Виктор Котомкин
Факты минувшего дня глазами советского инженера
Путь к профессии
Так получилось, что я продолжил путь к профессии, начатый моим дедом и отцом. Они всю свою трудовую жизнь начинали на производстве, а затем стали техническими руководителями. Однако по объективным причинам им не удалось стать дипломированными инженерами. Их трудовой путь типичен для многих техгических руководителей тех времён. Мой дед, родившийся в 1899 году, как и многие его ровесники, в царской России смог получить образование только в 3-классной церковно-приходской школе. Как тогда было принято, он начал свою трудовую деятельность в 12-летнем возрасте. Советская власть дала ему возможность получить хорошее образование и заниматься технической деятельностью. Со временем дед стал заместителем директора машиностроительного завода. Подобным был жизненный путь в социалистическом государстве у многих его ровесников. Не просто сложилась жизнь и у следующего поколения специалистов. Получить высшее инженерное образование многим из них помешала война, начавшаяся в июне 1941 года. Многие подростки не смогли окончить школу, и пошли защищать Родину. Такая судьба была у моего отца и его ровесников. Отец, из-за начавшейся войны, прекратил обучение в школе после 8 класса. В 15 летнем возрасте он пошёл работать на завод, чтобы помочь фронту. Когда ему едва исполнилось 17 лет, он ушёл на фронт. Получив тяжелейшее ранение, отец выжил, и после многих месяцев лечения вернулся домой инвалидом 2 группы. По окончании войны вернувшимся фронтовикам Советское государство предоставило возможность получения полного среднего и дополнительного технического образования. Этой возможностью воспользовался и мой отец. Этому поколению технических специалистов выпала доля восстанавливать разрушенные предприятия и страну. Я застал много таких специалистов на руководящих должностях в первые годы своей трудовой деятельности. Мне и моему поколению судьба приготовила другой поворот событий. Мы смогли получить отличное школьное, а затем качественное инженерное образование и работали на многочисленных производствах в самых различных отраслях промышленности. Потребность в инженерных кадрах была очень высокой, определяемая масштабным промышленным строительством. Я получил образование инженера по промышленной теплоэнергетике. В институте мне привили навыки научной работы, умению обрабатывать массивы данных и аналитике. С самого начала инженерной деятельности мне повезло сотрудничать с замечательными профессионалами и людьми, способствовавшими моему становлению настоящим Инженером.
Моя профессия оказалась очень многогранной, и пригодилась мне при работе в совершенно различных типах производств, и решению инженерных задач, относящихся к другим профессиям. Разнообразных сюжетов для понимания особенностей профессии инженера скопилось немало. В книге описываются сложности вхождения выпускника института в трудовую деятельность, испытания аварийными ситуациями, многочисленные примеры творческой работы, которую приходится выполнять инженеру. Становление инженера происходило не просто. При освоении профессии, случались ошибки, которые трудно избежать начинающим инженерам. Не раз в моей практике возникали аварийные ситуации, ликвидация которых требовала не только высокого профессионализма, но и хладнокровия, умения брать на себя ответственность в принятии сложных, иногда очень рискованных решений. На примере практических случаев, я расскажу, с чем приходится сталкиваться инженеру в своей повседневной деятельности и в критических обстоятельствах.
Наиболее интересный и сложный период работы был связан с профессиональной деятельностью и управлением огромным энергетическим хозяйством крупнейшего в Европе горно-обогатительного предприятия. Помимо решения технических и управленческих задач на производстве, приходилось решать некоторые вопросы в Министерстве и Госплане СССР. О некоторых не рядовых визитах в эти организации я тоже поделюсь своими впечатлениями. В СССР при отраслевых министерствах действовали многочисленные научно-исследовательские и специализированные пуско-наладочные организации. Они помогали производственникам решать наиболее сложные технические задачи, осваивать новые технологии и оборудование. Мне посчастливилось многие годы сотрудничать с такими специалистами в совершенно различных направлениях инженерной деятельности. И это сотрудничество было очень успешным и плодотворным, позволяло качественно улучшать производство.
