Константин Маркович Поповский
Мозес. Том 2
144. Свистящие огурцы
– Ну, взять хотя бы эти свистящие огурцы, Мозес, – сказал Тюхля.
– Чего, чего? – сказал Мозес, думая, что ослышался.
Свистящие огурцы, Мозес. Какое-то там по счету чудо света, разрази меня гром. Мне рассказывал о них мой сосед, который видел их, когда был на Мадагаскаре, хотя и там они тоже считались огромной редкостью, потому что прятались в непроходимых лесах и могли прикидываться поваленными деревьями и даже менять окраску, – огурцы в человеческий рост и со вкусом использованного лейкопластыря. Ей-богу, они были слегка похожи на человека, особенно в период плодоношения, когда набирались сил и устремлялись к небу, становясь чем-то похожими на статуи с острова Пасхи. К тому же ночью они слегка фосфоресцировали, так что местное население иногда использовало их в качестве ночных светильников для освещения улиц. Но главным, конечно, было то, что они умели свистеть и при этом так громко, что никто не мог подойти к ним незамеченным, потому что они всегда были готовы залиться ужасными трелями, от которых могли запросто лопнуть барабанные перепонки. Стоило кому-нибудь попробовать подобраться к ним поближе, как они начинали сначала легонько посвистывать, и сначала было даже не понятно в чем, собственно говоря, дело, зато уж потом они заливались во всю мочь и свистели не хуже какого-нибудь полицейского, обнаружившего, что кто-то переходит улицу в неположенном месте, да еще прямо перед его носом. Местные жители, правда, относились к ним с большим почтением, а некоторые даже поклонялись им, как богам и приносили им жертвы, конечно, не человеческие, а – как это водится у большинства народов – растительные и животные, причем я слышал множество рассказов о том, что эти огурцы не заставляли себя долго упрашивать и быстро уминали все им принесенное, слегка посвистывая от удовольствия, отчего их сходство с человеком становилось просто поразительным. Правда, находились и такие, кто ценил в свистящих огурцах один только необыкновенно вкусный нежный огуречный сок, но таких было, к счастью, совсем немного. Тем более что где-то в конце восьмидесятых доктор Шнефельд организовал международное общество защиты свистящих огурцов, выдвинув гипотезу, согласно которой эти огурцы, на самом деле, являются разумными существами, исповедующими ислам и положившими в основу своего социального устройства платоновское «Государство». Не спорю, Мозес, что во всем этом было много странного, но ты ведь не станешь спрашивать, как спрашивал этот идиот с третьего этажа, как огурцы могли свистеть, если у них не было даже легких, как будто он никогда не слышал, как свистит в щелях ветер или как свистит прутик, если им резко ударить по воздуху? В конце концов, природа не обязана отчитываться перед нами и открывать нам все свои загадки. Поэтому, если бы я был Творцом, то немедленно отменил все науки, которые на самом деле только унижают величие Небес и позволяют глупым людям думать, что они могут знать больше, чем им на самом деле нужно, для того чтобы исполнять свое предназначение, беря пример хотя бы с тех же свистящих огурцов, когда – принуждаемые самой Истиной – они собираются во время брачного сезона на поляны и принимаются насвистывать что-то из Моцарта или Вебера, привлекая этим самок и славя Творца за то, что он не нагрузил их головы ни тригонометрией, ни алгеброй, ни искусством мореплаванья, делающих человека скучным, озабоченным и далеким от Бога.
– А глаза? – спросил новенький из четвертой палаты, до того молча слушавший историю об огурцах.
– Что – глаза? – сказал Тюхля, неожиданно краснея, словно его поймали за руку в тот самый момент, когда у него возникла мысль почесать себе в промежности.
– Ну, глаза, – повторил новенький, хитро улыбаясь. – У них ведь должны были быть какие-нибудь глаза, у этих ваших огурцов, верно? Иначе как бы они могли видеть, что кто-то к ним подкрадывается?
– А вот это видел? – и Тюхля, к восторгу присутствующих, показал новенькому задранный в небо большой палец. Лицо его при этом было уже совершенно багрового цвета.
