, парень. Тебе здесь не один день сидеть, мы ещё не раз поговорим.
Когда за Золотарёвым закрылась дверь, Орлов прошёл в угол к столу с графином и стаканами, налил полный стакан воды, молча поставил его перед Эркином, вернулся на своё место и занялся бумагами. Он писал, листал, перечитывал, делал пометки, сортируя и подкалывая исписанные листки и карточки. И, подняв голову, увидел настороженное, но живое лицо. Стакан пуст. Уже хорошо.
– Мы остановились на твоей семье. Продолжим?
Помедлив с секунду, Эркин кивнул.
– Давай всё-таки я запишу их. Мало ли что.
– Их убили, – глухо сказал Эркин.
– Ты видел их мёртвыми?
– Нет, – медленно покачал головой Эркин. – Мне рассказали.
– Тогда всё может быть, – бодро сказал Орлов. Самого неприятного не случилось – контакт не разорван. Золотарёв, конечно, ас, ему самому до майора как до неба, но здесь тот явно не в цвет сработал. Ну да ладно. У майора своё дело, а у него своё. У парня пометка в карточке «вожак?». Да, похоже. Смел, выдержан, не теряет головы. Может, удастся получить более полную картину событий в Джексонвилле. А то и в самом деле странно. Тихое захолустье и такой взрыв, настоящие бои.
Золотарёв быстро шёл по коридору. Надо же, какая удача! Приехал взглянуть на старого знакомца – Сторма и напомнить тому кое-какие нюансы, чтобы на амнезию не вздумал жаловаться, прошёлся по кабинетам… И надо же какое совпадение! Ну, теперь он этого чёртова индейца вывернет до донышка. А пока пусть с ним желторотик по мелочам пройдётся, в «доброго следака» поиграет, раз уж решили всех бывших рабов не давить, а упрашивать. Подготовит, так сказать. А потом как врежем по этой наглой морде… расколется, никуда не денется.
Он забежал к связистам.
– Мне есть что?
– Да, майор, – сержант протянул ему карточку с текстом.
Проглядев его, Золотарёв присвистнул, не скрывая счастливой улыбки. Нет, это он молодец, что оставил запрос об извещении. Пожалуйста. Бредли и Трейси взяты на дороге с оружием. И где они? Дарроуби. Занесло их в тот сектор. Но неважно. Ну, голубчики, теперь не отвертитесь. Так. Закончить здесь и в Дарроуби. Ночь в дороге и там с утра как раз. А пока опять же пускай там их подёргают. Так что на лагерника с любой стороны выход есть. А то и с двух. Что совсем даже не плохо. Сдадут лагерника, побрыкаются, но сдадут, все трое молчать не смогут. Ну, полоса удач началась.
Когда Эркин вошёл в камеру, его пошатывало, как после полной смены. Не глядя ни на кого, никому не отвечая, он добрёл до своей койки, подтянулся и сел, свесив ноги. Куртка на месте, а это что?
– Нам тут одеяла выдали, – подошёл к нему Арч. – И ужин. Кашу твою и это пойло мы поделили, а хлеб держи.
Эркин взял четыре ломтя.
– Это по стольку дают?
– Два твоих и два за поделенное.
Эркин медленно кивнул.
– Выводить ещё будут? – спросил он, с трудом ворочая языком.
– Сказали на оправку ещё, и дадут отбой. Разувайся, не бойся. Мы тут все, – Арч усмехнулся, – заодно решили.
И отошёл. Эркин положил хлеб на подушку, разулся, сапоги засунул в изголовье под матрац. Сговориться-то сговорились, но если ночью подменят, то хрен ты что потом докажешь. Портянки… ладно, многие повесили. Он смотал их с ног и повесил на ножную перекладину. Куртка… пусть пока так и лежит. Одеяло… тоже, не холодно. Одеяло хорошее, как те, что были на выпасе, не протёртое. Ладно. Он лёг, вытянул гудящие ноги – с чего бы это, ведь не ходил, а сидел, но ломит – и стал есть. На третьем куске покосился на соседнюю койку. Мартин опять потолок рассматривает. Если запсихует…
– Тебя о чём спрашивали, Мартин?
