Георгий Константинович Васильев
Годы. Мили. Судьбы
Подводным лодкам VII серии присвоили номера: Н-81, Н-82, Н-83 и Н-84.
Подводным лодкам XXI серии: Н-85, Н-86, Н-87, Н-88.
Подводная лодка XII серии получила номер – Н-26, а лодка XXVI серии – Н-31. Меня назначили командиром Н-26.
Подводные лодки VII, самой большой, серии, построенные в Германии, были полутора корпусные, шестиотсечные, сварной конструкции, имели максимальную глубину погружения 100 метров, надводную скорость – 16 узлов, подводную – 10 узлов. Вооружение: 4 носовых и 2 кормовых торпедных аппарата (4 запасные торпеды), 2 скорострельные 20-мм зенитные артиллерийские установки на открытом мостике.
Снабжены прибором торпедной стрельбы, а на торпедных аппаратах были приборы установки угла растворения торпед. Немцы стреляли торпедами методом веера, с приборами для установки режима маневрирования торпед после прохода ими заданной дистанции. Лодки имели устройства «Шноркель» для работы дизеля под водой – поднимаемую над поверхностью моря телескопическую шахту для забора воздуха. Выхлоп отработанных газов производился в воду. В нерабочем состоянии шахты крепились горизонтально на палубе, в рабочем состоянии поднимались в вертикальное положение. В верхней части мачты находилась система обнаружения работающих радиолокационных станций противолодочных самолетов и кораблей. Лодки обладали хорошей мореходностью, могли плавать на любой волне. Мостик имел волноотбойник, обеспечиваю-щий хороший круговой обзор, и не заливался волной.
Подводные лодки XXI серии начали строить в 1943 году. Они были двухкорпусные. Прочный корпус в средней части имел вид восьмерки, это позволяло разместить аккумуляторные батареи в два этажа и увеличить их емкость в два раза. Водоизмещение 1600 тонн. Вооружение: 6 носовых, 4 кормовых торпедных аппарата и 20 запасных торпед. На мостике 2 турельные 20-мм зенитные артиллерийские установки. Автомат торпедной стрельбы и торпедные аппараты такие же, как на VII серии. Скорость подводная – 14, надводная – 16 узлов. Максимальная глубина погружения – 200 метров. «Шноркель» – аналогичный подводным лодкам VII серии, его шахта не поднималась, а выдвигалась вверх.
Подводная лодка XII серии Н-26 построена для обеспечения в море торпедами разрядившихся подводных лодок. Водоизмещение надводное 1200 тонн, подводное – 1500 тонн. Вооружение: 4 носовых, 2 кормовых торпедных аппарата и 6 запасных торпед в отсеках. Скорость надводная – 16 узлов, подводная – 10 узлов, глубина погружения – 100 метров. На палубе крепилось еще 20 торпед. Устройство для перегрузки торпед на другие лодки англичане нам не передали. «Шноркель» – аналогичный с лодками VII серии.
Лодка XXVI серии, сразу получившая прозвище «Ванька-коммунист», строилась специально для действий в проливе Ла-Манш и имела надводное водоизмещение около 200 тонн, подводное 220 тонн. Для уменьшения заметности в надводном положении запас плавучести составлял около 10 %. Вооружение – 2 торпедных аппарата, подвод-ная скорость – 10 узлов, надводная – 12 узлов, глубина погружения – 100 метров. Подлодка имела одновальную энергоустановку и «Шноркель». Артиллерийского вооружения не было.
Все немецкие лодки оснащены командирскими перископами фирмы «Цейс» – лучшими в мире. Мечта! Командир сидит в кресле. Ноги на педалях поворотного устройства. Нажим левой ногой – поворот вправо, нажим правой ногой – поворот влево. Скорость вращения перископа зависела от силы нажатия на педали. Подъем и опускание производились левой рукояткой. При любой высоте подъема верхней головки перископа в бинокулярный объектив хорошо было видно все на поверхности моря. Такой перископ делал командира независимым от искусства рулевого-горизонтальщика, удерживающего лодку на заданной глубине. Изменение глубины погружения лодки в пределах плюс-минус 1 метр не имело никакого значения для ее скрытности при атаках.
