Николай Николаевич Колодин
Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко
После двухмесячного труда, после ряда «ночных» репетиций (не забудьте, что летом в деревне горячая пора!) мы показали пушкинскую трагедию. Успех был полный. Во многих газетах и журналах появились доброжелательные статьи, иллюстрированная газета «Искра» посвятила нам целую полосу. В Бурмакино устремились артисты-любители из других народных театров перенять у нас опыт…»
Еще одной достопримечательностью села является храм. Над сбегающими вкривь и вкось к речке Туношонке бурмакинскими домами и избами царствует величественная белая Воскресенская церковь, построенная в 1739 году «иждивением прихожан», то есть на их деньги.
В наружном убранстве храма возродилось столь близкое и любимое простым народом «дивное узорочье». Я еще застал прекрасные фрески и росписи по верхнему ярусу церкви, предшествующему кровле.
Сведения о селе приходилось черпать по капельке из самых разных, порой неожиданных источников. Так было с рукописью декана биолого-географического факультета ЯГПИ А. Дитмара. Он первым обратил внимание на топографическое описание Ярославской губернии, составлявшееся до революции. Работа сама по себе интересная, для исследователя-краеведа – кладезь сведений. В ней нашел строки: «…сверх того еженедельные торги бывают в Норской слободе, селах Диево-Городище, Курбе и Осеневе – по воскресеньям; в Великом – по понедельникам и Бурмакине – по четвергам». Из сказанного следует, что торги бурмакинские не самые многолюдные, раз отнесли их на четверг, но все же нужные, раз выделялись отдельно в плотном торговом календаре. Что же могли предложить бурмакинцы?
Уже в XVIII веке село славилось своими промыслами. Выделяло бурмакинцев налаженное производство крайне необходимых в крестьянском быту металлоизделий, прежде всего металлических деталей конной упряжи, а также гвоздей, цепей и прочей железной мелочи. Сами они об этой мелочи говорили не без гордости: «Не хитрый припас, а обойдись без нас!»
Не останавливаясь на месте, селяне в мае 1892 года учредили «для всякого рода металлических изделий артель кустарных мастеров Бурмакинской волости Ярославского уезда». Инициативу поддержали в столице, и в декабре 1893 года военным министерством был подписан приказ «на принятие от войск заказов на означенные металлические вещи изделия бурмакинских кустарей вследствие их хорошего качества и невысоких цен».
При этом бурмакинцы занимались промыслом в свободное от крестьянских работ время. Привыкая к кузнечному делу с малолетства, становились отменными мастерами. Десятки маленьких кузниц лепились на извилистых берегах Туношонки. Наибольшего мастерства достигли они в производстве конного снаряжения. Их изделия на различных выставках постоянно удостаивались медалей и призов. Так, в мае 1902 года на кустарной выставке в Петербурге экспонатам бурмакинской артели присуждена золотая медаль.
Года за три до моего приезда сюда артель преобразовали в завод металлоизделий, состоявший из кузнечного, литейного, сборочного и механического цехов. Правда, крен уже делался не на конную упряжь (к тому времени коней с подачи великого реформатора Никиты Сергеевича извели на колбасу), а в производство цепей, гвоздей, печного литья и даже умывальников.
Тогда же, в начале шестидесятых годов, мне довелось неоднократно встречаться и беседовать с Алексеем Петровичем Сазоновым. Говорили о разном, но запомнилось его воспоминание о встречах со знаменитым в свое время писателем Серафимовичем. Тот интересовался организацией бурмакинских промыслов и почти все свободное время проводил в кузницах, беседуя с кустарями. Среднего роста, плечистый, подстриженный коротко под «ежика», с цепким взглядом внимательных глаз, он произвёл большое впечатление на селян простотой, любознательностью и, что особенно поражало, какой-то щепетильной деликатностью. Серафимович часто бывал у Сазоновых дома.
