Анна Беляева
Музыка льда. Осколки
Здесь та и эта соединена, та – покоряясь, эта – созидая
Милка удивляется, как может быть тихо вокруг. Сейчас, когда основная суета кружится где-то в ледовом дворце спорта, за окнами рано завечеревшее небо высыпается звездами, в комнате номера включены все приборы, способные издавать звук, всепроникающей захватывает пространство совершенная тишина. Идеальная, как бывало в детстве, когда остаешься дома совсем одна и можно послушать мир внутри себя.
Резкий стук в дверь нарушает медитативное настроение девушки, в котором она пребывает все время с окончания прокатов чемпионата России. Принятые решения всегда успокаивают так или иначе, как путника выбор дороги на развилке. Вот и Мила успокоилась после своего решения и отправленного сообщения. Она была, пожалуй, впервые за этот год, если не счастлива, то довольна тем, как все складывается. Борьба закончена. В первую очередь борьба с собой и гонка за призраком вчерашнего дня. Оказалось, что именно это утомляло, а не обострение травмы и не болезнь.
Удары повторились, пожалуй, еще настойчивее. Человек по ту сторону точно не собирался уходить от запертой двери. Придется открывать.
Леонова сползает с кровати и бредет к дверям. Никого ей сегодня не надо, тем более таких нервных визитеров.
Распахивает дверь и с удивлением утыкается взглядом в пару блестящих и таких знакомых зеленых глаз:
– Какого хрена, Леонова?!– голос Домбровской совершенно не сочетается с бледным уставшим лицом, настолько он энергичен и сердит, да и сама взъерошенная фурия мало похожа на познавшего радость победы человека.
Милка удивленно смаргивает это странноватое приветствие и, молча, пропускает замученную разгневанную кошку в номер.
Виктория энергично сбрасывает в прихожей сапоги, с которых течет мешанина красноярских тротуаров из снега и реагентов, проходит в номер и кидает на ближайший стул свою шубу.
У каждого заслуженного тренера по фигурному катанию должна быть шуба: бессмысленная и беспощадная. А лучше несколько. У Вики все хорошо с аксессуарами, включая шубы. Мила за три года молчания выучила все наряды этой блондинки, которая была ей настолько безразлична, что ее поисковик автоматом пытался ввести поисковый запрос на имя “Домбровская” просто при открытии. Каждый новый предмет гардероба был дороже и изящнее того, которому приходил на смену. Леонова только диву давалась, как легко ее тренер, большую часть жизни пробегавшая в спортивных курточках с надписью “Россия” на спине, переключилась на брендове шмотки, умудряясь выглядеть в них так, словно всю жизни ничего дешевле капсульных коллекций от “Диор” и не носила. И вот что удивительно, даже в своих курточках она была не менее элегантной, чем теперь в дорогих тренчах и шубах. Впрочем, отношение к шубам у Виктории Робертовн было такое же, как к спортивным куртешкам. Безразличное.
Итак, шуба валялась на стуле, подметая полами имитацию паркетной доски из ламината, а ее хозяйка черным смерчем вышагивала по Милкиному номеру. Наконец Виктория Робертовна замирает на месте, резко разворачивается к спортсменке и повторяет с той же сердитой интонацией:
– Леонова, ты мне ответишь или нет, что опять-то не так? И какого, блин, хрена!
Мила наконец находит какие-то слова, но спросить может только одно:
– Что вообще происходит?!
– Нет, Милочка,– взвивается окончательно Виктория,– Это, черт возьми, мой вопрос! Что опять произошло такое, что ты бежишь? Чем мы, нет, вернее я, ведь это всегда я, не угодили Миле Леоновой?!
– Да что я сделала-то?!– благостного настроения как ни было, осталось только зарыдать. И слезы уже близко.
Домбровская молча лезет в карман брюк вынимает телефон и с каким-то ожесточением снимает блокировку с экрана. В смартфоне открыт чат с Милой. И последнее сообщение от Леоновой “Я ухожу”
– Мила, я охренеть как рада, что у нас такой прогресс! Я узнаю о твоих решениях не из новостей, ни от чиновников, и не в тот момент, когда ты пролетаешь над океаном, меняя континент, но объясни мне, что случилось-то опять?