На советских лодках IX серии шахты командирских перископов были сделаны под такие немецкие перископы. Но увы! Перед началом войны фирма «Цейс» оптику нашему флоту не передала, их заменили примитивными площадками для командира, которые с грохотом поднимались и опускались вместе с перископом. С началом боевых действий из-за большой шумности их с лодок сняли.
Никакой технической документации – чертежей, описаний и инструкций по эксплуатации механизмов, устройств и систем немецких субмарин – англичане нам не передали. Пришлось изучать и осваивать технику наглядно. Для матросов и старшин по пятому и седьмому году службы это не представило сложности. На второй день мы перешвартовались к другому пирсу.
В начале декабря заболел желтухой (болезнью Боткина). Поместили меня в Либавский госпиталь, расположенный в военном городке. Провалялся один в инфекционной палате до начала января 1946 года. Тянулись долгие, бессонные, тоскливые ночи – время размышлений о жизни и о будущем со многими неизвестными. Пришел к выводу, придется служить на Балтике, а этого очень не хотелось. Раз здесь служить, значит, здесь и жить. Следовательно, нужна квартира. Жилье, полученное на Северном флоте, больше не пригодится. После выхода из госпиталя обратился в квартирно-эксплуатационную часть. Хлопоты неожиданно увенчались успехом. Получил разрешение занять две комнаты на пятом этаже дома № 12 по улице Церковной, в центре города. На третьем этаже находилась квартира командира бригады Н. И. Морозова. В двух соседних комнатах жила старушка Мария Михайловна, мать подполковника Гранина, командира 12-дюймовой железнодорожной батареи. Кухня общая. Квартира неплохая, но отапливалась дровами, их приходилось таскать на себе. Водопровод работал эпизодически, воду носили ведрами со двора. Старшины раздобыли кровать, флотский матрац, стол, четыре стула, шкаф для одежды, в который нечего было вешать. Выписал в тылу машину дров – жилье было готово. Мария продолжала служить, ее демобилизация задерживалась. В середине февраля получил письмо – едет! Потом телеграмму о дне прибытия. Накануне купил на рынке кусок свинины и картошку. Соседка Мария Михайловна приготовила на сковородке изумительное жаркое. Встретил Машу рано утром на вокзале. Сели на извозчика и покатили домой. Организовать домашний быт оказалось сложнее, чем я предполагал. Марии Антоновне нужно было встать на воинский учет, получить паспорт и продовольственные карточки, обзавестись штатской одеждой вместо потрепанной шинели и сапог. Своя ноша не бывает тяжелой. Из плаща, купленного в Англии, пошили ей пальто. Продали мои желтые американские туфли, купленные в Сан-Франциско, и купили женские. Простыни, наволочки и полотенца принес из части. Начали обживаться и привыкать друг к другу. Все было непросто. Мне без малого 30 лет, Марии – 28. Характеры у каждого уже сформировались. Родной дом мы покинули в 16-летнем возрасте. Последующие 12 лет прожили в общежитиях, где условия жизни мало похожи на семейные.