Мне очень повезло, что с самого начала инженерной деятельности представилась возможность не только выполнять необходимые рутинные обязанности, но и решать много творческих задач, в том числе, вместе с коллегами и специалистами проектных организаций. В те годы много внимания уделялось рационализации и изобретательству. Расскажу и об этом, поскольку был активным рационализатором, изобретателем и председателем фабричного Совета Изобретателей и Рационализаторов.
Последние двадцать лет я посвятил работе в сфере энергоэффективности, сотрудничая с ведущими европейскими партнёрами. Страны Северной Европы помогали Северо-Западным регионам России в повышении эффективности энергопотребления и экологии. В книге сообщается о многих российских и международных мероприятиях и различных проектах в этой сфере. В 1995 году я оказался одним из инициаторов основания Российско-Норвежского сотрудничества в сфере энергоэффективности. Мне посчастливилось работать вместе с ведущими учёными и инженерами из Норвегии, Швеции, Финляндии, Дании, ознакомиться с лучшими технологиями и оборудованием этих стран. Очень интересным и поучительным оказалось многолетнее сотрудничество с европейскими финансовыми организациями в процессе разработки и реализации энергосберегающих и экологических проектов. Эта работа потребовала изучения новых сторон инженерного дела, а именно управления инвестиционными проектами. Совершенно новым явлением для России было создание современных финансовых механизмов для реализации энергосберегающих проектов. В том числе, создание нескольких «револьверных фондов» и энергосервисной компании. Более 10 лет работы в норвежской инжиниринговой компании ENSI – Energy Saving International, объединяющей высококвалифицированных специалистов из нескольких стран, обогатили меня новыми знаниями и навыками. Помогая развивать процессы повышения энергоэффективности в странах СНГ, мне довелось ознакомиться с ситуацией в этих странах и с ведущими специалистами, решившими заняться энергоэффективностью.
У меня была возможность в течение многих лет посещать страны Северной Европы, знакомиться не только с их промышленностью, энергетикой, но и с людьми. Краткие зарисовки о том, что я увидел в этих странах, тоже приведены в книге. Общение с иностранными партнёрами, как в России, так и за рубежом тоже было поучительным. В составе норвежской команды я многократно посещал Киргизию, Казахстан и Украину, Узбекистан. В Киргизии и на Украине побывал в периоды развития цветных революций, изменивших жизнь людей в этих странах. Ведущие учебные центры России приглашали меня для обучения энергоэффективности специалистов и управленцев разного уровня. В книге приведены копии многих документов, которые освещают некоторые события и работу, проделанную в разные годы. События описаны в хронологическом порядке. На основе многолетнего опыта я могу заявить, что профессия инженера по промышленной теплоэнергетике оказалась очень востребованной, многоплановой и интересной. Свою профессию я считаю базовой для решения вопросов энергетической эффективности, как в промышленности, так и в зданиях.
Весь мой опыт работы в инженерной профессии говорит о том, что любой настоящий инженер должен постоянно заниматься самообразованием. Для эффективного решения разнообразных и постоянно меняющихся инженерных задач даже хорошего высшего образования явно не достаточно. В каждой профессии есть много различных граней и сторон, с которыми приходится сталкиваться впервые. Стремительно развиваются новые технологии, создаются новые виды оборудования, которые могут существенно изменить даже освоенную профессию. Поэтому, учиться приходится постоянно, чтобы угнаться за успехами науки и техники, умело ими распорядиться и оставаться профессионалом высокого уровня, Хороший инженер всегда является вечным студентом. Надеюсь, что эта книга поможет ознакомиться молодым людям и специалистам с одним из направлений инженерной деятельности и увидеть, что инженерное дело может быть очень интересным. И не только в этой профессии. Технологии развиваются стремительно, спектр инженерных профессий постоянно расширяется. Каждый имеет возможность сделать свой выбор.
