Даниил Юлианов
Слишком живые звёзды 2
Катя перешла порог, захлопнула за собой дверь и быстро оглядела помещение. Преобладали серые тона. Свет ламп отражался от множества лезвий. Очень много острых углов. Топоры, цепи, щипцы и дрели – всё это лежало на железном столе в дальнем углу этой громадной комнаты. Над головой проходили друг над другом ничем не примечательные трубы, по которым наверняка протекала и горячая вода-кипяток.
Они попали в мастерскую.
Вот здесь ты и умрёшь, падаль.
– Готов ко второму раунду? – Слова еле прорывались сквозь всхлипы. – Вспомни, как ты меня трахал, перед тем, как я тебе выдавлю второй глаз!
– Алексей был прав насчёт тебя. – Лжец начал подниматься. По его лицу сочилась кровь, из пустой глазницы ещё вытекал белок, но тем не менее он говорил. И в голосе его ярости было больше, чем её способно уместится в одном человеке. – Алексей знает всё обо всех. И он рассказал мне про тебя, потому что я рассказал про тебя ему. И про то, что я с тобой сделал. – Из-под крови выглянула улыбка, все зубы в которой пока были целы. – Он называл тебя шлюхой, ты сама себя так называешь. Ведь когда ты училась в универе, вся общага познала твой богатый внутренний мир, так ведь? Ты давала всем, у кого между ног имелся пенис, блядовала как могла и только потом поняла, что так нельзя. Но уже было поздно. Шлюха навсегда остаётся шлюхой, шлюха всегда будет…
– ЗАТКНИСЬ! – Катя накинулась на него, но Лжец только этого и ждал. Уклонившись, он выставил перед ней ногу, обхватил голову, другой рукой взялся за шею и кинул Катю на пол. Бетон врезался ей в лицо. Она пропахала им чуть меньше метра, но за это расстояние с её лба, подбородка, правой щеки и над бровью сошло немало кожи. Губы так и вовсе превратились в кровавое месиво, которое никто не захотел бы поцеловать. Лицо Кати перестало быть красивым. После такого оно вряд ли останется прежним, будет уродливым, больше похожим на маску дьявола, чем на лик женщины. И так будет всегда.
– Я убью тебя, сука! Но умирать ты будешь очень медленно!
Катя быстро перевернулась и без раздумий ногой нанесла удар Лжецу по колену. Он коротко ахнул, слегка согнулся, и в это время она вскочила, чтобы завершить атаку. Указательный и средний пальцы ворвались в глаз, и он лопнул громче, чем первый. Некоторая его часть попала Кате в рот, и она её проглотила вместе с собственной кровью, даже не заметив. Лжец вновь завопил, похоже, он понял, что окончательно ослеп. В его руках появилось больше силы. Они схватили женские пальцы и сломали бы их, если б пах не взорвался болью. Катя так сильно ударила коленом по мошонке, что почувствовала одну из костей таза.
И это сработало.
Лжец внезапно превратился в маленького мальчика, которому на детской площадке какой-то придурок случайно заехал мячиком меж ног. Он упал на колени и, завывая как раненый зверь, сжал в руках свои яички. Его лицо исказилось плачем, но вот из глаз не текли слёзы…потому что глаз не было. Смотря на это, Катя подумала, что никогда не забудет такое зрелище: человек без глаз плачет, а две огромные дыры в его лице пытаются выдавить слёзы, но не могут.
Комнату сотряс ещё один взрыв. С ближайшего стола упал топор, с другого грохотом на пол полетели ножи. Они так заманчиво подмигнули Кате в полёте, что не остались незамеченными.
– Я знаю, какой конец тебе устроить. У тебя слишком, слишком, блять, длинный язык.
Она развернулась и направилась к лежащей у стены металлической цепи. О Лжеце можно было не беспокоиться – теперь он не найдёт дверь без поводыря, а встать в ближайшие две минуты точно не сможет. То, чем он так любил унижать женщин, наконец подвело его самого.
Катя подошла к цепи, взяла её за один конец, подняла и начала наматывать на кулак. Вся кисть была залита кровью, кожа стала красной и мокрой, так что цепь скользила как по маслу. Она приятно звенела – будто сотни адских птиц взлетели клином над какой-нибудь горой и хором запели последнюю песню. Песню, служащую панихидой одному злосчастному ублюдку.
