Анна Беляева
Музыка льда. Осколки
Когда без слез ты слушаешь о том, что этим стоном сердцу возвещалось, – ты плакал ли когда-нибудь о чем?
Вике снился лед. Она вмерзала в него. Замерзала в нем. Как Люцифер в дантовом аду. Не оставалось ничего, кроме холода. Холода и льда, будь он проклят в конце концов. И этот лед становится ее миром, домом, ею самой. Безжалостный и вечный. Он приказывал остаться внутри, не сметь бороться. Не хотеть жить. Не быть.
Будильник вломился, разбивая сон, лед, но не прекращая холода. Трясло и морозило. Женщина буквально по стенке доползла до ванной комнаты, вынула из аптечки термометр и через минуту смотрела на ужасные 38 и 8, при этом явно это была не предельная точка.
Две таблетки жаропонижающего. И одно сообщение: “Миша, вылетаешь с детьми. Грипп, 38,8”. И как только лихорадка спала, Домбровская снова уснула, теперь уже без страшных снов. Все, что она успела подумать за 30 минут между результатами на градуснике и тяжелым болезненным сном: “Встреча с прошлым отложена”.
****
Что делать, если все идет наперекосяк? Работать. Еще быстрее, еще качественнее и еще больше.
Менять расписания. Перераспределять обязанности. Искать помощников. И ровно в нужный час вывезти команду на очередной старт. И главное, никому не говорить, что у вас за последние три дня двое с жестокой температурой. Иначе никакого старта не будет. Тем более молчать, насколько плотным было общение между теми, кто выезжает и теми, кто лежит в полубессознательном состоянии дома. И надеяться, что повезет.
Илья смотрит на табло Шереметьево в ожидании посадки. Четверо подопечных птенцов сидят под присмотром Григорьева. Ничего особенного не происходит. Обычный выезд тренерского штаба, обычный день. И совсем необязательно каждые 5 минут заглядывать в мессенджеры и надеяться, что женщина, которая вчера тебя вышвырнула вон из своей постели хотя бы промелькнет онлайн. Внутренний голос-утешитель нашептывает: “Ей просто было плохо. Она не гнала тебя. Она заболевала.” И так хочется ему поверить в очередной раз. Все бросить и кинуться извиняться за поспешные слова, которые сказал. За те, что только успел подумать. Но, решись он сделать такое, его и вправду вышвырнут, но уже не из постели, а из жизни “Сапфирового”. Долг и ответственность превыше всего. И долг сейчас довезти детей. Ответственность – правильно их настроить. Отработать этап. Вернуться со щитом. И все разборки – потом.
После стартов, после выяснения, зачем был испорчен костюм Ревковича, брюки от которого волшебные швеи умудрились отреставрировать за день, а скорее всего, даже за ночь. После всех разборов и построения новых планов. Все потом. Сначала работа. Сначала эта великолепная четверка, сидящая под присмотром Михаила Александровича в ожидании приглашения на рейс.
****
за двадцать восемь лет до олимпиады
– Девочка, о чем ты говоришь! Какие старты? Какое фигурное катание? У тебя трещина в бедре, вывих тазобедренного сустава. Ты это понимаешь?
Врач-травматолог смотрит на зеленоглазую взъерошенную блондинку с аристократически тонкими чертами лица. С такой внешностью в кино сказочных принцесс играть и злобных мачех, когда возраст придет, а не прыгать по льду, выворачивая кости. По тяжелому насупленном взгляду из-под густых темных в контраст с волосами бровей понятно, что его словам никто не собирается внимать. Глупая девчонка попытается соскочить с больничной кровати и начать прыгать при первой же возможности.
– Минимум полгода восстановления. Никакой самодеятельности! Слышишь меня, Вика? Ты станешь инвалидом. Никогда не сможешь родить, а может, даже нормально ходить, если не будешь следовать всем моим рекомендациям. Понятно?