Домбровская швыряет свой телефон на стол, и девушка морщится: больно должно было быть и смартфону, и столу от взаимного удара друг о друга.
Для вики удар, полученный однажды утром, когда она почти успокоилась, убедив себя, что Мила просто долечивается и отдыхает, поэтому не выходит на связь, даже пообещала выругать девчонку за такое безобразное поведение, как только вернется к тренировкам, оказался слишком неожиданным и прилетевшим почти одновременно с двух сторон.
Сначала зазвонил телефон, и мягкий голос руководителя федерации фигурного катания доложил, что фигуристка Леонова объявила о смене тренера и планирует отныне работать с американской командой специалистов.
И с последней фразой в трубке новости на телеэкране показали пустой Милин взгляд, каким она смотрела на нее каждый раз, планируя соврать или отказаться от чего-то, что Домбровской было важно. Девочка повторила информацию, до этого услышанную от уважаемого источника в трубке сотового.
С тех пор Виктория Робертовна смотрела с экрана телевизора только фильмы из интернета. И никаких новостей, тем более с утра, когда впереди рабочий день.
Леонова понимает, что разговор идет неправильно и о чем-то разном, потому что ее решение никак в ее собственной голове не должно было привести вот к такой реакции в виде мечущейся по комнате блондинки, которая хочет то ли рыдать, то ли повторно врезать ей. Мила не уверена, что из этого хуже: с одной стороны раз она по физиономии получила и, спасибо, больше не надо. С другой – видеть плачущую Викторию Робертовну – это сюрреализм. Она к подобному не готова.
Нет, конечно, приятно, что тренер так ценит ее. Признаться, сама-то спортсменка думала, что вызовет своим решением вздох облегчения и только. Возможно, напутственные пожелания перед уходом в большую жизнь. Но уж точно не шквал бури и натиска, который происходит сейчас.
– Виктория Робертовна, но это же когда-то должно было произойти. Впереди олимпийский сезон. У вас Маша, Рада, Яночка, Катя, Ася, Зоя. Я не думаю, что еще и я вам нужна.
Вику после всего пережитого за последние сутки плохо держат ноги, особенно на фоне тех эмоций, которые в ней кружат сейчас. Она прижимается спиной к стене и безнадежно думает: “Опять! Опять то же самое! Ревность к младшим. Тогда только Рада. Теперь девчонки! Ну, и что она предлагает? Выбросить всех детей за борт и любить только Милку Леонову? Дурдом!”
– Ну, и к кому ты уходишь? Еще один кандидат в “Лед и Пламень”?– все, Виктория Домбровская выдохлась. Убеждать и отговаривать нет ни сил, ни желания. Осталась только пустота на том месте, где в сердце жила Милка,– Тебе пообещали лед, хореографов и специалистов по списку на олимпийский сезон? Мы так, конечно, не сможем, Мил. Ты права у нас возок и очередь из желающих. И для всех равные условия. Даже тебе не будет преференций.
– Да, какие “ЛиПы”?– у ее тренера (нет, правильно, бывшего тренера), кажется, на фоне стрессов чемпионата России легкий сдвиг по фазе,– Нет никаких “ЛиП”! Зачем?!
– Кто же тогда?– Вике это не интересно, но она спрашивает, привалившись спиной к стене и не открывая глаз,– в конце концов, мне не безразлично, кто будет с тобой работать. У тебя травмы. Тебе нужны хорошие специалисты, которые понимают, что делать в твоем случае.
– Виктория Робертовна, зачем мне другие тренеры? Я же ухожу!– Миле кажется, что она вполне ясно выражает мысль.
