Анна Беляева
Музыка льда. Осколки
Здесь каждый дух затерян внутри огня, которым он горит
– И что мне со всей этой ситуацией делать-то теперь, Андрей Петрович?– Именно этим вопросом Вика закончила свой короткий, но ёмкий рассказ о недавнем открытии, по ком же болит сердце у ее ученицы.
Психиатр покрутил в пальцах карандаш и произнес:
– Зависит от того, для чего вам нужен ответ на этот вопрос и насколько вы уверены в правильности своих выводов.
Женщина чуть прищурилась и с лёгким сарказмом произнесла:
– Поверьте, Мила весьма убедительно продемонстрировала мне свои чувства.
– Я так понимаю, рассказывать мне – как именно – вы не станете,-уточнил мужчина,– и вряд ли это была смска, судя по тому, что вы так заливаетесь краской.
Казалось, психиатра веселит смущение его визави.
– Хорошо, примем на веру ваши выводы. Как врач, по своему профилю, могу сказать только одно: накопительный эффект от того, что я ей прописал, будет примерно через месяц. До этого у вас граната с выдернутой чекой в руках. Из плюсов: она скорее убьет вас, чем наложит руки на себя. Так что жить ваша девушка будет, но, возможно, не той жизнью, которой ей бы хотелось.
Виктория смотрит на него недоверчиво:
– Вы серьезно сейчас про убийство?
– Слушайте, тренер! У вас в ноль выхолощенный почти подросток, отдавший все за призрак мечты и получивший – пшик! И, если я правильно вижу ситуацию, обе вы считаете, что в этом пшике есть вина ее тренера?– мужчина внимательно смотрит на собеседницу и слегка кивает, видя на ее лице подтверждение своим мыслям.
– Так вот если неудачно ткнуть в больное место, вы можете получить все, что угодно, от депрессии до психоза. А в психозе, да, иногда случайно убивают.
Врач увидел, как полиняло лицо женщины напротив и поспешно добавил:
– Да вы пока так не убивайтесь! Это же предельные варианты. В большинстве случаев все заканчивается обычной, ничем непримечательной истерикой и всеми стадиями проживания потери. Тоже так себе состояние, но это проходит. Люди переживают свои травмы и научаются с ними жить.
Виктория пристально разглядывала мужчину за письменным столом:
– То есть я правильно понимаю, что вы мне сейчас говорите: если все будет хорошо, то девушка 20 лет получит душевную травму, от которой вряд ли оправится полностью, а если все будет плохо, то плюс к травме она может получить срок за мое убийство?
– Ну, почему обязательно за ваше?– пожимает плечами психиатр,– На кого бог пошлет.
– Даже для меня это слишком цинично, Андрей Петрович, а я не бог весть какая тонкая натура,– бросает Вика.
– А у меня профессия не располагающая к романтизму,– спокойно констатирует врач,– Дело-то не в этом ведь, дорогая Виктория Робертовна. Я не психотерапевт, мое дело таблеточки прописывать, когда слово уже бессильно. Но демо-версию могу сыграть для вас.
Мужчина небрежно откидывается в кресле у офисного стола на тонких металлических ножках. В окне по левую сторону от стола мягко переливается осенними красками утро. Кабинет так стерильно безличен, что единственным крючком для взгляда становится книжная полка, заставленная справочниками. Стетоскоп отложен в сторону, на дальний от пациента край стола. Прозрачные песочные часы рядом с ним медленно текут осязаемым временем.
– Скажите, что вас действительно смущает в этой ситуации? Неужели для вас секрет, что ученики влюбляются в учителей сплошь и рядом? Это почти нормально. Глупо, но нормально, как минимум, распространено. И в большинстве случаев ситуация либо спускается на тормозах, либо получает развитие. В принципе вы можете пойти любым из этих путей. Это куда-то да выведет.
Вика выгибает аккуратную бровь и улыбается холодно:
– Вы всерьез полагаете, что с человеком, который отобрался на олимпиаду в высококонкурентном в стране виде спорта можно что-то спустить на тормозах? Мне что бегать от нее? А тренировать, убегая?