– Сидит бывало напротив отца за столом, беседуют. Отец, как и все мужики, говорил медленно, подолгу обдумывая и подбирая слова. Но Серафимович, должно быть, хорошо знал крестьянскую, довольно замкнутую для посторонних душу, не торопил. И еще один момент помнится. Он никогда не расставался с блокнотом. Однако за все время бесед с отцом ни разу не положил его на стол, всегда держал на коленях, скрывая от собеседника краем столешницы. Он понимал, что крестьянин исторически очень боится бумаги, написанного слова. А открытое записывание неизбежно будет отвлекать мужика, нервировать и беспокоить его. Результаты поездок в Бурмакино Серафимович опубликовал в газете «Голос» за 1916 год, кажется, в мае. Так уверял наследник Сазонова, однако проверить я так и удосужился.
В связи с прокладкой железной дороги Москва-Кострома в 1887 году возник и поселок Бурмакино. До этого здесь стояли лишь часовня, почтовый дом и дом лесника. Однако быстрый рост поселка начался в 30-е годы прошлого века, когда были построены кирпичный завод, машинно-тракторная станция и особенно склады хранения боеприпасов. Именно воинская часть дала толчок развитию поселка, в котором сейчас проживает около 4000 человек. Но все же это не село Бурмакино, хотя нередко их путают.
Итак, материал был собран, очерк написан. Но, может, так и пролежал бы под спудом, ибо у каждого пишущего есть такие – написанные для души в стол. Прошло лет сорок, не меньше, когда внимание привлек конкурс» «Летопись ярославских сел и деревень». В документе заинтересовал абзац о том, что лучшие работы будут опубликованы в книге. Перечитал я написанное, кое-что подправил, да и отправил по адресу. Время шло, и ни привета, ни ответа. В текучке повседневности стала забываться сама идея, как вдруг приходит письмо на бланке Депутата Государственной думы. Анатолий Николаевич Грешневиков благодарил за участие в конкурсе. Получить благодарность от депутата лестно, но осталось неясным: будет ли работа опубликована? Опубликовали и даже пригласили на презентацию, где в подарок я получил экземпляр этой чрезвычайно дорогой для меня книги. На презентации, как водится, было много журналистов, в том числе и телевизионщиков. Показали и беседу со мной. А спустя какое-то время пришло письмо из Бурмакина от Галины Ивановны, дорогой моей директрисы. Не письмо даже, а записка скорее:
Уважаемый Коля Николаевич, здравствуй!
Только сейчас по Ярославскому телевидению увидела тебя, говорящего о том, что ты внес свою лепту в сборник о селах Ярославщины и писал о селе Бурмакино. Мне страшно хочется получить твой текст (если это возможно), так как книга – дело неподъемное. За последние годы многое печаталось о Бурмакинском народном театре, и у меня собрался архив, этому посвященный. А больше ничего нового и интересного.
Не сочти за труд и ублажи старуху, пожалуйста!!!»
Дальше шли новости, все больше печальные, кто из тех, с кем довелось мне поработать в начале шестидесятых, отдал Богу душу. На следующий же день снял ксерокопии страниц своего очерка и выслал большим письмом на «деревню к бабушке». Следом пришло другое письмо, уже более подробное, а главное– с фактами, непосредственно дополняющими мой очерк. Письмо интересное и для читателя, потому привожу его практически без сокращений.
«Здравствуй, Коля Николаевич!
Очень рада была получить твое письмо. Накануне пришлось мне быть на сорочинах (надеюсь, современный читатель понимает, что речь идет о так называемом сороковом дне поминок) по одной знакомой. Был там её сын и его друг – бывшие ученики наши. Когда все поминальные слова были сказаны, заговорили о разном. Вспоминали школу. Друг меня спрашивает, помню ли я Колодина Н.Н., видел он тебя по телевизору в той же программе-презентации. Я ему объяснила, что жду от тебя ответа на свое письмо с просьбой прислать то, что ты написал о Бурмакине. И вот эти ученики – седые мужики – с большой теплотой говорили о тебе, о том, как ты много рассказывал об истории Бурмакина. Так что не только ты, но и тебя помнят в Бурмакине.
