Анна Беляева
Музыка льда. Осколки
Мне так дыханья в легких не хватало, что дальше я не в силах был идти
“И где ж ты так нагрешила, Вик?” – только эта мысль не оставляла женщину ни на минуту с момента, как ее ученица покинула лед. Сначала Домбровская долго сидела на катке, мучительно пытаясь осознать, что же в действительности произошло. В итоге тяжело поднялась со своего места и пошла в кабинет. В раздевалке, естественно, к тому моменту Милы уже не было, да и к лучшему. Сказать-то ей все равно было нечего.
И вот уже не меньше тридцати минут она смотрит в стену и повторяет только этот вопрос: в чем ее грех, что она так вляпывается с разбегу во всякое странное и непонятное.
С мальчиками, конечно, всякое бывало за долгий срок работы, особенно, когда ты еще достаточно молодая тренер, а твой спортсмен уже почти мужчина. Довелось Виктории Робертовне побывать в роли первой юношеской любви неоднократно за два дестяка лет тренерской работы. Она даже научилась находить слова для молодых людей, вряд ли особенно правильные, но старалась, если приходилось объясняться, не ранить. Очарованность учениц тоже не была редкостью. Что греха таить, тренер Домбровская с удовольствием использовала в своих интересах привязанность юных девичьих душ. Именно с такими, выбравшими ее ролевой моделью, привязанными к ней большим, чем отношения тренер-ученик, она и добивалась их и своего максимума. И никогда не думала, что кто-то из этих девочек хотя бы помыслит определить свои чувства словом “влюбленность”, тем более не предполагала, что ее попытаются активно привлечь к разделению этой эмоции.
– Ну что же, Андрей Петрович, мы нашли затяжную неразделенную любовь вашей пациентки,– вслух в глухой тишине произносит Вика.
От нахождения ответов на некоторые вопросы легче не становится. Совершенно. И все же – это тоже ответ. И все же – это поданное блюдо, которое как-то нужно прожевать и проглотить, желательно, не отравившись и не подавившись.
Вздохнув, тренер лезет в документы в поисках Милиных рецептов. На одном из них есть личный номер врача. Вот она жизнь спортсмена, даже антидепрессанты не выпьешь, чтобы об этом не знали еще минимум пяток человек, не считая антидопинговый комитет, если лекарство вдруг не просто так, а с эффектами. Милкины были по сути травяными сборами, но и их аккуратно внесли во все списки, на всякий случай. В конце концов, чего может стесняться человек, который регулярно мочится на глазах у посторонних людей в баночку? Оборотная сторона медалей. Так себе удовольствие.
Складывает бумажку с номером телефона в карман. В полночь звонить и даже писать смски – дурной тон. Так что придется завтра начать день с общения с человеком, видеть которого не было никакого желания, но, похоже, появилась необходимость.
Легкий стук в дверь отрывает Викторию от суматошных мыслей. В проеме появляется голова охранника:
– Виктория Робертовна, вы домой-то сегодня идете?– участливо спрашивает кругленький мужчина лет 50 в форме.
– Да, Михаил Яковлевич, что-то задумалась я глубоко. Сейчас соберусь,– отвечает тренер. Берет пальто с вешалки и выходит из кабинета.
“Буду думать завтра”,– наконец принимает самое разумное решение женщина, спускаясь по ступеням и выходя из дверей “Сапфирового”.
А этот вечер никак не желал становиться томным, поскольку возле своей машины блондинка замечает мужской силуэт и, уже без труда, узнала того, кто ее ждал.
– Вова, вот сегодня, действительно, неудачный день для того, чтобы вести беседы. Даже ночь. Поезжай домой!– все это Виктория сказала, еще подходя к машине, и, лишь приблизившись, поняла, что домой Владимир ехать не может. Он был в стельку пьян.
****
За 16 лет до олимпиады
Это был самый холодный июльский вечер в жизни Вики, хотя солнце ласково согревало землю, легкий ветерок прятался в кронах тополей, а в парке весело щебетали воробьи и так же чирикали ребятишки, высыпавшие на прогулку с матерями.
Владимир сидел рядом с ней на лавочке. От него несло алкоголем и Вику мутило от этого запаха. Токсикоз у нее был ненавязчиво-мучительным. Ее не рвало, но подташнивало почти все время уже второй месяц. И эта фоновая тошнота мешала наслаждаться ощущениями начала новой жизни, для нее, для того или той, которая сейчас росла в ней, для всего мира, который теперь уже точно не будет прежним.