Шуя – малая родина
Моё детство и юность прошли в городе Шуя Ивановской области, расположенном на берегах красивой реки Теза. Здесь жили мои давние предки и родители. Мои предки по отцовской линии были староверами, не принявшими реформу патриарха Никона. Именно свою веру они признавали православной, а Российскую Православную Церковь называли нововерцами или никонианами. Староверы (старообрядцы) были преданы анафеме на Московских соборах РПЦ 1656 и 1666–1667 годов. Они преследовались как церковью, так и государством. В 1762 году Екатерина II прекратила судебное преследование и разрешила вернуться из-за границы старообрядцам, бежавшим от преследований. Для их поселения были выделены места в Поволжье и в Сибири. Костромская губерния была одним из таких мест. Переселенцы могли туда добраться по рекам. Мои предки двигались сначала по Клязьме, а затем по Тезе, которая была судоходной до Шуи с 17 века. Выше Шуи в Костромские леса можно было добраться только на лодках или пешком по тропе. Иначе в эти таёжные края добраться было невозможно. Мои предки устроились в глухом лесу, относящемся к Нерехтскому уезду. Они основали деревню Мостищи невдалеке от реки и, вырубив часть леса, создали пахотные поля и пастбища. Церковь они не посещали, что было отмечено в «ревизских сказках» (переписях населения). Одним из методов преследования за убеждения было разрушение семейных основ. Староверам запрещалось совершение таинства брака и крещения. Поэтому информацию об их жизни пришлось искать довольно долго. В Шую их потомки попали только через полтора столетия, и тоже не от хорошей жизни. Согласно ревизским сказкам семья смогла выжить и увеличивалась от поколения к поколению. Это было очень не просто, поскольку урожайность на малоплодородных землях была: «сам-два» – «сам-три». То есть, урожай собирали всего в 2–3 раза больше, чем посадили зерна. Земли Костромской губернии всегда были скуднее земель соседних губерний, и местного хлеба было недостаточно для пропитания. Поэтому многие крестьяне ходили на заработки в ближайший город Шую, где начала интенсивно развиваться текстильная промышленность, а так же там требовались плотники. Несмотря на трудности, население деревни постоянно увеличивалось. Через сто лет после её основания в деревне Мостищи было уже 29 дворов, в которых проживало 202 человека. Эти данные говорят о том, что средняя семья была из семи человек, действительно – «7 – Я».
Крестьяне деревни были крепостными полковника и кавалера Фёдора Петровича Глебова-Стрешнева. Серьёзным ударом по семье моих предков стала земельная реформа 1861 года. Её исследователи оценивали работу Костромского комитета, как одного из самых рьяных защитников крепостного права в России. В Костромской губернии перед реформой на одну ревизскую душу мужского пола приходилось 14,3 десятины всей земли, в том числе 5,85 десятины удобной земли. После реформы земельные наделы крестьян уменьшились в 2–3 раза. Остальную землю нужно было выкупать, но цена на землю увеличилась почти в 50 раз. К помещикам отошли лучшие земли. В крестьянские наделы включались «песочки», болота, овраги, кустарники и т. п. Моему прапрадеду Гавриилу Косьмину, (из посмертного описания его имущества), принадлежали «два надельных участка и два купленных участка малоплодородных земель в лесных пустошах», которые он получил в наследство от своего отца. Ситуацию серьёзно ухудшали погодные условия и неурожаи в 90-е годы, приведшие к гибели полумиллиона человек. Разорился и Гавриил Косьмин, вынужденный податься в батраки. Он умер от чахотки в мае 1899 года в возрасте 33 лет. Его жена, моя прабабушка Ирина Васильевна, была вынуждена покинуть деревенский дом и отправиться на заработки в Шую вместе с сыном Иваном. Только в городе была надежда найти работу и выжить. В это время она уже была беременной моим дедом. В Шуе было много текстильных фабрик, на которых работали и проживали выходцы из деревень. Судя по всему, весь путь до Шуи, протяжённостью 40 километров они