Виктория почти презирает его, даже не пытаясь скрыть меру недовольства такой рекомендацией. Доктора это немного забавляет и удивляет, так как он всего лишь очень умозрительно предлагает очевидно маловыполнимый вариант для того уровня контакта, который есть между этой женщиной и спортсменкой, что была у него на приеме недавно, но тренерша, кажется, вполне серьезно рассматривает даже невыполнимые варианты.
– Ну, тогда не убегайте. Девушка вам явно небезразлична. Вряд ли ее страсть продлится долго. Получив ответ, она успокоится. И жизнь потечёт своим чередом.
А это в ее взгляде уже не презрение, а возмущение, которое сейчас ему выдадут полной порцией:
– Вы понимаете, насколько аморальную вещь мне предлагаете?! Я этого ребенка с малолетства знаю! Я ее учитель! Я в конце концов в матери ей гожусь! Я всегда хотела, чтобы из нее получился хороший человек. Я делала все, в том числе и своим примером, чтобы они отличали добро от зла. А вы мне говорите что? "Переспите с вашим ребенком! От вас не убудет, а ей быстро надоест!" Вы понимаете, что несёте?!
Блондинка становится резкой, колючей, словно вся превращается в острые грани и готова резать каждой, если ее задеть.
– Знаете, чего важного я не слышу в ваших словах, Виктория Робертовна?– мягко говорит психиатр.– Я не слышу в них про вас, ваши желания и возможности. Вы не говорит, что не можете этого сделать, потому что вам противно или вы связаны другими отношениями, или вам не нравится именно эта девушка физически. Вы понимаете, что вы готовы стать объектом ее желаний и дорогой к их реализации, чего бы вам это ни стоило? Давайте честно, это даже более ненормально, чем рваться к железяке, которую вы называете золотой медалью!
В ответ на эти слова снова презрительный взгляд, который вызывает у врача едва заметную улыбку.
– Влюбленность вашей фигуристки – это ее жизнь, ее опыт. Она его проживет неизбежно. И опыт отказа однажды переживет. И опыт снисхождения. И много других неприятных и приятных опытов. И, да, у нее останутся душевные раны от этого. И это будут ее, а не ваши раны. Не спешите их принимать на себя, ресурса не хватит.
Андрей Петрович делает небольшую паузы, удобнее размещаясь в рабочем кресле.
– А по поводу того, что вам делать. Вы верно сказали: вы знаете ее с малолетства, вы ее воспитывали. И вы лучше меня знаете, как поступать с ней, чтобы она не навредила ни себе, ни вам. Вы лучше думайте, как вам поступать с собой, чтобы себе не навредить, пока вы выстилаете ей дорогу в светлое радостное будущее с единорогами и розовыми пони.
Мужчина внезапно наклоняется над столом, несколько приближаясь к собеседнице:
– И да, Виктория Робертовна, я уверен, что никакой вашей вины в состоянии этой спортсменки нет. Всего лишь стечение обстоятельств. Жизнь, как она есть! Но пока в это не верите вы, она верить тем более не будет.
Его награждают коротким кивком головы и холодным:
– Я приму к сведению ваше мнение.
"И что у мужчин за универсальный способ решения всех проблем: переспать",– нервно думает Вика, покидая приемную психиатра. С другой стороны, одну ценную мысль она услышала: тянуть до конца месяца со всеми разговорами.
Интернет-приложение в магнитоле запускает микс дня из музыкальных подборок:
Мы так боимся спать,
Что не смыкаем глаз,
И легкой поволокой скрыты сны от нас.
Мы так боимся ждать,
Что кругом голова,
И так необходимы близкого слова..
Только не исчезай,
Не уходи, постой!
Только не оставляй!
Дыши со мной, дыши со мной!
Только не исчезай,
Не уходи, постой!
Только не оставляй
Меня с собой, меня с собой…
Впереди рабочий день. Если повезёт, спокойный.