Виктории тоже кажется, что мысль ее бывшей спортсменки вполне ясно выражена. Она только не понимает, почему Леонова скрывает фамилию нового тренера, поэтому лишь кивает устало головой, наконец открывает глаза и произносит:
– Милк, эту мысль я уловила из твоего сообщения. Я хочу знать, к кому из тренеров ты переходишь, уходя от меня.
И только тут до девушки начало доходить: что она хотела написать, торопливо набирая текст под впечатлением от проката Максимовой, что она на самом деле написала и что прочитала ее тренер.
– Виктория Робертовна, мне не нужен другой тренер! Я ухожу из большого спорта, но я остаюсь с вами! Я… я неправильно написала. Я… простите!– Мила теряется в словах и умолкает.
В такое нельзя поверить. Подобный бред случается только в плохих сериалах. Вика выдыхает нецензурное и совершенно непедагогичное облегчение по адресу ситуации и немного ее юной темноволосой создательницы и, окончательно утратив силы, тихо сползает по стене на пол:
– Леонова, твою мать! В следующий раз – звони. Мессенджеры – не твое,– произносит Домбровская и неожиданно всхлипывает.
И все слезы, которые не пролились в этот день из ее глаз наконец прорываются на полу гостиничного номера Жени. Они текут по лицу, впитываются в рукава черного объемного свитера и штанин на коленях, к которым женщина прижимает голову.
Когда-то, на одной из десятков передач, которые успели пройти с ее участием, пока Милка под руководством Виктории Робертовны один за другим брала старты, ей задали вопрос, из-за чего может расплакаться ее тренер. Ничего более удивительного и дурацкого спортсменка не ждала в программе от журналистов. Это же Домбровская! Она не плачет. Никогда! Вы что! Ни за что и ни при каких условиях!
Вика как-то ободрала о лед и конек Милы неудачно провернувшейся, пока ей ставили зубец, три пальца в мясо и даже слезинки не выкатила, только велела отвернуться и не смотреть на капающую кровь. Алую на белом. Милка навсегда запомнила, как красные капли разбиваются о стекло льда, превращаясь в кровавые маленькие солнца на поверхности катка.
Ну что же. Вот и ответ. Последний раз на веку Людмилы Леоновой, он же и первый, Виктория Домбровская плакала из-за неудачно сформулированной фразы в мессенджере.
Девушка садится рядом, прижимается боком к Вике и тихо говорит:
– Виктория Робертовна, ведь это любовь. И мы обречены друг на друга. Куда я денусь?!
Женщина притягивает Милу ближе, чмокает в темноволосую макушку и хрипловатым от слез голосом говорит:
– Леонова, я на парикмахера, благодаря тебе, теперь трачу намного больше денег!
– Это еще почему?– Мила вскидывает голову и лицо ее близко близко от лица женщины.
Огромные глаза, удивленно приоткрытые губы, округлый подбородок. Вика откидывается затылком на стену и смеется:
– Потому что три четверти моей седины – твоя заслуга, Милочка! И я чувствую, что это не конец, да?– блондинка опускает глаза вниз, туда, откуда на нее смотрит очарованный и смешливый взгляд ее самой родной после Ники девочки.
Именно эту мизансцену и застает Илья, открывший после пары вежливых ударов незапертую дверь в номер Леоновой. Ну, естественно, стоило ли бегать по этажам, ища Вику, без которой, понятное дело, никакого празднования победы быть не может, имело смысл сразу идти сюда. Где еще могло в Красноярске возникнуть самое неотложное и срочное дело, если все остальные дела были под боком на ледовой арене, пьедестале и вокруг него в паре метров?
Виктория смотрит снизу вверх на Ландау и спрашивает:
– Все хорошо?
Илья кивает и в ответ задает свой вопрос:
– Решила срочные дела?– и протягивает сразу две руки дамам, полагая, что обе они не против подняться.
– Ага!– Вика хватается за его левую руку, Мила за правую,– легкое недопонимание.
Обе поднимаются, и тут Домбровская от резкой смены положения на фоне уже хронического сибирского недосыпа покачивается и удерживает равновесие лишь потому что ее подхватывает Илья.