У каждого из нас выработались привычки моральной и материальной независимости, самостоятельности суждений и взглядов. Проявлялось нежелание и неумение учитывать и тем более подчинять свои поступки интересам других людей. Некоторые из этих черт сохранились у каждого из нас, увы, на всю жизнь. В конце февраля сестры Марии – Тамара Баканова и Галина Янгаева – с мужьями собирались на встречу у ее матери Глафиры Антоновны в деревне Сорокино Боровического района Нижегородской области. Мы тоже решили ехать на этот сбор. Попросил у командира 10 суток в счет отпуска. Просьбу удовлетворили. Легко принимаются решения в молодости! Ехать надо было более чем за тысячу километров зимой, не имея теплой одежды. Деревня находилась далеко от железной дороги, которая заканчивалась в городе Боровичи. Подзанял деньжат, положил документы в нагрудный карман кителя, пистолет «Парабеллум» во внутренний карман, и отправились в путь. Пистолет взял на случай встречи с волками. Мария говорила, что во время войны волки свободно гуляли ночью по деревне. В Ригу приехали утром. День бродили по красивому и уютному европейскому городу. Он нам понравился. Мечтали, хорошо бы в таком городе пожить. На вокзале встретили Соньку Устинову, она присутствовала на нашей свадьбе и теперь ехала в Пярну в штурмовой авиаполк РГК для дальнейшего прохождения службы. С билетами на Москву проблем не возникло. Помог дежурный помощник военного коменданта станции Рига, как оказалось, земляк, паренек с Березайки. До станции Боровичи ехали в сносных условиях. Прибыли утром. Предстояло пройти пешком 28 километров до села Кончанское и еще километров 12 до д. Сорокино. Потолкались на базаре, нашли попутную подводу до Кончанского. Позвонил в сельсовет деревни Удино (там была фабрика, делавшая пробки для водочных бутылок, и работала телефонная связь), попросил известить о нашем прибытии. К счастью, погода была не очень холодной. День серый, облачный, без снегопада, с небольшим ветром. Возница не хотел утруждать лошадку и разрешал садиться на дровни (сани для перевозки зимой дров и других грузов) только на спусках под гору. По ровной местности и в гору шли пешком. С вечерними сумерками добрались до Кончанского – места ссылки 1797–1799 гг. полководца А. В. Суворова.
Усадьба полководца А. В. Суворова в Колчанском
Брат Марии Борис встретил нас на хорошей, сильной лошади. Через час прибыли в Сорокино. Семья Глафиры Антоновны собралась в полном составе впервые после войны, кроме двух сыновей. Анатолий погиб в 1942 году под Сталинградом. Георгий (Жора) еще служил в армии. Из Владивостока приехал Иван Баканов. Он закончил войну в должности командира десантного корабля, полученного от американцев по лэндлизу. Иван привез в подарок мешок пшеничной муки и 12-литровую банку сгущенного молока. Муж Гали, старший лейтенант авиации Иван Андреевич Янгаев, наполовину русский – наполовину казах, был самым молодым из зятьев. Они тоже привезли продукты. Мы же оказались в роли бедных родственников, подарков у нас не было. Счастливая теща на радостях к приезду гостей зарезала теленка. Нажарила мяса, напекла ватрушек из пшеничной муки и предстала перед зятьями в самом лучшем виде. Неделя пролетела быстро. Днем лыжные прогулки по окрестностям, вечером играли в «дурака» и вели бесконечные разговоры, вспоминая, кто и как пережил войну. Сорокино и близлежащие деревни находились далеко от линии фронта и не пострадали. В селе Кончанское стояли тыловые части. Советские воины восстановили, вернее заново построили дом, в котором жил А. В. Суворов. Сейчас в нем музей. Уезжали мы в один день с Янгаевыми. Усилиями Тамары, она работала секретарем в сельсовете, нам дали лошадку, запряженную в дровни и возницу, который ею управлял. Лошадка была настолько плоха, что еле дотащилась до Борови-чей. Мы, мужчины, всю дорогу шли пешком. На обратном пути на один день заехали в Березайку и далее через Москву в Ригу. В Москве ночевали у Бодрягиных. Анна Бодрягина вместе с Марией служила во время войны в авиации. Жила она в Сокольниках, в Большом Оленьем переулке, в доме № 21. Сейчас там построен новый центральный Краснознаменный военный госпиталь имени Мандрыки. В Риге побродили по городу, повзды-хали о несбыточной мечте пожить в столице Латвии и отправились в Лиепаю.
Март, апрель и май пролетели быстро. Налаживалась семейная жизнь, привыкали друг к другу, обзаводились нехитрым хозяйством. Радовались каждой семейной покупке, каждому килограмму мяса или купленной на рынке картошке. Не голодали. На службе, кроме дежурства, делать было нечего. Лодки в море не выходили из-за минной опасности и требовали основательного ремонта. Топлива и сменных масел не было.
