Георгий Константинович Васильев
Годы. Мили. Судьбы
В бухте Раковая наши лодки стояли до середины августа. Несколько раз выходили в Авачинскую губу на артиллерийские стрельбы, выполняли учебные задачи и определяли девиацию магнитных компасов. Впервые на практике мы встретились с явлением приливов. Их высота на восточном побережье Камчатки достигала полутора метров, а вызываемые ими течения, особенно в узкостях, были значительными. Время наступления полной и малой воды рассчитывали по «Таблицам приливов и отливов», издаваемым как морской астрономический ежегодник институтом Штейнберга. Однако фактическое наступление этих моментов настолько искажалось местными условиями (очертанием бе-реговой линии, глубиной и т. д.), что учитывать их было невозможно. Попытки установить поправочные величины по фактическим наблюдениям не увенчались успехом.
Спокойное плавание прервалось чрезвычайным происшествием. На подводной лодке Л-7 (командир капитан-лейтенант Н. И. Цирульников) произошла авария. Через неплотно закрытый клапан осушения забортная соленая вода попала в аккумуляторную яму и залила одну группу аккумуляторов. Необходимо было выгрузить 112 элементов (вес каждого около 750 килограммов), очистить трюм, покрасить суриком и антикислотной краской аккумуляторную яму и вернуть элементы на свое место. Выгрузку и погрузку произвели вручную. Кранов не было, использовали обычные ручные тали. Работали круглые сутки. Помогал личный состав всего дивизиона. Последовала поголовная тщательная проверка знаний «Наставления по борьбе за живучесть». В середине августа получили приказание подводной лодке Л-11 выйти в Охотское море для обеспечения перелета авиационной дивизии из Хабаровска на Камчатку на только что вступивший в строй аэродром Елизово. После обеспечения следовать во Владивосток на гарантийный ремонт. Продолжительность похода 15–29 суток.
Г. К. Васильев, штурман Л-11. Камчатка. 1939 г.
Вышли в море под вечер с расчетом подойти к мысу Лопатка утром следующего дня. Курс проложили в 8–10 милях от берега в своих территориальных водах. Шли в тумане. Около полуночи, пройдя траверз мыса Поворотного, на нашем пути стали попадаться рыболовные сети и японские кавасаки (небольшие рыболовные суда). Некоторые из них несли положенные огни, а большинство находились в море с одним керосиновым фонарем на носу суденышка. Рыбаков встречалось все больше и больше. В этой ситуации главной нашей задачей было не разрезать внезапно возникшие из тумана кавасаки и не намотать на винты их сети. Шли самым малым ходом невообразимым зигзагом. Часа через 4 выбрались из этой «каши».
Штурман Л-11 Г. К. Васильев (справа),
Камчатка. 1939 г.
В Охотское море вошли через Первый Курильский пролив. Там нас ожидали 3 японских эскадренных миноносца типа «Камикадзе». Видимо, некоторые из японских рыболовных кавасаки, через скопление которых мы прошли ночью, занимались не только ловлей рыбы, но и вели разведку. Миноносцы прошли параллельным курсом в двух кабельтовых с левого борта, производя киносъемку. На лодке объявили боевую тревогу. На мостике остались только командир и комиссар. Старпом получил распоряжение: «В случае чего погружайтесь, о нас не думайте». Решительность подводников была продемонстрирована. Бессмысленность погружения в двух кабельтовых от миноносца даже нам, лейтенантам, была очевидна. В мысу Елизаветы вышли утром с небольшой ошибкой в определении своего места, а к вечеру встали на якорь у буя № 54 в Сахалинском заливе. Ждали лоцмана. До четырех часов утра я стоял на вахте. Погода была ясная, ветер 2–3 балла. Сменившись, сразу же лег спать, предстоял напряженный день – сложный проход по лиману реки Амур. Проснулся около 7 часов, услышав работу дизеля. Происходило что-то непонятное, сниматься с якоря предполагалось не ранее 9 часов. Поспешил в центральный пост. Оказалось, налетевший шквал оборвал якорную цепь и лодку понесло на прибрежные отмели. Срочно дали ход.
