Анна Беляева
Музыка льда. Осколки
Мы были там, где, выйдя в новый круг, кончалась лестница…
То, что делает Ландау – вообще-то, банальное подглядывание и ничем не мотивированное любопытство, но он все равно наблюдает, не отрываясь. И даже подходит чуть ближе к низкому креслу в холле, где ждет Викторию. В кресле сидит Мила. У нее в руках большой планшет. На планшете запись ее собственного показательного номера, сделанная на сегодняшней тренировке для приглашенных гостей чемпионата. Музыку Илья не слышит, но он и так знает, под какую песню будет кататься Леонова. Отдельные связки он успел посмотреть на тренировках, а вот целиком программу только сейчас на планшете.
Удивительно сильный и нежный номер, построенный весь на плавных скольжениях и сходный с полетом большой сильной птицы. Такую программу могла придумать только Вика, стиль виден в каждом движении. Но так, как ее исполняет Мила, пожалуй, вряд ли кто-то еще мог бы. Чисто и точно, не разрушая замысла создателя ни в одном жесте. У них хорошие спортсмены. В каждом есть стиль и свой взгляд на фигурное катание, но Леонова на сто процентов творение Домбровской, напитанная ею как губка.
Илья, конечно, видит в программе больше, чем обыватель, от этого у него щемит сердце красотой постановки и исполнения, но даже он не понимает до конца всей глубины того, что создается на льду. И это тоже тревожит, но совсем иначе, так беспокоит мысль, что есть в чувствах дорогого тебе человека места, куда даже ты не попадешь никогда. А Мила туда попадает, там обитает, этим и в этом живет. Есть что-то, в чем Леонова навсегда ближе его Эр. И это не изменить. Слишком долго они были вместе, слишком многим пересеклись и переопылились, слишком многое знают друг о друге, даже не произнося вслух это знание никогда не оформляя его в мысли. Долгое слияние учителя и ученика, изменение друг о друга и друг другом.
– А вам, Илья Сергеевич, никто не говорил, что подглядывать нехорошо?– вдруг раздается снизу голос фигуристки. Ландау и не заметил, что подошел почти вплотную, настолько увлекся ее катанием.
Наверное, в другое время Илья бы смутился этими словами, но сейчас он слишком раздерган состоянием Максимовой, слишком многое пережил во время короткой программы, видя, как неумолимой опорой стояла Виктория и тонко настроенным приемником на нее жила на льду Маша. Сейчас, когда он смотрит в планшете на плавное широкое скольжение Милы, хореограф просто не может скрывать то, чего он совершенно не мог понять в постолимпийском разладе этих двоих..
– Вы ведь по-настоящему близкие люди. Такое чувствование у кровных родственников и то не найдешь. Я видел вас четыре года до, я вижу вас сейчас. И это всегда было больше, чем тренер и спортсмен. Ведь ты же ее даже любила, я не знаю, и любишь, наверное! Как же ты могла поступить с ней так жестоко и безразлично? Неужели это “золото” олимпиады стоило того, чтобы ее настолько больно и долго наказывать?
У Милы есть, что ответить этому лезущему не в свое дело и не в свои отношения человеку. По крайней мере сейчас и для него – точно есть. Но прямо по направлению к ним идет Виктория Робертовна, а значит ответ имеет смысл отложить на будущее. Она лишь бросает злой взгляд по адресу хореографа и снова углубляется в очередной просмотр программы.
Вика почти невесомо потрепала Милку по макушке, заглянула в планшет и заметила:
– О! Отсняли. Сейчас посмотрим вместе,– тут же обернулась к Илье и протянула ключи от каршерингового авто,– Я поставила на прогрев. У нас минут пять-семь.
– Я за водителя?– удивился Ландау,– Почему?
– Виктория Робертовна плутает в незнакомых местах,– улыбнулась Мила.
У ее тренера был тот самый чисто женский пространственный кретинизм, который полностью не искоренялся никакими навигаторами. Обычно это ровно ничему не мешало, но если приходилось пускаться в путешествия по новым местам, Домбровская нервничала и предпочитала сама не садиться за руль. Эта особенность никогда и нигде не озвучивалась, но за десяток с лишком лет чего только не узнаешь о человеке.
