Георгий Константинович Васильев
Годы. Мили. Судьбы
В результате обмена радиограммами со штабом флота в течение ночи выяснилось, что Щ-423 уже прошла мыс Дежнева. Скорее всего мы разошлись с ней в тумане. Утром снялись с якоря. Л-12 возвращалась в бухту Провидения, а Л-11 предстояло зайти в залив Лаврентия.
Штурман Л-11 Г. К. Васильев на вахте. 1940 г.
Подводная лодка Л-11 на Камчатке. 1940 г. Фото Г. К. Васильева
В этом заливе чуть было не закончилась моя штурманская служба. Пройдя входные мысы, проложил курс по глубинам 20–25, как я считал, метров. Посмотрел еще раз заголовок карты и с ужасом понял, что глубины на карте были показаны в футах. Это в 3 раза меньше, чем я считал. Фут равен 30,48 см. Выскочив на мостик доложил командиру. Застопорили ход. Все закончилось благополучно. Тут я вспомнил и до сих пор помню мудрый совет преподавателя навигации Белоброва: «Прежде чем пользоваться картой, посмотрите в каких величинах – сажени, метры или футы – нанесены глубины». Теперь этот совет утратил значение, на всех картах глубины указываются только в метрах.
В заливе Провидения обнаружили стоящую на якоре Щ-423. Вскоре она ушла в Советскую Гавань. В конце августа начальству стало ясно, что базироваться в зимнее время здесь нельзя, и нас возвратили в Петропавловск. Из шести подводных лодок в составе дивизиона остались три – Л-9, Л-11 и Л-12. Остальные ушли во Владивосток.
Экипажи лодок переселили на плавбазу, где условия были если не райскими, то хотя бы человеческими. В кубриках и каютах было сухо и тепло, пресная вода подавалась без ограничений, питались в кают-компании. В трюме оборудован небольшой кинозал, имелись баня и теплый гальюн. На корабле с 6-00 до 23-00 работала радиостанция. В городе издавалась областная ежедневная газета «Камчатская правда». Раз в 2–3 недели приходил теплоход «Смольный», доставлявший с материка центральные газеты и почту. Все продовольствие получали с материка, даже соленую рыбу. Крабов, пойманных на Камчатке, привозили с центральных складов, находившихся около Ярославля. Только с началом войны организовали снабжение флота рыбой с местных рыбозаводов. Никаких овощей на месте не выращивали. Картошку, капусту и огурцы доставляли с материка. Первый холодильник начали строить в порту в 1940 году. Летом мясо хранить было негде. Питались солониной – засоленной в бочках говядиной. На кормовой палубе «Саратова» всегда стояла расходная бочка с этим продуктом, которую корабельный пес Нордик старательно обходил с другого борта. С ноября по май повсеместно температура опускалась ниже нуля, и появлялась возможность доставлять пароходами мороженые туши. Поставлял пароход свинину – весь город и мы, в том числе, ели свинину, привозил баранину – питались бараниной. Редко, но можно было поесть в ресторане «Полярная Звезда» свежую жареную оленину. Спиртные напитки доставляли небольшими танкерами. Привозили «Зубровку» – пили «Зубровку», привозили спирт – в магазинах продавали спирт.
Началась монотонная и однообразная служба. В море не выходили. Днем корабельные работы по уходу и ремонту механизмов, занятия по боевой и политической подготовке, при этом мы были должны «две задачи решать, как одну». Чай, обед и ужин в кают-компа-нии, вечером кино или игра в домино – забивать козла. Разнообразие в наш быт вносили начальник службы снабжения «Саратова» одессит Вадим Чистик и дивизионный механик Жаров, развлекавшие нас бесконечными историями и анекдотами. Командиры лодок и комиссары питались в салоне. Семьи их остались во Владивостоке. Их образ жизни почти ничем не отличался от нашего, холостых лейтенантов. Время от времени уходили на катере «в штаб военно-морской базы» проветриться, обычно до утра следующего дня.