В ответ новенький неожиданно со всей силы толкнул Тюхлю, так что тот не удержался на ногах и отлетел к стене, ударившись спиной.
Присутствующие неодобрительно зашумели.
– Ах ты, Арафат подосланный, – сказал Тюхля, поднимаясь на ноги.
– Дай ему, Тюхля, – закричал Перегринус, подпрыгивая на одном месте и тыча перед собой кулаками. – Дай ему, дай ему, дай ему!..
– Мальчики, – сказала Эвридика, внезапно возникая перед всеми словно айсберг, который до этого прятался в сумерках. – Не думайте, что я ничего не вижу.
Ее низкий, грудной голос сразу накрыл присутствующих, и Мозесу на мгновение показалось, что все они увязли в нем, с трудом шевеля ногами и языками, серьезно опасаясь задохнуться в этой вязкой вате, которая делала тебя беззащитным, а твои мысли пустыми.
– Мы ничего такого не делали, – оправдывался Тюхля, поворачиваясь и покидая поле брани.
– Поговори у меня, – вслед Тюхле погрозила Эвридика, слегка повышая голос.
За ним медленно побрели остальные.
– Свистящие огурцы, – сказал новенький Мозесу и вызывающе свистнул в спину уходящего Тюхли. Затем он засмеялся и добавил: – Как здесь еще держат только таких дураков?
145. Филипп Какавека. Фрагмент 43
«– Вы были бы отличной парой! – говорят мне время от времени знакомые и друзья. – Что за вздор, в самом деле! Истина в роли домашней хозяйки! Истина, стирающая пеленки и наставляющая меня по части диеты и носовых платков! Чего доброго ей еще вздумается наставить мне метафизические рога или открыть в моем доме богадельню для нищих духом. Уж я-то знаю, на что она способна, это кроткое чудовище, недаром никто до сих пор не поторопился предложить ей руку и сердце. Нет, лучше мы останемся друзьями. Будем, как прежде, бродить по ночному городу, когда нам вздумается, станем ворошить общие воспоминания и подтрунивать друг над другом. Брак – дело серьезное».
146. Сила печатного слова
Он услышал голос доктора еще издали, поскольку дверь в его кабинет была открыта настежь.
– Послушайте, – произнес этот голос, отчетливо выговаривая слова, что могло быть признаком некоторого скрытого раздражения, готового вот-вот вырваться наружу. – Послушайте же меня, наконец. У нас все-таки медицинское учреждение, клиника, а не… сами знаете что…
– А не что? – любезно поинтересовался незнакомый мужчина, поворачивая голову в сторону вошедшего Мозеса. Черная шляпа и черный костюм подчеркивали бледность его молодого лица. Пиджак был застегнут на все пуговицы. Сквозь редкую бороду просвечивала белая рубаха. – В конце концов, у нас есть проверенные сведения, – сказал он, вновь поворачиваясь к сидевшему за столом доктору Аппелю и слегка пристукнув ладонью по столу.
– Что такое? – Аппель брезгливо сморщил нос.
– У нас есть сведения, что даже в стенах вашей клиники… Да, представьте себе, даже здесь. Ну, вы понимаете. Словом, они распространяли свою литературу прямо здесь, у вас под носом… Можете себе представить?
И поскольку доктор Аппель не проявил к услышанному никакого интереса, то он добавил:
– Какое кощунство!
Причем это было сказано таким тоном, как будто ему приходилось говорить то, что должен был бы говорить сам доктор Аппель, – во всяком случае, как старший среди присутствующих.
– Прямо среди больных, – повторил он еще раз, обращаясь на сей раз к Мозесу. – Среди людей, которые зачастую не могут принять правильное решение… Мне кажется, долг каждого честного человека – бороться изо всех сил за чистоту веры.
– Это Мозес, наш садовник, – сказал доктор.
– И библиотекарь, – добавил Мозес.
– И библиотекарь, – кивнул Аппель.
– Так значит, у вас есть библиотека? – спросил незнакомец, так и впившись глазами в Мозеса.