Втроем они снова углубились в просмотр “Нежности”. Мила отдала один наушник Виктории, но та тут же передала его Ландау. Ей нужен был сторонний взгляд. А сама она и без того отлично помнила все акценты по мелодии.
Указания на технические огрехи, проводимые из-за спины Леоновой сменялись короткими профессиональными консультациями у нее над головой. Практически все время Вика либо склонялась через спинку кресла почти вплотную приближая свое лицо к лицу девушки, разглядывая детали, либо придерживала ее ладонью за плечо, пока разговаривала с Ильей.
В чем Ландау был прав, так в том, что они с Викторией Робертовной и впрямь близкие люди. Что тренер не знала про нее? Да практически все знала. Тренер вообще знает очень много о своих спортсменах: от размера одежды и обуви, включая, простите трусы и бюстгальтеры до всех болячек и цикла месячных. И, конечно, кто и что ест, пьет, какие фильмы смотрит, о чем мечтает и даже, успел ли влюбиться. Рано или поздно тренер узнает обо всем. И чаще всего в этих знаниях нет ничего, кроме утилитарной необходимости полноценно работать со спортсменом.
Что знала Мила о своей любимой Вике? Знала размер обуви. Это нетрудно. И что каблук не носит, комплексует из-за роста – знала. Теперь могла прикинуть размер одежды, когда надевала ее пальто, утопая в нем. Знала, что между белым и красным вином Домбровская предпочитает красное. Знала, что любит романтические комедии с такой же как она сама солнечной и Мег Райан.
Чего Леонова никогда не знала – как ее тренер плачет или пугается. Вообще, чего боится эта хрупкая и сильная женщина? От чего она страдает? Что ее ранит? Эти вопросы никогда не возникали. Ведь это Виктория Робертовна. Всегда собранная, сильная, разумная, бесстрашная и прекрасная. Она просто не бывает другой.
Рассказывая о замечательной атмосфере внутри американской команды, разве думала Мила, что это может смертельно ранить жестокую и красивую Домбровскую, которая так безразлично и честно поменяла ее любовь на перспективы Рады? Нет, Милка просто показывала обиженно язык и демонстрировала, что ее жизнь удалась на сто процентов. Когда не отвечала на звонки тренера, считала ли она, что Виктория Робертовна будет переживать или волноваться? Нет, конечно. Она просто избегала неприятных и болезненных соприкосновений с той, кто все время напоминал ей о поражении и потерянной мечте. И в ней не было желания ударить побольнее словами, молчанием, напускным безразличием, а была детская обида и боль уверенности, что никто ее соболезнований и не ждет. Может быть, Ландау, каким бы неправым он ни был, в чем-то был все-таки безусловно прав.
Над планшетом вместо пяти минут они провели не меньше 15, когда Домбровская поняла, что того и гляди увязнет окончательно в любимых разборах, а ждать ее часами там, куда они поедут, точно не будут. И прервав обсуждение, заторопилась на выход.
А шапка?– удивился Илья, глядя на тотал блэк, который остался неизменным с показа короткой программы.
Шапки у Вики не было. Она хотела отмахнуться, но хореограф лишь вздохнул и извлек из кармана куртки тонкую вязаную шапочку-унисекс. Домбровская удивленно повертела это изделие, которое вообще никак не гармонировало с ее стилем. Но в ответ на ее колебания Илья сразу сказал:
– Даже не вздумай! Это тебе не Москва! Отморозишь уши и не заметишь!
– А ты тогда как же без шапки?– попыталась возразить женщина.
Хореограф еще раз вздохнул, вмещая в свой вздох всю печаль еврейского народа, и вынул из второго кармана куртки еще одну такую же невнятную вязаную шапочку. И тут стало ясно, что от жуткого изделия не отвертеться. Одним движением Вика натянула сверху на аккуратный пучок то безобразие, которое ей подсунул Илья. Ландау демонстративно натянул свою шапку и они двинулись к выходу.