В октябре 1940 года партийная организация лодки Л-11 приняла меня в члены Всесоюзной коммунистической партии большевиков ВКП(б). Рекомендации дали: комиссар Н. М. Журов, минер М. Иванов и комсомольская организация, секретарем которой я состоял. Партбилет вручили в политотделе Камчатской военно-морской базы. Перед приемом в партию запрашивали в Бологом сведения о моей благонадежности. Ответ о моем социальном происхождении пришел из Бологовского райкома ВКП(б) по телеграфу в течение суток.
Офицеры на службе и вне службы основное время проводили в каютах. Это стирало грани между служебным и неслужебным временем. Появлялось равнодушие к службе, отупение и безразличие. Поэтому семейные офицеры относились к служебным обязанностям, как правило, лучше. Выходы в город по делам были редки из-за сложностей с транспортом. Катер один, автомобильная дорога еще строилась. Просьба у начальника штаба дать катер сходить в город расценивалась, как ненужная прихоть. В середине ноября наступила зима, в бухте Раковая появился лед. Плавбаза «Саратов» и подводные лодки перешли к мысу Сигнальный, в центр города, и пришвартовались к причалу, построенному для гидросамолетов «Дорнье» Do-22, совершавших в летнее время регулярные рейсы между Хабаровском и Петропавловском. Немецкий самолет «Дорнье» Do-22 – одномоторный, цельнометаллический высокоплан. Начиная с июля 1938 года, выпущено 28 серийных машин, все в гидроварианте.
Поплавковый самолет «Дорнье» Do-22
Стало повеселее. Клуб связи, почта, гидрография, ресторан «Полярная Звезда» и театр находились в 500–600 метрах от места стоянки. Почтовое сообщение с материком было регулярным. Письма с Камчатки до Владивостока доставлялись рейсовым теплоходом, далее поездом. В одну сторону письмо шло около месяца. Действовала телеграфная линия – до Хабаровска по радио на длинных волнах, далее по проводам. Время прохождения телеграммы до центральных областей составляло около 12 часов. Недалеко от ворот порта в клубе связи 3 раза в неделю организовывали танцы под патефон. Женский состав был разношерстным: продавщицы, служащие разных учреждений, студентки медицинского техникума – все, кому некуда было деться в зимние вечера. Далеко не лучшие представительницы женского пола страны искали здесь свое счастье. В городе имелся небольшой драматический театр на 250 зрителей. Неплохая труппа представляла в репертуаре классические и современные пьесы. До сих пор помню, какое сильное впечатление произвел на меня спектакль «Васса Железнова». Ресторан «Полярная Звезда» размещался южнее универмага, где теперь здание обкома КПСС. Заходили туда редко. Действовало то же правило, что во Владивостоке: «Военных не пускать!». Да и какое удовольствие от ужина, если тебе в рот смотрит патруль.
Много ходили на лыжах. Снег зимой выпадал глубокий – 2–3 метра. Выравнивались все ямки и кочки. Пни и кустарник скрывались под снегом, к весне на поверхности оставались только верхушки берез. Иди, куда хочешь. В часы физической подготовки в рабочее время сдавали спортивные нормативы. В выходные устраивали соревнования. Старт и финиш обычно были в черте города, а дальше бежали на лыжах в зависимости от дистанции. В одном из походов отморозил уши. На трассе в долине реки Халахтырки, в километрах 15 от города, началась пурга. Одет был легко – свитерок и берет. Пока добирался обратно, начался снегопад при сильном встречном ветре. Уши затвердели и начали звенеть, как льдинки. Настоящих лыжных креплений у нас не было. В мастерской «Саратова» создали свою конструкцию – «крепление намертво». К лыжам крепили скобы, как у современных креплений, а к подошве ялового ботинка приклепывали планки с отверстиями. За зиму 1940–1941 года я износил 2 пары лыж.