Л-11 в Охотском море,
штурман Г. К. Васильев. 1939 г.
Минут через 7–10 миноносцы отвернули влево и удалились в сторону Катаоки. В назначенном районе маневрировали на малом ходу под одним дизелем, курсами на ветер и обратно, чтобы уменьшить качку и дрейф. Каждые 4 часа передавали по радио донесения о состоянии погоды. Горизонт был закрыт туманом и не просматривался, временами проглядывало солнце. Измерить высоту солнца в таких условиях не представлялось возможным. У нас не было секстанов с искусственным горизонтом, они появились после войны. Место корабля на карту наносили по счислению – по курсу и пройденному расстоянию. Маневрирование в квадрате продолжали неделю, потом вторую. Погода ухудшалась, плавание становилось все более трудным. В вахтенном журнале в начале суток уже писали не «Охотское море», как это предусмотрено правилами, а «Ох море!». Заболел командир – из горла пошла кровь. Лодочный фельдшер А. Тарасов, привыкший на жалобы матросов отвечать: «Ничего, не сдохнешь» (говорил он это не со зла, а по доброте душевной), с таким заболеванием в своей медицинской практике не сталкивался. Покой и холод уменьшили, а затем остановили кровотечение. К концу третьей недели получили приказание из штаба флота: «Сводок о погоде больше не давать, следовать во Владивосток». Двигались на север, подальше от низменных, плоских, как блин, плохо распознаваемых с моря островов Чкалова, Байдукова, Белякова. Ветер свежел. К 12 часам его скорость достигла 11 баллов.
Лодки ХI серии обладали хорошей мореходностью и могли плавать при любом состоянии моря и ветра. На длинной (нормальной) морской и океанской волне субмарина успевала всплыть на ее гребень, когда он пробегал ходовой мостик, лодка плавно ложилась к подножию следующего вала. Обладала хорошей остойчивостью, бортовая и килевая качка была спокойной, не резкой. В отсеках и на мостике больше не швыряло от одного борта к другому. В мелководном Сахалинском заливе образовалась короткая, высокая, резкая волна. Нос лодки не успевал всплывать на гребни набегающих волн и зарывался в них. Масса воды набегала на палубу и обрушивалась на мостик. Беспорядочная волна вызывала резкую изматывающую качку. В отсеках все предметы закрепили по-штормовому. Установленный в походе распорядок исполняли с небольшими отклонениями, свободным от вахты разрешили лежать на койках. Вахты сменялись каждые 4 часа. Готовили завтрак, обед и ужин, хотя аппетит у многих ухудшился. Выход на мостик покурить и для других надобностей был прекращен. Там под козырьком ограждения рубки вахтенный командир и сигнальщик, привязанные к тумбе перископа, укрывались от шторма, чтобы не быть унесенными волной в море.
В эти дни я впервые понял, бывают ситуации, когда человек бессилен перед силами природы. Трое суток не стихал ветер, трое суток лодку швыряло с одной волны на другую. Четыре часа курсом на ветер, потом разворот на обратный курс, и волна накатывается не с носа к корме, а с кормы к носу. На любом курсе следования нас изматывала изнуряющая беспорядочная бортовая качка. Запасы топлива заканчивались. Из продовольствия остались сливочное масло, сухари и яичный порошок. Наш кок матрос Круглов умудрялся готовить съедобные блюда из этих ингредиентов, он был талантлив в своем деле. Позже, в шестидесятых годах, Круглов служил в тылу Тихоокеанского флота в звании майора в должности специалиста продовольственного отдела. В конце третьих суток ветер стал стихать, горизонт прояснился. На рассвете двинулись к берегу. Через 5 часов на горизонте начал вырисовываться высокий берег – мыс Ломоносова. На нашей карте возвышенностей в этом районе не было обозначено. Ошибка в счислении места составила около 15 миль к западу. В лоции Охотского моря сообщалось, что в Сахалинском заливе наблюдается постоянное течение скоростью до 0,3 узла, направленное против часовой стрелки. Это течение я и учитывал. Видимо, дрейфовое течение, возникшее при северном ветре, исказило характер постоянного течения, и мы оказались западнее счисленного (расчетного) места.