– Как всех. Что, да кто, да когда, – неохотно ответил Мартин.
– Слушайте, – подал вдруг голос Башка. – Все слушайте. Мартина мы насильно увели. Понятно?
И сразу откликнулись из разных концов камеры:
– Точно.
– Ага, дело.
– Идёт.
– А если спросят: зачем? – задумчиво спросил Арч.
– Как заложника, – ответил Эркин. – И на завале его для этого держали. Прикрывались им.
И опять пошло по камере:
– Правильно, Меченый.
– А так он не при чём.
– Ну, понятное дело.
– Спасибо, парни, – ответил Мартин. – Но не надо. Я сам за себя отвечу. Перед Богом у меня одна вина. Поздно начал этих гнид давить, дураком был. А на людской суд мне накласть.
– Так ведь…А шлёпнут если? – неуверенно сказал кто-то.
– Плевать, – спокойно ответил Мартин. – Здесь у меня никого нет, а там мне есть с кем встретиться.
Эркин дожевал хлеб, вытянулся в полный рост на спине и стал гонять по телу волну, напрягая и распуская мышцы. Он боялся заснуть и увидеть всё заново.
Алабама
Графство Эйр
Округ Кингслей
Коттедж № 3715
Элли размешала молоко с яйцами и ещё раз заглянула в книгу. Разумеется, она умеет готовить. Как все женщины. Но не более. Хорошо, что Джимми в этом плане нетребователен. Но специальное питание – это нечто малознакомое. Весьма муторное. И, к сожалению, необходимое. Теперь взбить, вмешать немного сливочного масла и сахара и взбивать до необходимой густоты. Какую густоту можно считать необходимой? И достаточной? Ну вот, это уже похоже на крем. И оставить охлаждаться. Вот так. Она переложила густую белую массу в фарфоровую миску и поставила на стол. Задумчиво облизала ложку. Мм, не так уж плохо. Питательный крем. Высококалорийный и легко усвояемый. Она всегда знала кремы для кожи. Для лица, для рук, для тела… Вот здесь Джимми разборчив и привередлив. Это тоже крем для тела. Но внутренний.
Элли хихикнула и тут же шлёпнула себя по губам. Из-за Джимми она уже стала сама с собой разговаривать вслух. Вернее, из-за одиночества. Но в её одиночестве виноват Джимми с его оголтелой ревностью и подозрительностью. Он её доведёт, что она действительно рехнётся. Она ему как-то даже сказала об этом…
…– И что ты тогда будешь делать?
– Не бери в голову, крошка, – он по-кошачьи потянулся под одеялом, похлопал её по бедру. – Прирежу и закопаю в саду, что ещё. Псих хуже пьяного за языком не следит…
…И ведь сделает. Элли вздохнула, поставила кастрюлю в мойку и, вытирая на ходу руки, пошла в дальнюю комнату. Посмотреть, как он там. Сколько времени комната для гостей пустовала и наконец понадобилась. Хоть…
Но она уже вошла, и все мысли и соображения мгновенно вылетели у неё из головы. Потому что он лежал, по-прежнему не шевелясь. С закрытыми глазами и плотно сжатыми губами. Укрытый до подбородка. Элли подошла к нему, тронула лоб. Прохладный… как неживой. И он никак не откликнулся на её прикосновение. Элли вздохнула…
…– Привет, крошка!
Она ахнула, увидев необычно весёлого Джимми.
– Господи, Джимми! Я так волновалась за тебя. Ты слышал стрельбу?
Он потрепал её по щеке.
– Пустяки, крошка. Я кое-что тебе привёз. Иди и приготовь дальнюю комнату. Я принесу это прямо туда.