Много читал. Ознакомился с историей открытия и освоения Камчатки русскими первопроходцами. Художественной литературы в библиотеке базы было достаточно. Центральные газеты с подробностями военных действий в Западной Европе приходили с большими задержками.
В апреле 1940 года Германия захватила Данию и Норвегию, а в мае Голландию и Бельгию. Английский экспедиционный корпус эвакуировался из Франции в Англию, оставив все вооружение в Дюнкерке. 22 июня 1940 года капитулировала Франция. Все это как будто нас не касалось. Не торопясь, мирно несли службу на Дальневосточных рубежах. После окончания училища нам говорили, что посылают на передовые рубежи обороны, а оказались в тылах. Прибывший в середине зимы лектор ЦК ВКП(б) закончил лекцию о международном положении фразой: «Пусть Германия и Великобритания воюют, а мы посмотрим».
Так спокойно заканчивалась зима 1940 года.
Подводники Л-11 на лыжной прогулке, Петропавловск-Камчатский. 1940 г.
В Первомайские праздники состоялся митинг на Ленинской улице. Снег уже подтаивал, и под сугробами кое-где журчали ручейки. Большинство демонстрантов пришли на торжество в зимней одежде. Плохо укладывалось в сознании – праздник весны и цветов, а люди одеты в валенки, шапки, полушубки и ватные пальто.
В конце мая заканчивалась короткая камчатская весна. Высота солнца над горизонтом к этому времени увеличивается до 50–55 градусов. Суровая камчатская земля получает столько же солнечного тепла, как и под Москвой. Снега здесь выпадает за зиму так много, что растопить его в короткий срок не под силу даже летнему солнцу. На южных склонах сопок снег плавится и тает прямо на глазах. Ожившая трава бурно растет, а на северных склонах еще лежат сугробы. Вегетационный период длится 90–100 суток и на-чинается, когда средняя суточная температура превышает плюс 5 градусов. За это время растения успевают вырасти, отцвести и дать семена. Для большинства культурных расте-ний этого срока недостаточно, поэтому здесь невозможно культивировать в открытом грунте овощи, рожь, пшеницу, ячмень. В долинах рек Авачи и Камчатки местные жители выращивают овес и скороспелые сорта картошки, фруктовых деревьев нет. «И никакого овоща там на деревьях не растет», – отметил академик Крашенинников в «Описании земли Кам-чатской», изучавший эти края в первой половине XVIII века. По этой же причине не водятся здесь лягушки и змеи. В окрестностях города повсеместно растут березы. Невысокие деревца с искривленными, изогнутыми белыми стволами. Встречаются заросли низкорослого (высотой около 1 метра) кедрача, образующего летом труднопроходимые заросли. Зимой они покрыты снегом. Травы растут буйно и достигают человеческого роста.
Тихий океан сглаживает колебания температуры воздуха во все времена года. На побережье она не превышает летом плюс 15–18 градусов, зимой не опускается ниже минус 20. К северу и к западу от города экстремальные значения температур значительнее. Вода в мелких озерцах не прогревается выше плюс 14–15 градусов. Летом в затишье можно позагорать, желания искупаться не возникает. Рассказывали о существовании горячих источников в долине реки Паратунка, в 50 километрах от города, но из-за отсутствия дорог туда могли добираться редкие путешественники.
Камчатка. Май 1940 г. Фото Г. К. Васильева
Осень – здесь лучшее время года, и продолжается полтора-два месяца, как и в других районах Дальнего Востока. Туманы и дожди прекращаются. Стоят ясные, теплые, солнечные дни. Разница температур днем и ночью незначительна. Температура медленно понижается, достигая к концу ноября значений близких к нулевым. Зима начинается в первой половине ноября обильным снегопадом, продолжающимся 2–3 суток. Снег ложится на землю плотным ковром и уже не тает до весны. За зиму снежный покров достигает 4 метров, а к концу зимы улицы города превращаются в траншеи, прорытые в высоких сугробах. Нигде в Советском Союзе такой красивой зимы не бывает.