У меня есть фотография, на которой ты, я и Эльвира-математичка трудимся над выпуском новогодней газеты. Вот откуда у тебя появилась тяга к редакторству. (Тут Галина Ивановна явно заблуждалась, ибо другой профессии, кроме журналистской, даже работая в школе, я не видел). О том времени приходят на память слова из песни: «Как молоды мы были, как верили в себя!» Работа была не в тягость, а в удовольствие, при двух сменах – целый день в школе. Кстати, когда я была уже на пенсии, на партсобрании меня критиковали за то, что я не хожу на ферму с политинформацией, на что я твердо отвечала, что, когда мои дети нуждались во мне, мне было не до них, а теперь я компенсирую это время тем, что воспитываю внучку Олю Андреевну, которая жила у меня четыре года (один год с матерью), так как родители работали в Ярославле».
Здесь позволю я себе немного отвлечься от письма, поскольку молодым, наверное, в диковинку читать эти признания, но что было в истории нашей, то было: и на фермы ходили мы – молодая интеллигенция, и на машинно-тракторный двор тогдашнего совхоза имени Горького. И многим молодым, разумеется, невдомек, что была такая Коммунистическая партия Советского Союза, которая присвоила себе право вмешиваться в личную жизнь каждого. И, слава Богу, что не знает молодежь этого. Мы-то ходили, потому что верили в светлое будущее человечества – коммунизм, но время рассудило иначе, а время – оно всегда право. Но возвратимся к письму.
«…Рада за тебя, что ты можешь путешествовать и любоваться природой и русскими городами. Когда ночью не спится, часто «брожу» по Ленинграду, и память печатает стихи Пушкина о том, как царь Петр хотел прорубить окно в Европу и что было через сто лет. После войны (Г.И. – тогда студентку Ленинградского пединститута – вывезли «дорогой жизни», и было в ней весу 29 килограммов – живой труп, одним словом) я там была всего четыре раза и каждый раз от Московского вокзала шла через весь Невский пешком до Казанского собора, от него проходным двором – на территорию нашего института имени Герцена, оттуда опять же по Невскому до Адмиралтейства и далее до Исакия. А уж потом определялась: или к родственникам, или куда путевка приведет. В основном – на Васильевский остров. (При мне, а я уезжал из Бурмакина в 1965, то есть спустя 20 лет после войны, она ни разу не ездила в Ленинград, говорила: «Боюсь блокадных воспоминаний!»).
О Бурмакине. Превращается оно в поселение дачного типа. Бурмакинцы живут в пятнадцати домах, в остальных – приезжие из соседних деревень или иммигранты. Да еще в Ярославле есть какая-то организация, которая переселяет к нам из городских квартир бомжей, покупая им деревенские дома. Основное население живет в поселке ПМК, раньше была МТС (машинно-тракторная станция)… Да еще по всем сторонам периметра настроены дома с относительно молодыми людьми. Много домов зимой пустует – дачи.
Теперь о твоей рукописи. В добавление. Около церкви была могила (и есть) Варенцовых. Был памятник из черного мрамора – плита, на которой был такой же крест. Крест украли. Плита осталась.
Скородумов Н.В. работал в библиотеке Московского университета. Сестра его была балериной Большого театра.
Церковь в жалком состоянии. Купола разрушились, кровля – тоже. Прошлым летом в Бурмакине появилась дачница-москвичка, которая предпринимает меры по реставрации церкви. Но… для этого нужны многие тысячи, наши богачи пока строят себе дворцы. Но будут пытаться. Ты понимаешь, пока еще люди считают, что этим должно заниматься государство и вообще кто-то, но не мы.
У меня есть фотография цветника у школы, в которую упала колокольня. В детстве мы с девчонками на нее лазали.