Л-11 на переходе из Петропавловска-Камчатского во Владивосток.
1939 г. Фото Г. К. Васильева
К вечеру подошли к бую № 54, там нас уже ждала подводная лодка типа Щ с лоцманом, топливом и продовольствием. Она пришла из Николаевска-на-Амуре, где базировался дивизион лодок. Ночь простояли на подводном якоре. На этой серии лодок было 2 якоря, надводный и подводный. Надводный якорь у нас оторвало в начале шторма. На следующий день обе лодки прошли лиман реки Амур до залива Де-Кастри. Там приняли необходимые запасы. Французский мореплаватель Лаперуз назвал этот обширный залив в Татарском проливе именем военного министра Франции. Теперь заливу присвоено имя русского исследователя адмирала императорского флота Николая Чихачева. Экономичной скоростью на одном дизеле, средним ходом пошли во Владивосток. На этом отрезке перехода природа нас наградила штилем за штормовую трепку в Сахалинском заливе. Лучшее время года в Приморье – осень. Характер осенней погоды определяется Сибирским антициклоном. Стоят теплые, солнечные дни, звездные ночи. Воздух сухой.
Г. К. Васильев, Е. Павловский и Б. Шилин (слева направо), Владивосток. 1939г.
Слабые северо-западные ветры приносят с материка запах тайги. Прибрежные сопки, покрытые еще зелеными лесами, вплотную подступают к высоким обрывистым берегам.
Плавание было спокойным. Место корабля определяли по маякам и приметным мысам. Встречных судов было мало, да и держались они ближе к берегу. За трое суток перехода команда отдохнула, в отсеках произвели большую приборку, подводники по-брились. Лодку вымыли, вычистили, привели в надлежащий порядок.
Во Владивостоке экипаж разместили на плавбазе «Теодор Нетте». Когда-то этот пароход был приписан к торговому флоту. Владимир Маяковский написал стихотворение, посвященное «Теодору Нетте – человеку и пароходу». Позже пароход переоборудовали под минный заградитель Тихоокеанского флота, а когда главный двигатель, паровая машина и корпус пришли в негодность, отдали подводникам под жилье. Стоял он кормой к берегу около Мальцевской улицы. Экипаж нашей лодки жил на обустроенной под жилье минной палубе. Командный состав в каютах, потеснив штатный экипаж плавбазы.
Артиллеристом на «Теодоре» служил Женька Павловский, добродушный, общитель-ный лейтенант, выпускник Севастопольского училища. С женой Клавой он поселился на другом берегу бухты Золотой Рог в доме, принадлежавшем артиллерийскому заводу № 52. Вместе с Борькой Шилиным, минером подводной лодки Л-7, мы иногда заходили
к
ним в гости. Сохранился снимок нашей троицы.
По гарантийным обязательствам завода полагалась ревизия лодки через год после ее передачи флоту. Необходимо было вскрыть все механизмы, осмотреть, замерить степень изношенности деталей и соответствие износа допустимым нормам, снова собрать и проверить их в работе. На это отводилось 5 месяцев. Перед постановкой лодки на достроечную базу завода № 199 сдали на склады торпеды, мины и артиллерийские снаряды.
Произошли изменения в составе экипажа. Командира лодки Николая Михайловича Мишенина по болезни списали с плавсостава и назначили заместителем начальника учебного отряда подводного плавания. Закончил он службу в конце 1960-х годов в звании капитан 1 ранга в должности заместителя начальника тыла Черноморского флота. Человеком был добрым, скромным и спокойным, заботился о подчиненных и корабле. Считался хорошим опытным моряком. В отношениях с экипажем у него было много порядочно-доверительного от прежнего гражданского капитанства.