Мила с любопытством смотрела на этот тандем, в котором ее тренер, надевшая безропотно дурацкую шапочку, стала вдруг настолько другой, что почти незнакомой женщиной, а давно знакомый хореограф вдруг оказался удивительно эффективным переговорщиком, и думала о том, что ей никогда не пришло бы в голову захватить для Виктории Робертовны вторую шапку. Она даже не поинтересовалась, как женщина добралась без пальто до “Сапфирового” в тот памятный день. Пожалуй, стоило призадуматься над вопросами Ландау.
****
– Так куда мы все-таки едем, Эр?– поинтересовался Илья, проложив на навигаторе маршрут до адреса, который назвала Виктория.
– К Гудвину, который даст нам силы для Маши,– ответила ничуть не более понятно Вика.
– Есть какие-то возможности ее восстановить до разумных кондиций?– удивился мужчина.
– Попробуем добыть волшебное зелье,– так и не вышла из сказочных ассоциаций Домбровская.
– А просто заказать его в гостиницу было нельзя?– Ландау мягко повернул в очередной спуск, углубляясь от центра города.
– Ага, у них служба доставки не работает,– неопределенно хмыкнула блондинка.
Они все глубже въезжали в какие-то промышленные районы города, удаляясь от цивилизации и центра одновременно.
– Ты бы как-то поподробнее меня просветила, а, Эр?– не выдержал наконец хореограф.
– Илюш, ты знаешь, чем мы с тобой занимаемся?– вдруг задала совсем странный вопрос Вика.
– В смысле вообще или сейчас, или о чем ты?– не смог вникнуть Ландау в вопрос.
– В смысле, приходя каждый день на работу, вывозя детей на старты и все остальное,– пояснила женщина.
Видимо, меньше всего Илья ожидал настолько странного захода в тему, которую просил пояснить. Вика не собиралась экзаменовать своего ситуативного водителя, поэтому продолжила, не дожидаясь ответа:
– Так вот, Илья Сергеевич, пока мы с вами честно делаем свою ежедневную работу, кто-то кое-где у нас порой рассматривает результат нашего труда в качестве разменной карты и оружия пропаганды в больших политических играх. Это понятно?
Понять это было нетрудно. Зачем иначе государству вкладываться в спорт высших достижений, если ничего с него не иметь.
– А там, Илюша, где идут игры такого уровня, всегда есть то, чего нет. И сейчас мы едем с тобой туда, незнамо куда, и будем просить то, незнамо – что, о чем пока никто не знает.
– То есть мы о допинге?– скосил глаза на начальницу хореограф.
Вика весело рассмеялась:
– А вот это в больших играх самое смешное: допинг, господин Ландау, да будет вам известно – то, что названо допингом и висит в списке запрещенных препаратов. Так что допинг – это мельдоний. А то, за чем мы едем, не допинг.
Домбровская умела взрывать системы изнутри и понимала всю иронию того, с чем имела дело. Безобидный милдронат, который поможет сердцу восстановиться после сверхнагрузок и поддержать метаболизм, она не может дать своим спортсменам, а вот то, за чем они сейчас едут в промзоне Красноярска, можно употреблять до того момента, пока не будет найден способ отлавливать все это в организме тех же спортсменов.
Однажды, конечно, то, что сегодня они введут Максимовой, будет обнаруживаться, получит свой код в списке запрещенки и навсегда останется в результатах пробы Б, если ее кто-нибудь решит вскрыть и проверить, что там с допингом у прекрасной чемпионки Максимовой, задним числом. Но пока можно все. Лишь бы Маша дышала.
Автомобиль затормозил у очередного серого здания без видимых опознавательных табличек. Суда по маячащему на крыльце в полумраке и свете фонаря человеку, их уже ждали.
Блондинка снова натянула дурацкую шапку, перекинула через плечо сумку и направилась в сторону ожидающего человека.
И мне глядел в глаза, чтобы узнать, вполне ли я постиг его уроки
Уже полчаса Илья ждет, глядит на закрывшуюся за Викой и незнакомцем дверь, над которой тут же погас свет, и ждет. Арендная “Тойота” самого неприметного вида ворчит работающим мотором.