****
“Не повезет”. Ровно это приходит в голову, когда Вика видит у ворот “Сапфирового” “скорую”. Женщина влетает в холл первого этажа ровно в тот момент, когда по тому же холлу проезжают носилки. На них лежит скрючившись с белыми даже под красной помадой губами Милка.
– Твою ж мать!– в гуле взволнованных голосов первого этажа тонет эмоция Виктории.
За носилками трусят Григорьев и Ландау.
– Что произошло?– обращается она к обоим, но Илья только машет рукой, а Миша хватает ее и тащит за собой молча.
– Илья Сергеевич, собирайте летучку, перераспределите обязанности, чтобы тренировочный процесс шел по плану,– уже выбегая за Михаилом, командует Домбровская.
Ландау останавливается в дверях. Секунду стоит в размышлениях, потом разворачивается и переводит свое внимание на собравшийся в холле народ: спортсмены, тренеры, помощники, охрана и, кажется, даже пара поварих выскочили из столовой.
****
Виктория догоняет носилки, вглядывается в Милино лицо с темными потеками туши от непрекращающихся слез боли. Берет ее за руку и чувствует, как ледяные пальцы вцепляются в ее ладонь:
– Милочка, маленькая! Где болит?– склоняется как можно ближе к носилкам, но девушка только всхлипывает и все крепче вцепляется в ладонь Домбровской.
– Я даже вдохнуть не могу нормально,– наконец выплескивается из фигуристки с новой порцией слез.
Вика потерянно и зло смотрит на фельдшеров:
– Сделайте что-нибудь?!
– Да что мы сделаем?!– бурчит один,– Ее час назад закололи, нельзя ей больше!
Пока врачи пакуют Леонову в свою машину, водитель доходчиво объясняет Григорьеву, что им с Викторией разумнее ехать следом на своем авто, потому что туда-то их, конечно, с мигалками довезут, а обратно – сами, все сами.
****
Следуя за машиной “скорой”, Вика слушает короткий рассказ Миши о произошедшем.
– Вообще, мы толком и делать-то ничего не начали. Ну, размяли ребят, пустили на лед. Первые круги, первые фигуры. Я еще и не подключался так-то. Илюха, тот поактивнее катал их, думаю, и видел больше, потом у него порасспросишь детали. Ну, пошли в отработку первых прыжков, да не прыжков так, заготовки. И тут она делает перепрыжку по сути, валится на лед и чуть не воет.
Тренер резко выкручивает руль, поворачивая за “скорой помощью”.
– Ну, чего. Позвал врача, говорю: “Коли! Девчонка мучается, пусть хоть “скорую” дождется без боли”. А он мне: “Фиг тебе, Мишка! Я вашу Леонову обколол прямо перед тренировкой. Сама пришла.” Он, конечно, тот еще красавец, хоть бы с кем посоветовался или хоть после сообщил, но делать-то что теперь? Она у нас 15 минут лежала до приезда врачей. А у тех то же самое из обезболивающего. И им колоть ее больше нечем. В общем, я столько всякого видел, но пока ее выносил со льда с парнями, пока на носилки клал, думал поседею окончательно, понимая, насколько ей хреново.
– Дура упертая!– почти неслышно шепчет Виктория. И громче: – И мы дебилы! Надо было предполагать, что она не послушает никаких добрых пожеланий. Не девка, а конец света,– резюмирует в итоге женщина.
И с этой фразой они въезжают в ворота хирургического центра следом за скорой помощью.
Мольбу, быть может, позднюю творя, молю, помедли здесь, где мы страдаем
Когда долго занимаешься одним делом, теряется ощущение движения внутри общего потока, и только временами, обычно из-за каких-то совершенно побочных ударов судьбы, внезапно замечаешь, как далеко то время, когда ты начинала. Вика с неожиданным удивлением осматривает трибуны ледового дворца на очередном этапе национального кубка. Если бы ей пятнадцать лет назад, когда на только начинала выезжать со своими спортсменами на старты такого уровня, кто-то сказал, что пройдет совсем немного времени и вот этот, внутренний кубок, совершенно проходной, коммерческий турнир для фигуристов исключительно России, приедут снимать ведущие спортивные телеканалы страны, журналистов придется отгонять от раздевалок грозными окриками, а болельщики перекроют доступ с улицы так, что коридоры внутри людского потока для спортсменов будут прокладывать с помощью полиции, да они бы посмеялась в лицо придумавшему эту фантазию.