На должность командира Л-11 назначили капитан-лейтенанта Владимира Николаевича Твердохлебова. До этого он командовал подводной лодкой типа Щ в 1 бригаде подводных лодок. Был профессиональным военным, имел достоинства и недостатки. Закон-чил Военно-морское училище, Специальные курсы офицерского состава. Человек невозмутимого спокойствия, он был немногословен, рассудителен и справедлив, но суховат.
Я не помню, чтобы в походе он задал мне какой-либо вопрос, кроме: «Штурман, курс?!» (подразумевалось место корабля).
Нашего механика, инженер-капитана 3 ранга Петра Михайловича Мацко, назначили флагманским механиком 4 бригады подводных лодок. Вместо него пришел инженер-капитан-лейтенант Василий Васильевич Матвеев. Перевели на береговую службу старшего военфельдшера А. Тарасова, терпеливо сносившего шутки по поводу его компетентности в медицине. Вместо него назначили военфельдшера Г. Макаренко. Из штурманской боевой части демобилизовали выслужившего срок командира отделения рулевых М. Челядко. За год совместной службы у нас сложились хорошие отношения. Я встретил его на Северном флоте во время войны. Вскоре после этой встречи он погиб.
Г. К. Васильев (справа), Е. Павловский и Б. Шилин, Владивосток. 1939 г.
В экипаж назначили трех лейтенантов, выпускников военно-морских училищ 1939 года: Николая Сотосова – командиром рулевой группы, Володю Кофенова – командиром минной группы и Ваню Нестеренко – командиром моторной группы. Вместо штурманского электрика Н. Земцова, ведавшего электронавигационными приборами, назначили молодого лейтенанта Горбеня. Н. Земцов был добросовестным человеком, но почему-то не мог содержать свое хозяйство в постоянной исправности, приборы часто выходили из строя. Горбень работал медленно, но делал все основательно и надежно. Из старого командного состава остались: комиссар Н. М. Журов, старпом П. Мартыненко, минер М. Иванов и я. Двое сразу же ушли в отпуск. На меня, не обремененного семьей, возложили обязанности старпома, руководителя группы политзанятий, секретаря комсомольской организации, редактора стенной газеты, плюс обязанности по должности командира штурманской боевой части и дежурства.
В одно из воскресений съездил на станцию Океанскую в гости к Г. Гинкулу. Он недавно женился на Нине Близнец, дальневосточной украинке. После окончания университета ее направили на работу на Океанский кожевенный завод и предоставили комнату, в которой они жили. Наша компания распалась, двое из троих холостяков обзавелись семьями и квартирами. Я оставался на положении бездомного и бесприютного. Снимать жилье в городе даже за большую плату было сложно, никто не сдавал. Флот рос, численность офицеров и сверхсрочников быстро увеличивалась, а строительство жилья велось медленно. В советское время во Владивостоке на Ленинской улице построили так называемые дома лейтенантов – № 86 и 109, еще 3 дома в районе Мальцевского рынка и несколько на Посьецкой улице. Большинство семей командного состава получили по одной комнате в коммунальных квартирах и были счастливы.
После возвращения с Камчатки я пошел на прием к начальнику политотдела бригады полковому комиссару Иванову просить квартиру. Он внимательно меня выслушал и тут же объявил решение: «При сдаче в эксплуатацию нового дома в бухте Улисс весной 1940 года Вам будет выделена комната. Идите и работайте!»
Ничего другого мне не оставалось, как идти и работать. В феврале 1940 года приближался срок выполнения обещания. Чтобы не проворонить обещанного, снова пошел к начальнику политотдела. Был снова внимательно выслушан, после чего заботливым, отеческим тоном он заверил меня: «Как только оттает земля, начнем строить очередной новый дом в Улиссе. В нем будет выделена комната для Вас. Идите и работайте!»
Тогда я понял, что надежда получить жилье рухнула. Жить во Владивостоке становилось все противнее. Чужой город, грязные улицы, бесснежная зима, холодный ветер, очереди в кино. Даже в ресторанах приказание: «Военных не пускать!»