В один из мартовских дней прилетел командующий флотом адмирал В. Ф. Трибуц, провел совещание с командирами трофейных лодок. Мы дружно пожаловались на плохое обеспечение, неисправность техники, отсутствие документов по устройству и эксплуатации механизмов, трудности получения расходных материалов. Нам пообещали устранить эти недостатки. Составили план мероприятий и продолжали службу, как и раньше.
В начале первой половины 1946 года Краснознаменный Балтийский флот разделили на два флота – 4 флот со штабом в Пиллау (Балтийск) и 8 флот со штабом в Таллинне. Нашу бригаду разделили между флотами. Лодки XXI серии остались в Лиепае, а субмарины VII, XII и XXVI серий отпра-вили в Усть-Двинск, в 16 километрах от Риги, в устье реки Западная Двина (Даугава). Там формировалась база для кораблей флота.
В Усть-Двинске базировались: бригада торпедных катеров типа «Хиггинс» и «Вос-пер», полученных по лэнд-лизу от США, бригада тральщиков 100-тонников и катеров тральщиков. На островах Эзель, Даго и Моон – от-Саарема, Хиума и Муху) – располагались береговые артиллерийские батареи, прикрывавшие подступы к Ирбенскому и Моонзундскому проливам. Базу строили пленные «власовцы» (русские военнослужащие, сражавшиеся на стороне фашистов под командованием генерала Власова). Ночью их содержали в казематах бывшей крепости Динамюнде, а днем под конвоем выводили на работы.
Командующий Балтийским флотом сюда название пролива Моонзундский адмирал Владимир Филиппович Трибуц (на эстонском языке острова назывались.
Командир бригады подводных лодок Балтийского флота
контр-адмирал
Сергей Борисович Верховский
Бригадой, к которой нас присоединили, командовал контр-адмирал Сергей Борисович Верховский. В ее составе были: дивизион «малюток» VI серии – 4 единицы, 3 лодки типа С IX серии (С-13, С-18 и С-20), 6 трофейных немецких лодок с литерой Н (Н-26, Н-31, Н-81, Н-82, Н-83, Н-84). Сюда же перебазировали плавбазу «Иртыш» (родной брат ПБ «Саратов»). Всего было построено 6 пароходов этой серии. Из них 3 – «Саратов», «Север», «Иртыш» – передали Военно-морскому флоту и переоборудовали под плавбазы.
В состав 8 флота входили 4 оборонительных района (построение флота по английской схеме):
– Островной морской оборонительный район (ОМОР) – острова Моонзундского архипелага;
– Таллиннский (ТМОР) – от Палдиски до Лужской
– Порккала-Уддский (ПМОР) – на одноименном полуострове, захваченном у Финляндии в ходе войны;
– Кронштадтский (КМОР) – восточная часть Финского залива от острова Готланд до устья Невы.
Каждому оборонительному району придали по одной бригаде тральщиков, прово-дивших траление выставленных во время войны мин.
Бригады подводных лодок, эскадренных миноносцев и торпедных катеров были подчинены командующему флотом. Бригада шхерных кораблей (БШК) состояла из броне-катеров, катеров-тральщиков, трофейного финского броненосца береговой обороны «Вяйнямёйнен» и была придана Порккала-Уддскому укрепрайону.
Песенку из английского кинофильма военных лет «Только в море, только в море может счастлив быть моряк» балтийские моряки переделали применительно к мест-ным условиям и пели: «Только в КМОРе, только в КМОРе может счастлив быть моряк».