– У меня сестры и брат. Мне рожать необязательно!– фыркает глупая девчонка,– Вы не понимаете! Фигурное катание – это жизнь! У меня нет другой, и другой я не хочу!
– Все я понимаю, девочка,– а еще я знаю, что через 10 лет твое мнение поменяется. И если сейчас я не добьюсь от тебя следования моим рекомендациям, то ты будешь винить меня в том, что никогда не можешь стать мамой! И греха на душу я не возьму.
Сон пересмыкаетя с новым видением из прошлого.
за пятнадцать лет до олимпиады
– Тории, она такая сладкая, что даже конфеты, от которых разносит мой зад, не сравнятся с ней по вкусу!
Мэнди воркует над спящей в колыбели новорожденной Никой. Мамина принцесса, леди совершенство.
– Тори, как ты ее назвала?– не отрываясь от младеницы мурлычет Аманда
– Ника,– улыбается Виктория.
На прикроватной тумбочке лежит зачитанная до полной растрепанности книжка с тоненькой девушкой на обложке. Девушка ждет чуда и счастья. И дождется. “Алые паруса” – единственное, что помимо одежды и средств гигиены Вика увезла с собой из промозглой Москвы в сухой и жаркий Техас. Остатки своей незамутненной детской наивности под старенькой обложкой, ан начинающих желтеть страницах.
– Ника Грин,– дополняет имя дочки фамилией молодая мать.
– Почему Грин?– удивляется подруга
– Потому что ты, Мэнди, никогда в жизни не научишься произносить фамилию Домбровская,– хохочет Вика.
– Эй!– так же заливается смехом ее темнокожая подружка,– Я тебе клянусь, что буду первой в этой стране, кто произнесет твою фамилию, когда твои спортсмены выиграют олимпиаду! Клянусь!
В тот день, когда Аля отдала свою золотую медаль маме и ушла в номер, Вика вернулась к себе и набрала на Фэйстайм номер далекой подруги.
– Давай! Время выполнять обещания пришло!– сообщила она Аманде, когда та появилась на кране. И бедная Мэнди тщательно, по слогам, произнесла фамилию обожаемой Тори, а после долго, со слезами на глазах твердила ей, что она всегда знала, всегда верила и как же здорово, что все наконец так, как должно было быть непременно.
****
Пережить короткую, не пугая и не мучая девчонок постоянным контролем и проверками, но и не упуская из внимания. Пережили. Дожили до произвольной. Вот они. Стоят две красотки, готовые выскочить на лед разминаться. Катя в черно-красном, сверкающем под ярким светом софитов соревновательного катка. Аня в нежном розово-лиловом.
Прыжок, прыжок, прыжок. Чисто, чисто, чисто. Пусть все получится. Второй день Виктория молчит. Невероятно. Непривычно. И они засиживаются ночами вдвоем, считают, обдумывают, делят ответственность.
– Илья Сергеевич, что-то у меня с рукавами,– подъезжает к нему Маша?
– Что у тебя с рукавами?– не понимает Ландау.
– То ли трет, то ли жжет?– недоуменно отвечает девушка.
До раздевалки они вчетвером: два тренера и две девушки-фигуристки – почти добегают. Совершенно не до политесов, поэтому врываются смешанным составом. По счастью все в зоне разогрева, поэтому пусто. Только они.
– Раздевайся,– командует Григорьев.
И этот приказ, который в другое время, наверняка, вызвал бы у Маши невероятное смущение, сейчас выполняется беспрекословно. Она вытягивает руки из рукавов, спуская верх платья почти до талии.
Тело хрупкой статуэточки. Уже не ребенка, еще не женщины. Острые ключиц, длинные мышцы плеч. Два алых пятна в сгибах локтей. Два в подмышках. С двух сторон мужчин прикасаются к пятнам в локтевых складках. Горячие.
Девушка стоит откинувшись на стену. Молчит закусив губу.
Григорьев принюхивается сначала к локтю девушки, а потом к рукаву платья:
– Блин! Капсикам!