Катя оставила часть цепи свисающей до пола и уже собралась пойти навстречу жалобным мужским стонам, когда её глаза зацепились за зеркало. За отражение в зеркале. Из него смотрело непонятное чучело, которое с большим трудом можно было сравнить с человеком. Весь верх белой майки промок от крови, сквозь ткань выпирали груди и твёрдые, набухшие соски. Волосы на голове слиплись, а лицо… лицо Кати стало лицом урода. Губ не было вовсе, на их месте появились две расквашенные слизистые. Изо рта, меж зубов вытекала кровь. На половине лица исчезла кожа, открылась розовая плоть, но она тут же окрасилась в алый. Если бы Катя сейчас попала в средневековый цирк уродов, то тут же бы стала любимицей публики.
Она увела взгляд от своего отражения, чувствуя, как к глазам подступают слёзы. Позволила себе всхлипнуть и зашагала к Лжецу, таща за собой тонкую металлическую цепь, стелющуюся по полу.
– Ты назвал меня шлюхой. Ты. Назвал. Меня. Шлюхой! – Лжец попытался встать, но сразу рухнул на колени и схватился за промежность. – Знаешь что, сукин ты сын? Я не шлюха. Да, я блядовала, как только выпустилась из школы. Да, меня трахали сразу четверо и я была не против. Но вот что я тебе скажу, сучёныш. – Она обвязала вокруг его шеи цепь и с силой пережала дыхательные пути, продолжая говорить: – В двадцать один год я поняла, что живу неправильно. И я завела семью! Я СТАЛА МАТЕРЬЮ! ЖЕНОЙ! ХОРОШЕЙ ЖЕНОЙ! Я НАЧАЛА ЖИЗНЬ С ЧИСТОГО ЛИСТА И ДАВНО ПЕРЕСТАЛА БЫТЬ ШЛЮХОЙ! ВСЕ МЫ ОШИБАЕМСЯ, СЛЫШИШЬ?! Я ИСПРАВИЛА СВОИ ОШИБКИ, ТАК ЧТО НЕ СМЕЙ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ ШЛЮХОЙ! НЕ СМЕЙ!
Катя сняла с шеи цепь и отпрянула от Лжеца как от чего-то противного. Он тут же закашлял, повалился на четвереньки и попытался что-то сказать, но каждое слово, выходившее из его поганого рта, пропадало в кашле. Оно было к лучшему. Если бы этот говноблюй что-то сказал, Катя не задумываясь проломила бы ему череп, прежде чем поняла бы это. Она хотела растянуть его последние минуты жизни, наполнив их такой болью, какая не описывалась ни в одной книге, какую не испытывал ни один человек. Почему?
Потому что он связался с Екатериной Мальцевой.
– Я стала ценить верность, безглазый ты ублюдок. Я смогла стать другой и отпустила прошлое, но ты решил напомнить мне о нём, да? Что ж, я тебя научу отвечать за свои слова.
Она что было силы вдарила Лжецу меж ног и повалила его на землю, превратив в ни на что не годный жалкий мешок из плоти, костей, сухожилий и нервов. Катя взяла левую руку, обмотала цепь вокруг запястья и привязала другой конец к ножке впаянного в стену стола. Если Лжец и попытается вырваться, единственное, чего он добьётся – боли в своих мышцах.
– А вот сейчас мы начинаем третий, финальный раунд. Попробуй угадать, чем он закончится.
В ответ она услышала протяжный стон. Отлично. Катя встала, плюнула Лжецу в лицо (её слюни, смешанные с кровью, плюхнулись в пустые глазницы) и направилась в другой конец комнаты. Уже через несколько секунд вернулась со второй цепью, намотала её на правую кисть и сломала Лжецу два пальца, когда она попытался вывернуть руку. Привязала свободный конец к толстой трубе, вырывавшейся из пола и вгрызавшейся в потолок.
Остались только ноги, но один удар меж них отобьёт всё желание сопротивляться, а если не хватит одного, то Катя разорвёт ему мошонку и будет смотреть на фонтан тёмной крови, наслаждаясь криками и звоном цепей.