Но вот они стоят под прицелами камер, огромное табло под куполом показывает лица тренеров, а зал заходится приветственными аплодисментами. Вика поднимает в очередной раз глаза и тут же опускает, на экране крупно лицо Ландау, легкая улыбка. Мужчина пытается не замечать вакханалии болельщиков. Они играют в странную игру “не рядом”, “не вместе”. Впрочем, они играют в нее вообще на публике, потом что никакого отношения не имеет личная жизнь к тому, что должны видеть и понимать зрители, но только сейчас игра пошла всерьез. Теперь это не от болельщиков, а друг от друга. Важнее и сложнее правильно вести партию и помнить урезанную партитуру.
Второй этап Национального кубка они все запомнят этим странным танцем отстранения и сближения. Даже Мишка Григорьев, который к нему не имел никакого отношения по сути, но невольно тоже стал участником. Два дня их трио его танцевало у бортика с дичайшей настойчивостью. Вика вела в начальных па, но каждый раз к концу вынуждена была признать, что танец снова не удался. Ни один досужий зритель никогда не обратил бы внимания на эту удивительную пляску, но она о ней знала, Илья чувствовал кожей, а Миша только молча наблюдал, куда все это катится.
У Григорьева было ценное правило – не влезать в чужие семейные передряги. Он старательно придерживался этого правила и внутри их дружного трио. Никогда побочные советчики никакого добра не делают, ни себе, ни тем, кому раздают советы. Попросят о помощи, любой из двоих, не словом, а делом, Миша всегда поможет, потому что грех не помогать хорошим людям, а толочь воду в ступе – лишнее. Вот и наблюдает их топтание, молчит, осмысляет.
Итак, встаем на точку, Виктория Робертовна. Как можно дальше от Ландау, в результате – почти вплотную к Григорьеву. Говорим себе: держи дистанцию. И погружаемся в прокат короткой Машеньки или произвольной Яночки.
Оказывается зрителям жутко интересно смотреть на то, как их троица вытанцовывает за бортиком. Вика и Илья почти синхронно. Михаил присоединяется только в моменте прыжков, а потом снова замирает надежным ограничителем, чтобы эта эмоциональная парочка не начала бегать вдоль всего борта, гоняясь за спортсменкой.
И каждый раз в течение двух дней к концу программы своих спортсменок Домбровская чувствует, что прижимается плечом к плечу хореографа. Как говорится: “Никогда такого не было и вот – опять”.
Именно поэтому через два дня после всех танцев с бубнами, поздним осенним вечером Вика сидит в интернете и смотрит видео трансляции с кубка от одного из спортивных каналов, который любезно освещает в правом нижнем углу, чем занимаются тренеры, пока спортсмен, надрывая жилы, демонстрирует миру результат их совместной работы. Команда Домбровской, естественно, танцует. Вот на пионерском расстоянии, а вот программа заканчивается и она, готовясь бежать в подтрибунное к Яне, что-то говорит Илье, плотно прижимаясь к его руке.
Вика смотрит это видео уже в пятый раз, совершенно отвлекшись от Машиного проката и погрузившись в мелкую картинку сбоку. Сначала Илья благородно шарахается назад, сохраняя очерченную ею дистанцию, как только она отступает в его сторону. Потом они синхронно приседают и делают шаг вперед… Вот картинка прячется. А вот конец, и им для полного слияния остается только поцеловаться взасос, потому что, куда уж ближе, когда ты к мужчине чуть ли не привалилась и что-то говоришь, запрокидывая голову, а он склоняет к тебе лицо, чтоб лучше слышать. Расстояние за гранью интимности. “Горько”, вашу мать!