Он вспоминает, как в самом начале, когда на него никто не обращал внимания, а сам он крутился среди спортсменов Виктории, поправляя технику скольжения и больше приглядываясь к “старожилам”, чем делая что-то полезное, он увидел, как во время одного из объяснений Домбровская сильным и резким движением встала в позицию и замерла. Тогда он восхитился совершенно балетной законченностью движения в этом коротком действии. Кто б мог подумать, что через 7 лет он будет сидеть в чужой машине в чужом городе и ждать эту слишком нечужую уже балетную женщину, боясь, как бы чего не произошло.
Над крыльцом наконец-то снова загорелся свет и в дверном проеме появился знакомый тонкий силуэт в сопровождении уже другого мужчины. Пока Вика шла к автомобилю ее провожатый что-то активно ей объяснял, жестикулировал и даже пару раз стукнул по листам в руках, видимо, доказывая свою правоту. И, кажется, Домбровская подустала от провожатого.
Чуть опустив стекло автомобиля, Ландау услышал в сухом морозном воздухе знакомый голос с интонациями легкого нетерпения:
– Я вас прекрасно поняла. Мы, конечно, перепроверим и учтем ваши замечания, но я вполне доверяю своему врачу. Если он принял такие результаты анализов, стало быть у него не вызвал вопросов окситоцин крови.
– Да поймите вы,-мужчина горячился,– если результат верен, то даже наш препарат не даст многого. Собственно, это чуть лучше, чем мертвому припарка!
– Я учла и не имею претензий. Вы все сказали, я приняла к сведению!– видимо, эту фразу Виктория говорила уже не в первый раз.
Она забрала результаты анализов из рук провожающего, перехватила поудобнее пакет с логотипом какой-то торговой сети и погрузилась в автомобиль.
– Все, Илюш, поехали. Нам это все,– она приподняла пакет,– еще капать всю ночь ребенку. Кстати, ты капельницы ставить умеешь?– вдруг спросила женщина.
Илья отрицательно мотнул головой.
– Ясно, значит придется не спать на пару. Я все-таки немного надеялась на чудо и эксплуатацию твоего молодого организма. В таком случае я колю, ты следишь, чтобы я не спала,– вздыхает Вика.
– Ну, поставь и иди спать,– предложил Илья.
– Не выйдет, там замороченная схема, придется каждые пару часов менять препараты и подкалывать что-то там еще дополнительное. Смысла ходить уходить спать нет. Все равно не засну в промежутках, только одурею.
– Поспишь у Максимовой,– пожал плечами мужчина.
– Ну да, не хватает, чтобы при ее состоянии она еще вздергивалась от моих кошмаров,– ворчливо из-за собственных несовершенств отвечает блондинка.
Как же легко вылетело из головы то, что больше года было частью его жизни – оберегать ее от ночных призраков, терзающих душу. Он давно не присматривался к Вике, хотя бы потому, что в этом безумном сезоне все они не выглядели бодрыми и цветущими. А после болезни Домбровская все время была уставшей и бледной, что списывалось на последствия тяжелой простуды. Выходит – не только простуда, еще и ночные кошмары.
– Часто снится?– сочувственно спросил Илья.
Женщина лишь пожала плечами. Какая в сущности разница, когда поделать с этими снами ничего нельзя?
Еще пара поворотов в молчании. И Илья нова пытается завести разговор о том, что его заботит:
– Почему ты говорила про продажу души, Эр?
Блондинка кривовато улыбается:
– Потому что, как только мы начнем капать это, мы на крючке. Я в первую очередь, но, вообще-то, все мы. Остается только ждать, когда за услугу начнут просить. И надеяться, что просить будут не очень много.
– Не понимаю,– вполне искренне произнес Илья.
– Ты скандал двухтысячных помнишь?– внезапно спрашивает Домбровская.