Разогревающая мазь. Есть почти у любого спортсмена. Наверное, даже у девчонок такая есть. Вот только никто не мажет ей нежную кожу или слизистые. Это гарантированный ожог. Четыре ожога.
– Смываем!– ошалевший Григорьев практически выталкивает Машу в сторону туалетов раздевалки.
– Нельзя,– вдруг спокойно говорит Ландау,– От воды будет только хуже! Ждите!– и буквально вылетает из раздевалки.
Через полторы минуты он возвращается с пакетом неизвестно откуда добытого кефира. В шесть рук буквально заливают ожоги напитком при этом тщательно следя, чтобы ни капли не пролилось на наряд. В нем еще выступать.
Спортсменке явно легчает.
– Илья Сергеевич, откуда такие познания?– удивляется Григорьев, аккуратно вытирая Машину руку от кефира.
– Я ж из балетной семьи,– невесело усмехается Илья,– Хорошо, что платье, а не трусы намазали. Как-нибудь расскажу, какие байки ходят про балетное сообщество. Наши спрятанные костюмы и коньки – детский сад против того, что балетные друг другом вытворяют о школьной скамьи.
Раздается непонятный всхлип. Оба мужчины глядят на спортсменку, которую пытаются привести в порядок.
– Балет – искусство безжалостности,– сообщает, словно прописную истину, Илья.
– А сейчас самое жуткое!– внезапно говорит Ландау,– У нас нет сменного платья. Так что тебе, Манюнь, придется натянуть на обожженные места то же самое платье, и грош цена нашему кефирном омовению.
Мария закусывает губу. Григорьев безнадежно опускает голову:
– Будем сниматься с произвольной! Кать, иди в зону разогрева, тебе через 8 минут выходить.
– Я против,– эти непреклонные слова звучат из уст хрупкой девочки, которая даже не открывает глаз, прижимаясь затылком к стене туалетной комнаты.
– Манечка, это даже не международный старт,– жалость в голосе Ильи невозможная, потому что он знает, что не переубедит эту стальную малышку.
– Я против,– повторяет спортсменка.
– Хорошо! Миш, ты к Кате, а мы попробуем что-нибудь сделать.
Илья убегает снова. Григорьев уходит за Катериной, которой через 5 минут на выход. Маша продолжает стоять, откинувшись головой на кафель туалетной комнаты. Она даже не плачет. Плакать тоже нельзя. Макияж испортится. Просто стоит, не открывая глаз, пытаясь отключиться от грядущей боли.
Через минуту Ландау возвращается со своей сумкой. В ней ватные диски, бинт, пластырь. Хоть что-то, чтоб попытаться создать преграду между жгучей мазью и телом.
– Машенька, выходи! Будем экипироваться,– зовет он еще от дверей спортсменку.
Они сходятся рядом с ее вещами. И только тут одновременно замечают лежащий поверх сумки спортивный телесный топ с длинными рукавами и открытой спиной, который идеально можно спрятать под платьем. Совершенно чужой. Новый. Без посторонних запахов или пропиток.
– Между ангелом и бесом,– только и успевает пробормотать Илья, накладывая тонкие компрессы, которые не будет видно под одеждой, на тело фигуристки в местах ожогов.
Закончив работу медбрата чуть ли не бегом направляется к входу со словами:
– Одевайся и готовься к выходу. Мне надо еще Катин прокат посмотреть. Справишься?– спохватывается Ландау внезапно.
Марья только кивает головой. Она уже просовывает руки в рукава топа-спасителя.
****
Катька бракодельничает, но кто б ее обвинил после всего случившегося. Бросив девчонку в КиКе одну, оба тренера бегут принимать Машу. Ее выход следующий.
Максимова… улыбается. И ее улыбка сейчас ничем не отличается от любой другой предстартовой улыбки Марии. Озера ореховых глаз все так же безмятежны.