Смотреть, что она вытворяла за бортиком на произвольной упорно желавшей полежать на льду Яны, смысла не имеет. В результате в конце программы их дуэт стоит так, что даже слепому ясно, что в этом трудовом коллективе двое не только трудятся вместе, но еще и засыпают в одной койке. И к Мишке это подозрение неприменимо.
Вот Яночка жалуется на развязавшиеся шнурки, получает втык за неумение подготовить обувь к важному прокату. И Вика убегает за Машей. Ну хоть в чем-то она похожа на профессионала, а не на малолетнюю влюбленную дурочку! Господи, да ее семнадцатилетняя дочь так не льнет при камерах к своему партнеру, хотя, черт ее возьми, Вика уверена, что рецепт на противозачаточные у Ники теперь не из спортивной необходимости, а по личной нужде обновляется. И Ландау тоже… мог бы и придержать ее, знает же, что в прокатах Вика ни о чем другом думать не может, кроме самих прокатов. Безответственный тип все-таки этот Ландау.
Так что… Чума на оба ваши дома, Виктория Робертовна и Илья Сергеевич!
****
Тренькает домофон. Интересно, кого несёт в это время к ней домой? Появляется сумасшедшая мысль, что это Илюха, который презрел все ее слова про паузы и приехал расставить точки над i. Какая нелепая надежда! Совершенно ненужная и все осложняющая.
Но видеодомофон внезапно показывает лицо Мишы Григорьева.
– Мих, ты чего?– вместо приветствия спрашивает Домбровская.
Григорьев протягивает ей пару шнурков.
– Пощупай?– предлагает женщине.
Шнурки немного странные, жестковатые. Два тренера смотрят друг на друга, держа в руках непонятно зачем принесенную на ночь глядя деталь спортивной экипировки. В итоге Вика спрашивает:
– Это что?
– Это шнурки Янки, которыми были зашнурован ее ботинки вчера,– Миша задумчиво трет подбородок и продолжает.– Я предложил посмотреть, как у нее с заточкой лезвий, хоть мы и недавно точили. Взял ботинки, чувствую что-то непонятное. Шнурки она поменяла, а эти я забрал.
Взгляд Виктории все такой же непонимающий.
– Тебе не кажется, что они странные?– спрашивает Григорьев. Блондинка неуверенно кивает.
– Вот, и мне показались. Я проверил. Если их хорошенько потереть и потянуть, они становятся скользкими. Попробуй-ка!
В итоге Миша сам берет шнурки и качественно их трясет и дергает, а потом передает снова Домбровской. И правда, словно масло выделяется на поверхность плетения.
– В общем, Вик, не сами собой они у Яночки развязались на произвольной.
– Заходи,– Домбровская делает приглашающий жест и уходит в комнату. Михаил потоптавшись в прихожей, снимая одежду, проходит следом.
Они садятся рядом. Молча смотрят сначала друг на друга, потом на шнурки. И только после этого Виктория произносит:
– Почему Яна не заметила?
– А ты б заметила, не обрати я твое внимание? И это ты без перчаток,– Михаил смотрит в пол и говорит то, что сама она произнести не решается,– Хреново наше дело, Вик. Это саботаж чистой воды. И похоже, что все только начинается.
Оба они без уточнений понимают, на кого падает подозрение в первую очередь:
– Миш, я в это не верю! Он сам спортсмен! Сам прыгал четверные! Кому как ни ему знать, насколько это опасно? Да и не похож он на человека, который с девчонками будет бороться.
Вика пытается привести аргументы и самым весомым считает Алю:
– Ну, ты вспомни, как он с Извицкой возился. Он не поленился тогда из Питера в Москву прикатить, чтобы помочь ей с прыжком разобраться! Он ее на руках таскал на тренировках, когда она пожаловалась, что натерла ногу. Не мне, Миш, ему. Я не верю! Канунников, конечно, тот еще жук, но ломать детей – это все-таки не в его характере.
Григорьев пожимает плечами:
– Кто его знает, Вик, люди меняются со временем. Не всегда в лучшую сторону, согласись. Кто мог подумать три года назад, что он нам устроит такое? А поди ж ты! Да и не один он в команде. И далеко не все из оставшихся что-то там прыгали и даже стояли на коньках.
