Даниил Юлианов
Слишком живые звёзды 2
Глава 4
Улыбайся миру назло
Злости, конечно, поубавилось, но недостаточно. Сразу как Влада дотрагивалась до «шишки» на затылке, боль тут же пронзала голову насквозь, вплоть до самых глаз. Удар, который нанёс ей Джонни, напоминал о себе каждый раз, когда пальцы случайно касались затылка. Да, может, она и сошла с ума на какое-то время, но бить по голове – это уже слишком. За такое следовало выцарапать глаза и сломать руки, но, в силу своей комплекции, Влада могла сделать только первое.
И да, она выцарапает ему глаза. Но сначала найдёт и выскажет в лицо всё, что думает.
Как только люди в столовой стали успокаиваться, Алексей Царёв попросил всех не расходиться, потому что «сейчас начнётся распределение по комнатам». Семей, друзей и просто близких друг другу людей подходить вместе, чтобы обеспечить максимально комфортные условия для проживания. У Влады никого из близких здесь не было, поэтому она позволила уцелевшим семьям (вот счастливчики!) пройти вперёд и выбрать себе комнаты. И осталась бы в потоке людей, если бы не поняла, что её, хрупкую девушку, просто сломают в этой давке. Так что она заняла пустой стол, наблюдая, как маленькие человечки подходят к импровизированной стойке, которую охраняли солдаты с автоматами. Их серьёзный вид действительно пугал и настораживал. Перед такими не хотелось говорить лишних слов, особенно если твои кости могут треснуть от одного удара кулаком.
Кроме, естественно, затылка. Уж он-то удар выдержал.
Влада прокручивала в голове последние моменты, предшествующие потере сознания. Вот они с Джонни подходят к дому её родителей, он пытается как-то пошутить, но в ответ получает лишь суровый взгляд. После чего, конечно же, замолкает. Он безумно притягивал к себе во время разговора, будто вокруг него существовало специальное магнитное поле. Его энергетика завораживала – это правда. Но стоило прекратить разговор и остаться одной, как тут же вся эта магия пропадала. Сейчас о Джонни думалось как о совершенно обычном человеке, но Влада знала (хоть и отказывалась в это верить), что вновь почувствует притяжение, как только заговорит с ним – с Джонни.
И ещё эта звезда…
Алексей Царёв упомянул её, но Влада слышала о ней и раньше. Люди с трепетом обсуждали её – тихими шёпотом, словно боясь, что она их услышит. Когда кто-то заводил разговор о красной звезде, то настороженно поглядывал на своего собеседника, ведь знал, что ходит по тонкому-тонкому лезвию. Влада не видела это «око дьявола» – как звезду назвал один мужчина, – но всё равно ей становилось не по себе от мысли, что на привычном небе появилось что-то чужеродное. Что-то, заставляющее людей понижать голос при обсуждении.
– Доброе утро, красотка. Я присоединюсь к тебе, не против?
Влада только успела повернуть голову, как рядом на стул села – точнее, плюхнулась – девушка и, особо не церемонясь с нормами приличия, закинул ноги на стол. Широкая улыбка осветила её круглое лицо, так и светящееся счастьем.
– Ну и дебильное название, да? Святцы! Я чуть не померла, когда услышала! Я, кстати, Алёна. – Она протянула ладонь. Влада, рассмотрев её несколько секунд, ответила рукопожатием. – Вообще у меня ещё есть фамилия – Задолбина. Но как только люди узнают её, то почему-то сразу перестают общаться. Придурки, правда? Так что давай я буду для тебя просто Алёной.
Влада холодным взглядом проходилась по лицу и телу той, чья блестящая улыбка никак не вписывалась в нынешнюю ситуацию. Растущие кудряшками русые волосы чуть не доходили до плеч и свободно болтались из стороны в сторону при каждом движении головы. Лицо девочки-подростка, которая совсем скоро станет женщиной, лучилось благодаря широкой искренней улыбке. Пухлые губки разъехались в ней, обнажив чистые ухоженные зубы. Эти ямочки на щеках могли хорошенько сейчас выбесить, но стоило лишь посмотреть в эти смеющиеся светло-зелёные глаза, как всю злость разом отпускало. В них не чувствовалась фальшь, они были настоящими. И непринуждённый смех, вырвавшийся из немаленькой груди, тоже был настоящим. Алёна, конечно, не была худышкой, но явно держала себя в форме. Хотя если бы Влада встала за ней, то смогла бы полностью спрятаться за её спиной.