В конце мая 1946 года лодку Н-26 направили в Кронштадт для ремонта и детального изучения проектным институтом. Компасы, лаг, средства радиосвязи не работали, по-этому лоцманом назначили тральщик, за которым мы следовали на переходе. Как поступать, если в тумане или при отсутствии видимости связь с тральщиком будет потеряна,
я указаний не получил. Из Рижского залива вышли через Ирбенский пролив, далее шли морем до траверза маяка Кыпу и по Финскому заливу до Таллинна. На рассвете следующего дня пришли в Хельсинки. Шхерным фарватером дошли до Койвисто, западнее Выборга, там переночевали. Утром командир тральщика мне сообщил: «Двигатель не-исправен. В море выйти не могу». В это время из порта выходил советский пароход. Решил пристроиться и следовать за ним. Капитан долго стоял, ожидая, когда мы двинемся вперед. За военным кораблем, которому лучше известна минная обстановка идти безопаснее. Столь же упорно я ждал, когда двинется пароход, чтобы следовать за ним. Карты с минными заграждениями на лодке были, но определить свое место на карте было нечем. Терпение капитана закончилось, он двинулся вперед на восток. Мы за ним.
В Кронштадт прибыли благополучно. После перехода меня отправили в отпуск. Ввиду неопределенности положения решил поселиться в Кронштадте. О комнате договорился с Яковом Никифоровичем Едаменко, выпускником минного факультета нашего курса. После выпуска его назначили в штаб Балтийского флота, там он прослужил всю войну. Был женат на девушке, проживавшей в Петергофе, оккупированном немцами. Три военных года он находился в Кронштадте, она в Петергофе, откуда был виден остров. Разделенные линией фронта они ничего не знали о судьбе друг друга. Кажется, с немцами она не сотрудничала. У Якова Едаменко была квартира в Ленинграде. Он разрешил мне пожить в кронштадтской комнате.
Заехал в Лиепаю за Марией. Вместе отправились в Березайку. Туда уже переехали Глафира Антоновна, Тамара с сыном Сашей и Женя, брат Марии. Паня жила в Дубровке. Дуся с Геной в Березайке. Жители встречали возвращавшихся с войны воинов. Встречали по-разному. Женщины, достойно перенесшие тяжелые годы войны, встречали мужей с радостью и надеждой. Прогрешившиеся, считавшие, что война все спишет, дрожали от страха и расплачивались за грехи синяком под глазом или более серьезной взбучкой. Разрывов семей на этой почве было мало. Ждали затерявшихся на войне родственников. Писали письма в военкоматы, родным, в исполкомы городов, где застала война близких. Ждали и надеялись.
Мой брат Игнат вернулся с фронта и поселился в Ленинграде. Михаил возвратился в Дубровку к Таньке Китайцу. Говорили, что пока он продвигался по Европе до Буда-пешта, Китаец в родной деревне не отличалась добропорядочностью. О братьях Иване и Павле никаких сообщений не было.
Анатолий, брат Марии Антоновны, погиб в воздушном бою в октябре 1943 года под Сталинградом. Из Дубровки погибло 127 человек. Жили голодно. Действовала карточная система. Коммерческие магазины находились только в Бологом, в них продавали товары по высоким ценам. Денег из-за частых переездов не хватало. Нам нечего было продать, чтобы купить продовольствие. Погостив в Березайке три недели, уехали с Марией в Кронштадт. Поселились в комнате Я. Едоменко. Жизнь в городе протекала неспешно, как во всех тыловых базах. Боеспособные корабли и соединения флота базировались в западной части Балтийского моря. На Кронштадтском морском заводе ремонтировались несколько подводных лодок и надводных кораблей. В гаванях стояли учебные или ожидающие ремонта корабли. Их было немного. Все тральщики, способ-ные кое-как двигаться, тралили минные заграждения в Финском заливе. Эта нелегкая, опасная работа засчитывалась морякам, как боевая служба. Выплачивали надбавки к денежному содержанию. Воинские звания офицерам присваивали досрочно, как в военное время. За один год боевого траления засчитывали три. Многих награждали боевыми орденами.