– Тори, пойми меня. Я не отказываюсь от своих обязательств, но я не могу сейчас ничего сказать Аленке. Надо просто подождать!– с каждым словом он выдыхает этот спиртовый запах, и тошнота накатывает снова.
– Я не понимаю, чего мне ждать? Сколько? Зачем?!– они сидят на улице, так что она даже не может накричать на него.
– Слушай,– Владимир внезапно оживляется,– а может, еще это можно… ну, операцию. У нас еще будут дети, Тори. Но не сейчас. Сейчас это неподходящий момент! Я нормально разведусь, разберусь со всеми делами. И года через два-три родим малыша. Вместе. Семьей.
Она смотрит на него и понимает, что плохо видит. Появляется какая-то муть, мешающая четко разглядеть лицо того, кто только что сказал ей, что ему не нужен их общий ребенок. И только потом, когда соленая вода потечет из глаз, она сообразит, что это слезы. Обычные бабьи слезы. Гормоны. Глупость.
Мужчина явно раздосадован ее реакцией. Становится суше и жестче:
– Ладно, хорошо. Давай тогда я куплю тебе билет в Америку. У тебя же есть кто-то в Америке, у кого ты можешь временно остановиться? Подружка какая-то вроде, ты же рассказывала? А потом придумаем что-нибудь. И родить в Штатах – это хорошо для ребенка. Гражданство,– Вова ерзает от внезапно посетившей его, как ему кажется, отличной идеи,– Нет, правда. Роскошная мысль. Давай на середину осени. Как раз успеешь дела доделать и спокойно улетишь? Тори, мне сейчас разводиться – реально зарез! Весь бизнес делить!
Девушка молчит. Все уже решено без нее и за нее. И да, пусть будет Америка. Там ее хотя бы любят и принимают.
***
– Долго работаешь, принцесса,– произносит мужчина, опираясь на капот ее автомобиля,– я уж думал, что опять не смогу с тобой поговорить! Но мне везет!
– Мне не везет, похоже сегодня,– тихо произносит блондинка.
– Тори, ты чего такая грустная? Неужто из-за своего молокососа? Чего это он тебя сегодня не встречает-провожает? Не думал, что ты стала предпочитать розам ощипанные комнатные цветы, а нормальным мужикам – детей!
Значит вчера он видел их с Ильей. Да, прекрасно, что уж! До кучи.
– Вова, пожалуйста, вызови себе такси и отправляйся домой. Место, время и мое настроение к разговорам не располагают. Да и ты безобразно пьян.
Мужчина машет рукой:
– Обойдусь без такси! Я за рулем.
– Ты собираешься вести в таком состоянии автомобиль?!– Виктория по-настоящему пугается.
– Ерунда,– широкий раскоординированный взмах рукой, от которого Коршунова заносит.
– Ну уж нет! Не хватает знать, что на моей совести будет чья-то жизнь. Хорошо еще если только твоя. Садись,– Домбровская открывает дверь пассажирского сиденья и почти впихивает на него своего собеседника.
Выяснив адрес, прокладывает путь по навигатору и, после того, как машина трогается с места, говорит:
– Позвони жене или сыну. Пусть тебя кто-нибудь заберет у дома.
– Сам дойду,– бурчит пьяно мужчина.
– Вов, я не обсуждаю, а говорю, что тебе нужно сделать, чтобы я могла со спокойной совестью уехать домой, зная, что ты добрался без приключений,– с теми же интонациями Виктория учит своих фигуристов, когда они отмахиваются от ее рекомендаций.
– Какая же ты заботливая, моя принцесса,– он отрывает одну ее руку от руля и целует в венку на запястье.
– Позвони жене,– женщина не вырывает руку, но и взгляд от дороги не отводит.
– Знаешь, Тори,– если б ты тогда согласилась… Мы бы были вместе.
Виктория резко бьет по тормозу и ее непристегнутого спутника бросает на переднюю панель авто. Будет минимум синяк, а если не повезет ему и повезет ей, то и стоматология с лицевой хирургией может подключиться:
– Ну, и мудак же ты!– выплевывает женщина в пространство,– Коршунов, я представления не имею, что хорошего ты сделал в своей жизни, но лучшее, что сделала я – это дочь. И ты мне говоришь, что ее я могла бы променять на тебя?