– Пожалуй, отмечать будем завтра,– констатирует Ландау,– нам всем надо выспаться, особенно тебе.
Пока Виктория натягивает сапоги, мужчина забирает из рук Милы шубу и, приобняв женщину за талию, бережно выводит ее в коридор. Девушка провожает их взглядом. Перед входом в лифт Домбровская обвивает талию хореографа своей рукой, делая очевидным тот факт, что паж допущен намного ближе к телу королевы, чем было бы приятно думать Милке.
Развернувшись, чтобы закрыть дверь номера девушка замечает прислонившегося к стене Григорьева. Он отталкивается плечом, вставая прямо, и мягко произносит:
– Ты только не делай глупостей, Леонова.
Это отпрыск древа, которое растет на высотах и от которого вкусила Ева
Ещё до рассвета два тела встретятся, чтобы любить друг друга, захлебываясь чувственной терпкой радостью первородного греха. Нежной и томной, быстрой и жадной, приветствуя друг в друге собственную полноту. Но сейчас светловолосая женская головка покоится на мужском плече, так же полно приняв свое поражение в борьбе с собственными страхами перед будущим, как принимала все, чего не могла избежать. Особенность Виктории Домбровской – умение встраиваться в то, что не в ее силах поменять. Оказалось, что поменять радость совместности, близости и цельности, приходящие в ее жизнь вместе с этим кареглазым, заботливым и таким эмоциональным мужчиной она была не в силах.
И с той же решительностью, с которой три месяца назад она наложила вето на их отношения, сегодня вынула их из-под сукна, ни за что не извиняясь и ни о чем не сожалея.
Этот сезон с его болями и радостями сделал их ближе, понятнее друг другу. Теперь и у Ильи есть шрамы от осколков, невидимые никому, но фантомно болящие каждым ушедшим учеником, оставившим их. Каждая разбившаяся мечта этих детей сечет и душу взрослого, ведущего их к целям, болезненной шрапнелью обид и недоговоренности. Каждая сбывшаяся мечта оставляет за собой выжженную землю, на которой не остаётся места слабости и страху. И вместе с гордостью за них ранит болью пройденного через безнадежность и сверхпреодоление пути. Такие раны по-настоящему не рубцуются никогда и то и дело кровоточат от прикосновений небрежным или слишком точным словом.
И пока непонятно, смогут ли они разделить эту боль пополам или же только удвоят ее, соприкасаясь друг с другом.
Но сейчас морозная сибирская ночь делала страхи о будущем призрачными, а близость и утешение друг другом реальными.
И под женской щекой билось ровно и безмятежно пораненное мужское сердце. И мужская ладонь прикрывала женскую лопатку, за которой пряталась израненная и нежелающая заживать душа.
****
– Вот и думай, Милка, – Григорьев посмотрел на рубиновую жидкость в чайной кружке на дне.
Уже второй час они с Леоновой ведут задушевную беседу о превратностях любви, допивая любимое вино Вики. Подкрадываются на самых цыпочках и отходят от опасного места встречи с тяжелой правдой.
Когда там в коридоре Мила молча зашла в свой номер, не закрывая дверь, Михаил расценил это как приглашение поговорить и не стал отказывать своей ученице в такой насущной малости. Как ни крути, а что-то важное они с Викой Милке задолжали. Может быть, вот такой разговор по душам.
Вот он, Мишка Григорьев, успевший поседеть и погрузнеть за годы вокруг спорта. Неудачливый спортсмен и, как оказалось, отличный тренер, любимец всей команды Домбровской от малых детей до самой королевы. И все же, много ли он при всей своей внимательности к человеческим душам понимал то, что происходит в сердцах их воспитанников? То-то и оно. Чуть больше, чуть меньше, а по сути – ничего. Всего лишь хотелось, чтоб они смогли перескочить неизбежные ухабы юности, не наделав слишком невозвратных ошибок.
Она ждет его в небольшой прихожей и задает единственный вопрос:-
– Давно?