– Господи, ты меня пугаешь. Осматриваешь так, будто я сумасшедшая. Я же не…
Стул предательски наклонился, и ноги Алёны, до этого лежавшие на столе, взметнулись в воздух. Она с криком полетела вниз и, когда попа больно ударилась об пол, чертовски громко смеялась. Хоть и со стонами, смеялась она уж очень заразительно. Влада пыталась сдержаться, но всё же проиграла и пропустила пару смешков. А уже через несколько секунд они обе заливались смехом: Алёна – от самой ситуации, Влада – от смеха Алёны.
Так они познакомились, а после и вовсе попросили выделить им одну общую комнату.
* * *
– Почему ты так улыбаешься?
Алёну вопрос не смутил. Наоборот – развеселил ещё больше. Ямочки на её щёчках углубились, а невидимые лучи, испускаемы улыбкой, разлились по воздуху.
– Потому что если не улыбаться, то всё окружающее дерьмо либо задушит тебя, либо превратит в унылый мешок с дерьмом. Улыбайся, детка, и жизнь наладится!
Влада в это не верила, но тем не менее улыбнулась. Не могла не улыбнуться. Слишком уж заразительно это делала Алёна.
Им выделили самую крайнюю комнату в коридоре Бог знает какого этажа. Если это действительно летающий корабль, как сказал Алексей Царёв, то тогда он был просто ОГРОМНЫМ. Лестница устремлялась высоко вверх и бесконечно вниз – казалось, если начать падать в лестничный проём, встретиться с землёй можно будет через вечность. Влада гадала, как же выглядит корабль со стороны, но эти мысли тут же покинули её голову, когда перед ней открылась дверь комнаты.
И…чёрт возьми, она была прекрасной!
Бежевые стены мгновенно создавали уют мягкостью своего тона, аккуратно переливающегося по всей комнате. Отдельно друг от друга стояли две кровати, заправленные женской рукой. Да, так кровать может заправить лишь женская рука. Ни один мужчина не постелет простынь так, как это сделает женщина. Простой закон природы, вот и всё.
Когда Влада с Алёной зашли в комнату, там царил тёплый свет, какой бывает на кухне тёмным холодным вечером. Правда, здесь не было окна, но зато стены увешали картинами, причём довольно красивыми. На одной из них по заполненному ночными огнями Невскому проспекту прогуливалась молодая пара влюблённых, укрывшихся под одним красным зонтом. Капли дождя стекали по его поверхности, и блики на них мастерски отобразил художник. Размытые силуэты прохожих отражались от луж, до которых так и хотелось дотронуться и почувствовать, как кончики пальцев окунаются в воду. Вторая картина – та, что находилась над правой кроватью, прямо напротив «Гуляющей пары» – показывала грациозную, невероятно красивую пантеру, чья шерсть утопала в глубине чёрного. Глаза светились тёмной зеленью изумрудов, зрачки в этом свете выглядели ещё выразительнее, ещё опаснее. Пантера будто следила за всей комнатой и никого не упускала из виду. Хоть художник и не показал их, но Влада буквально видела острые клыки за этими чёрными губами.
Хищник он и есть хищник. Его сила в спокойствии.
Третья же картина находилась над небольшими столиками, установленными меж кроватями у самой стены. Полотно показывало два силуэта: один – мужской, другой – женский. Они сидят на такой же тёмной земле и обнимают друг друга, наблюдая, как падают кометы на звёздном небе. Две из них вот-вот пересекутся, но художник решил не изображать момент их столкновения – уж слишком приятно само ожидание.
Когда Влада и Алёна налюбовались комнатой, им сказали (эти Святцы действительно пугают) выбрать себе кровать. Выбор Влады выпал на ту, что находилась под «Чёрной пантерой».
К комнате также примыкали туалет и душевая, хоть последняя и являлась ногомойником со шторкой. Но тем не менее условия проживания были довольно-таки неплохими. Влада и Алёна почти мгновенно обустроились, потому что вещей у них с собой не было. Всё осталось в старом разрушенном мире.