Она медленно зашагал к небольшому верстаку, на котором кто-то оставил только-только заточенные ножи. В школе всегда наказывали – причём жёстко, – если после урока технологии ты не убирала инструменты и оставляла их на верстаке. В основном с железом работали мальчики, а девочки занимались шитьём или что-нибудь вязали, но Катя никогда не была обычной девочкой. Ещё с четырнадцати лет она привыкла к запаху металла и правилу: никогда не оставляй инструменты после работы. Но сейчас она была благодарна человеку, который, заточив ножи, решил их никуда не убирать, а оставить здесь, на самом видном месте. Каждый из них заманчиво поблёскивал – и те, что упали на пол, и те, что остались на столе.
Катя взяла небольшой штык-нож военного образца, с деревянной рукоятью, способной прикрепиться к стволу автомата. Взвесила его в руке. Наверняка он был тяжёлым, но из-за пылающего в крови адреналина казался лёгким как пёрышко. Размытые пятна света скользили по лезвию, которое так просто может вспороть кожу! Одно движение рукой, и человек становится уродом. Одно движение рукой, и человек отправляется в ад, куда ему самое место.
– Я написала стих. – Нож подрагивал в трясущейся ладони. Лжец продолжал вопить, связки его ещё не порвались. – Я написала прекрасный стих. Я вновь полюбила мужчину, хорошего мужчину, впервые почувствовала себя счастливой после смерти сына…а ты попытался отобрать мой счастье. – Катя коротко всхлипнула. Сжала деревянную рукоять и не спеша пошла к дрыгающемуся на полу телу, руки которого по разные стороны были привязаны цепями. – Я очистилась от своих грехов, завела семью, стала примерной женой и матерью, потом потеряла всё, И ТЫ РЕШИЛ ДОБИТЬ МЕНЯ?! Ты, падла, не с той связался. Я НИКОМУ НЕ ПОЗВОЛЮ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ ШЛЮХОЙ!
Катя оседлала Лжеца, и только когда её таз врезался ему в пояс, он это понял. Задрыгал ногами, но бесплодные попытки вырваться так и оставались бесплодными.
– У тебя слишком длинный язык. Ты не следишь за тем, что говоришь, сволочь. Слишком, слишком длинный язык для такого мудилы как ты.
Катя собралась вогнать нож Лжецу в рот, но из-за скопившихся у глаз слёз всё вокруг расплылось. Она быстро вытерла слёзы.
Я расплачусь. Я сейчас расплачусь и не сделаю это.
Но она сделала. Собрав всю волю в кулак, Катя запустила руку Лжецу в рот, схватила язык, но тут же закричала от боли. Зубы с силой сомкнулись на её кисти как стальной пресс, ещё пара секунд, и кости сломаются. Ни о чём не думая, Катя отпустила язык и вогнала нож Лжецу в щёку. Челюсть мгновенно разомкнулась, плоть освободилась от зубов, но боль всё ещё горела в кисти. Цепи истошно зазвенели, взрыв сотряс комнату, со столов с грохотом упали остальные ножи. Все звуки смешались в один общий шум, так что Катя закричала, чтобы Лжец её точно услышал:
– МЕНЯ ЗОВУТ ЕКАТЕРИНА МЕЛЬЦЕВА, УЁБОК! ЗАПОМНИ ЭТО ИМЯ И ПРОИЗНЕСИ ЕГО ПЕРЕД ВХОДОМ В АД! ПУСТЬ ТАМ ВСЕ ЗНАЮТ, КОГО НАДО БОЯТЬСЯ!
Она вставила лезвие Лжец меж зубов, так что он не мог сомкнуть челюсть. Взяла его длинный язык (слишком длинный), вынула нож и как опытный мясник за пару резких движений отрезала его. Он ещё яростно шевелился после отделения от тела, но это ничуть не испугало Катю – она равнодушно швырнула его на пол.
– Теперь последний штрих. Помнишь, что ты недавно сказал? Когда порвал мой стих? ПОМНИШЬ?!
Лицо с тремя огромными дырами застонало. Капающая с Кати кровь пропадала в пустеющих глазницах.
– Ты сказал мне: «Улыбайся. Так тебе больше идёт». Улыбайся, да? Улыбайся? – Кончиком лезвия она прикоснулась к чисто выбритому виску, нежно опустилась чуть ниже. – Ты тоже поулыбайся. Тебе так больше идёт. – И глубоко вспорола ему кожу, начав вычерчивать на лице без глаз широкую кровавую улыбку.