И только в прокате видно, что ее шатает. В сложных дугах. В кривых выездах с прыжков и вишенкой на торте в ошибочном лишнем тройном риттбергере в каскаде.
По окончании программы она чуть не плачет, подъезжая к тренерам. И оба мужчин торопятся спросить только об одном:
– Болит?!
– Мне стыдно,– понурившись твердит Маша,– Я забыла, что тройной риттбергер в каскаде уже был.
Тренеры хором выдыхают. Самобичевание – это не страшно. А сегодня так и вообще лучшая часть всего этого жуткого дня.
****
– Виктория Робертовна, ваших спортсменок называют универсальными солдатами. Как вы к этому относитесь?
Вика морщится от слов журналиста:
– Ну, какие они универсальные солдаты? Они маленькие девочки, нежные как полевые цветы?
Вторые сутки Виктория почти все время спит, пока в ее организме идет борьба за выздоровление, и не знает, что именно ее маленькая и такая непохожая на универсального солдата девочка пережила в отвратительном городе боли и первой победы Домбровской, там, где сбываются мечты и рушатся все планы.
Душа катится вниз, на дно колодца
Мила терялась в чувствах, мороке обожания и ожидания, которое никак не затихало и не меняло вектора, превращаясь в мечты, надежды, сны.
И во сне желанные губы не сжимались насмешливо в складку, истончаясь почти до полного исчезновения, а голос с трещинкой лишь выдыхал короткие призывные звуки. И пальцы ее запутавшиеся в длинных непослушных прядях, больше не искали случайных соприкосновений. И было бессмысленно и прекрасно ощущать, как в тебя вжимается давно знакомое тело, требуя отдать то, что уже годами хранится как подарок.
Зеленые с прожилками глаза глядятся в карие между поцелуями. Светлые и темные волосы перепутались по подушкам. Словно две сильные дикие кошки ведут борьбу за право выжить.
Губы срываются с губ, как бабочка от цветка, с которого собрана вся пыльца. И бегут вниз короткими жаркими поцелуями на горле, между ключицами, облизывая грудь, цепляя краешком зубов дуги выступающих ребер, тоня в ложбинке живота, касаясь выступающих косточек бедер, ныряя в сосредоточение желания и страсти… И только стон доносящийся с полных губ брюнетки озвучивает первобытной музыкой этот горизонтальный танец.
С легким вскриком Мила выпрыгивает из сна, навещающего ее разными вариациями чуть ли не каждую ночь весь последний месяц. И особенно ярко и остро с момента злосчастного поцелуя, после которого, если быть честной с самой собой, ничего и не изменилось в реальности. Виктория Робертовна все так же ведет ее по тренировочному процессу, выслушивает жалобы и откровения, мотивирует, успокаивает, решает проблемы. И не пускает ни на шаг ближе. Ну, может, на шаг. На один шаг размером в 102 сонет Шекспира.
– По кому ты тоскуешь Милли?– ласково говорит Джош, видя ее задумчивое выражение после тренировки?
– Немного по дому, наверное,– пожимает плечами Леонова.
– Считай, что твой дом теперь здесь,– подбадривает новый тренер,– мы все для тебя и с тобой. И мы тебя любим.
– Дома меня тоже любят, Джош,– невольно начинает спор Мила.
И тут американец проявляет удивительную для Людмилы проницательность:
– Тори, дорогая Милли, любит свою дочь, деньги и победы. А вы – просто материал. И, как видишь, это неплохо. Но тебе этого было бы мало. От нее – точно. Со мной будет проще.
В Штатах все намного проще с желаниями и влюбленностями, никто не удивляется и не шарахается от твоих чувств, хотя, право слово, Мила не рвется их демонстрировать и не рассказывает никому, но, видимо, это и без того очевидно и понятно всем вокруг.