Если что-то и можно было прочитать в эту минуту на лице господина Аппеля, то, пожалуй, только одно: не очень-то ты вовремя сегодня, Мозес. Не очень. Не очень.
– Да, – сказал Мозес. – Я, кажется, не вовремя.
Доктор Аппель посмотрел на него с благодарностью:
– Я сейчас ухожу, Мозес. Если у тебя ничего срочного…
– Ничего, – заторопился Мозес. – Я только хотел спросить про листья…
– Мне кажется, это может подождать, – улыбнулся доктор.
– А вот это – не может, – решительно вмешался незнакомец. – Минутку. – Он нагнулся, достал из стоявшей рядом с ним раскрытой сумки, а затем протянул Мозесу несколько тощих брошюрок. – Вот, возьмите. Почитайте сами и дайте почитать другим.
– Другим, – повторил Мозес, рассматривая верхнюю брошюрку. «Будьте верны заветам ваших отцов» – прочитал он на обложке.
– Как говорит рав Шнеерсон, «если ты не будешь возделывать свой сад, то кто же будет делать это за тебя».
– Спасибо, – поблагодарил его Мозес и посмотрел на доктора.
– Послушайте, господин… э-э, Певзнер, – сказал д-р Аппель, предварительно взглянув на лежавшую перед ним визитку посетителя. В голосе его явно зазвучало раздражение. – Пусть, в конце концов, это решает Совет директоров. Если они примут решение, что же, тогда так тому и быть, но без их согласия я ничего сделать не могу…
Он развел руками.
В ответ господин Певзнер посмотрел на доктора с явным сожалением.
– Вы, наверное, не знаете, до какой степени они обнаглели, эти миссионеры, – он не без грусти посмотрел на доктора Аппеля. – Вот я вам сейчас расскажу…
– К сожалению, – сказал доктор Аппель, поднимаясь.
– Всего одну минуту, – сказал господин Певзнер, не покидая стул. – Такие вещи должны знать все…
– В следующий раз, – пообещал доктор, звеня ключами.
Мозес вышел в коридор и вслед за ним, вместе с доктором, вышел господин Певзнер.
– Достаточно сказать, что они рассылают «Новый Завет»!.. Вы только подумайте!
В голосе господина Певзнера прозвучал неподдельный ужас.
– А вы полагаете, – сказал доктор, пытаясь попасть ключом в замочную скважину, – вы полагаете, что стоит еврею получить по почте «Новый завет», как он немедленно побежит креститься? Или вы думаете, – продолжал он, отыскав, наконец, замочную скважину, – что стоит ему прочитать о том, как Машиаха прибили к кресту, как он тут же выбросит в помойное ведро свои филактерии?
– Уж не хотите ли вы сказать, что мы должны смотреть на это спокойно? – не без некоторого вызова спросил господин Певзнер.
– Я хочу сказать, что за всеми разъяснениями вам следует обратиться в Совет, – повторил доктор и, не прощаясь, быстро пошел по коридору.
Какое-то время Мозес и господин Певзнер молча смотрели ему вслед. Затем Мозес последовал за доктором. Он уже почти дошел до поворота, когда услышал рядом вкрадчивый голос Певзнера. Голос, сказавший:
– Могу я с вами поговорить, господин Мозес?
Господин Мозес остановился и молча посмотрел на господина Певзнера.
– Видите ли, – сказал тот, поднимая и держа перед собою сумку. – Видите ли. На самом деле это очень важно.
– Да, – согласился Мозес, что-то прикидывая в голове.– Лучше будет, если мы пойдем на улицу.
– Можете звать меня Эфраимом, – доверительно улыбнулся господин Певзнер, когда они вышли во двор. При дневном свете он выглядел совсем юным.
– А вы меня – Мозесом. Вы ведь оттуда? – И Мозес показал пальцам на каменную стену, над которой поднималась верхушка акации.
– Ну, да. Конечно.
– И как там?
– Да никак. Ничего особенного. Я подумал, что, может быть, вы можете нам помочь, господин Мозес?
– Вы про это? – Мозес кивнул на сумку.