прошли пешком, взяв только то, что смогли унести. Позже, в описи имущества разорённого дома значилась оставленная ей «казинетовая (вид полушерстяной ткани) шуба на бараньем меху». Прабабушке удалось устроиться ткачихой на текстильную фабрику Моргунова с правом проживания на её территории. С 1899 по 1903 год она с двумя детьми жила, в ужасающих условиях, которые описаны выше. Вместе с ней на фабрике начал трудиться старший сын Ваня, которому исполнилось 12 лет. Мой дед, Михаил Гаврилович, родился через пять месяцев после смерти своего отца. Он оказался связанным с промышленным производством буквально с первых дней жизни. Деревенские крестьяне продали покинутый дом Котомкиных, и вырученные деньги в сумме 150 рублей, перечислили в сберегательную кассу Государственного банка. Наследниками умершего отца стали только его дети. Копии документов о смерти мужа Ирине Васильевне выдал Шуйский Сиротский Суд. Ирина Васильевна по своей просьбе была назначена Судом опекуншей своих детей и над имуществом умершего мужа. Это ей позволяло использовать проценты с вложенной в банк суммы для покупки одежды детям. О получении процентов она запрашивала Суд, а затем отчитывалась перед ним о расходовании полученных денег и о занятиях своих детей.
Получить свою долю каждый из сыновей мог по решению Суда только при достижении 17-летнего возраста. В 1903 году Ирина Васильевна получила проценты за три года в размере 17 рублей 58 копеек. Она отчиталась в расходах на одежду и обувь для детей в размере 20 рублей. Дополнительные 2 рубля 42 копейки были потрачены из зарплаты Ирины Васильевны. Только через четыре года после поселения в Шуе, Ирине Васильевне удалось арендовать у помещицы Пуховой небольшой домик. Он располагался на окраине города, недалеко от холерных бараков, во дворе основного дома, расположенного фасадом на улицу. С простенькой обстановкой это стоило 5–7 рублей в месяц. В дореволюционной России в начале века съёмное жильё в среднем стоило 20 копеек в месяц за квадратный метр. Рабочий текстильной промышленности получал, в среднем, 12 рублей в месяц. Работницам платили значительно меньше, в среднем около 7 рублей в месяц. Детям платили 1/3 заплаты взрослого рабочего, то есть 4 рубля. Значит, полученные проценты были существенной добавкой к семейному бюджету. Согласно «Довоенным бюджетам русских рабочих» В. Овсянникова, от 40 до 60 % зарплаты уходило на продукты питания. Ещё примерно 20 % своей зарплаты рабочий отдавал за съём жилья. Набор самых необходимых продуктов на одного взрослого человека в день (3225 кал.) стоил 26 копеек. Через несколько лет, используя деньги старшего сына, выданные ему по достижении 17 лет, она смогла выкупить арендуемый дом. Возможно, поступили деньги и от проданных семейных земельных участков в деревне Мостищи. Ранее они были оценены в 85 рублей. Стоимость деревянного дома деревенского типа в Шуе была 10–15 рублей за м2. Скорее всего, купленный домик был на два окна по фасаду и стоил не дорого. В Шуе в конце 20 века ещё можно было увидеть подобные домики.
Недалеко от дома Котомкиных, на въезде в Шую по Ковровской дороге, был устроен постоялый двор (Ям), в котором могли остановиться крестьяне и помещики, прибывающие в Шую с южного направления. Это был целый комплекс деревянных зданий, включающий жилые комнаты, конюшню, складские помещения. Рядом была довольно большая чайная. Постояльцы могли пристроить свой товар, лошадей и сами отдохнуть с дороги до посещения городского базара. Через дорогу от постоялого двора был заброшенный песчаный карьер, тоже получивший название Яма. Мальчишки с Полянки иногда хулиганили. Ночью они потихоньку утаскивали сани со двора, расположенного позади конюшни и спускали их в Яму. Об этом рассказывал брат моей бабушки Пелагии. Их семья жила рядом с постоялым двором, через дом от семьи Котомкиных, с которыми они естественно общались. Скорее всего, что и Миша Котомкин (мой дед) принимал участие в этих мероприятиях. До революции он был подростком.