Джош лишь однажды, в самом начале работы, поинтересовался ее мнением о специфики работы Домбровской и предложил взять то, что будет помогать Миле. Леонова отказалась: все с нуля. Все сначала. Она полностью доверяет новому тренеру и готова менять себя и меняться под его систему. Американец пожал плечами: в конце концов, раз ей так проще, то ему и тем более.
Мужчина добродушно щурится и, помахав на прощание, углубляется в тренировочный процесс.
****
Мила открывает соцсети, решая наконец-то выяснить, чем живёт ее маленький большой мир, из которого она выпала почти на пять дней. И начинаются чудеса на виражах.
Аккаунты команды пусты, а страница тренера отсутствует начисто. И последние выбивает всякую почву из-под ног. Виктория Робертовна освоила соцсети чуть ли не первой в мире фигурного катания. Это благодаря ее знаниям они ворвались в интернет-пространство. Домбровская умело перенесла американский опт пиара на реалии российского интернет-рынка. Представить, что Виктория Робертовна просто снесла страницы, было такой же дичью, как представить два солнца на небе.
Первое сообщение для мира живых по возвращении из ада болезни оказалось неожиданным по содержанию, но точным по адресу.
"Виктория Робертовна, почему удалена ваша страница?"
В ответ тишина. И лишь через несколько часов приходит ответ: "Ничего не знаю. Я на больничном."
И снова тишина в эфире.
Мозг после пяти дней температуры работает так, словно между нейронами проложена вата.
Сообщение Ландау с тем же вопросом. Ответ ещё короче, чем от Домбровской: "Нас взломали и забанили".
Третье сообщение улетает за океан к милому парню Мартину, который вежливо попытался поухаживать за Милли и так же вежливо отошёл в сторонку, когда понял, что этой большеглазой брюнетке с полными губами и фарфорово-белой кожей интересен только ее такой же фарфорово-белый лёд на катке.
Формально они согласились остаться друзьями. В реальности же до этого сообщения даже с рождеством друг друга ни разу не поздравили после неудачной попытки встречаться.
У Мартина было одно достоинство. Мартин мог хакнуть вселенную, если бы очень захотел. Впрочем это было его второе достоинство. Первым была мать Мартина, работающая ведущим менеджером проектов Фэйсбука. Сейчас эти два достоинства сливались в один огромный и прекрасный образ помощника-спасителя.
****
Как Домбровская доехала до "Сапфирового", она понимала с трудом. Температура ее оставила, забрав с собой ещё и все силы. Но она приехала. На разбор этапа. На разговоры, которые нельзя было отложить. С твердым знанием, что другого места силы у нее нет.
И этот ледяной дом ее принял, обнял своим воздухом и повел привычными маршрутами. Тренировочные залы, зоны отдыха между занятиями для спортсменов и, конечно, лёд.
Малыши учили первые фигуры. Иришка в длинном пуховике скользила между ними, как слаломист между воротами трассы. Именно в этот момент здесь начинаются новые чемпионы и чемпионки. Они вырастут из самых упорных, самых стойких, самых стремящихся к звёздам… Самых влюбленных… в спорт, красоту фигурного катания, белый лёд и надпись "Россия" на спортивной форме.
Виктория не верила в талант, не верила в особенный чемпионский характер, не понимала фраз про разумность и ответственность не по годам. Ты либо разумен и имеешь что-то, что можно назвать характером, и тогда из тебя что-то да выйдет, и не только в спорте, характер – неотъемлемое качество для созидательной жизни, либо – нет. И тогда никакой аморфный талант ничего не даст. Вторая категория людей находилась для Домбровской в “слепой” зоне. С первой она старалась находить общий язык и училась искать оправдания глупостям, которые творят даже хорошие люди с правильными установками и подходящим характером. Не забывать, но учитывать право на заблуждение.
Сегодня придется разобраться, с кем же они имеют дело. И можно ли считать произошедшее только заблуждением.
На входе из ледовой раздевалки женщину подхватил под локоть Ландау.
– Не рановато ли ты приступила к работе, Эр?