Патрули на каждом углу. Настроение скверное. Изредка получал письма из дома. Посылал деньги матери. Переписывался с Марусей Ивановой, получил от нее две фотографии. Ее письма были теплыми, хорошими. Хотелось верить, что слова в ее письмах соответствовали их значению, но полной уверенности в этом у меня не было.
За время похода на Камчатку в стране произошло много событий. Их последствия нам, неискушенным в политике, хотя и числившимися политически грамотными (так писали в наших аттестациях), были не ясны. 23 августа 1939 года СССР заключил Пакт о ненападении с Германией. Наши войска перешли границу, заняли ранее потерянные территории Западной Украины и Восточной Белоруссии. Заключены договоры о взаимопомощи с Латвией, Литвой и Эстонией. Краснознаменный Балтийский флот получил военно-морские базы в Риге, Лиепае, Ревеле (Таллинне) и вырвался из восточной части Финского залива в открытое Балтийское море. До нас, дальневосточников, доходили слухи о необыкновенном изобилии товаров в заграничных магазинах прибалтийских стран, которые посещали наши моряки. Моряки Балтийского флота, возвращавшиеся в Ленинград из прибалтийских республик, чувствовали себя именинниками, заметно отличались внешним видом и фасоном одежды от сограждан.
Что-то происходило в отношениях с Финляндией. Президиум Верховного Совета СССР образовал Карело-Финскую Советскую Республику. Председателем Верховного Совета республики был избран Отто Куусинен – соратник В. И. Ленина. Финской она так и не стала, а после Отечественной войны была реорганизована в Карельскую автономную республику.
В декабре 1939 года газеты сообщили, что финны начали войну против Советского Союза. Зима стояла чрезвычайно холодная. Солдатская одежда оказалась непригодной. Наши войска вместо шинелей переодели в полушубки, сапоги заменили валенками, шлемы (буденовки) ушанками. В рацион питания ввели водку по 100 граммов в день. В сводках с фронта передавались новости от имени штаба Ленинградского военного округа. Четыре месяца наши войска в заснеженных лесах и болотах прорывали «линию Маннергейма» – укрепленную полосу на границе, названную по имени фельдмаршала Маннергейма, бывшего российского царского генерала. До революции он закончил российскую академию Генерального штаба и состоял в свите Николая II
Линия Маннергейма
Линия Маннерге´йма – фортификационный комплекс протяженностью 132–135 км, построен на Карельском перешейке в 1920–1930 гг. между Финским заливом и Ладогой для сдерживания ударов со стороны СССР.
Надводные корабли и подводные лодки Балтийского флота пытались в замерзшем Финском заливе помочь фронту. Командиры подводных лодок А. Трипольский и Коняев получили звание Герой Советского Союза. Наш однокурсник Иван Александрович Ба-канов первым из выпускников был награжден орденом Красного Знамени. Авиация Балтфлота бомбила спрятанные в шхерах броненосцы береговой обороны «Вяйнямёйнен» и «Ильмаринен». Они были несколько раз «потоплены» авиацией в ходе Отечественной войны. Тем не менее после ее окончания один из «потопленных» броненосцев продолжал службу в составе Советского Балтийского флота. В одном из налетов был сбит наш самолет СБ, на котором погиб Паша Ильюшин, мой одноклассник по авиасектору Училища им. Фрунзе. В марте 1940 года оборона финнов была прорвана, и они запросили мира.
Мне хотелось как-то изменить обстановку. Как? Каким способом? Перевестись на другой флот – для лейтенанта задача сверхсложная. На учебу меня не пускали – говорили, что еще молод. Просился в отпуск за пределы ДВК (Дальневосточного края), командир неоднократно отвечал: «Не могу». Тогда право давать разрешение на выезд за пределы Дальневосточного края было предоставлено только командирам соединений. Написал рапорт. Наконец в начале второй половины февраля 1940 года получил отпуск продолжительностью 35 суток – из них на дорогу туда и обратно 22 дня, на отдых оставалось всего 13. Вопрос, ехать или не ехать в такой короткий отпуск, не возникал. Решение было однозначным – поеду. Хотелось домой. Привлекала встреча с Машей Ивановой. К тому времени она поступила в Осоавиахимовскую летную школу в Херсоне. Догово-рился с Г. Гинкулом, что остановлюсь у его родителей, живших в этом городе на улице Карла Маркса, в доме № 18.