Рыбы в Авачинской губе в период нереста много. Летом в реки Авача и Паратунка косяками на нерест шла кета, горбуша, чавыча и кижуч. За ними следовал голец, поедавший их икру. Не без оснований утверждали, что на Камчатке «рыбу ловят голыми руками». Уже после войны в эту присказку добавили: «По два рубля сорок копеек за килограмм». Мне пришлось однажды таким способом ловить гольца. Во время дежурства по «Саратову» прибежал матрос и сообщил, что подошел косяк рыбы. Сняв китель, я опустил руку под лед и в тот же момент ухватил рыбину весом килограмма на два. В течение 2–3 минут вытащил около десятка гольцов. Но увлечение рыбной ловлей не поощрялось начальством: «Как бы чего не вышло!»
В конце мая из бухт Раковая и Тарья ветром выгнало лед. Наша стоянка у мыса Сигнального закончилась, а с ней завершились городские развлечения. На двое суток мы вышли в океан в штурманский поход для ознакомления командного состава с восточным побережьем Камчатки. Участвовали штурманы и минеры всех лодок дивизиона. Командовал походом наш командир В. Твердохлебов. Штурманской практикой руководил дивизионный штурман А. Колгин. Прошли сначала на север до мыса Жупанова, затем повернули на юг до бухты Вилючинская. По возвращении пришвартовались к борту плавбазы «Саратов». Она стояла у северного берега бухты Тарья (по-французски «кладбище»). В глубине бухты в 1854 году было кладбище французских моряков. Теперь она называется бухта Крашенинникова. Нос плавбазы удерживали два якоря, а с кормы были заведены швартовые, которые закрепили за самые толстые березы. Никаких приспособлений для швартовки корабля к берегу, источников питания, воды и электроэнергии не было. Емкости с дизельным топливом находились на мысе Артишок на противоположном (северном) берегу полуострова, образующего бухту. Подход к топливному складу находился со стороны залива. В начале июня пришлось пережить тревожную ночь. Я заступил дежурным по дивизиону. Отцы-командиры ушли на катере в город «проветриваться». Перед рассветом ветер усилился. Плавбаза, имея большую парусность, с тремя пришвартованными к ней в прямую линию лодками, под действием ветра начала натягивать якорные цепи и швартовы. Якорные цепи звенели от натяжения, а камчатские березки пригнулись к земле. Что делать? Инструкции не предусматривали подобную ситуацию. Связи с командирами не было, да и возвратиться в такую погоду они не могли. Поднимать ди-визион по тревоге опасно, не дай Бог станет известно начальству, и тогда командирам не поздоровится. Решил ждать, что будет. С тревогой смотрел на корни берез и ждал – устоят ли при ухудшении погоды? Удержат плавбазу или нет? Устояли! Часа через 2 ветер начал стихать.
Получил из дома письмо. Родные сообщали, что братьев Михаила и Ивана в марте призвали в армию на 3 месяца для переподготовки. Ничего необычного в этом не было. На переподготовку призывали и раньше. Но четверо из пяти братьев находились в Красной армии – это для матери было тяжеловато.
Между 5 и 10 июня 1941 года старпома В. Головко и меня отпустили в отпуск во Владивосток. Мы отправились в Приморский край на пароходе «Север». Он был той же серии и возраста, что и плавбаза «Саратов». Разместились в одной каюте. Погода относительно спокойная. Стоял туман, поэтому берегов Четвертого Курильского залива, через который вошли в Охотское море, увидеть не удалось. Далее следовали через пролив Лаперуза. Приметные места, проливы и берега, принадлежавшие Японии, на всякий случай зарисовал, авось пригодится.