Склонившаяся над живым трупом, сотрясаясь от всхлипов, Катя отбирала у человека жизнь, помня обо всём: о Максиме, о предательстве, о Жене, о Мише и о Боли.
* * *
У тебя уже есть шанс.
Так шепнула Линда прошедшей ночью, и Джонни сразу понял, что она имеет в виду.
Он собирался ослушаться Алексея. Ослушаться самого дьявола, Господи! Есть ли на свете грех больше, чем невыполнение приказа того, кто заправляет адом и является самым могущественным злом на Земле? Какой круг мучений для этого предназначен? Пятый? Шестой? Седьмой? Джонни не знал. Но что он знал наверняка, так это то, что у него была дочь – маленькая девочка с тёмно-зелёными глазами, которой бы точно не понравилось то, чем собирался заняться её папа.
Он должен был убить человека.
Джонни изнасиловал и лишил жизни больше тридцати женщин – все полненькие брюнетки среднего возраста. Он расцарапывал им дёсны стволом пистолета, напевал себе под нос «Cherry Cherry Lady», пока разрубал их тела на части, закидывал головы в мусорный бак, представляя себя знаменитым баскетболистом, и по-детски радовался, когда они попадали ровно в цель. Убийства не вызывали у него отвращения, никаких угрызений совести, но…только не это. При мысли о том, что ему предстояло сделать, у Джонни вдруг начинали трястись руки, к горлу подкатывал комок, а совсем рядом с ухом голос Линды шептал:
У тебя уже есть шанс.
Он собирался ослушаться дьявола – после того, как увидел ад, эту проклятую гору, пронзённую ослепляюще-ярким лучом, эти реки, этих кровожадных волков. Джонни знал, что безумен, но даже не представлял, до какой степени.
Он старался как можно меньше зацикливаться на этой мысли, ведь чем больше времени она будет занимать в голове главенствующую позицию, тем легче её будет уловить Алексею Царёву. Но думать всё равно было необходимо, думать было жизненно важно. Как он всё провернёт под носом существа, от которого не скроешь свои самый потайные страхи? Ни один человек в мире не знал про маленького тринадцатилетнего мальчика, зажавшего во рту трусы матери и мастурбирующего на неё. Но вот Алексей знал. Он знал всё и даже больше, так что скрывать что-то от него означало подписать себе смертный приговор. Поэтому лучше и не пытаться. Просто сделаем то, что делали уже тридцать два раза, и продолжим жить дальше. Верно?
У тебя уже есть шанс.
Джонни пытался заглушить этот голос, но не мог, не мог! Каждый раз, когда он вспоминал о Владе – об этой милой девочке, которую он встретил после «светлой» ночи и с которой провёл всего пару дней, – он видел лицо Линды. Тёмно-зелёные глаза Влады сливались с тёмно-зелёными глазами восьмилетней девочки, и улыбались они обе абсолютно одинаково. Казалось, после смерти Линды часть её души перебралась в другое тело, и Джонни знал в какое. Он не хотел вредить дочери, не хотел вредить Владе. Она, вроде как, влюбилась. В свою сверстницу, симпатичную девчонку с кудрявыми волосами и ярко выраженными формами, потрогать которые желает, наверное, каждый второй мужчина. Любовь – это хорошо. Когда-то она была знакома Джонни, когда-то она сам излучал любовь, пока не потерял дочь, а затем и жену. Пусть любят друг друга, пусть наслаждаются жизнью вместе и танцуют без причин. Линда любила танцевать.
Но Алексей… он сказал, что её душа может вечно захлёбываться в кипящих реках крови – так оно и будет, если Джонни «решит сделать по своему смотрению или вообще не делать». Он говорил так убедительно, ад был таким настоящим! Даже во сне тот ужасал своим пейзажем и витающим в воздухе страхом. Маленькой девочке совершенно нечего там делать. Маленькая девочка должна покоиться на небесах.
– Вообще я обязан не выпускать её отсюда, – сказал тогда Алексей. Вместе с Джонни они смотрели на перегрызающих друг другу горло волков. – Она же покончила с собой, понимаешь? Те, кто накладывают на себя руки, навечно остаются тут. Исключения делаются раз в столетие, и вот Линда как раз может стать таким исключением…если ты, конечно, выполнишь одну мою небольшую просьбу.