– Может, хоть немного расскажешь о себе, а, детка? Всё, что я о тебе пока знаю, сводится к тому, что та красотка и любишь посмеяться над тем, кто упал со стула.
– Ну… – Каждая из них сидела на своей кровати, напротив другой. Часы над картиной со звёздным небом показывали одиннадцать часов утра, так что ещё весь день, весь чёртов день был впереди.
Влада глубоко вдохнула и начала говорить:
– Меня зовут Владислава, мне девятнадцать лет. Хотела стать хирургом, но, похоже, теперь уже не выйдет. Что ещё сказать?
– Господи, ну какая ты скучная! – Алёна поднялась и через пару секунд плюхнулась на другую кровать, заставив Владу подпрыгнуть. Алёна обхватила её лицо – пальцы у скул – и с удовольствием заметила, что никакого сопротивления нет. – Надо говорить вот так: «Хей, йоу, красавчики! Меня зовут Влада-красотка, но для вас я могу быть просто госпожой. В моём арсенале есть очаровательная улыбка, длинные ножки, которые не раз сведут вас с ума, и просто офигенное чувство юмора, которое не снилось даже вашим матерям!»
Влада вновь не сдержалась и выпустила смех наружу, не в силах сохранить хоть каплю серьёзности. Алёна умела развеселить – это однозначно. Если Бог и раздаёт таланты, то ей он подарил невероятную способность излучать радость. Заразительную радость! И именно она заставляла уголки губ снова и снова подниматься, даже если этого совсем не хотелось.
– Ну перестань, всё! – Смех не позволял словам полностью срываться с губ и поглощал их, но и пусть. Они обе смеялись, и им было хорошо.
Им было чертовски хорошо.
– Так ты о себе расскажешь? Или только меня пародировать будешь?
Алёна, всё ещё улыбаясь, прислонилась к стенке, и плечи обеих девушек прижались друг к другу. Зрачки пантеры не сходили с двух макушек, расположившихся внизу: с одной – с прямыми пепельно-русыми волосами, с другой – с закрученными природой, светло-русыми. В этой комнатке были только они, и казалось, будто нет никакого летающего корабля, весь апокалипсис – выдумка, а остальное наладится. Да, наладится. Точно наладится. Не может не наладится, если люди всё ещё смеются.
– Рассказать о себе, да? Ну слушай, красотка, и слушай внимательно, потому что потом злая учительница будет задавать вопросы. Итак, начали! – Она хлопнула ладошками по коленям и подмигнула Владе. Подмигнула так, словно они с ней давние-давние подруги. – Родители назвали меня Алёной, но на этом их достижения заканчиваются. Короче, выросла я в детском доме. Меня, конечно, брали несколько семей, но… Знаешь, что я заметила? В каждой из них мужчина был полнейшим кретином! Не понимаю, как женщины отдают им себя! Они же ту-по-ры-лы-е! Ничего не понимают и даже не чувствуют! Ну и в общем…ни в одной семье я так и не прижилась. Была, видите ли, стервозной девчонкой! Ну не бред ли, скажи! – Она по-дружески пихнула Владу в плечо, и хоть та не хотела улыбаться, всё же уголки её губ невольно потянулись вверх. – Так что считай, я выросла на улице. А это такое испытание, не поверишь. По тебе сразу видно, что ты выросла в хорошей семье, а мне пришлось отбивать свои костяшки. Потому что так много ублюдков и козлов, которые хотят тебя трахнуть. А я не самая последняя уродина на Земле.
Ты не уродина, хотела сказать Влада. Ты безумно красива, кто бы что не говорил. Нет, Алён, ты не уродина. Ты красавица, вышедшая с улиц.
Но вместо этого Влада сказала:
– Как тебе удаётся всегда улыбаться?
– Всё просто, подружка. Улыбка – поистине великая вещь. Запомни это, если хочешь быть сильной. Я уже говорила, что в мире полно дерьма? Да, по-моему, говорила. Ну так вот, мир буквально заполнен дерьмом. В свои восемнадцать я это знаю слишком хорошо. Но наша задача, подружка, не обращать внимание на это дерьмо и радоваться жизни, даже если чертовски больно. Жизнь – сука. Это общепризнанный факт. Она бьёт сильнее всех и способна сбить тебя с ног. Так улыбайся ей назло! Потому что вся сила в улыбке! И чем чаще ты улыбаешься, тем проще ты начинаешь ко всему относиться! Запомни: сильные улыбаются, слабые ноют. Выбирай где ты, красотка.