Ландау не то чтобы не помнил, как все фигуристы он застал и сам скандал и прочувствовал на собственной шкуре все изменения, которые он повлек. В сущности, их вид спорта изменился невозвратно после долгих конвульсий давней американской олимпиады. Стал иллюзорно менее субъективным, но при этом нисколько не отменил возможные договоренности и платежи. И все же, он тогда был еще слишком мал, чтобы постигать тонкости. В такие минуты становится очевидным, что Ландау младше на целую жизнь, потому что сама Виктория живо помнит все, что происходило в ее любимом фигурном катании на той странной олимпиаде. И сейчас, с опытом работы, ее интересует только одно – как в парах удалось так дешево отделаться. Тренер “золотых” парников явно знала секрет удачных торгов на высшем уровне. Разделили тихо, мирно, без шума и пыли. Все остались при своих, а спортсмены даже чуть-чуть выиграли. Тогда это выглядело, как проигрыш федерации фигурного катания России, сейчас, с опытом работы и более тонким знанием того, как функционирует механизм, понятно, что на этом уровне никто ничего вообще не решала по сути. Решали люди далекие от спорта. И Домбровской очень нужен был ключ к переговорам с этими далекими от спорта людьми, который бы давал результаты похожие на те, что выторговала тренер своим парникам. У танцоров явно таких входов к власть имущим не было, поэтому их сторговали недорого во имя государственных интересов.
– В общем, Илюш, тот шум, гам и переворот – это расплата для тех и теми, кто должен был заплатить. С теми, кто платить отказывается, бывает интереснее, но короче. В лучшем случае будет найден частный случай”, но у меня нет за спиной такой политической и финансовой поддержки. Так что, если мы платить откажемся, то нас ждет судьба какой-нибудь легкой атлетики.
Про допинг легкоатлетов знал даже совершенно безразличный к любому спорту, кроме футбола и фигурного катания, Ландау. Уж больно громко в спортивном мире все в итоге загремело, начавшись зримо с легкого щелчка по носу раз да второй. И тот факт, что на чемпионаты Мира, Европы и олимпиады фигуристы теперь ездят без гимна и флага тоже пошел с тех скандалов, в одном из которых под колени подбили целую федерацию.
– Эр, но ведь там был допинг на самом деле,– задумчиво произнес Илья.
– Ну, конечно, был. И у легкоатлетов, и у лыжников, и у биатлонистов, и много у кого еще он был. И ловят их то и дело. Только вот так никого раньше не уничтожали. Это был пример по принципу “бей своих, чтобы другие боялись”. Я боюсь, Илюшенька. Очень. Я этим детям, которые приходят ко мне, обещаю, что они будут побеждать, получат свои медали, свои успехи, свою славу и деньги в конце концов, если правильно приложат усилия. И подставить их под удар мы не можем себе позволить, так что в любой непонятной ситуации придется сотрудничать, чтобы медали Али, Рады, Милки и всех будущих навсегда были чистыми.
– Можно не пользоваться этим,– мужчина кивает на пакет на коленях у блондинки.
– Можно, но тогда мы отправляем завтра девочку умирать за пустоту или ломаем ее через колено, лишая чемпионата Мира. И как это дальше скажется на конкретной судьбе – неизвестно,– Виктория смотрит в ночь,– Молот и наковальня. Два зла, из которых мне нужно выбрать. С прогнозированием будущего у меня не очень хорошо, а провиденье – и вовсе не мое. Я выбираю сейчас, здесь и Машу. А дальше будет видно.
Остаток пути проходит в полном молчании.
****
Кап-кап-кап… За тонкой стенкой в вену Маши тихо втекает вещество, которое помогает восстановить мышцы замученные кислородным голоданием, насытить кровь эритроцитами, чтобы помочь максимально эффективно отлавливать молекулы кислорода и доставлять их туда, куда завтра запросит тело во время произвольной. Кап-кап-кап. Минута за минутой.
Спортсменка дремлет на большой тренерской кровати в спальне. Вика и Илья сидят в креслах комнатки, называемой на сайте гостиницы "зал".
По здравом размышлении стало понятно, что в комнате, которую Максимова делит с Яночкой, никаких ночных капельниц быть не может, так Маша переехала на одну ночь в номер старшего тренера.
И вот они сидят через стенку от кемарящей Максимовой, в кисть которой Домбровская ловким движением воткнула иглу, найдя тонкую вену. За пол года лечения мамы Вика с педантизмом отличницы освоила все способы ставить капельницы, потому что вены от постоянных инъекций у бедной женщины уходили и удобные места приходилось менять на доступные. Машины вены на предплечьях после лечения инфекции тоже не радовали, так что выбор пал на запястье. Да и вероятность, что ребенок сможет заснуть с такой капельницей была выше.