– Здесь всего триста экземпляров, – сказал Эфраим. – Если бы вы смогли распространить их среди больных, мы были бы вам крайне признательны. Надо, чтобы люди знали правду.
– А что-нибудь кроме признательности? – спросил Мозес, поднимая сумку.
– Всемогущему надо помогать бескорыстно, – сухо ответил Эфраим.
Мозес сразу загрустил. Без особого труда на его лице можно было прочитать, что слово «бескорыстно» не относится к его любимым словам.
– Всемогущему – да, – он поставил сумку на землю.
– Ну, знаете…
– Но только Всемогущему, – заключил Мозес, намереваясь удалиться.
– Хорошо, хорошо, – сказал Эфраим. – Чего же вы хотите, господин Мозес?
Лицо его стало печально, как у человека, который в очередной раз столкнулся с несовершенством этого мира.
– Во-первых, удобрения. Удобрения и кой-какую садовую мелочь, – не задумываясь, ответил Мозес. – Ну, там – совок, грабельки, можно ручной культиватор. А главное – рулетка. Давайте-ка я вам лучше все напишу.
Он вынул из кармана блокнот, написал в нем несколько слов, после чего, вырвав страницу, протянул ее Эфраиму.
– Хорошо, – сказал Эфраим. – Хорошо. Вы понимаете, что я не могу обещать вам всего, но кое-что… – Он вздохнул и спрятал бумажку в карман. – Я приду в следующую среду. Давайте встретимся здесь в это же самое время. И не забудьте, пожалуйста, захватить с собой сумку.
– Само собой. Надеюсь, вы не забудете про рулетку.
– А вы про сумку, – настойчиво повторил Эфраим. – Только, пожалуйста, сделайте так, чтобы этот ваш доктор ничего не знал. Мне показалось, что он не совсем понимает, так сказать, всю важность…
– Конечно. А теперь пойдемте, я покажу вам короткий путь. В два раза короче… Пойдемте, пойдемте…
– Я бы мог и сам, – нерешительно сказал Эфраим, следуя за Мозесом.
Миновав мостик, они поднялись по лестнице на вторую террасу, а уж оттуда было рукой подать до выхода, – стоило только свернуть на едва приметную тропинку, уводящую в заросли разросшейся акации.
– Сюда, – сказал Мозес.
– Не лучше бы было пойти, где ходят все люди?
– А что в этом хорошего? – удивился Мозес, ступая на тропу и нагибаясь, чтобы не задеть ветви. – Тут, по крайней мере, будет в два раза короче…
– Я не тороплюсь.
– Пойдемте, пойдемте, – поторопил Мозес, вступая в заросли. – Скажите-ка мне, Эфраим, у вас, конечно, есть девушка?
– Что? – спросил Эфраим, придерживая рукой шляпу. – Девушка? Да. А что?
– Ничего. Она тоже борется с миссионерами?
– Нет, – сказал Эфраим, пригибаясь вместе с Мозесом. – Она учительница. Учит детей.
– Жаль, – вздохнул Мозес. – Очень жаль. Она тоже могла бы миссионерствовать вместе с вами, а почему бы и нет?… – Он поднял сумку и потряс ею в воздухе. – Я хотел сказать, что она могла бы разносить ваши брошюрки, потому что женщинам это иногда удается лучше, чем мужчинам.
– Мы скоро поженимся, – сообщил Эфраим.
– Это правильно, – сказал Мозес, продираясь сквозь кустарник. – Лучше жениться, чем распаляться, как я где-то читал.
– Глупость какая, – пробормотал Эфраим, защищая лицо от ветвей и стараясь не отстать. – Я и не думал распаляться. И потом, это не ваше дело.
– А я и не говорил, что мое, – ответил Мозес.
– Глупость какая, – сердито повторил Эфраим, краснея. – Как это вам только пришло в голову сказать такую глупость?
– Это не мне.
– А кому же тогда?
– А вы не знаете? – спросил Мозес.
– А почему я это должен знать?