Шуя, один из древних городов России. Существует несколько версий возникновения поселения на этом месте. Шуя, как город-крепость на Тезе, то есть военный и торгово-таможенный пункт, по мнению ряда историков, возникла во второй половине XIV века в период укрепления великого Нижегородского княжества. Знаменитый историк В. Н. Татищев упоминал Шую в событиях 1394 года. Он сообщал, что Великий князь Василий I, сын Дмитрия Донского, передал Шую Василию Кирдяпе и его брату Семёну, изгнав их из Суздаля. С тех пор они, сыновья Дмитрия Константиновича суздальско-нижегородского, стали именоваться Шуйскими. В силу исторических условий они не могли превратить её в крупный княжеский вотчинный центр. Объектом их внимания были Нижний Новгород, Суздаль и Городец, за которые они продолжали вести борьбу, а также Псков и Новгород, где многие Шуйские князья были наместниками. Но, обладание Шуей, как вотчинным центром, давало им значительное преимущество по контролю над частью территории Суздальского ополья. Князья Шуйские владели городом почти 200 лет. Историк И. Н. Болтин даже называл Шую столицей Белой Руси. Об этом сообщается в его книге "Картина России, изображающая историю и географию, хронологически, генеалогически и статистически. Собрано из верных источников" (Москва, 1807). Правда, других подтверждений этой версии не существует. Какими пользовался документами, автор не указал. А многие первоисточники-летописи погибли в Московском пожаре 1812 года и были недоступны для позднейших исследований. Серьёзные историки эту версию не воспринимают. Мой Шуйский приятель, серьёзный журналист и краевед А. П. Кульков, изучая труды В.О. Ключевского, пришёл к выводу, что «Шуя появилась во времена Владимирского князя Андрея Боголюбского (1169–1174), сына Юрия Долгорукого. Именно при нём активно проходила колонизация края. Он воевал с народами на Волге, создавая при подготовке походов опорные пункты. Дорог в те времена не было, но приличная речная сеть помогала реализовать его планы. Воевода мог из Клязьмы зайти в Тезу и подняться к её истокам. Оценив северо-западный изгиб реки, защищающий левый высокий берег, он дал ему имя Шуя (шуйца на старославянском языке). Поскольку это был "ближний человек князя", то в летописи это могло и не отмечаться». Первое сохранившееся документальное свидетельство о Шуе относится к 1539 году. Под этой датой Шуя упоминается в Никоновской летописи среди городов, разорённых казанским ханом Сафа-Гиреем. Иван Грозный во время похода на Казань в 1549 году посетил Шую и включил её в числе 19 городов в состав опричнины, объявив своей собственностью. Пётр I посещал Шую по пути в Персидский поход. Некоторое время в Шуе жила его дочь Елизавета. В Шуе бывал и будущий император Александр II. В 1788 году генеральный план развивающейся Шуи утвердила царица Екатерина II.