Попутчиками в купе поезда оказались торговые моряки. По мере истощения денежных ресурсов они извлекали из чемоданов отрезы заграничного материала, и платежеспособность восстанавливалась. Распорядок дня в пути был почти корабельный – утренний чай в купе, обед и ужин в вагоне-ресторане, правда, без излишеств. В Москве задержался на сутки, оформлял билет. Дальше летел, как на крыльях.
15 марта 1940 года поезд прибыл в Херсон. Старшие Гинкулы встретили радушно, о мо-ем приезде их оповестили телеграммой. Побрился, помылся и, прихорошившись, вечером пошел в авиашколу. После непродолжительного ожидания в проходной вышла Маруся. Она и не она. Коротко остриженная, в мужском костюме, больше похожая на подростка, чем на ту, которая жила в моей памяти в течение двух лет. Вместе сходили в городской театр, смотрели «Свадьбу в Малиновке» на украинском языке. Попали на концерт художественной самодеятельности Сельскохозяйственного института. Наибольшее впечатление произвел женский хор – не его художественное исполнение, а могучие бюсты студенток волновали сильнее, чем слова песен. На этом культурная часть программы закон-чилась. Дня через три на квартире Гинкулов состоялся решительный разговор. То ли я не очень ясно сделал предложение выйти за меня, то ли она сделала вид, что не понимает, о чем идет речь, и все перевела в шутку. Беседа закончилась ничем. Крылья опустились, в Херсоне мне больше делать было нечего. На обратном пути вспоминал наш разговор. Не хотелось признавать, что я лишь запасной вариант. Поехал домой в Березайку.
Вместе с братом Иваном в Березайке зашли к Глафире Антоновне, матери Марии. Рассказал о встрече в Херсоне, передал привет. В доме каждый был занят своим делом. Жорка Иванов с молодой женой Тосей собирались в кино, сестра Тамара на свидание, младшие Галя и Женя делали уроки. Интереса к моему рассказу никто не проявил. Мы сочли свою миссию выполненной и удалились.
Мария Антоновна Иванова, Херсон. 1940 г.
В нашей семье мать работала в колхозе, сестра Дуся вышла замуж за заводского техника Светлова Гришу, красивого парня. Мой брат Павел служил в армии в Пскове. Сестра Паня (Прасковья Константиновна) работала на заводе, сестра Шура уехала в Карелию на станцию Элисенваара, куда ее направили с прежней работы. Отпуск пролетел быстро.
Вернулся во Владивосток и включился в корабельную жизнь. Ремонт заканчивался. Навигационное оборудование лодки было готово к работе. Вместо радиопеленгатора «Пассат» установили «Бурун» со стационарной приемной рамкой. Дополнительно по-лучил авиационный секстан с искусственным горизонтом. Точность измерения высоты светил прибором была до 10 дуговых минут, эта точность приемлема для самолетов, а для кораблей чрезмерна, но все же лучше, чем ничего. Получил карты лимана Амура с топо-метрической сеткой, позволяющей по двум углам между береговыми ориентирами измерительными секстанами довольно точно определять место. Вышли новые карты восточного берега Камчатки и Чукотки с подробным нанесением глубин в прибрежной части, но чем дальше от берега, тем больше было белых пятен. Состав экипажа в основном сохранился прежний. Отработка курсовых задач не заняла много времени.