– Ну, может быть, вы догадываетесь? Может быть, какому-нибудь сумасшедшему, у которого не все везде в порядке? – предположил Мозес.
– Оно и видно, – и Эфраим едва успел отклониться от хлестнувшей воздух ветки.
– Вы что, и вправду не знаете? – спросил Мозес.
– Не знаю и не хочу знать, – отрезал Эфраим.
– Да, – сказал, Мозес, следуя одному ему известному ходу мысли. – Я замечал, что это нравится далеко не всем. Многие, конечно, предпочитают распаляться, но это, как говорится, кому что нравится… Видите теперь, насколько это ближе?
Белая стена проходной и в самом деле должна была быть где-то в двух шагах.
– Не вижу, – сказал Эфраим. – Куда теперь?
– Сейчас, – Мозес остановился и присел, чтобы выбрать правильное направление.
– Да вот же он, выход, – и Эфраим показал на просвет в кустарнике.
– Вот видите. Совсем рядом.
– До свидания, – сказал Эфраим и пошел в сторону выхода. Мозес посмотрел ему вслед и улыбнулся.
– А, черт, – сказал Эфраим, остановившись. – Тут сплошная сетка. Сплошная сетка.
– Не сплошная. Совсем не сплошная. Вот, глядите.
Мозес взялся за край сетки в том месте, где она прилегала к столбу, и легко отогнул ее в сторону. Затем, пропустив вперед Эфраима, пролез вслед за ним.
– Короткий путь, – сказал Эфраим с явным отвращением.
Мозес улыбнулся.
Перед ними, до самых стен проходной, лежал аккуратно подстриженный газон.
– Значит, в среду, – сказал Эфраим.
Внезапно лицо Мозеса изменилось.
– Бегите, – он резко махнул рукой в сторону проходной.
– Что? – не понял Эфраим.
– Бегите! – закричал Мозес. – Да бегите же, бегите!
В этот момент с легким шелестом над газоном поднялись прозрачные струи воды.
– О, Господи, – охнул Эфраим. – Господи…
Придерживая рукой шляпу, он припустился по газону, уворачиваясь от водяных струй и перепрыгивая через клумбы и камни.
– Каков, – покачал головой Мозес, проводив его взглядом. Затем он вернулся тем же путем назад, вошел через центральный вход в клинику, но отправился отсюда не к себе, а прошел через хозяйственную часть и прачечную, – где булькало и шипело в котлах белье, и где на него никто не обратил внимания из-за клубящегося пара. Оттуда он вышел на хозяйственный двор, где среди прочего стояли два железных контейнера для мусора. Открыв крышку одного из них, Мозес расстегнул сумку Эфраима и с видимым удовольствием вытряс все ее содержимое в ящик.
С легким шелестом брошюры усыпали дно ящика. Уже закрывая крышку, он отметил, что все брошюрки легли лицом вверх, так что, пожалуй, всякий, кто захотел бы заглянуть сюда, должен был бы, прежде всего, прочесть написанное, а именно: «Будьте верны заветам отцов ваших».
– Отцов ваших, Мозес. Будь верен заветам отцов твоих, дурачок.
Не оставалось никакого сомнения, что то же с неизбежностью повторится и в следующую среду.
– Если на то будет воля Всемилостивого, – сказал Мозес в пустоту, посмотрев на висевшие в вестибюле часы, которые показывали без четверти двенадцать, так что до обеда еще оставалась куча времени.
Вернувшись к себе, он прилег на кровать и раскрыл брошюрку Эфраима.
«Эта скромная брошюра, – прочитал он, – призвана дать первоначальную информацию о формах и методах миссионерской работы, чтобы наши братья-евреи из-за непонимания и недостатка знаний не попали в сети христианских ловцов душ».
– Ловцов душ, Мозес. Этих выходцев из Преисподней с добрыми глазами.
«Иудео-христиан отличает от крестоносцев, которые сжигали евреев в синагогах, лишь приемы работы. Новые формы миссионерской деятельности, ведущие, однако, к той же цели – уничтожению еврейского народа, – применяются весьма изощренно. Миссионеры пользуются неблагополучием и страданиями людей, их безденежьем, семейными осложнениями и так далее».