Влада хотела что-нибудь ответить, но слова не успели сформироваться в предложения, потому что чужие пальцы потянули уголки её губ вверх. Алёна улыбалась сама и заставляла улыбаться Владу – впрочем, та была совсем не против. Светло-зелёные глаза вглядывались в тёмно-зелёные и лучились радостью – искренней, настоящей. Это поражало, безумно притягивало к себе, но притяжение было приятным, даже обволакивающим тело. Ему хотелось поддаться. Ему хотелось отдаться. И, конечно же, хотелось улыбаться.
Как сказала Алёна: «Улыбка – поистине великая вещь».
– Вот так и держи. – Она убрала пальцы с уголков губ Влады и с удовольствием заметила, что улыбка осталась. – Всё будет хорошо, поверь. Мы ещё живы, в наших грудях до сих пор бьются сердца, а чувство юмора у нас просто на высоте! Так что не унывай, подруга! Мы ещё перевернём мир! Возьмём его и перевернём! Веришь?
– Верю, Алёна, верю. Но могу я задать тебе один неприятный вопрос?
– О боже, ненавижу, когда так спрашивают. Ты либо спрашивай, либо нет. Без вот этих прелюдий. Они нужны только в одном деле.
– У тебя кто-то умер? Прости, что…
– Да Господи, перестань. Если ты хочешь спросить, почему я так улыбаюсь, если у меня кто-то погиб, то так и спроси. Но я тебе отвечу, дорогая: у меня никто не умер. Потому что у меня никого и не было! Никого, кроме себя самой. И, признаться честно, сейчас мне всё нравится больше. Да, кощунство, да, мерзавка, но ничего не могу с собой поделать! Посмотри, какая у нас комната! Это не детдом, где постоянно пахнет мочой и потом, нет! Это, мать твою, звёздный корабль! Охренеть! Мы парим над городом, Влада! Это… это просто с ума сойти можно! Так что, знаешь, сейчас я могу сказать, что чувствую себя счастливой. Хотя бы временно. Мне не нужно сражаться за еду и пытаться заснуть, пока на соседней койке кто-то трахается. А здесь кайф! Просто кайф…
Алёна положила голову на плечо Влады и прижалась к ней. Обняла. Минуту они просидели в молчании, под глазами чёрной пантеры. Спустя какое-то время Влада накрыла ладони Алёны своими и, медленно убрав их со своего тела, спросила:
– Как думаешь, что будет дальше?
– Дальше будет только одно. – Её голос растворился в воздухе, но набрал силу и вновь звонко зазвучал: – Дальше будет жизнь, дорогая. Не такая как раньше, но мы справимся. Как сказал этот выскочка: «Построим новый мир».
– А если всё пойдёт наперекосяк?
– Если всё пойдёт наперекосяк, мы будем улыбаться. Жить, выживать и улыбаться. Покажем жизни, у кого тут стержень из стали.
После этих слов Алёна снова обняла Владу, и на этот раз ей ответили взаимностью.
На лицах обеих играла счастливая меланхоличная улыбка.
* * *
Джонни пришёл в себя в тот момент, когда Алексей Царёв объявил своё имя.
Несколько минут он неподвижно сидел на кровати и пустыми глазами смотрел на стену. Пустую голую стену. Голову покрывал сплошной туман – слишком густой, чтобы сквозь него смогли пробиться какие-то мысли. Откуда-то издалека долетали еле слышимые слова, но они лишь ударялись о стенки черепа и возвращались обратно. Только когда ткань реальности стала более-менее ощутимой, а разум потихоньку начал просыпаться, Джонни заметил сидящую напротив него женщину, положившую одну ногу на другую. Её рот шевелился и шевелился, но вскоре замер, будто его владелица внезапно поняла, что всё это время говорила в пустоту. Она встала, подошла к Джонни (при этом полы её халата следовали за ногами) и села рядом, на середину кровати.
– Вы меня слышите?
Он посмотрел в её карие глаза, но увидел другие. Увидел их в сиянии красного, кровавого цвета.