Сейчас самой близкой приятельницей моей в Бурмакине является дочь Петра Александровича Сазонова – Елизавета Петровна. У неё хранится фотография членов Правления Бурмакинской артели, на которой есть и Сазонов, восхитительный красавец, совсем молодой Алексей Михайлович Казанский. Я все прошу Лизу вынуть фотографию из рамки и снять ксерокопию – не соглашается.
Петр Александрович Сазонов был очень активным человеком, успевая всё: и руководить, и ковать, и участвовать в постановках народного театра. Газета «Искра» пролежала долго на дне сундука односельчанки, я сняла с неё несколько ксерокопий, в основном, касающихся постановки «Бориса Годунова». Есть снимки участников «Грозы». Был альбом эскизов Поленова! Но… всеми оригиналами овладела учительница нашей школы. Дом её сгорел, а с ним и это богатство.
Уже не помню, в каком году, приезжал в Бурмакино Готовцев. Тогда еще были живы участники, вернее, артисты театра: Казанский Константин Михайлович – Пимен в «Борисе Годунове» – и сестры Воскресенские Мария и Александра Семеновны. Александра – Кабаниха в «Грозе», а Мария – Рудя в «Борисе Годунове».
Лет не знаю сколько тому назад, в Бурмакино явилась делегация из Народного Дома (Москва), узнавшая о существовании народного театра. Были очень обрадованы и удивлены обилием сведений о театре в «Северном рабочем». Примерно в это же время была целая полоса о театре.
Послесловие.
Сейчас завод влачит жалкое существование. Работает только на «давальческом» сырье. Рабочих – человек десять. Клуб, который и был Народным домом, предприимчивые бурмакинцы разобрали кто на что, в том числе и на бани. Так вот. Коля, приезжай летом. Правда, будешь разочарован увиденным. Но все же всего тебе доброго, будь здоров. С привет Г. Разина».
В Бурмакино я так и не смог выбраться: готовил книгу путевых очерков по Волге и на Валаам. Твердо знаю, что больше к данной истории мне уже не возвратиться: и зрение подводит, да и за письменным столом сидится не так легко. Важно другое: Бурмакино – неизгладимо светлая полоса моей жизни.
На просветительской ниве
Как уже писал, первое время особенно донимала ежедневная проверка тетрадей. Часто самому приходилось искать по словарям то или иное слово, оборот. Ведь здесь ошибки быть не может. Иногда дело доходило до курьезных случаев. Однажды прихожу в класс. Ученица тянет руку и тихонько спрашивает: «Николай Николаевич, посмотрите, пожалуйста, какая у меня оценка, а то я что-то не понимаю». Ученики улыбаются… Заглядываю в тетрадь и ничего не понимаю: моей собственной рукой выведена оценка «шесть». Видимо, вечером переработал.
Часто забывают, что основную массу времени у преподавателя занимают не уроки, а подготовка к ним. В первый год работы этот процесс особенно мучителен, остро сказывается незнание методической литературы. Постоянно «зудит» один и тот же вопрос: где что искать? И это ведь только уроки, а, кроме них, есть еще и внеурочная работа.
Каждому молодому учителю знакома проблема: как держать себя с учениками? Если строго – можно оттолкнуть, а если дружелюбно…
С Валерой Луговцевым мне долго не удавалось установить нормальных контактов. Мальчишка очень привязался и готов был целые дни пропадать у моего дома, чтобы хоть как-то обратить на себя внимание. А уроки кто будет учить? Мальчишка вольный. Отец не родной и больше всего на свете боится обидеть приемного сына. Матери некогда. Болтается парень по улице с огромным лохматым псом в обнимку. Постепенно начинаю влиять на него:
– Валера, кем ты хочешь стать?
– Да не знаю.
Надолго задумывается, потом начинает рассказывать про неведомого мне Кольку рыжего. Чувствую, парень увиливает от прямого ответа. Тогда спрашиваю напрямик:
– Если не будешь учить уроков, а только болтаться по улице, знаешь, кем станешь?
– … Кем?
– Лентяем.