– Давно,– пожимая плечами в том смысле, что это личное дело двух взрослых людей, отвечает Григорьев.
Мила проходит в глубь номера и Михаил следует за ней. На стол выставлены две чайные кружки:
– Наливайте, Михаил Александрович. Вряд ли кто-то еще присоединится сегодня к празднованию, а завтра и подавно все разбегутся по своим делам.
Леонова взглядом указывает на бутылку вина, которую Григорьеву отдал Илья перед тем, как зайти в номер Милы.
– У тебя спортивный режим,– отрицательно качает головой тренер.
– Спортивный режим – у спортсменов, а я с сегодняшнего дня в завязке с соревнованиями и стартами,– посвящает его в свои планы на будущее девушка.
– С почином!-кивает мастер прыжков и ставит бутылку на стол,– Ну, тащи тогда штопор, будем отмечать твою новую жизнь.
Ближайший штопор нашелся у парней-парников из соседнего номера. Один даже рванул в провожатые, намекая, что готов разделить веселую компанию в обществе хорошенькой девушки, но увидев Григорьева, стушевался и ретировался вон.
Глядя, как Михаил Александрович разливает вино по кружкам, Мила думала, что вот такую картину она не могла представить даже в самой странной фантазии. Спроси ее кто-нибудь, как она относится к Григорьеву, девушка нашла бы только обще-обтекаемое “хорошо”. Этот человек просто был в жизни каждого фигуриста группы Домбровской. Держал надо льдом, чтобы уменьшить количество боли и травм от падений, учил дышать, отрабатывал толчок, тренировал выезды. Поддержка всея “Сапфировый” О нем думалось как о неотъемлемой части тренировки. Так принимаешь в свою жизнь инвентарь: коньки, форму, кроссовки, ту же “удочку”-лонжу. Григорьев шел где-то в этом ряду. И, вот ведь удивительно, он никогда не пытался претендовать на другую роль. Не втирался в доверие. Не проявлял больше внимания или заботы, чем было абсолютно необходимо.
За острой болью обиды на Домбровскую как-то потерялись все прочие потери. И только сейчас Мила до конца осознала, что в США ей ничуть не меньше не хватало и Григорьева, прошедшего с ней ту же дорогу, что и Виктория Робертовна и брошенного так же, без единого слова прощания. И еще девушка помнила, что это именно он закрывал ее рыдающую от камер, от любопытных взглядов всего мира. И делал это так же незаметно и просто, как все остальное. Он их просто берег, своих спортсменок, не ожидая взамен даже благодарности.
– Михаил Александрович, а вы сердились, когда я ушла?– неожиданно поинтересовалась Мила.
– Не знаю. Сердился, наверное. Виктория Робертовна очень страдала. Время ты выбрала уж больно неудачное для ухода. Это ее добило, конечно.
Милка невесело рассмеялась:
– Ну вот, и тут Виктория Робертовна! Я ж не про нее спрашивала. А без нее снова никак.
Григорьев улыбнулся. Ну что уж тут поделаешь, без нее и правда никак в их маленьком мире. Все на ней держится, и все вокруг этой стойкой женщин крутится. Даже ам Григорьев держится за этот несгибаемый дух Вики Домбровской как путник за посох. Куда же без нее? Никуда.
– Знаешь, мне было бы приятно, если бы ты пришла со мной попрощаться, и я мог бы пожелать тебе счастливого пути в дальнейшую спортивную жизнь. А больше-то за что на тебя сердиться? Ты выросла и решила попробовать что-то еще. Так бывает со многими спортсменами. Ты попробовала. Теперь снова тут. Я рад, что ты вернулась.
– Какой же вы милый, Михаил Александрович,– девушка уже слегка захмелела от вина и душа просила признаний,– Знаете, вас я тоже люблю и мне так вас не хватало!