И Джонни слушал его, вдыхая насыщенный болью воздух. Слушал и слушал, выделяя в голове два главных имени: Влада и Алёна. И первое имя светилось, сияло приятной тёмной зеленью, которая одновременно и пугала, и притягивала.
Линда повесилась в третьей по счёту кабинке школьного туалета, не оставив ни записки, ни прощального письма, ничего такого, что могло бы хоть попытаться объяснить поступок. Марго впала в депрессию, каждую ночь она спала у могилы своей дочери, пока не заработала туберкулёз. После развода и длительного лечения она вновь стала посещать могилу Линды ночами, и продолжалось это до тех пор, пока однажды один из обходчиков кладбища не нашёл её замёрзшей, лишённой всяких признаков жизни. Никто так и не понял, в чём были заключены мотивы маленькой девочки, завязавшей петлю на собственной шее. Никто не знал, кроме Джонни. Но понял он всё только тогда, когда увидел перед собой качающиеся детские ножки.
Посмотри, что я нарисовала, папа!
Но он не смотрел. А если бы хоть взглянул, то заметил бы на полях нарисованных человечков – игра в «Виселицу». Человечки у Линды никогда не спасались. Если бы Джонни слушал рассказы дочери после школы, а не запирался в своём кабинете и не делал вид, что работает, то узнал бы, что Линду ужасно травят одноклассники. Он даже не знал о синяках на её спине – узнал лишь при осмотре тела. Почему-то Линда не хотела рассказывать об этом маме, только папе, но папа всегда был занят или куда-то уходил. И в конце концов детские нервы не выдержали.
– Если ты проделаешь с Алёной то же самое, что всегда проделывал со своими жертвами, душа твоей доченьки будет порхать на небесах. Просто делай то, что любишь и умеешь.
Джонни согласился – не мог не согласиться. Он был готов сделать всё ради дочери, потому что не успел сделать ничего раньше. Возможность искупить свой грех, возможность подарить Линде счастье вдохновляла его и наполняла непоколебимой решимостью…до определённого момента. Утром 2 июля, на завтраке, он встретил Владу. Она не заметила его (наверное, уже забыла), оживлённо болтала о чём-то со своей подругой – прекрасной Алёной. Вот тогда Джонни и сбили первые сомнения – в тот момент, когда он взглянул в её тёмно-зелёные глаза. Это были глаза Линды. Самые любимые глаза на свете. Джонни просто не мог принести им боль.
Алексей мне врёт.
Как только эта мысль пронеслась в голове, горло тут же сцепил страх. Нельзя, нельзя так думать! Он может прочитать мысли в любой момент, Алексей улавливает страх за километры, от него ничего не скроешь! Он не врал, нет, не врал. Нужно просто выполнить договор, с Линдой всё будет хорошо, дьявол держит своё слово.
Но чем дольше Джонни разглядывал Владу (она так мило улыбается, когда смотрит на Алёну), тем больше он видел в ней Линду. Её душа не находилась в аду, это враньё. Её смех слился со смехом Влады, её жестикуляция стала жестикуляций Влады. Джонни поймал себя на мысли, что если бы его дочь выросла, то была бы точно такой же, как Влада – юной, прекрасной и безумно красивой. Разве он мог причинить ей боль, как того хотел Алексей? Разве он мог снова подвести дочку? Может, это и есть шанс всё искупить? Всё исправить?
Джонни принял решение. Сумасшедшее, безрассудное, но точно правильное. Он наверняка попадёт в ад, за ним стелется гигантских размеров дорожка из крови, но вот Линда этого не заслуживала. Пусть она и жила в чужом теле, она до сих пор оставалась его ребёнком. Его любимой дочкой…
Папа наконец-то совершит подвиг. Хоть один раз в жизни.
Но это не значило только то, что придётся не выполнить часть договора, заключённого с дьяволом. Если Джонни и вправду хочет сохранить чистую душу Линды внутри Влады, ему придётся пойти против Алексея и вытащить её отсюда вместе с Алёной. По Чистилищу недавно пополз слух, что все находятся вовсе не на корабле, а глубоко под землёй, и через верхний этаж можно выбраться наружу. Джонни верил этому, потому что это хорошо объясняло запрет прохода на самый верх. Могли даже прострелить колено, если слова не действовали. Если слухи – правда, тогда он сможет вывести девушек целыми и невредимыми. Оставалось только придумать, как провести их к выходу.