Валерка не обижается, уходит смеясь. Все сказанное для него – просто учительская шутка. Много времени пришлось на него потратить, пока не понял он: учитель может быть другом! Но – не дружком!
Дома часто спрашивали, доволен ли работой на селе? Всякий раз напоминал истину: если очень доволен жизнью и собой, значит – мертв, а я жив, и впереди дел непочатый край. Не в последнюю очередь по этой причине на следующий год опять потянуло в Бурмакино. Деканат пошел навстречу и предоставил индивидуальный план. Работа стала еще интересней, поскольку начал учить истории, которую очень любил. Ребят увлек, но и себя загрузил по полной. С раннего утра и до позднего вечера. Уроки, проверка тетрадей, кружки, секции, а после семи вечера еще и уроки в вечерней школе сельской молодежи. Нагрузка уже на второй год – 34 часа в неделю, то есть практически двойная. Времени не хватало даже на поездки в Ярославль, заявлялся после получки, чтобы передать матери деньги.
По-прежнему преподавал русский язык и литературу, в придачу – рисование. Последний предмет поручили вопреки моему желанию. Просто рисования было всего два часа в неделю, и настоящего преподавателя на такую «нагрузку» не найти. Завучу, умевшему играть на балалайке, поручили пение, преподавателю по труду – физкультуру. Бесхозным оставалось рисование, и мне навалили его, как неженатому, то есть свободному. Но в школе не было учебных пособий по изобразительному искусству. Что же рисовать? Свободные темы быстро исчерпались. Тогда я стал брать у преподавателя домоводства таз, в котором девочки учились готовить винегрет, и стал носить его из урока в урок, ставя то боком, то верхом, то низом, пока однажды в перемену не услышал:
– Опять он со своим тазиком.
После урока пошел к директору:
– Или приобретаем пособия, или я на уроки рисования больше не иду!
Поняв, что сказано всерьез, Галина Ивановна через районо добилась ассигнований. В магазине учебных пособий оплатили приобретение. И вот направляют завхоза получать пособия. Директор поручает захватить заодно и Бильбо. Завхоз, мужичонка маленький, лысый и жизнью тертый, призадумался.
– Мешки брать?
– Зачем?
– Под это, под бильбо.
Хохотала вся учительская. Бедный завхоз не знал фамилии инспектора районо.
Пособия оказались прекрасными и многочисленными; выполненные в гипсе фрагменты растений, фруктов и даже бюсты именитых исторических личностей начиная с Гомера. Стало легче.
Работа увлекала, ребята тянулись за мной, никаких проблем на уроках, тем более что я уходил от стандартов, особенно на уроках истории. Активно использовал кинопоказы. Для этого освоил имевшийся в школе узкопленочный кинопроектор «Украина», приезжая в Ярославль, набирал в облкинопрокате фильмы и возвращался с торбой, полной банок с кинопленкой.
С первых дней мне вменили классное руководство именно в том классе, который больше всего доставлял хлопот. Ребята отпетые. Когда я поинтересовался у директора, почему в одном классе столько слабых и недисциплинированных, она ответила:
– Их с первого класса вела молоденькая и довольно слабая учительница. Классом она не владела, материалом тоже.
– Что же вы её взяли?
– Ну, во-первых, не знала, что она из себя представляет. Во-вторых, она прибыла с направлением облоно, а ему возражать себе дороже. В-третьих, и выбора не было. Слава Богу, ушла в прошлом году.
Грехи и огрехи молоденькой пришлось исправлять мне, тоже не очень старому. Встал вопрос, с чего начать? Я понимал, насколько важно первое дело довести до конца. Значит, оно должно быть ребятам по силам. Начал с внешнего вида, оставлявшего желать лучшего. Заросшие, давно не стриженные головы, неглаженые рубашки и брюки, но самый бросающийся в глаза недостаток – грязная обувь. Конечно, сельская улица – не городская. Она, собственно, и улицей-то считается лишь по наличию с обеих сторон неровно стоящих домов. А то, что меж домами, – море грязи, рытвины и канавы. И ребята вваливались в школу прямо в сапогах, реже в ботинках, с которых комьями валилась та уличная грязь.