Григорьева насмешило и это “тоже” и то, как быстро девчонку развезло до таких признаний. Ну вот что с ней делать? Милка есть Милка. Неподражаемая и прекрасная. Кто бы мог не любить эту девчонку? Вот и он любил. Не так, как любил Альку. Алька была в костном мозге. Не так, как любил лерку. Лерка была на уровне рефлексов. Но Милка была солнцем и светом их команд с самого начала. Любимая девочка Вики. Их первая стопроцентная звезда без примесей вмешательства других тренеров. На сто процентов “сапфировая” Леонова. Разве можно ее не любить?
– Да уж, Милочка-Милаха, умеешь ты сделать комплимент. Но я тебя тоже люблю! И очень рад, что ты вернулась. Про завершение спортивной карьеры ты серьезно надумала?
Девушка кивает.
– Я б на твоем месте переждал заявлять об этом вслух,– совершенно серьезно сообщает ей Григорьев.
– Ну, вы же не про мифическое ожидание повышения возрастного ценза?– удивляется Мила.
Григорьев отмахивается от подозрений в глупостях. Все пересуды про повышения возраста – это треп в пользу бедных то и дело всплывающий в дискуссионном поле фигурного катания и глохнущий после нескольких невнятных обсуждений на высшем уровне. Михаил давно живет на свете, большую часть этого времени плотно связан со спортом, и отлично знает, как в этой среде легко обращаются с возрастом при необходимости: перспективному спортсмену найдут способ год-два накинуть, если приспичит.
– Да брось ты, Милочка-Милаха! При чем тут возраст и ожидания? Льда у нас мало. Вообще места мало. Для действующей спортсменки мы место найдем в тренировочном процессе, а с ушедшей – непонятно, как и что может решить администрация. Вот и думай, Милка!
На дне чашки, в которую смотрит Михаил темное как кровь вино. И к разговорам оно располагает таким же: терпким и плотным. Но они говорят о работе, спорте, холодном льде и тяжелых тренировках, делающих пребывание на нем жарким до тошноты.
– Значит она страдала, когда я ушла?– переводит тему на то, о чем болит, Леонова.
Григорьев молчит и думает, что с этими подрастающими так быстро и некстати девчонками он стал слишком много говорить о любви, самой первой и почти всегда несбыточной. Две олимпиады, две девочки, две песни о любви. Был ли он готов к тому, что и это станет его работой, когда встретил Вику и связал свою жизнь с их дуэтом на льду? И, наверное, это только начало. Ох,и непросто быть взрослым, тем более, когда сам знаешь, что так и не вырос, остался тем пятнадцатилетним мальчишкой, который распугивал на катке всех своей бешеной скоростью и круткой в прыжках.
– Вы с ней обе странные и такие похожие, что даже страшно. Вы так красиво умеете рассказать о чувствах на льду, она – своими программами, ты – своим катанием. Но как только этот рассказ о чувствах нужно сделать простыми человеческими отношениями: честными и понятными,– вы обе забираетесь в нору и высовываетесь оттуда только для того, чтобы куснуть вторую побольнее. Удивительно, что даже покусанные, вы не перестаете любить друг друга, хотя от такой любви кому и когда бывало легче?
– Вы, как моя мама, считаете, что все это глупость и не любовь никакая, да?– удрученно смотрит на мужчину Мила.
– Ну уж нет, такого я не думаю,– улыбается Михаил,– у вас-то как раз любовь. Да еще какая! Убийственная! Вам бы чуть помягче друг с другом, чтоб не только горело, но еще и согревало.
Вино бежит по венам, делая мир проще, людей нежнее, души мягче и ближе. Юная женщина и зрелый мужчина говорят о любви. Такой простой. И такой сложной.
– И что же мне делать, Михаил Александрович?
И вопрос этот, растерянный и совершенно детский он тоже слышит не впервые. Ответ у него есть уже. И сейчас намного проще произносить правильные слова, чем в предыдущий раз, потому что тебя они никак не касаются.
– Жить, Милочка-Милахаа! Просто жить. Любить тех, кого есть силы любить. Отдавать столько, сколько можешь отдать, не ожидая оплаты. Принимать то, что тебе готовы дать в ответ. Не мешать тем, кто любит тебя, выражать свою любовь. Простая и наполненная жизнь не заканчивается одной любовью. Ее много больше.