Подбородок Домбровской напрягается. Взгляд становится жестким:
– Хорошо, Миш. Завтра это обсудим с Илюхой и другими тренерами. Попробуем выработать тактику. А пока поезжай домой, все равно ничего путного мы сегодня вдвоем на сообразим.
Пока Михаил обувается в прихожей, Виктория стоит прижавшись к стене погруженная в свои мысли полностью.
****
Полтора года после олимпиады
На пустых трибунах катка, где уже завтра начнутся открытые прокаты, сидят лишь посвященные и приближенные. Тучная старуха, которую, поддерживая с двух сторон, аккуратно усадили на один из стульев, внимательно наблюдает, как девочки отрабатывают движения. У нее тоже когда-то были легкие движения и большие надежды, которые закончились в 18 лет. Закончились совсем не спортивно и глупо: отмечали победу. Даже пьяными не были. Ну какое пьянство, когда все спортсмены. Подвернулась нога, в танце и партнер, держащий за руку неудачно дернул, пытаясь не допустить падения. Локоть вылетел из сустава. И больше прочно не крепился в теле. И была-то у нее одна победа на чемпионате страны и большие перспективы, закончившиеся ничем. Вот и весь путь в большом спорте.
Венере Андреевне Матвеевой грешно жаловаться на свою жизнь. У нее было все, и слава, и успехи, и большие, достойные книг интриги, и небольшие, достойные интереса в прежние времена ОБХСС, коммерческие мероприятия, ставшие потом основной ее маленьких бизнесов, из которых выросло непререкаемое финансовое влияние, помноженное на профессиональный авторитет. Даже семья у нее была счастливая. Но все это было. Ее жизнь уходила в прошлое, с каждым днем оставаясь все больше там, по другую сторону заката. В воспоминаниях. В прожитом. А здесь, на арене Подмосковного катка, плескалась жизнь сегодняшняя и завтрашняя. В этих маленьких девочках, их тренерах. Молодой поросли, которая придет ей, Матвеевой, а еще ее заклятым-друзьям, любимым подругам, уже отошедшим от дел или еще работающим коллегам, то есть великим тренерам уходящей эпохи на замену. Да уже пришла.
Именно туда, на тренерские штабы и смотрела Венера Андреевна. Точнее на один штаб. Точнее на худую высокую блондинку, откидывающую непослушный локон, выбившийся из строгой прически. Не умей Матвеева видеть человеческий потенциал, в ее копилке никогда не было бы такой россыпи чемпионов. И в этой женщине, внимательно следящей за своими детьми на льду, чувствовался не просто потенциал, а энергия мощного лазера, режущего время и пространство в достижении своих целей. Очень жаль, что она упустила в самом начале карьеры из своего цепкого внимания эту щуплую девчонку. Эмоции затмили разум.
Бог не дал Венере Андреевне своих детей, да она и не рвалась их обрести. Когда ты половину суток проводишь на льду рядом с молодежью, отсутствие собственных отпрысков совершенно не тяготит. Кроме того, у брата Марса Андреевича, тренера конькобежцев, пошедшего по стопам их отца, было трое прекрасных сыновей, которые дополняли обойму любимых мальчишек и девчонок Венеры. Андрюшка, названный в честь деда, Вовка – обаятельный любимец всей семьи и младший Шурка, добродушный и нежный малыш. Всех своих племянников Венера обожала нечеловечески, желала им лучшего, пыталась пристроить сначала к самым хорошим тренерам, к сожалению, никто из парней фигурным катанием не увлекся: Андрюха рванул в хоккей, Вовка пошел по стопам отца, а Шурик оказался совсем не про порт, так что его оставили в покое, пусть для себя занимается.
С невестами, как парни подросли, проблем тоже не было: у Венеры Андреевны имелся штат фигуристок на любой вкус – выбирай – не хочу! Шурка первым определился. Запала ему чуть ли не в пятнадцать лет девочка. Так в восемнадцать их и поженили. До сих пор живут душа в душу, хотя со спортом юная жена завязала быстро. Семья все же.