– Да, я вас слышу. Простите, долго приходил в себя. Меня зовут Джонни Райз.
Он протянул руку, но так и остался сидеть, не получив ответа. Морщинки женщины – те, что прорезались над самой переносицей – ещё больше углубились, будто сама она о чём-то серьёзно задумалась. Через несколько секунд она пожала протянутую ей руку, но с явно неохотой, с явным нежеланием. И когда заговорила, то в голосе её не смогла укрыться дрожь, взявшаяся непонятно откуда:
– Я Мария Цветаева. Мне положено провести вас в столовую, где вас накормят. После этого мы, то есть…
Джонни встал с кровати, игнорируя адресованные ему слова. Его пытались окликнуть, но и к этим позывам он остался равнодушен. Подошёл к двери и дёрнул за ручку. Заперта. Отлично. Просто, мать его, превосходно.
– Ключ у меня, сейчас я вам открою. Только давайте я сначала…
Но она не договорила. Чужие губы закрыли ей рот, и одновременно с этим сильные мужские руки сжали шею. Воздух застрял в горле и взорвался в лёгких, когда кулак с силой опустился под самую грудь.
– Ключ у тебя, и сейчас ты мне откроешь. – Мария попыталась вырваться из-под рук Джонни, но так и осталась взаперти, не в состоянии даже закричать – рот зажимала ладонь. – Ты мне откроешь себя, дорогуша, потому что у меня плохое настроение. Очень, очень плохое настроение!
Через минуту он вошёл в неё – уже мёртвую, но всё ещё тёплую.
Глава 5
Когда поют птицы
Да что это за чувство?!
Женя успел его возненавидеть за то, что никак не мог понять его, и полюбить, потому что… просто потому что. Описать его невозможно. Это похоже на обжигающее пламя, кончики которого подпаливают стенки лёгких и обжигают грудь. Иногда сердце начинает сходить с ума: вдруг резко сжимается, куда-то проваливается, а потом с силой бьёт по рёбрам, желая вырваться наружу. Всё это безумно странно, даже…пугающе? Как будто внутри сидит какой-то маленький монстр, незаметно поедающий твои внутренности, но мешать ему совсем не хочется.
Что бы это ни было, было приятно.
Это странное чувство Женя испытал, когда рано утром вылезал из палатки. И так и остался в ней, замерев в той позе, в которой находился – на четвереньках, в одних потёртых джинсах.
Спиной к нему стояла Катя, потягивающаяся после сна и вытянувшаяся во весь рост.
Она была прекрасна. Лучше, чем прекрасна. Лучи утреннего солнца мягко ложились на её кожу и переливались волнами света на распущенны русых волосах. Они стелились по белой ткани футболки, и хоть Женя видел только спину, он знал, что если развернёт Катю лицом к себе, то увидит на груди надпись ROCK, выведенную большими чёрными буквами. Солнце подчёркивало красоту её фигуры и очерчивало контуры лучами, ведь они не должны укрываться от мира. Низ футболки задрался вверх и приоткрыл вид на упругие ягодицы, от взгляда на которые Женя похолодел.
И вспыхнул одновременно.
Окружающие деревья шелестели листвой, и шелест этот разбавляло пение птиц, восхваляющих полуобнажённую женщину. Голые, такие прекрасные ноги так и манили к себе. Только ради них стоило писать песни, сочинять стихи и петь. Петь, пока не пересушит горло. Петь, пока не порвутся связки. Петь, пока не остановится сердце, потому что Катя… потому что Катя заслуживала всех песен на Земле. Она ведь даже не подозревала, насколько красива, как грациозна она в простых потягиваниях среди природы, среди пустого парка.
И как же хотелось подойти к ней и обнять! Прижать к себе и стоять так вечность, забыв обо всём на свете! Этого хотел Женя, этого хотели утренние лучи, этого хотели поющие птицы. Поэтому он вышел из палатки и начал подходить к Кате, пытаясь успокоить своё сошедшее с ума сердце.
Но она повернулась, как только услышала его шаги. Инстинктивно сделала шаг назад и чуть не споткнулась, но сумела удержаться на ногах. Её серые глаза широко раскрылись, а руки тут же вцепились в низ футболки, оттянув его.