Начиная с начала 17 века в Шуе начала развиваться промышленность. Это означает, что появились первые мастера-розмыслы, которые могли основать производство. Наиболее древним и одним из отличительных для Шуи промыслов было мыловарение. Это нашло своё отражение и на гербе города. Но к концу 17 века ведущее место в экономике Шуи заняла текстильная и кожевенная промышленность. Первая в России механическая текстильная фабрика была организована в Шуе. Шуйские розмыслы способствовали быстрому развитию производства и городской инфраструктуры. В 19 веке Шуя стала в ряд наиболее экономически развитых уездных городов России. В этот период она прочно заняла одно из ведущих мест в текстильной промышленности России, отличалась хорошим благоустройством и довольно высоким уровнем просвещения и культуры. В начале 18 века на реке Теза была построена «Тезянская шлюзованная система», обеспечившая грузовые перевозки с текстильных и других предприятий. 26 января 1857 года был издан Высочайший указ о создании первой сети железных дорог. И всего через одиннадцать лет, в 1868 году, железная дорога прошла через Шую. Система централизованного водоснабжения заработала в Шуе в 1883 году. Этим не могли похвастаться даже многие крупные города, например, Краснодар. К 1917 году всего 215 городов России имели централизованное водоснабжение. В Шуе были не только современные текстильные предприятия, но и другие инженерные сооружения. В том числе, ветряные и водяные мельницы, ветряные и водяные генераторы электрической энергии. Кроме того, электричество вырабатывалось на текстильных фабриках в паровых котельных как побочный продукт, и использовалось для освещения фабрик. В 1909 году Шуя была электрифицирована, первой на территории будущей Ивановской области. Она освещалась от собственной электростанции 95 фонарями по 850 свечей (850 Вт) каждый. Уникальными были и некоторые церковные сооружения. Эти примеры свидетельствуют о хорошем развитии в Шуе инженерного дела. К началу 20 века Шуя по численности населения в два-три раза превосходила такие города, как Ковров и Муром и лишь немного уступала губернскому Владимиру, а по внешнему благоустройству была лучшим уездным городом Владимирской губернии. «Олигархи» тех лет, богатые Шуйские фабриканты и купечество не скупились на строительство храмов, больниц, учебных заведений. В Шуе даже был свой ипподром. До революции в городе было более 20 церквей и монастырей. Колокольня Воскресенской церкви стала (и есть) второй по высоте звонницей России, 106 метров. Выше только шпиль Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге. В Шуйской колокольне были собраны лучшие достижения архитектуры того времени. На третьем ярусе была установлена звонница с двенадцатью колоколами общим весом 2333 пудов. Главный колокол был седьмым в России по тяжести и весил 1270 пудов, то есть, более двадцати тонн.
Но, все эти благости для населения Шуи делались за счёт его же тяжелейшей эксплуатации. В отличие от прогрессивных технических специалистов, многие Шуйские фабриканты были типичными представителями капиталистического общества. Главной задачей было извлечение прибыли с полным пренебрежением к своим работникам. Производство в Шуе быстро развивалось и требовало всё больше рабочих рук. Крестьяне из деревень, даже весьма отдалённых, стремились в город на заработки. Земли во Владимирской губернии и, особенно, в соседней Костромской, были не очень плодородными. Крестьянам было невозможно прокормить семью только сельским трудом. Поэтому, очень сильно был развит «отхожий промысел» – многие крестьяне подрабатывали в городах. Для их размещения фабриканты строили рабочие казармы. Но часть рабочих была вынуждена проживать непосредственно в фабричных корпусах. Сохранились свидетельства официальных лиц того времени о реальном положении рабочих на текстильных предприятиях. Приведу выдержки из некоторых документов. В исследовании земской санитарной комиссии 1880 года говорится о типичной ситуации на текстильном производстве: "Фабричные рабочие разделялись на «дневных» и «сменных». Первые работали 14 часов в сутки, вторые 12 часов. Работа на фабрике обставлена крайне неблагоприятными условиями: рабочим приходится вдыхать хлопчатобумажную пыль, находиться под действием удушливой жары и переносить удушливый запах, распространяющийся из дурно устроенных ретирад (туалетов). Работа идёт днём и ночью, каждому приходится работать 2 смены в сутки, через 6 часов делая перерыв, так что, в конце концов, рабочий никогда не сможет выспаться вполне. При фабрике рабочие помещаются в громадном, сыром корпусе, разделённом, как гигантский зверинец на клетки и каморки, грязные, смрадные, пропитанные вонью отхожих мест. Жильцы набиты в этих каморках, как сельди в бочке. Земская комиссия приводит такие факты: каморка в 13 куб. сажен (120 м3 = 6 × 8 × 2,5 м) служит помещением, во время работы, для 17 человек, а в праздники или во время чистки машин 35–40 человек». В связи с жестокими условиями труда в 80-х годах 19 века во Владимирской губернии начала создаваться инспекция для контроля текстильных предприятий. Особое внимание инспекторы обращали на туалеты, или, как их тогда называли, ретирады. «На эти заводские заведения трудно было не обратить внимания по причине вездесущего зловония. В большинстве случаев это нечто совсем примитивное: какие-то дощатые загородки, общие для обоих полов, часто очень тесные, так что один человек с трудом может пошевелиться в них. На некоторых заводах вовсе не имеется никаких ретирад". В 1882 году доктор Песков, осмотрев 71 промышленное предприятие, лишь на одной Шуйской мануфактуре нашёл туалет, более-менее соответствовавший представлениям об отхожем месте. На Хлудовской же мануфактуре, когда инспектор поинтересовался, почему администрация не принимает никаких мер к улучшению ретирад, получил ответ, что это делается намеренно: "С уничтожением миазмов эти места превратились бы в места отдохновений для рабочих, и их пришлось бы выгонять оттуда силой". Фабричный инспектор В. Ф. Свирский в конце 19 века отмечал: «Нанявшийся рабочий обязан был работать четырнадцать часов в сутки, а именно, в летнее время с четырех часов утра до восьми часов вечера. Из этого времени предоставляется на обед два часа – двенадцатый и первый час; в зимнее время от пяти часов утра до восьми часов вечера, на обед предоставляется один час – двенадцатый. На суконных фабриках был заведён следующий порядок. Дневная смена работала 14 часов – с 4.30 утра до 8 вечера, с двумя перерывами: с 8 до 8.30 утра и с 12.30 до 1.30 дня. А ночная смена длилась всего 10 часов, но зато, с какими извращениями! Во время двух перерывов, положенных для рабочих дневной смены, те, что трудились в ночную смену, должны были просыпаться и становиться к машинам. То есть они работали с 8 вечера до 4.30 утра, и, кроме того, с 8 до 8.30 утра и с 12.30 до 1.30 дня. А когда же спать? А вот как хочешь, так и высыпайся! В среднем по всем производствам продолжительность рабочей недели составляла 74 часа. Взрослые, мужчины и женщины, и малолетние «обязаны» работать одинаковое число часов. Разницы по отношению ко времени между полом и возрастом никакой не допускается. Но многие работы по самому фабричному кодексу требуют уже не 14, а 16 часов в сутки. На некоторых фабриках работы начинаются с 3-х с половиной часов утра и оканчиваются в 8 часов вечера; на обед даётся полтора часа. Дневные рабочие в стенах фабричных помещений ежедневно проводят 16 часов в сутки, что равно двум третям всей жизни каждого. Рабочие, живущие при фабрике, спят в сутки 5 часов, а те, которые живут на особых квартирах, 4,5 часа и, наконец, уходящие в деревни пользуются уже только 4-х часовым сном. Посменные рабочие 13 часов в сутки проводят в здании фабрики и остальные 11 в своих жилых помещениях. Ежедневно спят от 4 до 5 часов в сутки». Шло первоначальное накопление капитала. Капиталисты экономили на всем: производственных площадях, отоплении, освещении, технике безопасности. Многие рабочие ночевали там, где работали, спали, где попало – на полу под станком, на верстаках, на столах. Они никогда не имели