И так далее, Мозес. И так далее, и так далее. До тех пор, пока все мерзости иудо-христиан ни будут облечены и преданы позорному забвению.
«Чем больше побед одерживают миссионеры, тем больше размер денежных дотаций, которые они получают от христианских церквей разных стран мира. Эти деньги – награда за преступную деятельность по отвращению евреев от своей веры, от своего народа. Эта плата за их усилия уничтожить еврейский народ».
«Наглость миссионеров нередко переходит все границы даже внешнего приличия, о чем свидетельствуют, например, действия выкреста из Иерусалима, явившегося в один из центров абсорбции. С помощью громкоговорителя, установленного на его машине, он во все горло начал читать христианские проповеди. И лишь после вмешательства представителя организации «Яд леахим» миссионерский громкоговоритель замолчал».
– Хотел бы я посмотреть на это, Мозес. Хотел бы и я посмотреть на это, сэр…
«Фабрика «Гальтроникс», производящая антенны, принадлежит миссионерам. В новом филиале фабрики в городе Нешар, около Хайфы, были трудоустроены 25 новых репатриантов из России. Эта фабрика, которую ее хозяева выдают за чисто промышленное предприятие, фактически является миссионерской школой христианской пропаганды. Здесь проповедуют чуждую веру и обычно увольняют тех еврейских работников, которые отказываются посещать христианские богослужения, получать в подарок книги «Нового завета» и новогодние елочки… «Яд леахим» уже лет десять назад раскрыла истинную сущность «фабрики по производству антенн». Деятельность миссионерской фабрики обсуждалась на заседании комиссии Кнессета. Но фабрика все еще продолжает действовать…»
Закрыв брошюрку, Мозес поставил ее на полку рядом с Торой, но потом передумал и переставил ее в другое место – рядом с проповедями старца Паисия, где, среди прочего, можно было узнать, что в своей слепой ненависти к христианам, евреи дошли до того, что топчут специально вырезанные на подошвах обуви кресты.
«Не довольствуясь словесными поношениями в адрес христиан и христианской церкви, – говорил старец, – они придумали особо изощренным способом утешить духа злобы, горящего в их сердцах, тем, что вырезают на подошвах своей обуви изображение святого креста и с удовольствием топчут его».
С удовольствием, Мозес!
С удовольствием и с огромным чувством исполненного долга.
Поставив брошюрку отца Паисия на полку, он не сумел отказать себе в удовольствии перечитать маленькую листовочку, которую когда-то привез из далекой северной глуши ныне покойный Ганс Кюхельгартен-младший, и которая была истинным украшением небольшой коллекции Мозеса.
«Не так давно, – говорилось в этой листовочке, – в магазинах нашего святого города появился хлеб «Кошерный». По внешнему виду – это обычный ржаной круглый хлеб, но согласно этикетке, которой он маркирован, хлеб выпускается под непосредственным наблюдением раввина Большой хоральной синагоги, господина Лифшица. По данным, полученным от работников хлебозавода, «кошерность» хлеба заключается в следующем: раввин осматривает производство, говорит, какую закваску можно употреблять, а какую нет, и совершает некие ритуальные действия. То есть, мы можем сделать вывод, что даже если такое действие было совершено единожды, а не происходит регулярно, ритуальному воздействию подвергается целый хлебозавод. А ведь это третий по количеству выпускаемой продукции завод в нашем городе! Таким образом, талмудисты заставили невольно, неосознанно оскверниться тысячи крещеных людей! Вот почему я предлагаю всем христианам нашего города отказаться от покупок продукции этого хлебозавода…»
…Конечно, этого следовало рано или поздно ожидать, поэтому случившееся не стало для Мозеса слишком уж большой неожиданностью.
– Тут двести экземпляров, – сказал отец Патрик, передавая Мозесу пакет. – А здесь то, что вы просили, – добавил он, протягивая ему пакет поменьше. – Ножницы для стрижки кустов. Отец настоятель попробовал их на нашем шиповнике и сказал, что они прекрасно стригут. Надеюсь, вам понравится.