– Ты и правда настоящая королева, Тори,– вздыхает Владимир,– а я дурак. И, ты права, мудак. Хорошо, что тогда ты выбрала ее, а не меня.
– Однозначно!– это слово Домбровская почерпнула из лексикона Ильи. Очень емкое слово. Сплошное удовольствие его произносить!
Она притормаживает возле одиноко стоящей женской фигурки. Едва кивает Алене Дмитриевне, помогает практически выгрузить ей на руки ее мужа. Помощь в дальнейшей доставке не предлагает. Во-первых, знает, что та откажется; а во-вторых, не имеет ни малейшего желания длить общение ни с одним из этой парочки.
****
Четыре года до олимпиады. Санкт-Петербург
Первое золото выбивает почву из-под ног. Они обе, тренер и спортсменка, не ожидали такой оглушительной и одномоментной славы, падающий на них многотонным весом. Али просто нет. Она маленькая, закрытая девочка, которой некуда спрятаться от вспышек фотоаппаратов, автографов, постоянного внимания толпы.
Аля приходит на тренировку и падает. Падает. Падает.
На том же льду Зоя – соперница в борьбе за личное главную победу ее Альки, а по правую руку от Виктории маленькая чемпионка прошлого гоняет свою воспитанницу и надежду. В некотором смысле за бортиком идет куда как более жестокая борьба, чем внутри ледового овала.
Они не здороваются при встрече. Не прощаются, расходясь после тренировки. Проходят друг мимо друга. Коршунова бережет свою Зойку от глаз и вспышек фотоаппаратов. Алю рвут на части. Очень нескоро Вика поймет, что защита от прессы – так же важно, как и тренировочный процесс.
В очередной раз, видя, как падает ее спортсменка, Вика слышит:
– Увози ее отсюда, если хочешь, чтобы она хотя бы вышла на короткую,– Алена Дмитриевна, кажется, даже не разжимает губ, но произносит ровно то, что произносит.
Виктория считает до сих пор, что это был правильный совет. Но он запоздал, может быть, всего на день.
****
Дома темно. Да это и понятно. Илья, наверное, уже спит.
Нет, не спит. Сидит в холле в кресле. Полностью одетый. Измученный. Злой.
– Где ты была, вообще?– рявкает мужчина.
– Не кричи, пожалуйста. Я так устала,– голос у Вики тихий до полного пропадания звука,– давай завтра утром расскажу.
Ландау поднимается из кресла. Подходит вплотную:
– Нет, никаких “завтра поговорим”! Я зол! Я вымотался! Я звоню тебе битых три часа и не могу дозвониться! Я успел съездить до “Сапфирового” и убедиться, что тебя там нет! Я вернулся домой, потому что не знал, где тебя искать! Где ты, черт возьми, была!
– Илюш, я просто помогла человеку. Довезла домой. Это не преступление.
– Вика! Телефон! Один звонок. Чтобы я не бегал кругами, думая, не случилась ли беда с тобой! Это же просто! Это так просто помнить, что есть кто-то, кто о тебе беспокоится? Или нет? Может, тебе будет проще, если такой обузы как я не будет?
Виктория устало отмахивается:
– Знаешь, Илюш, конкретно сейчас мне и правда было бы проще, если бы ты спал… или тебя не было. У меня нет сил на семейные сцены. Правда.
Следующее, что она видит – это Ландау идущего к вешалке, снимающего куртку, натягивающего ботинки. И на ее немой вопрос отвечающего:
– Избавлю тебя, пожалуй, от своего присутствия. Я поехал к себе домой.
Дверь тихо закрывается. Остаются темнота. Одиночество. Усталость.
Тогда я встал; я показать хотел, что я дышу свободней, чем на деле
Лед в 7 утра? И вам 9 лет. И мама будит вас, собирает полусонной, везет в метро. Это будни, в которых живут фигуристы с детства. И их родители. Лед будет тогда, когда есть возможность. Либо вы на него можете приехать, либо вы не катаетесь в группе. Потом школа, потом сон, потом снова лед. Да, никому неинтересно, успевает ли спортсмен учить уроки, играть друзьями, читать книги. Любой тренер скажет, что учиться можно и в сорок, а олимпиаду выигрывать только в молодости. Если при этом ты любишь спать до полудня, это исключительно твои проблемы. До скольки любят спать твои родители, какой у них график работы, где они возьмут денег на тренировки и инвентарь, как организуют посещение тренировок ребенком, тем более не интересует тренера. Для тренера спортсмен должен быть получен здоровым, отдохнувшим, настроенным работать. Последнее обязательно. Первые две функции – желательная опция.