– Вот что, друзья, давайте с выходного сапоги на улице мыть, в классе ставить их к печи, а самим переобуваться в ботинки.
Повздыхали, но с понедельника в сапогах уже никто не топал. Присмотрелся: ботинки, разумеется, приличнее сапог, но блеска не хватает. В следующий выходной специально отправился в Ярославль. Побывав дома, закупил в своем перекопском универмаге две сапожных щетки и три банки гуталина. А в понедельник перед началом уроков объявил:
– Ботинки чистить всем в обязательном порядке.
Признаться, думал, станут саботировать. Однако самим ребятам новшество пришлось по душе, тем более что они одни сверкали на перемене блестящими ботинками, что сразу отметили в других классах.
Больше всего перемена в облике моих «колышников (так называл их, просматривая журнал, но называл любя) поразила Галину Ивановну. Она стала внедрять новшество по всей школе. Однако инициатива как-то сама собой заглохла, а мои отличались чистотой до самого конца учебы в школе. Я их принял, я их и выпустил.
Большая проблема классного руководства в сельской школе – родительские собрания. Ребята из разных деревень, порой очень отдаленных. Такие жили в школьном интернате, а домой уходили только на воскресенье. Поэтому собрать хотя бы половину родителей удавалось редко. Обычно собиралась треть, даже меньше трети, и в основном – местные, бурмакинские, деревенских – никого. Исключительно мамы.
Папы появлялись редко, посетив по случаю чайную, оттого нетрезвые. И всегда днем, во время уроков, поэтому приходилось выходить и потихоньку выпроваживать горе-отцов. Удавалось не каждый раз. Не забыть один случай. Во время урока литературы вдруг распахнулась дверь. Обозначив себя только лицом, посетитель вызывал учителя в коридор. Ребята притихли без предупреждения. Я вышел.
У края лестничной площадки стоял, придерживаясь рукой стены, гражданин в шапке, сдвинутой на затылок, в фуфайке и валенках с галошами. Подумалось: не иначе – механизатор.
– В чем дело?
– Ты, значит, учитель?
– Давайте без «ты». Я учитель, что вам нужно?
– Позови мово Витьку.
Я догадался, что речь о моем ученике из неблизкой деревни Высоково. Мать на последнем собрании не присутствовала и, вероятно, поручила супругу, направлявшемуся по какому-то делу в село, посетить школу. Вот он и посетил. Жаль, что после чайной.
– Зачем?
– Я покажу ему, как учиться надо, я его проучу.
– В таком состоянии не беседуют.
– А ты что, наливал мне…
Ни позвать ребенка, ни пустить пьяного родителя в класс я не мог. Меж тем родитель все сильнее распалялся и уже не говорил, а кричал, стали выглядывать из соседнего класса.
– Так, отправляйтесь домой, отоспитесь и приходите. Мы втроем поговорим, но на трезвую голову.
– Значит, не дашь мне Витьку?
– Не дам.
Родитель замахнулся, я перехватил руку и толкнул его в грудь. Он покачнулся и вдруг покатился по лестнице вниз, словно спеленутый. На межлестничном марше застыл. Я спускался, с ужасом думая: неужели убился? Но нет. Видимо, не раз ударившись головой о ступени, он на какое-то время впал в ступор, а может, и сознание потерял. Но дышал ровно и крепко, заполняя атмосферу перегаром. Попробовал поднять. Не получилось. Перешагнув, пошел вниз, где был урок у завуча. Вместе с ним мы вынесли ретивого родителя на крыльцо. Сунули ватку с нашатырем. Тот чихнул, попытался встать. Помог. Подал упавшую шапку. После отчаянный родитель как ни в чем не бывало пошел от школы по направлению к чайной. То ли забыл, зачем приходил, то ли не хотел вспоминать. А я еще около месяца переживал, а ну как у того с головой что-нибудь приключится. Голова механизатора оказалась крепкой, как сталь.