Владивосток встретил нас солнечной погодой. За год многое изменилось в лучшую сторону. В ресторанах и кафе можно было спокойно поесть, в магазинах появились ходовые товары по коммерческим ценам, выше государственных в 2–3 раза. В первую очередь заказал штатский костюм из серого трико, который мне сшили за 2 дня. Купил рубашки, галстук и обувь. Отпала необходимость ходить в военной тужурке с замененными пуговицами. Дышать стало легче, хотя комендатура в городе свирепствовала по-прежнему. Купил фотоаппарат «ФЭД», который верно служил мне в течение 47 лет. Танцплощадка в ДКАФе работала каждый вечер на полную мощь. Нанес несколько визитов знакомым и однокурсникам, везде встречали приветливо. Последующий месяц отпуска виделся безоблачным.
В воскресенье 22 июня меня пригласил в гости Петр Синецкий. Он жил все там же, в коммунальной квартире в бухте Улисс. В их семье было прибавление, 13 октября 1939 года Валя родила сына Анатолия. Отмечали встречу традиционным способом – за столом. В 19 часов по местному времени, вместо последних новостей от имени Совета народных комиссаров с обращением к народу выступил В. М. Молотов: «Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня утром германские войска вероломно перешли границы Советского Союза…» Обращение заканчивалось словами: «Враг будет разбит, победа будет за нами!» Началась война.
Г. К. Васильев (слева), бухта Тарья, Камчатка. 1940 г.
По гарнизону объявили тревогу. Матросы и офицеры побежали на корабли и в воинские части. Жены и дети провожали мужей и отцов у подъездов домов. Синецкий отправился в штаб, а я поплелся в город. На улицах было спокойно. Гражданские лица не знали, что нужно делать, как поступать. Мобилизацию по Дальнему Востоку не объявляли, только запоздалые военные спешили к местам службы.
На первый рейсовый пароход я не попал, следующего нужно было ждать неделю. Поселился у Бориса Шилина. До этого он служил на подводной лодке Л-7 минером. Жил на Пекинской улице, на втором этаже дома, над аркой въезда во внутренний двор. Металлическая кровать, диван, стол и 2 стула составляли обстановку жилища. В один из вечеров за бутылкой водки он поведал трагедию своей жизни. Будучи курсантом Военно-морского училища познакомился с девушкой. Встречался с ней, пока был в Ленинграде. После выпуска решили, как только Борис получит жилье, она приедет к нему на Дальний Восток, и они поженятся. Время шло, а квартиры не было. Свадьба откладывалась.
В конце 1940 года наконец-то получил комнату, выслал деньги на дорогу и приглашение. Получил ответ: «Я не виновата в том, что красивая и всем нравлюсь. Я вышла замуж». После чего Борис стал выпивать, заболел туберкулезом и теперь ждал перевода на Черное море. В августе перевод состоялся, но было уже поздно.
После двух-трех дней напряженного ожидания нападения японцев жизнь во Владивостоке стала входить в военную, но спокойную колею. Все сообщения Советского информбюро (эта новая организация передавала сводки с фронтов) моряки и население слушали внимательно, от начала до конца. Вначале сводки с фронтов были ободряющими: «Наши войска нанесли удары по противнику. Противник понес тяжелые потери. Продвижение противника остановлено…» и все в таком духе.
3 июля 1941 года И. Сталин выступил по радио с обращением к народу, и уже по первым словам люди поняли, что дело плохо.
«Товарищи! Братья и сестры! К вам обращаюсь, друзья мои!» – такими непривычными словами начиналось выступление и заканчивалось: «Все для фронта! Все для победы!»
Чем дальше, тем меньше оптимизма было в сводках Совинформбюро.
«Вчера после упорных оборонительных боев наши войска оставили город „П”».
«После продолжительных тяжелых боев наши войска оставили город „К”».
Все понимали, что город П – Псков, город Р – Рига, а город К – Киев. Никто не допускал мысли, что оптимистичное уверенное высказывание на ХVIII съезде партии Сталиным: «Мы чужой земли не хотим, но и своей земли ни одного вершка не отдадим никому!» – окажется пустым бахвальством. (Вершок – старорусская единица измерения, первоначально равнялась длине основной фаланги указательного пальца. 1 вершок = 44,45 мм.)