Она взвизгнула, поцеловала его в щёку и побежала в дальнюю комнату, как Джимми называл спальню для гостей. Джимми часто баловал её подарками. Если она что-то просила, то обязательно привозил. Не совсем то, но всё-таки… И вот сам привёз… что-то. Что бы это такое было? Она обернулась и ахнула: Джимми втащил и как… как тюк бросил на пол перед ней безжизненное тело. Она даже не разглядела, кто это. Не стала разглядывать.
– О, Джимми, нет!..
– Ну-ну, крошка, – рассмеялся Джимми. – Он жив, но в небольшой отключке. Я спешу, крошка. Теперь тебе не придётся скучать. Займись им. Я наведаюсь через неделю, – он подмигнул ей. – И кое-чего привезу.
Джимми обнял и поцеловал её.
– Прости, крошка, я и впрямь спешу. Да, – обернулся он в дверях, – не вздумай заложить его в ванну. Захлебнётся. А мне он нужен живым.
И ушёл. А она так и осталась стоять над распростёртым на полу телом…
…Элли ещё раз вздохнула и отошла от кровати. Господи, как она с этим справилась? Самой не верится. Раздела, обтёрла влажной губкой и полотенцем. Неужели можно так, до такой степени изувечить человека? Живого места на парне нет. Еле-еле прощупала сердце. Уложила, укрыла. Как она его ворочала, ведь и задевала, и… наверняка ему больно было, а он ни на что не реагировал. Как неживой.
– Как неживой, – с отчаяньем повторила она вслух.
Элли наводила порядок. Убирала, вытирала пыль, переставляла с места на место давно привычные вещи. Её дом. Джимми привёз её сюда два года назад…
…– Ну вот, крошка. Ни бомбёжек, ни чего другого.
– Да, Джимми, спасибо, – она растерянно улыбнулась, оглядывая миленькую, очень уютную гостиную. – Джимми, это не сон? Но…
– Крошка, давай так. Ты делаешь то, чего хочу я. Поняла? Тебе будет хорошо, – он поднял её голову за подбородок. – Пока ты меня слушаешься, тебе будет хорошо.
Он улыбался, но ей стало страшно. А его условия… ни с кем не общаться. Ни с кем.
– Джимми, но ведь мне надо ходить за покупками…
– У тебя всё будет, крошка. Всё, что надо, – он снова улыбнулся. – Я не хочу, чтобы на тебя глазели.
– А соседи, Джимми?
– Они не любопытны.
– Но?
– Запомни, крошка. Никогда не задавай вопросов. Каждый вопрос укорачивает жизнь, – и опять улыбка. – И того, кто спрашивает, и того, кто отвечает. Я не люблю дважды повторять, крошка.
– Но ты даже не спросил меня, согласна ли я?
– А зачем, крошка? Свои проблемы я решаю сам…
…Джимми сдержал слово. У неё было всё. Всё, что он считал нужным.
Элли оглядела безукоризненно убранную гостиную. Очень милый дом. Веранда, холл-гостиная, она же столовая и две спальни. Большая и маленькая. И ещё кухня, ванная, две кладовки: для вещей и для продуктов. И маленький садик. С лужайкой, клумбой, хозяйственным двориком и высокой – в полтора человеческих роста – густой живой изгородью. Вначале клумбы не было…
…– Давай я сделаю клумбу.
– На здоровье, крошка, – Джимми благодушно полулежит в кровати и пьёт кофе. – Пошарь в кладовке.
– Да, а семена, рассада?
– Будут, крошка, – он отдаёт ей поднос с чашкой. – Только руки не испорть…
…Нет, Джимми ни разу не ударил её, даже голоса не повысил, но она боится его. Хотя… он же любит её. Ведь это же любовь. Он заботится о ней, выполняет все её просьбы… если согласен с ними.
Элли прошла на кухню, попробовала миску. Да, достаточно остыл. Можно попробовать его накормить. Она переложила пару ложек в блюдце, а всю миску убрала в холодильник. Лучше его кормить часто, но помалу…
…– Джимми, я хочу кошку. Или собаку.