Семейная жизнь налаживалась даже при неблагоприятных внешних обстоятельствах: отсутствии постоянной квартиры, мебели, посуды, обуви, одежды – всего, что нужно для нормального быта. Продуктов не хватало. Мы были молоды, верили друг другу, надеялись на светлое будущее. Должность командира подводной лодки меня вполне устраивала во всех отношениях – и материально, и морально. Переводиться в Ле-нинград или штабы я не стремился, на учебу в академию в ближайшие годы не собирался. Но всему приходит конец. В октябре 1946 года получил приказание перевести лодку для ремонта в Хельсинки. Отправил Марию в Березайку к матери. Оставаться одной в Кронштадте было нельзя. В Хельсинки на территории судостроительного завода лодку поставили к борту парохода «Ойхона», где жили команды, в том числе экипаж лодки типа Щ, командир капитан-лейтенант Ефим Иванович Медведев. Дивизионом ремонтирующихся лодок командовал капитан 2 ранга Павел Иванович Бочаров. Старшим морским начальником в Хельсинки был капитан 1 ранга Лазо. Он обосновался на пароходике «Пер Брохи», стоявшем у одного из городских причалов. Офицеры характеризовали Лазо так: «Сам не живет и другим жить не дает». Примерно через полгода Лазо заболел и был госпитализирован в ленинградский военно-морской госпиталь. В палату ему доставили венок с надписью: «Дорогому товарищу Лазо от сослуживцев. Хельсинки».
Режим службы и пребывание в Финляндии в моральном отношении были тяжелы-ми. Нас, победителей фашизма, держали на положении интернированных в стране побежденных. Выходить с территории завода даже командирам кораблей можно было только с личного разрешения старшего морского начальника. Требовалось полчаса по телефону объяснять куда, зачем, почему и на какое время необходимо выйти с территории завода. Этот режим установили не финны – им было абсолютно безразлично, а советское командование. Личные качества и отрицательные черты характера местных начальников выражались в хамском отношении к согражданам. Быт подводников полностью обеспечи-вала плавбаза. После согласования ремонтных ведомостей завод приступил к работе. Работали медленно, но обстоятельно, на европейский немецкий манер. Качество работ не вызывало сомнений. В Финляндии действовала карточная система. Активно работал черный рынок. Дефицитом были кофе, чай, сахар, бензин, смазочные масла и товары, не производившиеся в стране. Большинство автомобилей работали на газогенераторах, смон-тированных в виде двухметровых цилиндров. Они перерабатывали уголь и дерево в газ.
Автомобили с газогенераторами
Мясо, рыба, изделия из бумаги и дерева продавались без карточек и ограничений. Мука и хлеб по карточкам. Экипажи питались с корабельного камбуза. Лодочные коки готовили по очереди преимущественно из консервов американского производства, полученных во время войны по ленд-лизу. Офицеры получали 30 % денежного оклада в валюте (финские марки) и 20 % в советских рублях. Маша получала по аттестату 50 % моего денежного содержания. Аттестат – система денежных поручений, по которым родственники получали во время войны в местных военкоматах часть денежного содержания офицера. В январе от Маши пришло письмо. Она сообщала, что 1 января 1947 года родила девочку. В честь моей ма-тери дочку назвали Ириной. Признаться, я ждал мальчика. Но народная мудрость гласит: «Ждешь мальчика или девочку, а любить будешь того, кто родится». Так оно и было.
В феврале 1947 года меня на неделю отпустили домой. Купил на черном рынке 20 килограммов белой пшеничной муки, две пары женских туфель, материал на платье. Главным подарком была черно-бурая лиса, в Хельсинки их продавали во всех магазинах женской одежды. Мех был красивым и недорогим. Для Ирочки купил детскую коляску. Сделана она была из фанеры. Приобрел разные детские косметические средства и присыпки. Доехал поездом до Ленинграда и далее до Березайки. Меня не ждали и не встречали. Жили голодно. На рынке продукты стоили дорого – картошка 3 рубля 50 копеек, масло 120 рублей за килограмм. Зарплата инженера составляла 80–100 рублей в месяц. Радовались подаркам, особенно пшеничной муке. Хлеб и большинство продуктов по-преж-нему выдавались по карточкам. Семья держала корову, вернее сказать, малоудойную коровенку. Картошку почему-то не посадили. Георгий, брат Марии, работал заведующим столовой в поселке и подкармливал семью. При проверке у него выявили недостачу около десяти тысяч рублей. Не ожидая, пока посадят, он тихо покинул родную Березайку и уехал в неизвестном направлении. Родные знали, что Георгий обосновался в селе Лиманское Одесской области, где служил Иван Андреевич Янгаев. Там он устроился работать поваром в летную столовую полка. Борис, второй брат Маши, вступил в конфликт с законом на почве присвоения чужой собственности. Что-то стащил на вокзале и был осужден.