Со вторым пароходом я вернулся в Петропавловск. Дивизион стоял в бухте Раковая. Служба шла почти по нормам мирного времени. С началом войны провели организационные мероприятия. Прекратили увольнения экипажей в город. Комиссары проверили фотографии, нет ли в них разглашения военной тайны. Лодки стояли пришвартованными к плавбазе. Экипажи переселили на лодки. В море не выходили. Занимались периодическими осмотрами и ремонтом техники и вооружения. Поднимали все выше и выше политическую подготовку.
Никто не понимал, а если и понимал, то не пытался объяснить, почему доблестные войска Красной армии оставляют немцам «после упорных оборонительных боев» один город за другим. Не было сомнений в том, что наши армии отступают. Темп продвижения противника легко определялся делением расстояния между крупными городами на число суток между их сдачей. Возникали самые разные предположения, в том числе и о нехватке самолетов, танков, артиллерии и другой военной техники. Но это не совпадало с заявлением политического и военного руководства на ХVIII съезде партии (1939 г.) о несокрушимой мощи Красной армии и самой высокой технической оснащенности советских дивизий. Рухнула надежда, что немецкие рабочие не будут воевать против пролетарского государства. Не находили ответа на постоянно мучавшие вопросы: «Кто и как такое допустил? Почему отступает наша несокрушимая армия? Что делать?»
Эта ситуация волновала всех. Мы обсуждали ее между собой в каютах и в кают-компании вслух, не предполагая, что уполномоченный особого отдела «товарищ» Коржавин организовал слежку за нами и готовил так называемое «Дело» о пораженческих настрое-ниях группы командного состава дивизиона. Там были перечислены многие фамилии, в том числе и моя. «Дело» не получило дальнейшего хода после выступления И. В. Сталина на торжественном собрании 6 ноября 1941 года в связи с 24-й годовщиной Октябрьской революции. В своем выступлении вождь затронул вопросы, касающиеся катастрофического положения на фронте. Одной из причин нашего поражения называлась нехватка самолетов, танков и артиллерии. 7 ноября в Москве на Красной площади состоялся парад. Вспомнили великих полководцев и флотоводцев – Суворова, Кутузова, Нахимова, Александра Невского… Позже показывали кинохронику парада. Нас поразило прежде всего разношерстное и устаревшее вооружение красноармейцев. Военнослужащие несли винтовки образца 1893 года, станковые пулеметы Максима и ручные Дегтярева, до сих пор состоявшие на вооружении. У некоторых были даже английские ружья-пулеметы, давно снятые с вооружения нашей армии. Часть винтовок без штыков и шомполов. По Красной площади следовали танки образца 1926 года. И это на параде! После прослушивания речи Сталина нас, офицеров, направили в «массы» разъяснять, что и почему так происходит. Высказывать свою точку зрения не позволяло благоразумие. В действительности причины поражений были другими. В первые дни войны наша страна потеряла 3 миллиона солдат и офицеров, почти всю авиацию, танки и артиллерию. Тогда, в 1941 году, мы этого не знали.
В середине ноября мне объявили, что направляют на учебу во Владивосток на Специальные курсы командного состава подводного плавания Тихоокеанского флота (СКОС УОПП ТОФ). Между собою подводники называли эти курсы «туземный УОПП». На курсах готовили помощников командиров подводных лодок. Продолжительность обучения 4 месяца. Последний пароход с Камчатки уходил в конце ноября. Пролив Лаперуза, через который обычно проходили советские суда, следовавшие на Камчатку, замерзал в декабре. Через Цусимский пролив вокруг Японии суда на Камчатку не ходили. Сангарский пролив японцы закрыли для плавания всех судов. Сообщение между Камчаткой и материком с декабря по май прерывалось.