Леонова криво улыбается:
– Это, наверное, даже правильно все, но получается, пока я буду просто жить и просто любить, она будет просто спать с Ландау и любить Илью Сергеевича.
Голос вздрагивает при упоминании имени хореографа.
– Наверное, будет, Мил. Только, если ты будешь жить как-то иначе, она все равно будет спать и жить с теми, с кем посчитает нужным. Этого ты за нее не решишь ведь. И вот что я тебе скажу. Ланди ей подходит, хотя бы потому, что ему в голову не придет, что можно рядом с ней ходить годами и делать вид, что ее не существует.
– Да уж, подходит,– буркнула Мила,– на десяток лет младше да еще и подчиненный.
Григорьев от души расхохотался над этим ханжеским высказыванием от девочки, которая только что ему признавалась в любви к тренеру, да еще и одного с ней пола:
– Леонова, тебе ли печалиться, что Викторию Робертовну не очень смущают цифры в графе рождения?!
И, посерьезнев, заметил:
– Ланди и правда ей подходит, но я тебе так скажу, Милочка-Милаха, ради него она б не сбежала ни то что с награждения, где ее спортсменки завоевали большую часть пьедестала, а по сути весь, а даже с рутинной планерки о необходимости покрасить бортик катка в “Сапфировом”, а ей нет тошнее дела, чем обсуждать такие вопросы. Так что не гневи ты бога, девочка. Куда уж больше-то любви?! И хватит надираться вином, которое даже не для тебя куплено!– неожиданно включил строгого педагога Григорьев.
– Хорошее вино,– заметила Мила, которая и впрямь успевала пить вдвое быстрее собственного учителя.
– Хорошее,– согласился Михаил Александрович,– но нет хуже дела, чем кататься на похмельную голову. Я пробовал. Да и время уже позднее. Разбегаемся.
В дверях Милка крепко обнимает Михаила Александровича и тихо бормочет:
– Надо было влюбиться в вас.
– Не надо, Леонова! Я бы точно ради тебя с награждения не сбежал,– треплет девочку по худенькому плечу и уходит в свой номер с почти пустой бутылкой вина и телефоном Вики, который она умудрилась забыть на столе у Милы. Талант у женщины терять средство связи!
****
Илья просыпается от того, что на его груди мягкие губы оставляют влажные следы поцелуев, а нежное тело жмется к боку, скользя по всей длине неспешными плавными движениями начала дня.
Мужчина чуть поворачивается, обхватывает талию той, что будит его и укладывает на себя сверху, предлагая продолжать развлечение. Тихий женский смех заканчивается первым горячим поцелуем этого утра. Ее бедра прижимаются к низу его живота, пока мужские пальцы скользят от позвоночника по ребрам к соскам. Тихий стон превращается в еще один поцелуй. Тела находят друг друга и начинается синхронный танец, в котором поиск общего ритма ведет к высшей точке удовольствия.
Илья открывает глаза и восхищается тем, что видит над собой: настойчивым поиском наслаждения, который отражается на лице его женщины, в ее закушенной губе, в том, как в каскаде светлых волос теряются черты лица и лишь временами оно вскидывается вверх, устремляя за собой тело.
Мужские пальцы ныряют в нежные складки женского тела и болезненная радость близкого экстаза на тонком лице ясно говорит, что кружащие движения по нежной точке, скрытой от глаз, совсем скоро вознесут ее на пик блаженства.
Женское, взрывающееся от наслаждения тело, и мужское, замершее, пережидающее этот полет, ощущающее каждый спазм экстаза и ловящие вскрик-рыдание с ее губ губы. А дальше настойчивое продолжение пути в поисках собственного откровения в ее глубине. Потребность остаться с ней и в ней хотя бы малой частью.
И тихое кружение пальцев по ее позвонкам после того, как все взято и все отдано. Новый день начинал еще одну точку или тире в азбуке Морзе жизни.