Будучи классным руководителем, обошел дома всех бурмакинских ребят. Встречали дружелюбно. Как правило, просили не стесняться в выборе средств воспитания и почаще «поддавать неучам». Но ударить ребенка я не мог и говорил о том родителям, убеждая их, что полезнее контролировать приготовление уроков, чаще беседовать с детьми по душам. Реакция обычная:
– Да что с ними говорить, ни черта они не понимают…
– Это вы напрасно, ваш ребенок очень даже понятливый…
– Правда?
– Правда! Я ему после родительского собрания сказал: завтра без родителей не приходи, и знаете, что он мне ответил?
– Что?
– А послезавтра?
– Не поняла…
– С юмором ваш парень и очень сообразительный, но из тех, за кем постоянный пригляд нужен.
Особенность работы классного руководителя в том и заключается, что с воспитания детей переключаешься на воспитание родителей. А в школе сельской особые трудности, связанные с недостаточным интеллектуальным и образовательным уровнем родителей, пьянством и полным отсутствием семейного воспитания. Большинство родителей озабочено лишь тем, как одеть, обуть, накормить детей… А воспитанием школа пусть занимается, на то она и школа. Поломать стереотип практически невозможно, у меня, во всяком случае, не получалось. Самое большее, чего удавалось добиться, – это контроля за своими детьми в соответствии с моими записями в дневнике. То есть я добавлял себе заботы и работы. Каждую пятницу до поздней ночи выписывал в дневник оценки и подробное «домашнее задание» для родителей. Иногда помогало, чаще – нет.
Находки и открытия
Летом пришло письмо от директора школы. В нем среди всего прочего Галина Ивановна сообщала, что на совещании в облоно встретилась с братом своего одноклассника Саши Рытова и случайно узнала, что Саше посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Сейчас семья Саши: брат Иван и сестра Екатерина – живет в деревне Жабино Ярославского района, что примерно в двадцати километрах от Бурмакина.
Радости моей не было предела: давно уже с ребятами на заседании кружка мы мечтали о том, как хорошо было бы самим отыскать земляка-героя. Случай помог найти не просто земляка, но и ученика нашей школы. Я представлял, как счастливы будут ребята.
Долго наводили справки, готовились. Собирали сложную аппаратуру для пересъемки фотографий, документов, писем. В Жабино выехали втроем: семиклассник Андрюша Разин, сын Галины Ивановны, Николай Лукич Разин, бывший одноклассник Александра, и я. Выехали после обеда и торопились, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств засветло вернуться. Пользуясь удобным случаем, выпытывал у Николая Лукича подробности их довоенной школьной жизни. Он рассказывал:
–Тогда в семилетке учиться могли далеко не все, и уж если такая возможность давалась, старались использовать до конца. Самый сильный ученик – Саша. Бывало, придем в школу и сразу к нему: «Саша, помоги, задача не вышла».
– Списывали?
Николай Лукич быстро поворачивается в мою сторону.
– Не было такого. Он у доски объяснял просто, доходчиво, и настолько становилось ясным, что о себе думалось: «Дурак, что ли?» Из остальных ребят легче всего математика давалась мне. На этой почве мы и сошлись с Александром. Чем труднее задача, тем нам интереснее. Однажды совершенно измучился над каким-то примером, но так и не решил. Пошел к Саше. Он жил в конце села у Анны Сафоновой, теткой ему, кажется, приходилась, а в Жабино являлся по воскресеньям. Прихожу и ушам не верю, тоже, говорит, не получается. Двинулись к директору Ивану Лаврентьевичу. Нашли его около сарая – веревки вил. Приходим, так, мол, и так, не можем решить пример. Смеется. «Уж если, – говорит, – Рытов с Разиным не решили, так что же с класса спрашивать?» Тут же между делом стал объяснять нам, а мы тетрадки к стенке сарая – и пишем. На следующее утро у доски Саша объяснил решение, и класс оказался подготовленным к уроку.