Андрей походил без интереса кругами, да и попросил не приставать к нему женитьбой. В результате к сорока годам нашел разведенную американку с парой детей и улетел за океан.
Вовка перебирал девчонок как яблоки, ища самый сладкий плод. В итоге определился, взяв лучшую из учениц Венеры. Аленка была настоящей звездочкой, чемпионкой, призеркой чемпионатов Европы. И только на такую девушку был согласен обменять свободу весельчак Вовка Коршунов.
И когда после десятка лет брака, замечательного сына Ванечки, на горизонте вдруг нарисовалась какая-то девка, притащившаяся за обожаемым Володенькой аж через океан, Венере было не до потенциала Домбровской. Она защищала прекрасную, образцово-показательную семью своих детей, где рос ее счастливый внучок Ваня.
Видит бог, Венера приложила все силы, чтобы любовнице ее племянника не светило ничего на родине, которую она оставила добрые пять лет назад. Нечего ей было делать тут без работы, которую девица искала с настойчивостью танка, не боясь обращаться дважды, а то и трижды в каждое место, цепляться за любую потенциальную вакансию. И ведь нашла же, не побрезговала ни захолустном катком, ни копеечной зарплатой.
И поперла танком уже в профессии. Надо же было умудриться вывести на старты детей чуть ли не из дворовой “коробки”. И как вывести?! Будто на олимпиаду: с настроем. С верой в победу. С силой.
После этого стало очевидным, что никакое влияние извне теперь не остановит более серьезные школы. Домбровскую кто-нибудь да возьмет к себе. Ее и взял подмосковный ледовый комплекс.
Еще был шанс, что девчонка закрутится и ей станет не до женатого любовника, но Вика опять удивила: взяла и забеременела.
После такой новости Венера поняла: тянуть нельзя. Недаром Матвеева была великим тренером, объяснять и правильно стимулировать людей она умела. Вовочку тоже простимулировала по полной, объяснив, что в жизни первично – семья, а что побочно – непонятные любовницы и их байстрючата.
Идеальным вариантом, конечно, стало бы нерождение этого побочного ребенка, но, поняв характер молодой да ранней, глава дома Коршуновых-Матвеевых просто плюнула: пусть Вовка выпутывается, как может. А не может – пусть расплачивается за дурь. Аленку только жалко было до слез. Венера велела ей держаться, бедная чемпионка держалась. По-чемпионски. И додержала. Блудный муж вернулся, а беременная молодуха укатила туда, откуда приехала. Временно отпустило.
Вернулась она через полгода с дочерью и льдом во взгляде. А еще через два года стало очевидным – однажды эта зеленоглазая щепка прободает дыру для своих питомцев. Сил Венеры хватило еще на почти восемь лет. А дальше пришла Аля и пробила первую брешь. На Миле Матвеева сломалась. Простила Домбровской все, что было в прошлом, только бы она работала так, как работала теперь, и дальше, поставляя одну за другой спортсменок мирового уровня. По мнению Венеры Андреевны, профессионалу такого уровня и работоспособности как Домбровская можно простить не только плотские слабости, а даже черные мессы с распитием крови младенцев.
Виктория Робертовна же не простила Венере Андреевне ничего. Помнила не только личную обиду, но и каждую придушенную спортивную судьбу ее детей.
Монументальная дама чуть наклоняется к своей помощнице и просит пригласить к ней тренера Домбровскую. Девушка послушно кивает и убегает выполнять поручение. Матвеева же продолжает смотреть на лед и еще чаще за лед, не переставая даже в те моменты, когда совершенно не следит за фигуристками, замечать их ошибки. Многолетний опыт позволяет видеть и чувствовать все, что творится на катке. И там сейчас не происходит ничего интересного.
А вот по другую сторону бортика разворачивается сцена, которая достойна пера лучшего драматурга.