К этому времени в Петропавловск из Советской Гавани прибыли 2 подводные лодки типа Щ. Их переход обеспечивал дивизионный штурман Валя Корнейчук, призванный недавно из торгового флота. Ему нужно было возвращаться домой, он и стал моим попутчиком. Утром в день отправления теплохода «Смольный» мы прибыли в порт. Посадка пассажиров не производилась, выход откладывался на сутки из-за неисправности главного двигателя. Корнейчук быстро нашел общий язык с пассажирским помощником капитана, и нас разместили в четырехместной каюте. На другой день приняли пассажиров, и теплоход вышел из порта. В нашу каюту поселили жену лейтенанта отделения гидрографии с ребенком годовалого возраста. Дул свежий ветер, баллов семь. В океане сильно качало. Мамаша сразу же вышла из строя, лежала на койке, не поднимая головы. Дите сначала поспало, потом начало просить пищи, сначала потихоньку, а затем разре-велось по-настоящему. Мать показала в каком чемодане лежит крупа и другие припасы и попросила сварить кашу. Ни Корнейчук, ни я этого делать не умели. Пошли на камбуз. Корабельный повар варить кашу отказался, но объяснил, как это делается. Действовали по его инструкции. Сложность состояла в том, чтобы удержать на горячей плите кастрюлю, которая при каждом крене стремилась соскочить на палубу. Эту трудность пре-одолели. Горластого голодного парня накормили, и он затих. На второй и третий день история с кашей повторилась. В промежутках между завтраком, обедом и ужином, по мере необходимости, меняли ребенку штаны и рубашки. В Японском море ветер стих, качка прекратилась, мамаша ожила и приступила к своим обязанностям.
Во Владивостоке отправился в отдел кадров флота. Там сообщили, что Специальные курсы офицерского состава начи-нают работать 25 декабря, а пока, что хотите, то и делайте. Поселился временно у инженер-капитана 3 ранга Владимира Андреевича Байдаминова, бывшего механика подводной лодки Л-8. Он служил в техни-ческом отделе флота и жил на Пушкинской улице, в доме № 21. Его жена и двое сыновей эвакуировались в Сибирь, как большинство жен и детей военнослужащих. В городе стало заметно меньше людей. Дома покрасили в серый цвет, по ночам соблюдали светомаскировку. Восстанавливали давно заброшенные колодцы и старые укрепления Владивостокской крепости. Строили рубеж обороны на полуострове Муравьев-Амурский, севернее Владивостока. Флот в спешном порядке формировал стрелковые бригады и эшелонами отправлял на запад для защиты Москвы. На запад было отправлено более 43 тысяч человек. С подводных лодок на фронт моряков направляли редко, эки-пажи сохраняли в полном составе. В первую очередь посылали тех, от кого хотели избавиться. Все исправные корабли были сосредоточены в проливе Босфор Восточный и в незамерзающих бухтах. В светлое время суток подводные лодки ложились на грунт по сигналу «Весло», с наступлением темноты всплывали в надводное положение по сигналу «Валек». Такой режим соблюдали в течение всей войны. Не возвратились с позиции 2 подводные лодки «малютки». Предполагали, что они подорвались на своем минном заграждении, выставленном в южной части залива Петра Великого. Флот готовился к отражению нападения Японии. Способен ли он устоять? Видимо, нет. Надводные силы состояли из одного легкого крейсера, четырех эскадренных миноносцев проекта 7, двух эсминцев типа «Новик» дореволюционной постройки и двух бригад торпедных катеров.
Четыре бригады подводных лодок имели в своем составе 50 лодок. Хорошо была оснащена береговая артиллерия, особенно на Русском острове. Гордость артиллеристов Ворошиловская 12-дюймовая батарея была грозной силой. Но ведь такие же батареи защищали и Севастополь. Авиационное прикрытие Тихоокеанского флота было слабым. Численность авиации невелика. Все, что можно, отправляли на запад, даже 45-мм зенитки, прикрывавшие топливный склад на Второй Речке.