Нравилось нам заниматься спортом. Условий таких, как сейчас, не было, но занимались даже охотнее. Чуть свободная минута – шутки в сторону, майки в кучу, и начинается борьба, или бег наперегонки, или волейбол. Весело жили и дружно. По сравнению с нами Саша был замкнутым. Видимо, семейные дела постоянно тревожили его и не позволяли забыться…
Дорога пролегала среди полей, окруженных лесами. Когда исчез последний лес, за крутым поворотом показалось Жабино. Как найти дом брата? Спасла какая-то девчонка, со словом «Здеся!» показавшая на просторный трехоконный дом. Встретил хозяин, крепко сбитый мужчина с кудрявой, посеребренной сединами головой и цепким взглядом внимательных маленьких глаз – Иван Иванович Рытов.
Над столом, в простенке между окнами, большой застекленный портрет в белом багете с золотым обрезом. Молодой парень с погонами капитана, при орденах. По ранее виденным изображениям узнал Александра. Только красивее обычного.
– Портрет увеличивали?
– Да, недавно в Ленинграде.
Над кроватью портреты родителей. Просим портреты со стены, чтобы перефотографировать. Пока Андрей готовит аппаратуру и освещение для съемок, стараюсь выяснить, что осталось из документов Александра. И первый удар. За неделю до нас побывала сотрудница Ярославского краеведческого музея Радовская и все, что можно, увезла. В нашем распоряжении девять фотографий, включая три, уже снятые со стен, и четыре открытки, присланные с фронта.
Мне хотелось поскорее узнать о том, как Саша воспитывался, рос, кто окружал его в детстве и юности. Медленно, но картина проясняется.
Родился Саша здесь же 20 октября 1920 года. Отец – крестьянин, по тем временам из зажиточных. Мать воспитывала детей, управлялась по дому как могла, помогала отцу в его нелегкой «зажиточной» жизни. Она умерла, когда Саше исполнилось четыре года. Сразу же после смерти матери приехала тетка помочь в первое время, да так и осталась до конца дней своих, посвятив себя воспитанию племянников и племянницы. В 1931 году умер и отец. Было над чем поплакать и о чем подумать. Остались они: Иван – 16-ти лет, Катя – 13, Саша – 10 и Коля – 7 лет. С ними – самый близкий человек – тетя Шура!
Смерть родителей для любой семьи – тяжелый, часто непоправимый удар. Для любой, но не для этой. Эти не только выжили, но и выучились. Иван продолжил учебу в педагогическом училище, Саша – в школе, и только Катя не смогла… Объяснила просто: «Нужно было кому-то возить, стирать, следить за хозяйством, да и вообще я больная была… И сейчас прихварываю, и тогда тоже…».
Сильный характер надо иметь, чтобы, взявшись за хозяйство, тащить его и не роптать. Она не роптала даже, проводив в сорок первом троих братьев на фронт. Только ждала хотя бы слов «жив, здоров», а слов не приходило.
Вместе с Сашей они ухаживали за коровой, затем вдвоем, чтобы повадней было, ехали в город продавать молоко. Строго следили друг за другом. Слов больших при том не говорилось, но держались за свою осиротевшую семью так, что иная соседка, смахнув слезу, жалела уже не их, а себя и свое не очень дружное семейство.
Брат Иван приезжал только на каникулы – сразу же исчезал из дома: день – в лесу рубит дрова, день – на базаре продает их. Большим подспорьем был лес. Зимой – дрова, летом – грибы, ягоды. Успевай только собирать, а желающие приобрести всегда найдутся. На сбор выходили все вместе.
Тетя Шура обшивала не только их, но и всю округу, подрабатывая на том десятку-другую. Одевались бедно. У Саши из всей зимней одежды была шуба. Наденет ее, в руки бидончик с молоком или сетку с картошкой – и пошел в школу. Каждое воскресенье по двенадцать километров туда и обратно и все пешочком, может, оттого и закалился организм.