Вопрос можно было отнести к разряду формальных. Его начальница была бледнее смерти и совершенно не походила на человека, который может трудиться, тем более принимать какие-то серьезные решения.
– Мне здесь лучше,– чуть улыбнулась Виктория, оперевшись на его поддерживающую руку.
– Вы с Леоновой даже оправдываетесь одинаково!– покачал недовольно головой Ландау.
– Ааа! Так Милка тоже пришла на тренировки,– радостно удивилась старший тренер,– Думала, ее скосит очередной психологический кризис.
– Ну, как – пришла на тренировки,– уточнил Илья,-выглядите вы примерно одинаково, думаю, и чувствуете себя обе полутрупами. Вы не пришли, в приползли и делаете вид, что готовы включиться в процесс. Так что то, что Милочка делает сегодня, можно назвать тренировкой только потому, что как-то же это надо назвать. И ты тоже – хороша.
Вика выслушала тираду хореографа команды, а потом сказала:
– Зови Мишку ко мне, будем обсуждать прошедший этап и вокруг него. Я даже трансляций еще не смотрела, настолько мне было нехорошо. Если это и грипп, то я его никому не желаю,– закончила женщина и медленно пошла в собственный кабинет.
****
До того, как они разошлись готовиться к вечернему льду, успели обсудить и прокаты, и результат, и инцидент с капсикамом, и главное, наметить стратегию разговора про испорченную одежду с Никитой, так как вопрос возмещения ущерба нельзя будет спустить на тормозах.
– Надеюсь, родители примут ситуацию адекватно,– вздохнула в конце концов Домбровская.
На том и расстались.
****
Возле катка царила необычная суета. Пока основной состав разминался, у тренерского стола стояли и сидели: Миша, Илья, Милка на ее месте в теплой куртке и Рада в тренировочном костюме по другую сторону бортика.
Трое внимательно смотрели в бумаги. Григорьев контролировал ситуацию на льду, но тоже то и дело отвлекался.
В тот момент, когда Виктория подошла к своему месту, Рада уже собиралась погрузиться в процесс тренировки и, отъезжая, сказала только одно:
– С соцсетями понятно. Сделаем временные страницы и будем ждать, если иначе нельзя. Ну а все остальное,– она беспомощно перевела взгляд с Михаила Александровича, на Илью,– я не знаю. Это, наверное, в полицию надо.
– Жалко в полицию,– вздохнул хореограф,– Она ведь тоже наша девочка.
– Что случилось?– кладя руку на плечо, попытавшийся встать Милы, задала вопрос Домбровская.
И чуть сильнее надавила, когда спортсменка хотела снова подняться с ее места. Илья не преувеличивал: выглядела Милка бледно в прямом смысле.
– Сиди!– дополнила свой жест словами Виктория,– Я надеюсь, ты не планируешь сегодня еще и на лед выходить?
Мила только отрицательно мотнула головой.
– Ну, вот и сиди тогда!– ответила на ее жест тренер.
Глядя через плечо девушки в бумаги, которые без нее просматривали те, кто продолжил сидеть на тренерском месте и ушедшая в центр льда Рада, Домбровская бежала по строчкам чьей-то переписки в одной из соцсетей.
– Откуда это?– спросила она, поднимая и откладывая в сторону верхний лист, чтобы прочесть дальше.
Илья сдвинулся к самому краю скамьи, Мила плотнее прижалась к Григорьеву, освобождая место для Виктории.
Так вчетвером, плечом к плечу они и сидели, пока главная движущая сила команды Домбровская листала файлы переписок, финансовые вкладки с комментариями.
Михаил Александрович покрикивал со своего места на фигуристов на льду. Илья следил по большей части молча. Милка, кажется, получала удовольствие от нового ракурса, с которого смотрела на тренировку. Дочитав, Вика отложила последний листок, сцепила руки под подбородком и произнесла:
– Ну что же, все прояснилось, только кому от этого легче?!