К концу мая начали подготовку для перехода к новому месту базирования на Камчатку. Запасы приняли из расчета на полную автономность. Перед выходом на лодку прибыл новый старпом старший лейтенант Володя Головко. Вышли из Владивостока в начале июня и без осложнений вошли в залив Де-Кастри. Там недолго стояли на якоре. Ждали когда гидрографы закончат постановку буев на фарватере лимана Амура. Проход лиманом и Охотским морем для меня уже был проторенной дорогой. При подходе к побережью Камчатки стояла удивительно ясная погода. Первым мы увидели не западный берег Камчатки, а японский остров Алаид. Почти правильный белый конус, находящийся западнее острова Парамушир, мы обнаружили миль за 70. Теперь этот остров носит имя Владимира Атласова, казака-первопроходца, который в конце 1697 года во время первого камчатского похода вышел к устью реки и увидел в Охотском море очертания вулкана Алаид.
К вечеру прошли Первый Курильский пролив, а там до Петропавловска оставалось всего 156 миль. Погода ясная, видимость хорошая. Впервые увидел восточный берег Камчатки. Зеленые долины, белые сопки, и самая высокая из них Вилючинская. Красота необычайная!
Плавбаза «Саратов» стояла по-прежнему у стенки Петропавловской судоверфи в бухте Раковая. У ее борта базировались подводные лодки Л-7, Л-8 и Л-10, входившие в состав 41 дивизиона, которым командовал капитан 2 ранга Василий Васильевич Киселев, ранее командир подводной лодки Л-13. Дивизионным штурманом и одновременно начальником штаба дивизиона был старший лейтенант Н. Мителев, дивизионным механиком – инженер-капитан 3 ранга Жаров. Дивизион пополнили наши подводные лодки Л-9, Л-11 и Л-12. Для экипажей лодок, прибывших в состав дивизиона, на плавбазе мест не было. Жили на лодках.
Командиром Л-12 был капитан 2 ранга Сергей Иванович Романенко, комиссаром – батальонный комиссар Федор Яковлевич Сизов. Он был способным политработником. Успешно служил на разных должностях и закончил службу в должности начальника политуправления, членом Военного совета Северного флота.
Штурманом на Л-12 перед выходом на Камчатку назначили старшего лейтенанта Дмитриева Владимира Ивановича, только что закончившего Специальные классы офицерского состава ВМФ. Это был идейный штурман, всерьез считавший, что, кроме штурманской специальности, ничего лучшего на белом свете нет. Позже он окончил Военно-морскую академию, служил в должностях флагманского штурмана бригады и Тихоокеанского флота. Закончил службу в должности заместителя начальника ВВМУ им. Фрунзе.
Подводной лодкой Л-9 командовал капитан 3 ранга Никифоров (прозвище Кочерыжка). Комиссаром на этой лодке был батальонный комиссар Касоков. После возвращения на Тихоокеанский флот в 1960 году я встречал его в политотделе тыла. Штурма-ном «девятки» служил мой однокурсник Толя Сизинцев, чрезмерно полный для своего возраста молодой человек, родом из Москвы. После окончания училища он женился на стройной, как тростинка, москвичке Раечке. По болезни сердца был переведен с Камчатки на Черноморский флот. В марте 1941 года скончался в Севастополе. В конце июля получили приказание следовать в залив Провидения. Пополнив запасы и получив зимнее обмундирование, вышли на Чукотку.
На северном берегу бухты Эмма (в 1960–1990 гг. Комсомольская) стояли 4 деревянных двухэтажных дома, баня, котельная и ближе к входному мысу радиостанция. Напротив домов был построен коротенький пирс, к которому мы пришвартовались кормой. С юга бухту отделяла от океана галечная коса, на ней размещался поселок чукчей Уремик.
Подводные лодки Л-9, Л-11 и Л-12 на Камчатке. 1940 г. Фото Г. К. Васильева
В жилищах (ярангах) с земляным полом царила несусветная грязь. Стоял неистребимый запах гнилой рыбы и грязного человеческого тела. Источником существования местных жителей была охота на китов и моржей, дававших пищу для людей и собак. На моржей охотились с американскими винтовками фирмы «Винчестер», русскими трехлинейными винтовками, а после войны с противотанковыми ружьями.