1 декабря 1941 года японский флот нанес внезапный удар по американской базе Перл-Харбор на Гавайских островах, уничтожив большую часть Тихоокеанского флота США, кроме двух авианосцев, в то время находившихся в море. В американо-японском фильме «Тора! Тора! Тора!» показано, как это происходило. «Тора-Тора-Тора» – сигнал начала авиационного удара по базе. Стало ясно, пока продолжается война между Японией и США, угроза Дальнему Востоку и Тихоокеанскому флоту невелика. Несмотря на это, на флоте были приняты серьезные меры предосторожности. После разгрома немецких группировок под Москвой обстановка на флоте стала спокойнее.
Во Владивостоке наступили холода. Встать на довольствие в какую-нибудь воинскую часть мне не удалось. Денег хватало, чтобы один раз в сутки пообедать в ресторане «Челюскин», где кормили без карточек.
В конце декабря явился в учебный отряд подводного плавания. Командовал отрядом капитан 2 ранга Шеркшнис, заместителем его состоял наш бывший командир Н. М. Мишенин. Сформировали группу из 16 человек, разместили в общежитии, поставили на все виды довольствия. Учеба началась.
В программу курсов входили: тактика подводных лодок, боевое применение торпедного оружия и артиллерии, гидроакустика и связь. Основой тактики подводных лодок было НПЛ – «Наставление по боевой деятельности подводных лодок», документ давно известный. Война пока не внесла ничего нового в тактику боевых действий, подводные лодки использовались по довоенным инструкциям.
Мы изучали теорию торпедной стрельбы. Со слушателями курсов проводили практические занятия на тренажере. Роли командира, старпома и штурмана подводной лодки проигрывали поочередно. Изучали правила артиллерийской стрельбы по морским и воздушным целям (ПАСы). Признаться, на этих курсах я впервые понял, как ведется артиллерийская стрельба. На занятиях по гидроакустике разъясняли законы распространения звука в воде, и мы изучали принципиальные схемы гидроакустических установок «Море». Значе-ние гидроакустики в то время недооценивалось. Главным средством наблюдения за надводной обстановкой был перископ. Отечественные лодочные гидроакустические станции были неэффективными из-за малой дальности обнаружения и низкой точности определения направления на шумящий объект. По тактике сухопутного боя изучали действия в наступлении и обороне в составе взвода. Нас учили не организации боя, а действиям одиночного бойца. Питание в столовой было сносным. Все, что можно было завернуть в бумагу и вынести, в том числе дополнительный паек, я отдавал Николаю Симонову. Он с женой Тосей жил на Посьетской улице и бедствовал от недостатка продовольствия.
В марте произошел неприятный случай. С одним из слушателей курсов Михаилом Ивановичем Блажиным мы раздобыли водки и здорово выпили в гостях у доктора подлодки Л-7 Грузуева. Он жил в «Ущелье Дьявола», так назывался распадок между Улиссом и горой Верблюд. Ночевал я в общежитии. Кто-то доложил о моем недостойном поведении начальнику курса, тот отрапортовал командиру отряда. Меня вызвал Н. М. Мишенин и, не задавая вопросов, произнес: «И на Солнце пятна бывают. Доложите начальнику курса, что я объявил Вам выговор». После этой фразы он меня отпустил. Рассмотрели вопрос на построении. М. И. Блажин, он был секретарем партийной организации, с серьезным видом осуждал мое поведение и предложил объявить выговор без занесения в учетную карточку. На том и порешили. Других последствий инцидент не имел. А могло быть и хуже.
Свидетельство об окончании СКОС ТОФ
старшим лейтенантом Г. К. Васильевым 19 апреля 1942 г.
Получил письмо из дома. Старшего брата Игната призвали в армию, писем от остальных братьев семья не получала. Фронт проходил в 15–20 километрах от нашей Березайки. Станция Бологое была разрушена немецкой авиацией. Младшая сестра Шура, до войны работавшая на станции Элинсенваара (Карелия), перебралась в Ленинград. Дальше путь был отрезан. Ленинград оказался в блокаде. Сестры Паня и Дуся после месячной эвакуации на станцию Моксатиха возвратились в Березайку и работали на стекольном заводе.