Ответ нашёлся сам собой. Он пришёл с первым взрывом, сотрясшим, казалось, весь мир. За ним последовали ещё несколько, и вскоре Джонни услышал пронзительные вопли людей. Его сердце не сжалось от таких криков – некоторые брюнетки кричали пуще, – но что-то в груди всё-таки ёкнуло.
А потом…
Он быстро сообразил, что на Чистилище разросся хаос. Большинство Святцев, если не все, сейчас займутся тем, что будут наводить порядок любыми способами и, соответственно, станут менее внимательны. Можно будет попробовать вывести Владу с Алёной на верхний этаж, а оттуда – на свободу. Лети, пташка, лети. Пусть душа гуляет свободно, хоть ты меня совсем и не помнишь. Папа всё-таки совершил подвиг. Папа любит тебя, девочка. Очень любит.
Он бегом направился к комнате Влады, один раз потеряв равновесие из-за прогремевшего взрыва. Вокруг сновали люди, на некоторых была порванная одежда, а одна женщина и вовсе шагала по коридору, не замечая почти оторванной, висящей на одних сухожилиях челюсти. Что-то произошло. Что-то происходило до сих пор, так что следовало как можно скорее вывести отсюда Владу вместе с Алёной. Владу в обязательном порядке.
Джонни повалил несколько мужчин, прежде чем добрался до нужной комнаты. Взявшись за ручку, он мысленно помолился (за две секунды, как люди перед самой аварией) и открыл дверь.
В комнате была только Алёна. Увидев в проходе здорового мужчину, она тут же вскочила и крепче сжала в руках нож. Её тело попыталось скопировать боевую стойку, но руки своё дело знали: рукоять ножа ловко провернулась в ладони совсем как у мастеров владения холодным оружием.
– Ещё один шаг, и я воткну этот нож в тебя. Кто ты? Зачем пришёл?
Джонни поднял руки вверх и почувствовал, как уголки губ сами тянутся вверх. Впервые он был так близок к Алёне и увидел её с расстояния двух шагов. Издалека она показалась ему красивой, но вблизи её красота просто ошеломляла. Светлые глаза цвета распускающихся почек поздней весной… Пухленькие от природы губы и русые волосы, растущие милыми завитушками… У Влады определённо хороший вкус. Хоть это и странно, но отчего-то Джонни проникся отцовской гордостью. Точно так же мужчины гордятся своими дочерями после хорошего разговора с новоиспечённым женихом. Алёна воплощала собой юность и изысканность молодости, кожа ещё не была изрисована морщинами, по ней так и хотелось провести пальцем и почувствовать мягкость шёлка.
Да, Джонни и вправду гордился Владой. И не просто гордился, а ощущал что-то вроде счастья. До такой крайности безумия он ещё не доходил.
– Если так и будешь молчать, ни к чему хорошему это не приведёт. Зачем ты сюда пришёл?
Алёна шагнула вперёд, блик яркого света заскользил по лезвию. Джонни заметил дрожь в её руках, которую она изо всех сил пыталась скрыть, и начал говорить, стараясь придать своему голосу как можно больше дружелюбия:
– Меня зовут Джонни, может, Влада рассказывала тебе про меня. – В светло-зелёных глазах мелькнул вопрос. Значит, не рассказывала. – Я пришёл, чтобы помочь вам выбраться отсюда. Похоже, я знаю, где выход – на самом верхнем этаже, в левом крыле. По слухам, где-то здесь должны быть три лифта: один грузовой и два пассажирских. Вход в грузовой есть в глубине каждой кухни – так они и доставляют еду. Вот на нём мы поднимемся. Лестница – не вариант, нас просто задавят как букашек. Особенно с этими взрывами…
– Стоп-стоп-стоп! – Алёна резко мотнула головой, как бы стараясь отогнать ненужные мысли. Меж её бровей появилась забавная морщинка, и Джонни буквально увидел, как пришли в движение извилины в мозге Алёны. Несмотря на окружающий хаос, на крики за спиной и иногда раздающиеся взрывы, Джонни почему-то чувствовал себя хорошо.
Наверное, потому что впервые в жизни поступает правильно.