Основной пищей были кета и горбуша. Выловленную в местных речках рыбу чукчи хранили в вяленом виде (юкола) или закапывали в землю в слой вечной мерзлоты. О свежести такого продукта говорить не приходится. Мясо и рыбу ели преимущественно в сыром виде, что, по мнению ученых, при отсутствии растительных витаминов спасало чукчей от цинги. Однажды находясь на экскурсии на китобойной базе «Алеут» мы наблюдали, как прибывший с нами представитель сельсовета отрезал у вытащенного на палубу кита здоровенный кусок ласта и тут же его съел. Средствами передвижения на море были вельботы, на суше – собачьи упряжки. Остов вельбота (шпангоуты, стрингеры и сидения) делали из деревянных пластин, изготовленных из выловленных в море бревен (плавника) и связанных друг с другом ремешками. Остов покрывали моржовыми шкурами. Двигатель крепили не к корме, как обычно, а в специальном колодце, устроенном в средней части вельбота. В качестве двигателей использовали подвесные моторы марок «Д и П». «Догнать и перегнать главные капиталистические страны по производству продукции на душу населения» – лозунг, выдвинутый VIII съездом ВКП(б) в марте 1939 года, так моряки прозвали эти моторы. Такой же двигатель был и у нас для шлюпки-двойки, но работал плохо. У чукчей же он работал превосходно. Пограничники рассказывали, что местные жители запросто ходили в гости к родственникам на остров святого Лаврентия, принадлежавший США, расстояние до которого около 120 миль.
Летом и зимой чукчи хранили вельботы на крышах яранг или на шестах высоко над землей, чтобы кожаные изделия не сожрали голодные собаки, которых в каждой семье было не менее 10–12. Летом собак кормили остатками пищи, остальное они добывали сами. Жалкие, грязные, голодные, со свалявшейся шерстью, бродили стаями по окрестностям поселка и берегам бухты.
Местные жители водой не мылись. Они обтирали тело китовым жиром, примерно так же, как растительным маслом удаляют краску или грязь с рук. Во вновь построенную баню цивилизованные чукчи (фельдшеры, учителя) заманивали сородичей стаканом спирта. У женщин старше 12–14 лет делали на лице татуировки в виде черных линий, по поверьям, это защищало их от злых духов. Выезжать на Большую землю чукчам не рекомендовалось. Переход на европейскую пищу часто приводил к заболеваниям и смерти. В Ленинградском институте народов Севера готовили кадры для малых народностей и учитывали их особенности. Новости с Большой земли получали по радио и из газет, доставляемых попутными пароходами. Местная газета издавалась только в окружном центре Анадыре. С прибытием парохода местные жители выносили на продажу вырезанные из моржовых клыков изделия, одежду и обувь из оленьих и тюленьих шкур. Дней через 10 пришел пароход, доставивший артиллерийские орудия для береговой батареи и продовольствие. Среди обычных продуктов были маринованные огурчики, изготовленные фирмой польского пана Родзивилла, видимо, трофейные.
Питьевую воду брали в бухте Хед, там китобои соорудили несложное устройство. Под водопад на высоте 15 метров подвесили воронку, к ней прикрепили шланг, он плавал на поверхности в 40 метрах от берега и поддерживался на плаву буйками. Конец шланга поднимали из воды на палубу лодки и вода самотеком поступала в цистерну. Соленая морская вода не просачивалась внутрь шланга из-за разности давлений.
Получили приказание следовать к мысу Уэлен и встречать подводную лодку Щ-423, которая шла Северным морским путем из Полярного на Тихоокеанский флот. В светлое время обогнули мыс Дежнева с притулившимся к сопке приземистым маяком и вошли в Чукотское море. Условия плавания были относительно благоприятные – ветер 2–3 балла, видимость переменная от 5 кабельтовых до 5 миль, облачность низкая высотой 50–100 метров, характерная для арктических районов. Льда не было. У небольшого мыса Уэлен мы встали на якорь. В подошедшем с берега вельботе оказался бывший боцман Л-7 Сушин, уволенный с флота за неблаговидные поступки. Как представитель местной власти он прибыл, чтобы поговорить с земляками и пригласить в свою резиденцию. Приглашение было отклонено.