постелей, спали, подостлав под себя рогожку, мешковину, в лучшем случае войлок и очень редко тюфяк, набитый мочалом или соломой; но сплошь и рядом спали прямо на голых досках. Подушек не было, их заменяло собственное платье, вместо одеял покрывались полушубками или иной верхней одеждой. Объёмное исследование ситуации на текстильных предприятиях Владимирской губернии сделал Ивановец Нефёдов. «Эксплуатация детского труда производилась в широких размерах. Из общего числа рабочих 24,6 % составляли дети до 14 лет, 25,6 % составляли подростки до 18 лет. Утомление, сопряжённое с трудом на фабрике, было так велико, что, по словам земского врача, дети, подвергавшиеся какому-нибудь увечью, засыпали во время операции таким крепким, как бы летаргическим сном, что не нуждались в хлороформе». Установив тот жуткий факт, что «при 15–16 – часовом рабочем дне рабочие тратят на сон всего 5 или даже 4,5 часа в день». Нефедов заканчивает: "Как же рабочий проводит остальную часть дня? Где он живёт и отдыхает? Это мы узнаем из следующей главы". И внизу в скобках указывалось, что "продолжение будет". Но по цензурным условиям "следующая глава" в газете уже не появилась. Но, сохранились свидетельства других людей. Историки отмечают, что на большинстве фабрик в глубине России, помещения для рабочих подразделялись на две категории: казармы и каморки. Казарма – это обычный барак с нарами, в них жили одинокие работники. Нары, как и цеха, использовались в две смены. Каморки – это тот же барак, но поделённый на отдельные клетушки – такое жильё предназначалось для семейных рабочих. В каждой комнате помещалось обычно по две-три, но иной раз и до семи семей. Условия труда и жизни промышленных рабочих были невероятно тяжёлыми. Как жили рабочие в таких казармах, описывает фабричный инспектор В. Ф. Свирский, посетив Меленковскую льнофабрику: «Осматривая помещение, я был поражён неблагоприятными санитарными условиями работы вообще в отбельных, тяжёлым и нездоровым видом рабочих. Жилища рабочих не отвечали минимуму санитарных требований. Более половины рабочих жили в заводских казармах и бараках. В одной комнате помещались две-три семьи. Казарма была поделена на каморки, площадь которых не превышала 2–2,5 аршина ширины и 2–3 аршина длины (1,5 м на 2 м, это 3 м2). Был ошеломлён невообразимым шумом и гамом: из одной каморки раздавалась отборная брань подвыпившего рабочего, писк и визг ребятишек; из другой неслись какие-то дикие звуки гармоники и разухабистое пение; из третьей вылетал необычный свист в такт игравшим. Холостые рабочие спали рядом с каморками на сплошных нарах в виде дощатых помостов и без всяких перегородок». В таких условиях к началу 20 века проживало 47 % рабочих страны. В 1897 году условия труда несколько улучшились, 2 июня 1897 года приняли закон «О продолжительности и распределении рабочего времени в заведениях фабрично-заводской промышленности». Рабочий день мужчин был ограничен 11,5 часами, а в случае работы в ночное время, а также в субботу и перед праздниками – 10 часами, для женщин – 10 часами. Работа запрещалась в воскресенье. Это был единственный день, чтобы решить свои бытовые проблемы. Но, и этот день нельзя было использовать полностью. Фабриканты обязывали рабочих каждое воскресенье посещать церкви. В случае нарушений, наказывали штрафами. Такое отношение к людям в царской России было значительно хуже, чем к заключённым в СССР, в 30 годы. В период массовых репрессий в исправительно-трудовых лагерях рабочий день заключённых, содержащихся на общем и облегчённом режиме, длился 8 часов. Для содержащихся на строгом режиме 9 часов. В зависимости от времени года рабочий день заключённых мог быть уменьшен, либо увеличен. Так, в зимне-осенний период допускалось уменьшение длительности рабочего дня. В весенне-летний период, наоборот рабочий день увеличивался на один час, с оплатой девятого часа как за сверхурочную работу. Об увеличении рабочего дня давались соответствующие указания Министерства среднего машиностроения СССР и ГУЛАГа МВД СССР. В течение месяца было 5–8 выходных дней.