– Я пока не втупляю. Какие лифты? Какой выход? Как мы выйдем с корабля?
Пол затрясся под ногами. На одну из кроватей упала картина, на которой была изображена чёрная, прямо-таки грациозная пантера. Судя по звукам, в столовой мужчины запели хором, и пение их – слаженное и отточенное до идеала – казалось предвестником апокалипсиса. Настоящего апокалипсиса. Даже после конца света люди устроят новый, если соберутся вместе.
Джонни крепко зацепил взгляд Алёны и сказал:
– Послушай меня. У нас мало времени, я не успею тебе рассказать всё до мелочей. Опусти, пожалуйста, нож, и скажи мне, где Влада. Я выведу вас отсюда.
– С чего мне тебе верить?
– Потому что меня послали тебя убить. – Алёна собралась что-то сказать, но замерла, как только услышала последнее слово. – То, что говорят про Алексея Царёва – правда. Он дьявол. Он попросил… заставил меня согласиться на сделку, по которой я должен сначала изнасиловать, а потом убить тебя. Желательно самым отвратным способом.
Рука с ножом медленно опустилась. Рукоять всё ещё была крепко сжата, но пальцы уже заметно расслабились. Воздух с шумом вышел из лёгких Алёны – сначала первый раз, потом второй, третий. Через несколько секунд её губы наконец отлипли друг от друга, и она задала всего один вопрос:
– Зачем?
– Затем, что он питается людским горем. Но главная трапеза для него – это самоубийство. Он наедается ими, но всё равно каждый раз ему мало. Влада привязалась к тебе – так он мне сказал. Твоя смерть выбьет её из колеи и заставит положить на себя руки, и я верю этому. Дьявол знает всё, Алёна. Он может наврать, но насчёт Влады он сказал правду. Если ты вдруг погибнешь от чьих-то рук – чьих-то мужских рук, – твоя подруга этого не выдержит. Она станет очередным ужином на столе Сатаны.
Алёна попятилась назад – ни о чём не думая, стараясь связать услышанные слова друг с другом. Глаза забегали как у попавшегося на лжи преступника. И страх… Алексей говорил, что чувствует страх носом, чувствует его аромат, и, кажись, Джонни сейчас понял, что он имел в виду. Но что хуже всего, страх не просто проникал в лёгкие, он в них оставался и расползался по всему телу. Эйфория пропала так же быстро, как и настала. Тревога окутывала кости и тоненькими щупальцами обволакивала тело. У Святцев есть оружие. Если Джонни наткнётся хотя бы на одного из них, скорее всего Алёну и Владу ранят как минимум. Ранят Линду. И тогда она умрёт уже во второй раз, снова отправившись в ад по вине своего папочки.
– Я не совсем поняла…мы…как мы выйдем с корабля?
Джонни подошёл ближе, всё ещё держа руки перед собой, повернув их к Алёне ладонями.
– Это не корабль. Скорее всего мы под землёй, за городом. Вся еда, все шмотки поставляются на грузовых лифтах, которых здесь целая куча. Я уже говорил, что к одному из них есть проход через кухню. Мы можем продолжить болтать, но с каждой секундой у нас остаётся меньше времени. Где Влада?
Меж бровей вновь появилась забавная морщинка, но улыбки она не вызвала. Джонни ждал ответа. Очень важного ответа.
– Она недавно ушла за тампонами. Тремя этажами выше, ну, где их обычно раздают. Я как раз собиралась пойти искать её, только вышла из комнаты и как увидела всех этих людей… Господи, что здесь вообще происходит?!
Воздух заполнил запах пороха. Сквозь него пробивался аромат поджаренной свинины, но, конечно, свинину здесь никто не жарил. Это горели люди, и Джонни с Алёной слышали их крики; приглушённые стенами, она напоминали вопли диких зверей. Человек не мог так кричать, нет, не мог. Даже по коже серийного убийцы, забравшего жизни тридцати двух полненьких брюнеток и одной небрюнетки, пробежали мурашки.
– Откуда у тебя нож?
– Я выкрала его с кухни, чтобы хоть как-то обезопасить себя. Сюда уже врывалось несколько человек, я до смерти перепугалась, но как только они увидели нож, сразу выбежали.
– У тебя есть второй?