– Отвернись! Быстро отвернись, а не то я тебя ударю!
Женя остановился, больше удивлённый её тоном, чем просьбой. Ветер нежно прошёлся по его плечам, как бы подсказывая, что нужно развернуться. Он так и поступил, но перед этим позволил глазам прогуляться по обнажённым ногам и вновь почувствовал пламя в груди, только на этот раз оно продолжило распространяться ниже, поджигая всё вокруг.
– Сними джинсы.
На миг Женя похолодел и перестал дышать, но его сердце тут же забилось ровно (или попыталось забиться ровно), когда он понял зачем. Руки тут же расстегнули ремень, ширинку и стянули с ног джинсы, после чего протянули в сторону. Чужие ладони забрали их, и вскоре Катя разрешила повернуться, хоть в её голосе и скользнуло нежелание.
Она полностью обличилась в одежду Жени – не хватало только носков и кроссовок. Его пропитанная потом футболка висела на ней, но даже так проглядывали линии Катиной фигуры. Джинсы оказались великоваты, но не настолько, чтобы в них невозможно было ходить. Видеть свою одежду на той, к которой неравнодушен – безумное чувство. Оно порождает внутри теплоту и вызывает нежность, хотя, казалось бы, ещё пару секунд назад ей неоткуда было взяться. Разве что из воздуха, гонимого прохладным утренним ветерком.
Женя улыбнулся, представив, как они с Катей, оба обнажённые, купаются в озере и плескают друг в друга водой. В воображении ярко блеснули их улыбки, и он буквально ощутил, как проводит рукой по влажной, такой желанной коже.
Опять это чувство… Рёбра начали нагреваться, грозясь расплавиться.
– Хватит на меня пялиться. У тебя такой же взгляд как и у большинства мужиков, когда я начинала с ними говорить. Прекрати.
– Ты очень красива, Кать. Поэтому я так и смотрю. И такой взгляд только у тех, кто часами стоит перед полотном великого художника и разглядывает шедевр. – Он немного помолчал, проходя взглядом по её телу. – Если природа – художница, тогда ты – её шедевр.
Катя хотела что-то ответить – это бы заметил даже слепой. Но губы её замерли, не выпустив ни одного слова. Женя увидел, как скулы начала заливать краска, и на фоне пунцовых оттенков ещё выразительнее казались широко раскрытые серые глаза. От их радужек отразилось солнце и утонуло в зрачках – таких глубоких, что из них можно было и не вынырнуть.
– Не неси чушь, – она говорила одно, но глаза…не умели врать. Краска на щеках стала ещё гуще, воздух вокруг Кати нагрелся, будто от неё исходил жар. – Хватит говорить мне такие вещи. Мне это ни хрена не нравится!
Нравится. Ещё как нравится. Я бы говорил тебе это всю ночь, если б мы продолжили танец.
– Вот об этом не надо! – Она резко повысила голос, и вместе с тем Женя понял, что говорил всё это вслух. Теперь уже его лицо начало воспламеняться, заполняться кровью. – Мы были пьяны, вот и всё! Тот поцелуй… он… ДА ТВОЮ Ж МАТЬ, ДАЙ МНЕ НОРМАЛЬНО СКАЗАТЬ! – Катя отвернулась и втянула в себя воздух полной грудью. Ветер баловался с русыми волосами, пытался проникнуть под футболку и один раз даже смог, заставив мурашки пробежать по коже.
Женя подошёл ближе и положил руки на спрятанные под его джинсами бёдра, но они тут же вырвались из-под пальцев. Катя развернулась, и теперь солнечные блики отражались не только от её радужек, но и от блестящих глаз в целом.
– Послушай, Жень. Давай… давай сразу всё разъясним. То, что было вчера – неправильно. Это…
– Ты пыталась меня убить. Это тоже неправильно, Кать. Мы делали друг другу больно, и это тоже неправильно. Сейчас нет ничего правильного. Ни-че-го.
– Мы были пьяны.
– А значит были откровенны.
Они стояли друг напротив друга, обдуваемые ветерком, но каждый из них чувствовал только жар – свой и чужой. Дыхание Кати сбилось, сердце Жени рвалось наружу. Птицы замолкли, наблюдая за происходящим. Шёпот листьев притих, боясь нарушить ту робкую тишину, что повисла между двумя безумно разными людьми.