Вика ненавидит вставать раньше 9 утра, но умеет, и в будние дни просыпается так, словно ее ждет лед в 7, хотя такого уже давным давно не бывает. В “Сапфировом” железно установленное расписание, заботливо подобранное и после чуть не в смертельных схватках выколоченное приемлемое время, которое не убивает нечеловечески ранними подъемами ее подопечных и саму тренера. Хоть Домбровская и встает рано. Сегодня вот в начале седьмого она уже пьет кофе на кухне, рассматривая детали обивки стула напротив. Пустого.
Оказывается, Виктория привыкла за прошедший год с небольшим пить кофе на этой кухне с Ильей. Прикипела к такой простой бытовой детали как завтрак с любимым человеком дома. Раньше она не позволяла слабости жить вместе с теми, с кем спала, во-первых, дома ребенок; во-вторых, вроде и незачем, и неудобно. С собственным хореографом как раз было удобно во всех смыслах, а ребенок теперь жил далеко, отдельно и возвращаться, если все будет хорошо, не собирался. А коли соберется, то вряд ли уже под мамино крылышко: слишком часто в неурочное время Вика услышала знакомый мужской голос где-то за кадром их с дочерью видеообщения. С одной стороны – рановато заводить полусемейную жизнь, с другой – эти почти дети все равно живут самостоятельно, черт знает в скольких тысячах километров от взрослых, пусть уж лучше вместе, поддерживая друг друга, чем врозь.
Пока Ника была маленькая, их общность определялась не столько домашними посиделками, сколько совместным временем на льду. Мама много работала, дочка много тренировалась под бдящим родительским оком. Именно на катке проходила не только тренерская жизнь Вики, но и родительская. Там она была со своей девочкой, и мамой, и тренером. И мамой всегда больше.
Но к 15 годам стало очевидно, что никакого одиночного у ее Ники не будет. Детская травма, результат материнского и тренерского недосмотра, по мнению Домбровской, давала себя знать все сильнее. Ника слушала музыку безумно точно, но не вывозила абсолютно сложности одиночного катания. Тройные ей давались с таким трудом и таким риском повторения беды с коленом, что даже думать о серьезных стартах при этом было ненаучной фантастикой, а размышлять об усложнении прыжковых элементов – и подавно. Конечно, Вика не врала, рассказывая журналистам, что переживала из-за возможных травм дочери, но она недоговаривала. Многое недоговаривала. Ни для себя, ни для своих спортсменок, ни тем более для своего ребенка она никогда не видела и не хотела мест крепких середнячков. Себя нужно искать, и находить то, в чем ты можешь быть первым среди лучших. Минимум, на который можно согласиться, первая тройка, совсем сбив планку – топ-пять, а быть тридцатым или сороковым, убиваясь о неизбежные трудности движения по любой дороге жизни. В общем, игра должна была стоить своих свеч. Так вызрело решение о танцах.
Ника поменяла направление, а вместе с ним – расписание. Произошло ровно то, чего так не хотела Домбровская изначально, почему настаивала на фигурном катании, зачем взяла дочь к себе в группу: они перестали видеться, когда нике едва исполнилось пятнадцать. Так началась отдельная жизнь двух любящих людей под одним, пока, потолком. Временами Вика заставала уже засыпающую, но еще не окончательно спящую дочь вечером или наблюдала, как она в суете утра без лишней болтовни собирается на тренировки и занятия. Общение через мессенджер превратилось в их способ не потерять друг друга в суете дней.
Что изменилось для обеих с перелетом Ники в Японию? Разве что время активных переписок и чуть более редких звонков. А в остальном? Последние три года она ребенка и так видела только на экране смартфона. Теперь ранним утром мать желала своей девочке спокойной ночи и начинала заниматься своей жизнью, то есть превращалась в тренера Домбровскую из любимой мамочки. А город тем временем окончательно просыпался.
И вот за последний год она привыкла к утру, в котором есть кто-то рядом, кто начинает день с тобой в одном ритме. И именно отсутствие этой общности ритма сейчас мешало сосредоточиться на начале дня.