Алёна медленно покачала головой из стороны в сторону, будто бы стыдясь того, что не взяла второй нож. Глаза её опустились вниз, а губы превратились в тоненькую белую линию. Джонни догадался, что Алёна редко бывала в таком состоянии (наверное, она привыкла вставать у руля) и поэтому теперь не знала, как себя вести. Джонни помог ей. Он медленно приблизился, опуская руки, и накрыл своей ладонью её ладонь, сжимающую рукоять ножа.
– Дай-ка эту штуку мне. Я умею с ней обращаться, поверь. Просто держись рядом со мной и говори, куда идти, чтобы мы нашли Владу. Такой расклад пойдёт?
Несколько секунд пальцы не разжимались, но потом всё же расслабились, и нож соскользнул в руку Джонни. Он тут же прижал его к бедру, подальше от женского тела. Хватит уже уродовать их. Хватит всех криков, хватит той боли, которую он всем причинил! Довольно! Слишком много крови пролилось по его вине и слишком много крови осталось на его руках. И сейчас они окрасятся алым вновь, но уже в последний раз и во благое дело. Пусть девочки живут, пусть бегут по полю, смеются и целуют друг дружку, чувствуя себя счастливыми. Пусть живут.
Пусть живёт Линда.
Джонни взял Алёну за руку, развернулся и, покрепче схватив рукоять ножа, спросил:
– Тремя этажами выше говоришь?
– Да, сразу у выхода с лестничной площадки. Но если мы поедем на лифте, тогда…я не знаю, откуда мы выйдем.
– Я знаю, – он подтянул её к себе, ощущая давно покинувшее его чувство. Что-то вроде смеси тревоги и лёгкого трепета перед светлым моментом. – Если там есть кухня, мы выйдем через неё, а если нет – всё равно окажемся по центру коридора. Держись за меня очень крепко, не вздумай разжимать пальцы. Наша задача – найти Владу и свалить вместе с ней из этой психушки. А, и ещё кое-что. – Его голубые глаза встретились с её светло-зелёными, и отчего-то по спине Алёны пробежали мурашки. – Когда пойдём через кухню, возьми себе пару шмоток. Желательно острых и смертельных.
Через несколько секунд они вышли в коридор и направились в столовую, с каждым шагом к которой хор мужских голосов пел всё громче и громче.
…и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.
Ибо Твоё есть Царство и сила и слава во веки.
Аминь.
* * *
Идея поехать на лифте с самого начала показалась Алёне глупой.
Взрывы гремели один за другим, стены будто расползались по швам, казалось, в мире вновь наступает конец света. Алёна уже хотела предложить Джонни подняться по лестнице (мы же разобьёмся на лифте!), но все мысли вылетели из её головы, как только она увидела людей.
Точнее, совсем не людей.
Столовая – огромная и просторная – начиналась с широкой арки, выкрашенной в белый цвет, как и всё вокруг. Стены всегда отдавали чистотой, а в ярком свете ламп они и вовсе казались усыпанными снегом, но вот сейчас… Алёна прикрыла рот рукой, когда проходила вместе с Джонни сквозь арку. Кафель был залит кровью. Лампы отражались от тёмных красных луж, на полу везде, куда ни глянь, виднелись кровавые отпечатки чужих подошв. В одном углу валялась отброшенная кем-то фаланга пальца, и когда Алёна поняла, какого именно, к горлу снова подкатила тошнота.
– Не смотри на это. – Теперь Джонни приобнял её за талию, крепко прижав к себе. – Лучше смотри на меня. Мы скоро выберемся, там и налюбуешься чем угодно. Договорились?
Алёна слабо кивнула, уткнулась взглядом в небритое лицо Джонни и зашагала с ним в одну ногу, но тут же повернула голову в сторону раздавшегося крика – ничего не могла с собой поделать. Там, где раньше были столы, теперь, взявшись за руки, стояло не менее пятидесяти мужчин. Они образовали круг, плотно прижавшись друг к другу, будто взяли кого-то в оцепенение и не хотели отпускать. Каждый из них пропевал молитву «Отче наш», но слова были искажены, среди них часто просачивались «дьявол» и «преисподняя», отчего молитва становилась пугающей. Алёна встретилась взглядом с несколькими мужчинами и, сама того не осознавая, сильнее вжалась в Джонни – глаза поющих были полны безумия, совсем как у бешеных собак, сорвавшихся с цепи.