Она слишком прекрасна.
– Мы не можем так поступать. Мы совсем не знаем друг друга, не знаем даже дни рождения.
– Пятнадцатое марта. – Он взял её ладони и легонько сжал. – Рыбка. Теперь ты.
– Двадцать седьмое июля. Лев.
– А львы едят рыб? – Улыбка мгновенно расплылась на лицах обоих – одинаковая, слегка стеснительная.
– Ну, только если очень хочется. Но… Господи, Жень, нет. Я не могу. Ты… – Губы перестали подчиняться, зажили своей жизнью. – Скажи честно: ты влюблён в меня?
Вот оно. То самое слово, которое могло попытаться описать те чувства, что бушевали глубоко внутри. Как только Катя произнесла его, Женя почувствовал, как расплавились рёбра. Растаяли и начали растекаться по груди, заливая её обжигающим кипятком.
Влюблён…
– Да, – он легонько притянул её к себе, всё ещё держа за ладони, – я влюблён в тебя. Я хочу быть твоим мужчиной.
Рэндж, давно наблюдающий за всем этим, высунул язык наружу и улыбнулся – искренне, по-настоящему радуясь.
– Вот этого я и боялась. Жень, мне тридцать два года, тебе – шестнадцать. Так нельзя.
– Давно ты стала следовать правилам?
– Послушай меня. Я слишком стара для тебя и к тому же неадекватна. Мы никак не можем…
– Ты жалеешь о поцелуе?
Вопрос выбил её из колеи. Катя слегка пошатнулась и упала бы на землю, если б её не удержали сильные руки. Пользуясь моментом, Женя прижал её к себе, и когда их животы соприкоснулись (её – скрытый под футболкой, его – полностью оголённый), из лёгких обоих рывком вышел воздух в лицо другому. Катя теперь не дышала, она пыталась вдохнуть, но с каждым разом получалось хуже, потому что всё внутри занимал огонь.
– Мне…понравилось. Поцелуй был сладким, но его не должно было быть. Нужно это прекратить, Жень. Пожалуйста, перестань, потому что я не могу. Я…не могу.
– Ты обнимала меня ночью. Всю ночь ты обнимала меня и плакала в спину. Плевать, что тебе тридцать два. Плевать, что мне шестнадцать. Зачем это прекращать, если нам нравится? Ты тянешься ко мне, я тянусь к тебе. Кто нам что скажет? Может, мы сейчас проживаем последние дни. Ты об этом не думала? Давай проживём их так, как хотим! Делать то, что хотим! Мы вместе, Катя. Началась новая жизнь – без законов, без правил.
– Тебе хорошо со мной?
Её голос дрожал как у плачущего ребёнка. Горячий воздух гулял меж трясущихся губ, всё тело сгорало в огне. И у Жени, и у Кати. Они чувствовали жар друг друга, игнорируя прохладный ветер. Приближаясь к ним, он раскалялся до предела и превращался в опьяняющий пар, что проникал глубоко в голову. Серый лёд полностью растопился и растёкся вокруг тёмных зрачков. Карие глаза отливали золотом в солнечных лучах, и в их бликах казалось, будто глаза Жени действительно светились золотом.
Тёплым, таким прекрасным золотом.
– Мне хорошо с тобой, Катя. Хорошо так, как не было никогда в жизни.
– Это странно. Это всё очень странно…
– Тебе хорошо?
– Да. – Она накрыла его скулы горячими ладонями. – Мне хорошо. Давай жить так, как хотим.
– Так, как хотим… – Их лбы соприкоснулись, глаза закрылись, опустились тяжёлые веки. – Это теперь наш мир, наши джунгли. Никто не в праве нам что-то говорить. Потому что мы делаем то, что хотим.
– То, что хотим… – Огонь внутри вырвался наружу – заполнял губы магмой и пускал искры на кончиках пальцев. – Скажи мне, что всё будет хорошо. Скажи мне это на ухо и обними.
Он чуть наклонил голову и вдохнул аромат её светлых волос.
– Всё будет хорошо. Мы с тобой хищники, а значит выживем. Помни: надежда – это огонь, согревающий нас.