Машенька, помощница Венеры Андреевны, имеющая входы и выходы в любое помещение на любом катке мира, благодаря имени своей начальницы и подопечной одновременно, стоит против Домбровской и, очевидно, озвучивает просьбу Матвеевой. Виктория Робертовна лишь сцепляет руки под грудью, что-то коротко отвечает, но именно в это время и происходит все интересное.
Григорьев продолжает стоять у бортика, отдавая указания по прыжкам, но видно, как напрягается его спина и в случае любой неожиданной ситуации он готов развернуться и встать за спину коллеги. Ландау же сразу перемещается вдоль борта, вставая практически вплотную к беседующим женщинам.
Виктория пару раз отрицательно склоняет голову, видимо, отказываясь от предложения. В это время Григорьев, так же, не отвлекаясь от работы со спортсменами, делает пару шагов в сторону Домбровской.
“Ишь ты, как смыкают ряды”,– восхищается Матвеева. “А вы, Виктория Робертовна, знаете, как прочно привязать мужские сердца к вашему подолу, не так ли? Стоило ли винить дурака-Вовку за такую измену?”-вздыхает про себя Венера.
В итоге, уж что там говорит Маша, но пожилая дама видит, как блондинка длинным взглядом обегает ряды трибун, находит место, где сидит тренер прошлого, что-то отвечает ее помощнице и отходит к бортику, становясь на привычную позицию между Григоревым и Ландау.
****
– Странный этот год выходит, правда, Мишк?– Вика говорит словно в никуда, не возвращаясь до конца из своих мыслей.
Григорьев только молча кивает. Прислушивается к чему-то и произносит:
– У тебя телефон звонит, по-моему.
И правда, набирая силу, раздается мелодия звонка. На экране застенчиво улыбающаяся Рада.
– Цагар,– удивляется Вика,– подожди, Миш, вдруг еще день не закончился.
– Здравствуй, Радость наша,– произносит женщина в трубку и замолкает, слушая непривычно долго что-то, что говорят на другом конце.
– Как он ведет себя?– снова внимательно слушает.
– Рад, ну, раз он не буянит, пусть пока посидит. Минут через 30 заберем его у тебя,– заканчивает разговор с девушкой тренер.
Дает отбой и, глядя на Григорьева произносит:
– День и вправду не закончился. Пьяный Ландау сидит у Цагар. Девчонка не знает, что делать. Поехали забирать.
– И она позвонила тебе?– удивляется Григорьев.
– Ну, как видишь,– пожимает плечами Вика.
– По меньшей мере удивительно. Ай да, Радочка! Я уж думал такие девушки выродились,– восхищается Мишка своей, пусть почти бывшей, но ученицей.– Надо ее моим с оболтусом познакомить! Какая женщина пропадает!
– Ты о чем, Миш?– перестает понимать коллегу Домбровская
– Ну, как у нас теперь действуют влюбленные женщины всех возрастов, когда к ним вваливается пьяный объект любви? И спать уложат, и рюмочку нальют и себя распакуют для большего удобства, чтобы не запутался в крючках и пуговицах. А тут такой “версаль”! Кто-то же еще может воспитать девушку, которая гонит пьяного вон, невзирая на свои чувства. Ай да, Рада, ай да, умничка!
– Радочка влюблена в Илью?– в очередной раз Вика признается себе, что совершенно не понимает, что твориться на душе у людей, даже ее маленьких людей, которых она ведет к медалям.
– Ты что, Вик?! Она ж в него чуть не с первого взгляда. Как в омут. С головой. С тех пор и не выныривала!– Григорьев, кажется, тоже удивлен тем, что его напарница могла пропустить такую очевидную всем вещь, как влюбленность Рады в молодого хореографа.
– Господи!– только и вздыхает Домбровская,– да что ж мне нет покоя-то с ними со всеми? Ладно, поехали, Миш,– вздыхает она наконец.
– Ой, как-нибудь без тебя управлюсь!– отмахивается Григорьев,– ночь надвигается. Сиди уже дома.
Выходит за двери и отправляется спасать Радку от сошедшего с ума, не иначе, Ланди.