– Не хоти, крошка.
– Но почему?
– Чтобы ты не отвлекалась, – смеётся Джимми.
– От чего?
– От меня, крошка…
…А потом привёз ей большого мехового льва с пышной гривой. Она положила его на диван в холле, расчёсывает гриву, чистит мех щёткой. И старается считать это заботой, вниманием, а не насмешкой. А теперь привёз этого парня.
– Сейчас будешь кушать, – весело сказала Элли, присаживаясь на край узкой – не сравнить с её – кровати. – Это питательный крем. Высококалорийный и легкоусвояемый. Ну-ка, попробуй.
С таким же успехом она может разговаривать со львом в холле или с любым столом. Но его губы поддавались нажиму ложки. И он бессознательно глотал. Надо будет сварить бульон или ещё что. По книге.
– Ну вот, правда, вкусно? Сейчас я вытру тебе губы. Вот так. Хороший мальчик. А теперь поспи.
Интересно, может ли заснуть не просыпающийся? Элли поправила ему одеяло и встала.
– Спи. Я ещё зайду к тебе.
И это называется лёгкая отключка? За сутки не шевельнулся. Хорошо ещё, что в неисчерпаемой кладовке нашлось всё необходимое по уходу за лежачим. И хорошо, да, хорошо, что три страшных мучительных года она ухаживала за паралитиком, так и не найдя другой работы. Из того ада её спас Джимми. Сказал:
– Забудь об этом, крошка.
Она с радостью забыла. И подумать не могла, что вспомнит. Вспомнит с радостью. Пожалуй… да, пожалуй, даже большей, чем забывала.
Графство Эйр
Округ Гатрингс
Джексонвилл
К вечеру небо затянули тучи и пошёл дождь. Он успокаивающе шелестел по крыше и журчал в водостоках. И Норме Джонс казалось, что она слышит, как шипят заливаемые дождём пожарища. Неожиданно заглянула соседка – миссис Риббок. Не найдётся ли у Нормы несколько прищепок для белья? Она задумала стирку, а прищепок может не хватить. Норма пожала плечами.
– Разумеется, миссис Риббок.
Она пошла за прищепками, а миссис Риббок осталась в гостиной, оглядываясь по сторонам. Норма принесла прищепки, но гостья не спешила уходить.
– Жизнь ведь продолжается, миссис Джонс.
– Да, конечно, миссис Риббок.
– Живой должен думать о живых, не правда ли? – Норма кивнула, и миссис Риббок продолжила: – Жизнь не останавливается. Конечно, да упокоит Господь в своих объятьях всех ушедших, но живые важнее.
Она болтала, болтала, болтала… и всё одно и то же, как слепая лошадь ходила по кругу. И всё о том, что живой важнее и дороже мёртвого. Конечно, когда оба её племянника в форме и с оружием в руках арестованы русскими… Это её живые, и для неё они важнее чужих убитых. Это так понятно. Разве её Джинни не важнее для неё всех чужих? И живых, и мёртвых.
После её ухода Норма расправила шторы, оглядела гостиную – никаких следов разгрома – и пошла к Джинни.
– Ну, как ты, моя девочка?
– Я сумерничаю, мама. Не зажигай света.
– Конечно.
Норма села в кресло у кровати Джинни. За окном шелестел дождь.
– Это была миссис Риббок?
– Да, Джинни. Она передаёт тебе привет.
– Передай ей мою благодарность.
Показалось ли Норме, или в самом деле в голосе Джинни прозвучала несвойственная ей злая ирония.
– Она волнуется за своих племянников. Её можно понять.
– Конечно, мама. Она беспокоится, что те не успели совершить всё задуманное? Убить всех намеченных. Изнасиловать всех женщин, разграбить все дома… О да, серьёзная причина для беспокойства.
– Джинни! – не выдержала Норма.
– Мама, я же видела их вчера. В нашей гостиной. Разве не так?
Норма поникла в кресле. Она так надеялась, что Джинни никого не узнала.