– Надежда – это огонь, согревающий нас. – Голос полностью ушёл из-под контроля и теперь дрожал в сумасшедшем, безумном возбуждении. – Прости меня за всё, Женечка. Прости.
Вместо ответа он прильнул к её губам и ощутил, как они подались. Всё происходило медленно, словно время превратилось в вязкую массу. Два огня, два языка пламени встретились в двух ртах, начав сливаться друг с другом. Птицы вновь запели, да так радостно, что захотелось плясать. Но нет… они целовались, растягивая наслаждение, сняв с себя все оковы. В этот момент Женя чувствовал себя счастливым. Если этот поцелуй стоил всех тех мучений, что он прошёл, апокалипсиса и ужаса, то пусть. Эти движения её губ… её дыхание… за него не страшно умереть, лишь бы оно продолжало раздаваться. Лишь бы это продолжалось и продолжалось…
Катя зацепила нижнюю губу Жени и нехотя отпустила, после чего медленно открыла глаза. Серые радужки тут же блеснули, подчеркнув глубину чёрных зрачков.
– Неплохо целуешься. Особенно для новичка. – Её рука заскользила по прессу и скрылась за резинкой трусов, нащупав то, что буквально пылало пламенем. – Сними с меня эту вонючую футболку. И чёртовы джинсы тоже. Давай уже жить так, как хотим.
Он начал раздевать её, чувствуя, как всё больше и больше разгорается пах. Вновь прильнул к губам и громко застонал, когда чужая ладонь резко сжалась.
Рэндж, всё ещё улыбаясь, встал и отвернулся, затрусив куда-то вдаль, меж деревьев. Он увидел всё, что нужно, а дальше пусть они развлекаются и наслаждаются утром.
Сегодня просто отличная погода!
* * *
Первый раз был ужасным.
Женя кончил сразу же, как вошёл внутрь. Но (за это он полюбил её ещё больше) Катя не засмеялась. Наоборот – продолжала поддерживать сексуальную атмосферу. Но вот Женя… он мгновенно залился краской, как только оргазм отступил – то есть, через семь секунд. Больше всего на свете ему хотелось выбежать из палатки и рвануть Бог знает куда, лишь бы не видеть этих серых глаз! Господи, какой позор! Лучше бы он сдох днём ранее и не выдал такой номер! Это было не то что ужасно – просто, мать его, отвратительно! Был бы рядом заряженный пистолет, Женя без раздумий вынес бы себе мозги. Уж лучше так, чем смотреть в глаза женщине, перед которой ты не продержался и пяти секунд!
Но Катя повела себя подобно ангелу. Она не сделала вид, будто ничего не заметила, но и не акцентировала на этом внимание. Продолжала целовать Женю и говорила, что ничего, это лишь первый раз, всё нормально, а пока можешь хорошенько изучить женское тело.
И доставить удовольствие пальцами. Так тоже можно.
Женя даже представить не мог, что всё может быть именно ТАК. Он чувствовал себя учеником, направляемым опытной женской рукой. Катя объясняла, показывала и громко стонала, когда движения его становились увереннее. И Женя тоже получал удовольствие. От того, что работал языком. От возникшей в палатке духоты и от блестящего от пота женского тела. Губы обоих пропитались солью, слюни кочевали изо рта в рот, горячие выдохи вырывались из голых грудей. Катя направляла Женю, помогала ему, придерживая его голову руками, пока по телу пробегала сильная вибрация. И когда прошло чуть более десяти минут, он почувствовал, что сможет. Сможет приумножить её крики и подарить оргазм.
И он смог. На этот раз продержался достойно, чувствуя, как в спину вонзаются острые ногти. Пятки Кати вжимались в его тело и задёргались в воздухе во время оргазма. Она обняла Женю и завизжала в его плечо, не в силах справиться с похотью. Их бёдра стучались друг об друга, но ударялись мягко, с бережливой нежностью. Мужская и женская ладони сплели пальцы, пока их хозяева любили, любили и любили. Стоны растворялись в воздухе, глаза сияли страстью, пока весь мир вокруг них лежал замертво, перестав дышать. Катя и Женя занимались сексом, забыв про окружающие их смерть, трупы и страхи. Они полностью отдались друг другу, ведь начали жить так, как хотят. И пусть светлячки продолжают пугать – ни одному из них не по силу одолеть их обоих.