К месту службы возвращался трудно. На станции Березайка поезд остановился на две минуты, все вагоны оказались запертыми. На стук никто не реагировал. Пришлось до Окуловки висеть на входных ступеньках вагона. К счастью, погода была теплой.
В феврале 1947 года на лодке произошли два чрезвычайных происшествия. По небрежности старшины команды трюмных во время продувки разорвало одну цистерну главного балласта. Авария произошла в рабочее время, никто не пострадал. Серьезных взысканий не последовало. Второе происшествие было тяжелым. Погиб назначенный на лодку командир группы движения капитан-лейтенант Кузнецов. В конце 1941 года его с частью курсантов училища имени Дзержинского отправили рядовым на фронт в морскую пехоту. Воевал в армейских частях, дослужился до звания капитана. За форсирование Днепра был удостоен звания Герой Советского Союза. В 1944 году его откомандировали в училище для завершения образования. После учебы назначили на лодку Н-26. Следуя к месту службы, прибыл в Усть-Двинск. Вечером поехал в Ригу, напился, бродил около складов в районе рынка. Там его застрелила из карабина женщина-сторож склада.
Вскоре для проверки организации службы в дивизион прибыл из штаба флота капитан 1 ранга А. Кулагин. Он командовал дивизионом на Камчатке и меня помнил. Вечером посидели в каюте, выпили корабельного спирта. Я рассказал о неприглядном нашем житье и попросил перевести на другую должность на любой флот на территории СССР. Просил о переводе для очистки совести, на результат не рассчитывал. Тем не менее в конце марта 1947 года меня назначили командиром подводной лодки С-20 той же бригады. Лодка стояла в ремонте в Ленинграде. Сборы были недолги. Передал обязанности старпому П. Копинцеву. Секретных документов за мной не числилось. Партийный билет был сдан в политический отдел бригады перед отъездом за границу. Попрощался с товарищами по службе и через десять часов прибыл поездом в Ленинград.
Бригада состояла из нескольких ремонтирующихся лодок. Экипажи жили в Екатерингофский казармах. «Ржавый дивизион» трофейных подводных лодок без экипажей стоял у пирса Балтийского завода. На них были назначены только командиры и механики. В их числе капитаны 2 ранга С. Могилевский и В. К. Афанасьев. Командиры «несли службу» в казарме с 8-00 до 18-00 и после ужина отправлялись домой.
Моим старпомом на С-20 был капитан-лейтенант Редкобородов, бывший штурман лодки С-13, которая под командованием капитана 3 ранга А. И. Маринеско 31 января 1945 года потопила немецкий теплоход «Вильгельм Густав» с 3700 фашистскими подвод-никами. Редкобородов был шустрый, аккуратный, чистоплотный офицер, но не без недостатков, свойственных его бывшему командиру. Частенько попивал. Штурман – молодой лейтенант Клепиков, хороший офицер, окончивший училище год назад. Минер – лейтенант Лейберман, известный среди ленинградских лейтенантов-фокстерьеров (так называл их Федор Маслов) тем, что после выпуска из Училища имени Фрунзе подъехал к парадному подъезду сразу на трех такси. На первой машине везли его фуражку, на второй ехал он сам, а на третьей везли парадную тужурку. Среди выпускников этого и последующих курсов было много «сынков», которых заботливые родители всякими способами в 1942–1943 годах определяли на четыре года в военно-морские училища, чтобы они не попали на фронт. Это им удавалось. Механиком был инженер-капитан-лейтенант Иван Яковлевич Нестеренко.