А двум взрослым оставалось только бодрствовать, то подкалывая дополнительные препараты, то просто проверяя, все ли в порядке. А остальное время, устало сидели в глубоких креслах с низкими спинками и говорили о самом важном: о фигурном катании и работе.
Начав с ближайших стартов, они потихоньку углублялись во времени. И сейчас уже бродили районе первой Викиной олимпиады:
– Перед Алькиной олимпиадой они нас всех измордовали своими постоянно меняющимися правилами отбора на Игры.
Вика называла свою первую олимпиаду "Алина", вторую "Милкина и Радина". У ее олимпиад были имена девочек. Юные и полные надежд. Единственные. Уникальные имена.
– В общем, когда в очередной раз правила игры поменялись и отбор перенёсся на "по результатам Европы", я думала, что мы с Извицкой хором будем рыдать в истерике от этого безумия. До этого было – “по результатам отбора гран-при”, потом по результатам чемпионата России, а дальше по результатам Европы. Оставалось только после Европы ждать – по решению федерации, честное слово! До сих пор не понимаю, чего они ждали и зачем ее так терзали! Никого более достойного на ее место ведь все равно не было!– вика устало взмахивает рукой, так и не найдя оправдания чиновникам.– Ну, приехали на Европу, а ее лихорадит. Там ни то что прыжков, там на беговых какой-то ужас был.
Женщина прикрывает глаза. Видны острые скулы, темные тени усталости вокруг глаз. Лучики первых морщинок, которые при хорошем отдыхе и покое почти полностью разглаживаются, а сейчас протупили кракелюрами времени на холсте светлой кожи.
– И вот время на короткую ехать, а я сижу в номере, на кровати. У них ещё такие покрывала были, словно море по цвету. Смотрю я на это покрывало и думаю: "Накроюсь с головой и никуда не пойду. Я в домике!"
Илья устало тихо смеётся:
– Но пошла же!
– Пошла. Но это было так страшно – встать с этой уютной кровати и пойти смотреть, как мы будем позориться, валяясь на льду.
– И не опозорились,– закончил Ландау.
– С Алей я никогда не понимала, зачем она так борется, но до Олимпиады эта девочка, как робот, включалась на ответственные старты, что бы ни происходило с ней до этого. Потрясающий характер! Удивительно, что она никогда не любила фигурное катание настолько… настолько,– Виктория искала эквивалент.
Ассоциация терялась в усталой голове, поэтому женщина поднялась и пошла проверить, что там в соседней комнате у Маши. Вернувшись, она продолжила рассказ с места, где остановилась:
– Она никогда не любила фигурное катание настолько, насколько Максимова. Или Милка. И даже Рада больше любит фигурное катание, чем Аля.
– А Аля что любила?
Мужчина задает вопрос не столько, чтобы знать ответы, хотя наблюдать за тем, как Вика выстраивает образы своих учениц, облекая в слова то, что успела прочувствовать и понять про них, сколько за тем, чтобы она говорила, продолжая бодрствовать.
– Аля? Свой Алтай, горы, собак… и держать данное слово. Это ее и сгубило в итоге, пожалуй. Слишком много внутренних обязательств.
Илья протягивает руку и забирает в ладонь холодные от усталости пальцы любимой женщины.
– У тебя тоже слишком много обязательств, Эр,– большой палец скользит по ее ладони.
Виктория негромко смеется:
– Мне проще. У меня это по любви,– и накрывает его пальцы, согревающие ее, второй рукой.
Волшебному раствору вливаться еще час. Потом у них двоих будет два-три часа на сон. Потом утренняя тренировка для всех, кроме Маши. Ей положен отсыпной. А потом они пойдут на произвольную, как пообещал ей тот нервный дяденька, трясший результатами анализов Максимовой, сделанных экспресс-тестом после короткой, “задохнуться на третьей минуте даже с нашим средством”. Перспектива радовала, чего уж там.