– Конечно, – ответил Мозес, с удовольствием нащупав через пакет широкие лезвия ножниц и боковым зрением обнаружив стоящего в глубине вестибюля Эфраима, прижимающего к груди сумку и с ужасом смотревшего на Мозеса.
– Да хранит вас Бог, – и отец Патрик широко перекрестил Мозеса.
– О, – сказал Мозес. – Не стоит. И вас тоже…
Через мгновенье после того, как отец Патрик, подметая подолом рясы пыльный мрамор вестибюля, удалился, бледное лицо Эфраима возникло перед Мозесом. Глаза его горели в полумраке, как два черных агата.
– Ты предал своего Бога, несчастный, – сказал он торжественно и тихо. – Своего Бога, Мозес. Куда же ты теперь пойдешь без Него?
Казалось, еще немного – и он заплачет.
– Будет вам, – утешил его Мозес. – Будет вам, Эфраим. Никого я не предавал. Дайте-ка лучше сюда вашу сумку.
– Вам? После всего, что я видел? – Он застонал и прижал к груди свою сумку так, словно в ней находилось его последняя надежда.– Никогда!
– Ну, раз вы не хотите, – сказал Мозес.
Он был уже возле лифта, когда вновь услышал голос Эфраима.
– Подожди, Мозес, – сказал тот, заступая ему дорогу. – Согласитесь, что это было, по крайней мере, странно. В самом деле, Мозес. Этот монах…
Видно было, что сердце его раздирают противоречивые чувства.
– Этот монах, Мозес. Этот монах, который тебя перекрестил…
– В конце концов, – сказал Мозес, пожимая плечами, – я только исполняю роль почтальона.
– Он перекрестил вас, – повторил Эфраим с отвращением.
– Ну и что? Мне не жалко. Пусть. В конце концов, я только почтальон. Или, если хотите, вестник, – добавил Мозес с таким видом, как будто хотел вложить в свои слова особенный смысл.
– Вот именно, – вздохнул Эфраим. – Вестник.
В голосе его послышалась горькая и безнадежная ирония.
– Послушайте, – обратился к нему Мозес. – Я ведь сказал, что если вы не хотите, то поищите себе кого-нибудь еще.
– По-моему, я ничего не говорю, – возразил Эфраим.
– Правда? – усомнился Мозес. – Тогда скажите, как поживает ваша девушка?
– Прекрасно поживает, – сухо ответил Эфраим.
– Вот видите.
– Что? – спросил Эфраим.
– Ничего, – сказал Мозес. – Интересно, что многие из людей жалуются, не имея для этого ни малейших оснований.
– Я-то как раз имею.
– Разве? – не поверил Мозес. – А мне показалось, что как раз вы-то – и нет.
– Откуда вам-то это знать? – с тоской спросил Эфраим.
– Мне так кажется.
Эфраим молчал, прижимая к груди сумку.
– Да, – повторил Мозес. – Мне так кажется.
Возразить на это было трудно. Следующие несколько мгновений прошли в обоюдном молчании.
– Ладно, возьмите, – сказал, наконец, Эфраим, протягивая ему сумку. – Только, пожалуйста, пожалуйста, – в голосе его послышались умоляющие ноты, – держите это подальше от той заразы.
«Той заразой» был, разумеется, пакет отца Патрика.
– Пожалуйста, – согласился Мозес, перекладывая пакет в другую руку.
Спустя десять минут Мозес вошел на хозяйственный двор и остановился у железных ящиков с мусором. Он положил на один из ящиков пакет с ножницами и открыл крышку второго. Потом он вывалил туда сначала содержимое пакета отца Патрика, а вслед за тем вытряс сумку Эфраима. Белые и голубые листы, перемешавшись, густо устлали дно ящика.
Печатное слово, Мозес. Печатное слово, милый. Это большая сила, Мозес. Большая сила, сэр. Особенно, если найти ему нужное применение, Мозес. Еще бы, сэр. Я рад, что мы нашли его, сэр. Я тоже, Мозес. Я тоже.