****
Девять месяцев после олимпиады
Ландау приходит на работу пепельно-серого цвета. Трудится остервенело. Держится неплохо для того удара, который свалился на него так неожиданно. Им с Домбровской оказалось суждено остаться сиротами и перестать быть детьми почти одновременно. Теперь можно хором ходить на кладбища в родительский день. Теперь они оба окончательно взрослые. Мама вики уходила долго, мучительно, словно проверяла на прочность и без того армированную дочь. Мать Ландау сгорела одним днем, ничто не предвещало беды еще за неделю. Илья был полон планов на новогодние каникулы в Эмиратах с самым родным человеком. Не сложилось. Обширный инфаркт. К приезду скорой, в общем, все было закончено, но все пытались. Надеялись. Мама умерла раньше надежды на то, что она будет рядом.
Вика присматривает за мужчиной, пока он на работе. Иногда зовет вместе обедать или приглашает на чай в своем кабинете. Может быть, она ждет, что он пожалуется. Или попросит ее о помощи. Что бы она ему ни сказала, как бы ни объясняла, почему то, что между ними происходит – это ничего не происходит, но не совсем же она деревянная, чтобы обходить ее стороной в таком состоянии.
В первые дни после потери они временно склеились, подобно сиамским близнецам, потому что свежий еще опыт Домбровской позволял быстро решать технические вопросы с моргом, бумагами, кладбищем, панихидами. Она прошла с Ильей все круги бюрократической и экономической части похорон, но по психологической поддержке в таких делах женщина была не мастер. Для этого нужен человек трепетный и чувствительный, кто умел без слов предлагать разделить боль другого. Кто-то вроде Рады, но с большим опытом и знанием жизни. Григорьев и Морозов как-то по-мужски поддерживали, но чувствовалось, что нужно было женское тепло и плечо, на котором можно выплакаться. Как подставить такое плечо Вика не понимала. И поэтому делала то, что могла. Помогала с конкретными задачами. Кормила. Давала перерывы в рабочем дне.
– *лять!– Илья со всей дури пинает покрышку на собственном автомобиле, когда Виктория проходит мимо к своей машине, думая, кивнуть на прощание молодому человеку и направиться по своим делам. Но это полуистерическое поведение даже для нее веский повод поменять траекторию и просто хотя бы поговорить.
– Илюх, что случилось?
Ландау поднимает на женщину глаза и бессильно разводит руками:
– Не заводится! Надо было еще летом отогнать ее в сервис, но все как-то закрутилось.
– Вызывай эвакуатор, а потом я тебя отвезу домой,– говорит Вика.
Молодой человек кивает головой и лезет в интернет в поисках нужных телефонов. Тут Домбровская все понимает: конкретное дело, конкретная помощь, никаких лишних эмоций и сострадания.
Пока они выезжают со стоянки, Илья просит:
– Вика, довези меня до какого-нибудь кабака. Сил нет сидеть дома. Я там чувствую, как сам начинаю умирать потихоньку. Может под алкоголем будет полегче.
– Будет тебе кабак, Ланди,– тихо улыбается блондинка и направляется знакомым маршрутом.
Что Илье плохо – понятно еще и по тому, насколько безразлично прежде любопытный, словно маленький игривый щенок, мужчина реагирует на все происходящее вокруг. В итоге сообразить, куда его привезла коллега, он может лишь после того, как машина останавливается на внутридомовой парковке.
– У тебя возле дома разве есть какие-то кабаки?– удивленно спрашивает Илья.
– У меня дома кабак,– смеется Виктория,– если бы ты знал, сколько пузырей с разным высокоградусный содержимым мне дарят! Я себя чувствую акушером-гинекологом или заведующей роддомом. Беда в том, что мой предел – два бокала красного раз в полгода и бутылка шампанского на новый год. Даже если передаривать, чем я и занимаюсь постоянно, все равно скоро погреба открывать винные придется.
И тут впервые за бог знает какое время молодой человек шутит:
– Так ты решила в меня утилизировать излишки? Это нецелевое использование трудового ресурса, Виктория Робертовна!
– Я буду тебя амортизировать аккуратно,– улыбается блондинка в ответ.
И они хором заливаются неудержимым смехом. Так легко и душевно Илья смеется первый раз с момента, как вышел из больницы после объявления о смерти матери.