Письма из Березайки получал регулярно. Положение с продовольствием там было тяжелым. В Ленинграде продовольственные карточки выдавали только на членов семей, имеющих прописку, а прописывали тех, кто имел квартиру. У меня ее не было. Пришлось просить старпома, чтобы организовал «липовую» прописку, которую он сделал через знакомых. В апреле и мае Маша приезжала в Ленинград за продовольствием. В июне я получил отпуск. Во время отдыха в Березайке много гуляли, купались в речке, нянчили Ирочку, она уже научилась сидеть.
В середине июля лодка перешла в Кронштадт. Командовал бригадой Герой Советского Союза, капитан 1 ранга Н. А. Лунин, назначенный после окончания Военно-морской академии. Начальник штаба – Герой Советского Союза, капитан 1 ранга И. В. Травкин. Начальник политотдела – капитан 2 ранга Р. Е. Родуцкий, командир береговой базы – майор Г. М. Пружин.
За время короткого пребывания в Кронштадте произошли два памятных события. В один из дней лодку посетил маршал Чойбалсан с женой. Небольшого роста, коренастый мужчина чисто монгольской внешности носил на плечах эполеты с кисточками и производил впечатление опереточного императора. Большого интереса к устройству лодки и жизни экипажа он не проявил. Посещение подводной лодки было одним из плановых эпизодов его ознакомления с легендарным Кронштадтом.
Тихую жизнь в бригаде нарушила в День Военно-морского флота необычная радиопередача. В полдень после сводки новостей ленинградское радио выполняло заявки военных моряков. Из репродуктора прозвучало:
«По просьбе капитана 1 ранга Лунина исполняется песня „Шотландская застольная”» – и прогремело: «Выпьем ей Богу еще…». Пристрастие комбрига к Бахусу в бригаде было хорошо известно.
«По просьбе капитана 2 ранга Родуцкого исполняется песня водовоза из кинофильма „Волга-Волга”» – и далее: «Заседаем – воду льем…».
«По заявке майора Пружина исполняется матросская песня „Бескозырка моя и бушлат!”»
«По заявке капитана Грунина исполняется русская народная песня „Почему я ростом мал?..”» Грунин, командир мех моторной береговой базы, имел рост около 150 сантиметров. Долго искали авторов заявки, но не нашли. Освоить новую подводную лодку мне труда не составило, она была одной серии с С-15, которой я командовал на Северном флоте. Первые выходы на послезаводские испытания показали – экипаж укомплектован подготовленными специалистами. Особенно хорошее впечатление произвели старшина трюмных мичман Рябченко и старшина группы электриков главный старшина Князев. Матросы и старшины служили по пятому и шестому году, имели большой опыт плавания. Переход на пятилетний срок срочной военной службы осуществили в конце 1947 года. В Усть-Двинск перехо-дили по протраленным фарватерам Финского залива в светлое время суток. По пути движения часто обнаруживали плавающие мины и уклонялись от них. Лодку зачислили в состав дивизиона капитана 1 ранга Н. И. Морозова. Бригадой командовал контр-адмирал Сергей Борисович (Сруберхович) Верховский. Начальник штаба капитан 1 ранга Евгений Гаврилович Юнаков, начальник политотдела капитан 2 ранга Коньков – все балтийцы. Штаб бригады был укомплектован преимущественно евреями и размещался на плавбазе «Иртыш». Командир Н. Шмонов, флагманский минер Гудович, флагманский механик Волков И. Д., начальник организационно-мобилизационного отдела Далинский, флагманский врач Белянко. Только флагманский штурман Богатырев был русским.
В августе–сентябре сдали курсовые задачи с оценками «отлично», кроме артиллерийских стрельб. Артиллерийским огнем управлял минер лейтенант Лейберман, он боялся артиллерийских выстрелов и оказался неспособным корректировать огонь.