****
А потом Ландау просто остался, наполняя собой ее дом.
На кухонном подоконнике сейчас лежит его планшет, над которым, по расписанному им сценарию программы, еще так недавно каталась их общая фантазия о паре. “И у партнерши длинное платье. Белое с переходом в пепельно-серый по подолу”,– внезапно подумала Домбровская.
Взяла планшет нашла файл с номером, сделала пометку о цвете и фасоне платья. Потом подумала и скопировала файл на собственный планшет. Сейчас неизвестно, как дальше пойдет ситуация, а красивому номеру стоит дать жизнь, даже если больше Илья в этот дом не вернется. Наверняка найдется пара, на которую “ляжет” их задумка.
Однако, 8 утра. Можно связаться с психиатром и попробовать назначить встречу побыстрее. Шутки шутками, но делать вид, что вчера на катке ничего не случилось, долго не получится.
Вика забирается в огромную сумку, где, кажется, есть место для складирования не только ее собственных вещей, включая коньки, но еще и пары спортивных сумок ее спортсменок со всем содержимым. Забирается в карман, в котором обычно лежит телефон, думая, что тот, конечно, окончательно разрядился за ночь… И понимает, что телефона-то и нет в сумке.
А следом всплывает в памяти, как она зашла в раздевалку, переписываясь с Никой, прошла вдоль бортика на тренерскую позицию, продолжая диалог с дочкой. С появлением Милы положила сотовый на стол… Ну, а после было совсем не до телефона. “Точно разрядился”,– уверилась Домбровская.
Ну что же. Значит планы меняются, сегодня Виктория Робертовна работает утренний лед. Жизненный опыт подсказывал ей, что, если она придет к бортику, то уже не договорится с собой променять живой труд на бумажную волокиту в кабинете.
****
Уже в раздевалке было видно, что сейчас она тут нежданный гость. Виктория не позволяла спортсменкам бардака, считая, что привычка раскидывать вещи в домашней раздевалке обязательно аукнется неприятностями на выездах. Дети, конечно, все равно оставались детьми, так что журналисты то и дело подлавливали ее собирающей сумку очередной чемпионки, которая улетела раздавать интервью, но воспитание – это малые шаги в течение времени. В общем, этим утром ее в раздевалке не ждали. Это было очевидно.
На льду тоже царила атмосфера большей расслабленности, чем под зорким взглядом старшего тренера: Илья и Миша активно перешучивались друг с другом и спортсменами, продолжая вести саму тренировку строго по плану. Похвала перемежалась с объяснениями и выговорами за невнимательность и неаккуратность в выполнении элементов.
Вика остановилась в дверном проеме выхода из девичьей раздевалки, наслаждаясь веселой организацией хаоса, в котором все были при деле. Лишь через пару минут она двинулась к рабочему месту, которое ее тоже не ждало сейчас… Или ждало?
На столе стоял большой стакан с кофе из местной кафешки. А ее многострадальный телефон был заботливо поставлен на зарядку от Илюхиного пауэрбанка. Лишних розеток под зарядники им не запланировали при проектировании рабочего места, приходилось иногда выкручиваться.
От противоположного бортика к ней ехал сам Илья, а Миша неспешно отстегивал удочку от одного из юниоров.
– Почему ты меня ждал сегодня?– Вика выразительно смотрит на кофе.
– А я не ждал,– пожимает плечами Ландау,– просто подумал, что ты, наверное, придешь.
– Нам нужно поговорить?– понижает голос и вопросительно глядит на мужчину Домбровская.
Илья утвердительно кивает головой.
– Я буду в кабинете после тренировки,– так же тихо продолжает Виктория,– Макс, центруйся лучше при входе!– тут же переносит свое внимание на лед тренер.
– И какими судьбами сегодня ты с нами в этот утренний час?– неожиданно в рифму удивляется Григорьев.
– Всему виной моя забывчивость,– женщина кивает в сторону телефона.
– Это подсознание, Виктория Робертовна, хитро улыбается ей Григорьев,– оно велит тебе избегать бумажной работы и не тратить свой талант попусту.
– Точно! Именно так я и буду объяснять все свои косяки с бюрократической макулатурой отныне.
Все трое, окончательно развеселившись, расходятся по своим местам и в усиленном составе продолжают утреннюю тренировку.
